Научная статья на тему 'Художественная онтология и антропология лирики Н. М. Сатина 1840-х гг'

Художественная онтология и антропология лирики Н. М. Сатина 1840-х гг Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
305
56
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
РОМАНТИЗМ / ДВОЕМИРИЕ / ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ОНТОЛОГИЯ И АНТРОПОЛОГИЯ / ROMANTICISM / TWO-WORLDLINESS / ARTISTIC ONTOLOGY AND ANTHROPOLOGY

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Косяков Геннадий Викторович

Статья посвящена изучению художественного и мировоззренческого своеобразия лирики малоизученного русского романтика Н.М. Сатина. Раскрываются особенности хронотопов и системы образов произведений романтика 1840-х гг. на фоне поэтического контекста его эпохи. Осмысляются художественная онтология, гносеология и антропология поэта, духовные искания которого помогают понять национальное своеобразие русского романтизма.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

The creative work of N. Satin (1814-1873) has not been thoroughly studied by native literaturescholars, though it fits the aesthetic context of Russian Romanticism and reflects its aesthetic and spiritual evolution. Though the early lyrics of the Russian romanticist tunes with the poetic striving of the Lubomudrs (philosophers), his late poetics is close to the works of the Slavophils. Like other thoughtful and talented persons, he did not accept the Russian social reality, official ideology. In Satin's early lyrics the key image is a poet turned to the celestial world, who is trying to implement the absolute aesthetic ideal in his works. In poet's lyrics of 1840s the ideas about creativity, inspiration, and artist's mission became more sophisticated. Gained through spiritual experience, they obtain philosophical and religious deepness. It can be observed in his works "De profundis", "Christian", "Abstract from an Overheard Talk", "To the Poet-Judge", "In Memory of E. Baratinsky". These works are characterized by the desire to overcome the traditional genre canons. Thus, "De profundis" can be defined as a lyrical requiem; "Abstract from an Overheard Talk" follows the tradition of dramatic poems of Russian romanticists; in the epistle "To the Poet-Judge" the features of epigram are manifested. In Satin's dramatic poem "Abstract from an Overheard Talk" the inner world of the disputants is in tune with the worldview of the maincharacters of M. Lermontov's novel "A Hero of Our Time" Pechorin and Dr. Werner. If the remarks of doctor are imbued with emotion of approval, the remarks of the young man are full of doubt. If the doctor formulates the laws of human existence, in connection with which the pronoun "we" appears, the young man is concentrated on his own world, that is why his speeches are abundant with the pronoun "I". The young man feels the "thirst for faith", "love", but at the same time he is in deep doubt. Such a mentality was typical for the Russian literature of 1840s, where the type of the odd person prevailed. The artistic and spiritual quests of Satin were close to the aesthetic positions of V. Zhukovsky, A. Pushkin, D. Venevitinov, M. Lermontov. In the works of Satin, the spiritual evolution is revealed, which is characteristic for the Russian romanticist poetry: bridging the conventional notions about human, immortal soul and the universe through the appeal to the spiritual foundations of Christianity. Late lyrics of Satin are close in poetics and problematic issues to the works of F. Tyutchev in the rising of ethical, aesthetical and religious problems, the same as in desire for philosophy and reflection. The figure of an exalted idealist is substituted by the image of a poet-prophet, who manifests the spiritual activity, stoic faith in the truth and in beauty through his works.

Текст научной работы на тему «Художественная онтология и антропология лирики Н. М. Сатина 1840-х гг»

Г. В. Косяков

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ОНТОЛОГИЯ И АНТРОПОЛОГИЯ ЛИРИКИ Н.М. САТИНА 1840-х гг.

Статья подготовлена при поддержке гранта Президента РФМД-6987.2010.6.

