CC BY
48
УДК 821.161.1 Г. В. Косяков
G. V. Kosyakov
ПОЭТИКА ЗАЧИНА В ЛИРИКЕ POETICS OF THE BEGGINNINGS
М. Ю. ЛЕРМОНТОВА IN M. YU. LERMONTOV'S LYRICS
В статье рассматриваются основные виды зачинов в лирике М. Ю. Лермонтова, предложены их классификации, исходя из морфологических, синтаксических и семантических особенностей. В работе раскрываются художественные функции зачинов в лирике русского романтика.
Ключевые слова: поэтика, зачин, лирика, композиция.
В лирическом тексте в силу его небольшого объема и структуры каждое слово обладает особой эмоциональной и смысловой значимостью. М. М. Гиршман, сравнивая ритм художественной прозы и лирики, указывает на то, что в основе лирического текста лежат принципы «приравнивания», «"возвращения" к отчетливому, ярко выраженному с самого начала и в этом смысле заданному единству» [1, с. 268-269]. В этой связи зачин является сгустком поэтического смысла, «точкой отсчета», «состоянием лирической концентрации» [2, с. 6], раскрывая своеобразие художественного мышления автора, оттеняя ключевой мотив лирического текста, вводя читателя в его хронотоп. В лирике М. Ю. Лермонтова (1814-1841) лирические зачины имеют своеобразие, проявляющееся на ритмомелодическом, лексическом и синтаксическом уровнях. Поэтика зачина, его семантическая функциональность раскрываются в рамках композиции текста, его художественной целостности. В данной статье рассмотрены наиболее частотные виды зачинов в лирике Лермонтова.
Одним из самых частотных лирических зачинов в лирике русского романтика является местоименный зачин «Я», акцентирующий приоритетный для лирического героя процесс рефлексии, самопознания, Такой лирический зачин в равной степени характерен для ранней (1828-1836) и поздней (1837-1841) поэзии Лермонтова, однако его художественные функции различны. Самыми частотными являются зачины, в которых личное местоимение «Я» вводит образ рефлектирующего лирического героя, раскрывает процесс интроспекции, личностный, выстраданный опыт, в том числе драматизм неразделенной любви: «Я видел иногда, как ночная звезда...» («Еврейская мелодия», 1830); «Я видел тень блаженства; но вполне.» (1831); «Я видел раз ее в веселом вихре бала.» (1830-1831), «Я жить хочу! Хочу печали.» (1832); «Я счастлив! - тайный яд течет в моей крови.» (1832). Как правило, в таких лирических зачинах после личного местоимения «Я» следует либо глагол, либо краткое имя прилагательное, либо причастие: «Я виноват перед тобою.» («Разлука, 1830); «Я верю, обещаю верить.» («Исповедь», 1831); «Я верю: под одной звездою.» («Графине Ростопчиной», 1841). Повтор личного местоимения «Я» в начале и конце первого стиха драматического стихотворения «Ночь. I» (1830) оформляет лирическую ситуацию физической смерти как трагического разрушения единства физического и духовного миров человека, как преодоления бессмертной душой «оков телесных»:
This article examines the main types of beginnings in the lyrics of M. Yu. Lermontov and proposes their classifications based on morphological, syntactic and semantic features. The work reveals the artistic functions of the beginnings in the lyrics of the Russian romantic.
Keywords: poetics, beginnings, lyrics, composition.
Я зрел во сне, что будто умер я;
Душа, не слыша на себе оков
Телесных, рассмотреть могла б яснее
Весь мир - но было ей не до того. [3, с. 83].
Особо следует оговорить местоименный зачин лирической «Молитвы» («Я, Матерь Божия, ныне с молитвою.», 1837) Лермонтова, где личное местоимение «Я» участвует в оформлении религиозного, благодатного восхождения лирического героя от человеческого к божественному, в создании порогового хронотопа. С. Булгаков указывает, что обращение к Богу в молитвенном зачине - это «трансцендентное условие молитвы, конституирующее возможность религиозного опыта [4, с. 26]. Изначально молитвенное предстояние лирического героя Лермонтова предполагает просветление его души благодатной силой.
Поэтический мир Лермонтова характеризуется контрастностью, диалектичностью, драматизмом, поэтому вполне закономерно, что отрицательная частица «не» в лирических зачинах лермонтовских текстов часто следует после личного местоимения «Я»: «Я не люблю тебя; страстей.» (1831); «Я не для ангелов и рая.» (1831); «Я не унижусь пред тобою.» («К*», 1832); «Я не хочу, чтоб свет узнал.» (1837). Такие лирические зачины подчеркивают экспрессивное отрицание, одиночество лирического героя, противостоящего окружающему миру, акцентируют драматизм неразделенной любви.