Статья посвящена изучению художественного и мировоззренческого своеобразия лирики малоизученного русского романтика

Н.М. Сатина. Раскрываются особенности хронотопов и системы образов произведений романтика 1840-х гг. на фоне поэтического контекста его эпохи. Осмысляются художественная онтология, гносеология и антропология поэта, духовные искания которого помогают понять национальное своеобразие русского романтизма.

Ключевые слова: романтизм; двоемирие; художественная онтология и антропология.

Творчество Н.М. Сатина (1814-1873) обойдено вниманием отечественных литературоведов, хотя оно органично вписано в эстетический контекст русского романтизма, отражает его эстетическую и духовную эволюцию. Судьба Сатина вполне традиционна для николаевской эпохи. Художественное дарование Н.М. Сатина не проявилось в полной мере, хотя современники поэта высоко оценивали его переводы произведений Шекспира, Гёте, Гейне, Байрона. Как и другие мыслящие и одаренные личности, он не принимал российскую социальную действительность, официальную идеологию. В молодости поэт был близок А.И. Герцену и Н.П. Огареву, с которыми сохранил дружеские отношения и в дальнейшем. Герцен, вспоминая о юношеском максимализме и мечтательности Сатина, подчеркивал, что «это была натура Владимира Ленского, натура Веневитинова» [1. С. 71].

В ранней лирике Сатина 1830-х гг. ключевое место занимает образ поэта, устремленного к горнему миру, стремящегося воплотить в своих произведениях абсолютный эстетический идеал. Л.Я. Гинзбург так определяет магистральную проблему ранней лирики Сатина: «В поэзии Сатина широко представлены характерные романтические мотивы. В “Умирающем художнике” это мотивы творческого подвига, божественного вдохновения и самоотречения художника, его неутоленного стремления из “конечного” в “бесконечное”...» [2. С. 49]. В лирике же поэта 1840-х гг. представления о творчестве, вдохновении, миссии художника усложняются, наполняются выстраданным духовным опытом, приобретают философскую и религиозную глубину, что мы видим в таких произведениях, как «Бе ргоШп^», «Христианин», «Отрывок из подслушанного разговора», «Поэту-судие», «Памяти Е. Баратынского».

Исповедальный монолог «Бе рго&пШ8» (1840) может быть определен как лирический реквием, в котором лирический субъект поет погребальную песнь «за упокой» земным радостям, вдохновению, мечтам, любви. Латинское название корреспондирует к католической гимно-графии. Лирическая ситуация воззвания человека из бездны, глубины, в скорби к Богу является сюжетообразующей во многих псалмах: «Я погряз в глубоком болоте, и не на чем стать; вошел во глубину вод, и быстрое течение их увлекает меня» (Пс. 68: 3); «Ко Господу воззвал я в скорби моей, и Он услышал меня» (Пс. 119: 1). В лирическом тексте русского романтика образные детали отсылают к данной религиозной традиции, в частности это образ «божиего гнева» во втором стихе.

В произведении Сатина мотив похорон оформляет кольцевую композицию, при этом каждая строфа за-

вершается восклицанием «за упокой!», что придает всему тексту трагический пафос, особую экспрессию. Особенностью субъектной организации текста является то, что личностный опыт «я» соединяется с общечеловеческим «мы», в результате чего исповедальная тональность соединяется с философским обобщением и дидактизмом. Лирический зачин представляет собой образный тезис: «Что день, то в жизни похороны...». Каждая строфа построена по принципу контраста очарования и разочарования:

Не раз под звук веселых песен Я плакал скорбною душой!

Нет, здешний мир веселью тесен,

Здесь лучше петь «за упокой!»

[3. С. 447].

Антитетичность образного мира лирического монолога проявляет романтическую концепцию двоемирия. Е.А. Маймин указывает: «Антитеза “мечта” - “действительность” становится у романтиков конструктивной, она организует художественный мир романтика, становится для него одновременно и важнейшим идеологическим, и важнейшим эстетическим принципом» [4. С. 6]. Автор противопоставляет духовные устремления, горний мир и земной мир, где все обречено на умирание. Земная жизнь в каждой строфе соотносится со смертью или похоронным обрядом: «жизнь своим прикосновеньем», «занавес густой», «в жизни, как в гробу».

В образности произведения возникают ключевые для русской романтической поэзии и магистральные для лирики В. А. Жуковского образы «чудного мгновенья», «светлого гения». Лирические ситуации диалога с трансцендентной сферой, порога в лирике Жуковского неразрывно связаны с образом гения. В лирике Жуковского гений является откровением субстанционального идеала добра, красоты и истины, позволяет душе обрести полноту мироощущения, что мы видим в таких произведениях, как «Цвет Завета» (1819), «К мимопролетевшему знакомому гению» (1819), «Лалла Рук» (1821), «Явление поэзии в виде Лалла Рук» (1821), «Привидение» (1823), «Таинственный посетитель (1824). В лирике Жуковского образ гения также соотносится с метафизической идеей Вечной Женственности.

Так, в элегии «К мимопролетевшему знакомому гению» ряд вопрошаний экспрессивно оформляет утверждения. Уже в первом стихе характеристикой гения выступает эпитет «безымянный», т.е. идеальный, «невыразимый» земным словом. Гений изначально является откровением рая сладости в земной юдоли посредством платонизирующих грез: «Так сладостно мечтами

усыплял». Гений как проявление благодатной горней сферы вызывает в душе разнообразные формы духовной активности: «томительное желанье», «божественное виденье», «беседа сердца». Гений способствует не только воспарению бессмертной души, но и ее самоуглублению, самопознанию. Высшая форма духовной жизни соотнесена с религиозным мироощущением, богопознанием. Финальная строфа текста представляет собой литературную «молитву», прошения которой раскрывают стремление лирического субъекта уже в земной жизни ощущать имманентную сопричастность горней сфере, обретать гносеологическую и онтологическую полноту жизни.

Во второй строфе лирического монолога Сатина раскрывается образное представление о вдохновении как о благодатном диалоге бессмертной души поэта с горним миром, как об откровении. Вторая и третья строфы служат образным автокомментарием поэта к своей ранней лирике. Вдохновение представляет собой ощущение духовной полноты, активности всех сфер внутреннего мира человека: «Мысль рвется к небу, кровь кипит.». В изображении внутреннего мира человека русский поэт использует традиционные элегические сравнения и метафоры, которые приобретают философскую глубину: «Они, как осенью листы.». Метафорическое уподобление человека осенней, опадающей траве широко представлено в античной литературе, ветхозаветных текстах, западно-европейской аллегорической поэзии.

Так, в поэме Вергилия «Энеида» смерть образно соотносится с падением листвы. Уподобление человека траве, полевому цветку широко представлено и в псалмах, знаменуя краткий и греховный век человека: «Дни человека, как трава; как цвет полевой, так он цветет» (Пс. 102: 15). Данное метафорическое сближение перешло и в новозаветные тексты: «Ибо всякая плоть -как трава, и всякая слава человеческая - как цвет на траве, засохла трава, и цвет ее опал» (1 Пет. 1: 24). Данная архаическая метафора широко представлена в русской романтической поэзии, акцентируя родовую обреченность человека на умирание, антитезу человека и силы рока: «Последний лист упал со древа» (Е.А. Баратынский «Падение листьев», 1823); «Как с дерева валится лист осенний.» (В.К. Кюхельбекер «На смерть Якубовича», 1846).

В финале лирического монолога Сатина возникает образный ряд «одной стези», «жизненной юдоли», ведущей к могиле. Подобным образом завершает свою аллегорическую элегию «Веточка» (1823) Д.В. Веневитинов: «Влечет до двери гробовой». Сатин в своем лирическом реквиеме стремится преодолеть инерцию элегического и аллегорического стиля, добиться большей выразительности и философичности образных средств. Так, в финальном стихе восклицание «за упокой!» связано уже не с миром лирического субъекта и его поколения, а с потомками.