В лирике русского романтика проявляется тенденция к переносу в зачине личного местоимения «Я» и притяжательного местоимения «мой» в центр стиха: «Боюсь не смерти я. О нет!» («1830. Майя. 16 число»); «Моя душа, я помню, с детских лет.» («1831-го июня 11 дня»). Благодаря инверсии оформляется напряженная рефлексия, раскрывается трагизм лирического переживания. Схожую ситуацию мы видим в лирическом зачине «Еврейской мелодии» (1836), являющейся вольным переводом произведения Д.-Г. Байрона: «Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!» Лирический текст английского романтика, напротив, начинается притяжательным местоимением: «My soul is dark.». Изменение лирического зачина позволяет Лермонтову, во-первых, выделить концептуальный для его творчества образ души; во-вторых, создать большую ритмомелодическую и синтаксическую напряженность.
В «стихотворении на смерть» «Памяти А. И. О<доевско>го» (1839) Лермонтова лирический зачин
представляет собой стремление воскресить лирическим героем прошлое, образ лирического адресата, установить диалог между «Я» и «Ты», преодолевающий время, пространство и физическую смерть: «Я знал его: мы странствовали с ним...». Стремление к установлению диалога между «Я» и «Ты» мы видим и в лирическом зачине послания Лермонтова «Валерик» (1840): «Я к вам пишу случайно; право.».
Ряд поэтических текстов Лермонтова начинается притяжательным местоимением «Мой», который акцентирует не только принадлежность, но и степень значимости для лирического субъекта: «Мой дом везде, где есть небесный свод.» («Мой дом», 1830-1831). Первый стих данного лирического текста представляет собой восхождение от микрокосмоса к макрокосмосу.
Значимую роль в поэтическом мире Лермонтова играет местоименный зачин «Ты», который не столько оформляет лирическую ситуацию диалога, сколько экспрессивно транслирует на собеседника позицию лирического героя: «Ты знал ли дикий край, под знойными лучами.» («Жалобы турка», 1829); «Ты помнишь ли, как мы с тобою.» (1830); «Ты слишком для невинности мила.» («К ***», 1831); «Ты молод. Цвет твоих кудрей.» (1832). Данный зачин в лирике Лермонтова позволяет преодолеть границы, определяемые временем и смертью. Диалоговая ситуация может развертываться в культурно-исторической проекции: «Ты понимал, о мрачный гений.» («На картину Рембрандта», 1830-1831).
Функцию художественного обобщения и сопоставления имеет местоименный зачин «Мы», который нацелен на преодоление трагического одиночества лирического героя: «Мы снова встретились с тобой.» («К ***», 1829); «Мы случайно сведены судьбою.» («К *», 1832). Данный зачин акцентирует общечеловеческий, родовой удел: «Мы пьем из чаши бытия.» («Чаша жизни», 1831).
Лирические тексты Лермонтова, начинающиеся глагольными формами, отражают динамику личностного становления, микро- и макрокосмоса: «Белеет парус одинокой.» («Парус», 1832); «Выхожу один я на дорогу.» (1841). Также глагольные зачины вводят оценку, раскрывая отношение лирического героя. Среди таких зачинов доминирует глагольный зачин «Люблю»: «Люблю, друзья, когда за речкой.» («Пан», 1829); «Люблю, когда, борясь с душою..» («Стансы», 1830); «Люблю я солнце осени, когда..» («Солнце осени», 1830-1831); «Люблю я цепи синих гор.» (1832); «Люблю тебя, булатный мой кинжал.» («Кинжал», 18371838); «Люблю отчизну я, но странною любовью!» («Родина», 1841).
Призывные (императивные) зачины в лирике Лермонтова также выполняют разнообразные художественные функции, создавая лирическую ситуацию экспрессивного диалога, вводя авторскую позицию: «Забудь, любезный П<етерсон>.» («К П......ну», 1829); «Приди ко мне, любезный друг.» («Пир», 1829). Данные лирические зачины вводят поэтические тезисы, которые в дальнейшем доказываются, например: «Поверь, ничтожество есть благо в здешнем свете.» («Монолог», 1829); «Страшись любви: она пройдет.» («Спасение», 1830). Такие зачины потенцируют духовные устремления лирического героя, раскрывая
его сокровенные переживания и устремления: «Светись, светись, далекая звезда.» («Звезда», 1830). Подобные лирические зачины оформляют ситуацию прощания: «Прости, мой друг!.. как призрак, я лечу.» (1830); «Прости! - мы не встретимся боле.» («К *», 1832).
Вопросительные зачины в лирике Лермонтова также оформляют лирическую ситуацию диалога, что мы видим, например, в раннем мадригале русского романтика «В день рождения N. №» (1829), где лирический зачин имеет ярко выраженный характер непринужденного дружеского обращения. Условные зачины в лирике Лермонтова, как правило, участвуют в создании лирической ситуации диалога, сопровождающегося рефлексией, философским размышлением: «Если, друг, тебе сгрустнется.» («Совет», 1830).
Восклицательные зачины в лирике Лермонтова экспрессивно вводят лирическую тему, акцентируя эмоциональный накал лирического героя: «Благодарю!.. вчера мое признанье.» («Благодарю!», 1830). Композиция данного текста имеет кольцевой характер, при этом глагольная форма «благодарю» становится рефреном, завершающим каждую из четырех строф, подчеркивая конфликтность лирической ситуации.
Тематические зачины вводят главный образ лирического текста: «Терек воет, дик и злобен.» («Дары Терека», 1839); «Горные вершины.» («Из Гете», 1840); «Дубовый листок оторвался от ветки родимой.» («Листок», 1841). Зачины вводят ключевые мирообразы, концепты лирики Лермонтова, например, образ души как бессмертной и индивидуальной субстанции человека: «Душа моя должна прожить в земной неволе.» (1830-1831); «Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!» («Еврейская мелодия», 1836). Лирический герой лирики Лермонтова чувствует свое трагическое одиночество среди людей, что проявлено и в зачинах произведений русского романтика: «Один я в тишине ночной.» («Ночь», 1830). Лирические зачины вводят доминирующий мотив благородной грусти, печали, тоски: «Печаль в моих песнях, но что за нужда?» («К *», 1832); «Печально я гляжу на наше поколенье!» («Дума», 1838).
Отрицательные лирические зачины в лирике Лермонтова оформляют неприятие лирическим героем позиции адресата, полемику с ним, драматизм неразделенной любви,
любовный конфликт: «Не привлекай меня красой!» («К......»,
1829); «Не говори: одним высоким.» («К ***», 1830); «Не смейся, друг, над жертвою страстей.» («Подражание Бай-рону»,1830-1831); «Не смейся над моей пророческой тоскою.» (1837). Отрицательные зачины представлены и в литературных «молитвах» Лермонтова, оформляя лирическую ситуацию молитвенного предстояния, религиозного диалога, исповеди, что мы видим, например, в «Молитве» (1829), представляющей собой ряд отрицаний и утверждений: «Не обвиняй меня, всесильный.». Иногда такие лирические зачины имеют призывную направленность. Отрицание в зачине служит диалектической основой для постулирования в дальнейшем позиции лирического героя: «Нет! Я не Байрон, я другой.» (1832); «Не верь, не верь себе, мечтатель молодой.» («Не верь себе.», 1839).
В лирике русского романтика представлен и бытийный зачин «Есть», который характерен в целом для философской лирики и широко представлен в творчестве Ф. И. Тют-
94
Гуманитарные исследования • 2018 • № 1 (18)
чева, где он участвует в оформлении поэтических тезисов. Данный лирический зачин в произведениях Лермонтова, во-первых, указывает на закономерность, обобщение, что мы видим в одной из его эпиграмм, созданных в 1829 г.: «Есть люди странные, которые с друзьями.». Во-вторых, он вводит субстанциональное для макро-и микрокосмоса явление:«Есть птичка рая у меня.» («Надежда», 1831), «Есть речи - значенье.» (1840). Микро- и макрокосмос в лирике Лермонтова неразрывно связаны: изображая внутренний мир человека, русский романтик часто использует пейзажные образы, характерные для земного и горнего миров. В-третьих, этот зачин может вводить и хронотоп лирического текста: «Есть место: близ тропы глухой.» («Завещание», 1831). Данный зачин вводит и магистральный для ранней лирики Лермонтова мотив неразделенной любви: «Есть у меня твой силуэт.» («Силуэт», 1831).
Высокую степень частотности в лирике Лермонтова имеют временные зачины, например, с наречием «когда», которое участвует в оформлении хронотопа, композиции, лирической ситуации: «Когда Рафаэль вдохновенный.» («Поэт», 1828); «Когда во тьме ночей мой, не смыкаясь, взор.» («К Гению», 1829);«Когда весной разбитый лед.» («Весна», 1830); «Когда я унесу в чужбину.» («Романс к И.», 1831); «Когда зеленый дерн мой скроет прах.» («Арфа», 1830-1831); «Когда последнее мгновенье.» (1832); «Когда волнуется желтеющая нива. » (1837). Данные зачины участвуют в оформлении напряженной лирической ситуации, в том числе предвосхищаемой физической смерти. В элегии «Поэт» зачин участвует в оформлении двучастной композиции, при этом зачин из временного приобретает характер универсального. В элегическом послании «К Гению» повтор зачина в третьем стихе передает напряженность лирической ситуации духовной рефлексии и интроспекции.
В элегии же «Когда волнуется желтеющая нива.» троекратный повтор зачина «когда» в первой, второй и третьей строфах оформляет модели троичности, восхождения от земного к небесному. М. Л. Гаспаров указывает: «Таким образом, композиционное равновесие лермонтовского стихотворения идеально: в части "когда." три ступени, по которым мы словно уходим из мира внешнего и углубляемся в мир внутренний (ступени длинные, по строфе каждая); в части ".тогда" тоже три ступени, по которым мы словно возвращаемся из мира внутреннего в мир внешний (ступени короткие, по строке каждая), и за ними четвертая ступень -с богом в небе» [5, с. 157].
Повтор «когда» в этой элегии также создает образное представление о единстве лирического переживания, целостности земной природы как божественного творения. Если хронотоп первых трех строф является традиционным для жанра элегии, то хронотоп финальной строфы созвучен построению псалмов и молитв, в которых душа устремлена из бездны, из земного мира в горний. В финальном стихе хронотоп становится открытым, обращенным в вечность и бесконечность. Композиция лирического текста («когда., когда., когда. тогда., тогда.») и поэтический синтаксис,
насыщенный анафорами и синтаксическим параллелизмом, подчеркивают стремление вместить все временное в одном акте духовного переживания, которое лежит вне времени и пространства.
Временные зачины в лирике русского романтика оформляются и при помощи других наречий, например: «Однажды женщины Эрота отодрали.» («Заблуждение Купидона», 1828). Временные зачины в лирике русского романтика вводят этическую антитезу прошлого и настоящего: «В старинны годы люди жили.» («Незабудка», 1830). Временные зачины в лирике Лермонтова акцентируют излюбленные романтиками пограничные, промежуточные состояния между днем и ночью, жизнью и смертью, имманентным и трансцендентным мирами, раскрывая драматизм, конфликтность бытия: «В неверный час, меж днем и темнотой.» («Наполеон», 1830). Временные зачины участвуют в оформлении молитвенного хронотопа, лирической ситуации предстояния человека вечности, диалога имманентного и трансцендентного миров, сошествия благодати: «В минуту жизни трудную.» («Молитва», 1839).
Пространственные зачины в лирике Лермонтова обозначают топос, часто выполняют функцию пространственной локализации: «На склоне гор, близ вод, прохожий, зрел ли ты.» («Цевница», 1828); «Над морем красавица-дева сидит.» («Баллада», 1829); «Под занавесою тумана.» («Гроб Оссиана», 1830); «Вверху одна.» («Звезда», 18301831); «По синим волнам океана.» («Воздушный корабль», 1840).
Итак, мы рассмотрели наиболее частотные виды зачинов в лирике Лермонтова, которые могут быть классифицированы по следующим критериям: морфологический (местоименные, глагольные); синтаксический (призывные, вопросительные, восклицательные, условные), семантический (тематические, отрицательные, бытийные, временные, пространственные). Как указывалось, зачины выполняют разнообразные художественные функции, вводя образ рефлектирующего лирического героя, динамику личностного становления, микро-и макрокосмоса, ситуацию диалога, хронотоп текста, ключевой образ. Поэтика лирического зачина раскрывается в единстве с другими структурными элементами художественного текста, представляющего собой целостность.
1. Гиршман М. М. Ритм художественной прозы. М. : Совет. писатель, 1982. 368 с.
2. Сильман Т. Заметки о лирике. Л. : Совет. писатель, 1977. 224 с.
3. Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: в 4 т. М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1958. Т. 1. 756 с.
4. Булгаков С. Н. Свет невечерний: Созерцания и умозрения. М. : Республика, 1994. 415 с.
5. Гаспаров М. Л. Избранные статьи. М. : Нов. лит. обозрение, 1995. 480 с.
© Косяков Г. В., 2018