Еще большей поэтической свободы в выражении духовных переживаний Сатин добивается в стихотворении «Христианин» (1841), имеющем зачин, который оттеняет пафос веры и вводит ключевую для христианства идею благодатной связи человека и Спасителя: «Есть в мире чувство неземное .».

Подобные зачины широко представлены в лирике М.Ю. Лермонтова и Ф.И. Тютчева, оформляя лирическую ситуацию переживания религиозного чувства или философской рефлексии. В произведении Сатина важную роль играют художественные определения, которые подчеркивают невыразимый и универсальный характер благодати и христианских символов: «достояние святое», «чувство дивное», «пред чудным символом креста». Русский романтик в лаконичной и выразительной поэтической форме раскрывает христианскую веру в спасительную жертву Христа, воссоединившего божественное и человеческое, небесное и земное, заповедавшего закон любви. В лирическом тексте утверждается мысль о духовном единстве верующего человека и Христа, обретаемом по благодати и любви. Движение лирической мысли в первой строфе после постулирования божественного источника жизни акцентирует сошествие Христа в земной мир и преображение «мира искупленного», т. е. диалоговую природу благодати.

С. Булгаков указывает: «Между миром и Богом лежит абсолютное, непреодолимое для мира расстояние, которое, если и преодолевается, то незакономерно, прерывисто, свободно, чудесно, благодатно» [5. С. 24]. Во второй и третьей строфах автор подчеркивает твердость христианина в борьбе с духовными и социальными формами зла:

Среди житейского волненья Тот станет крепок как гранит,

Дух отрицанья, дух сомненья Его в борьбе не сокрушит...

[3. С. 448].

Обращение к образности пушкинского драматического стихотворения «Поэт и толпа» («Чернь») в произведении Сатина оформляет не антитезу поэта и его враждебного окружения, а целостное представление о греховном, бездуховном мире. Залогом победы души над искушениями, сомнениями и безверием становится смиренная вера, отрешение от духа гордыни. Образный ряд «духа отрицанья, духа сомненья», «демона испытанья» корреспондирует к лирическому монологу Сатина «Дух сомнения» (вторая половина 1830-х гг.?), где раскрывается глубокая конфликтность души и утверждается стремление лирического субъекта стоически бороться с разочарованием и отчаянием как проявлениями духовной смерти.

В произведении «Христианин» лирический субъект обретает твердую основу для этой борьбы. Сатин использует архаическое метафорическое сближение человеческой души и птицы: «Его души могучих крил». Сравнение души с птицей утверждает в псалмах упование человека на освобождение от мира, лежащего во зле: «Душа наша избавилась, как птица, из сети ловящих...» (Пс. 123: 7). Мифопоэтический образ крылатой души в русской романтической поэзии утверждает стремление человека к полноте бытия, молитвенное горение и вознесение из земного мира. Микрокосм души в лирическом тексте не только устремлен к горнему миру, но и приобретает универсальность, что подчеркнуто при помощи образного ряда моря, источника. Данный метафорический ряд является одним из магистральных в русской романтической поэзии.

В.З. Канунова, раскрывая закономерность обращения русских романтиков к духовному наследию христианства, подчеркивает, что религиозность позволила русской классике постичь непреходящий смысл земного бытия, реальности, более глубоко заглянуть в мир человеческой души и обрести «грандиозный синтез духа и бытия, важнейшее условие решения назревших проблем времени» [6. С. 69]. В отечественной науке укоренена мысль, что в кружке Герцена и Огарева, членом которого был и Сатин, христианская традиция стала формой выражения идеала утопического социализма. Вместе с тем религиозность Сатина, как показывает его стихотворение «Христианин», не сводится к выражению идеи социалистического братства. Вера во Христа выступает в данном произведении залогом духовной состоятельности личности, ее «самостоянья». В исповедальном финале лирического текста подчеркивается всепрощающая природа христианской любви:

И, как Христос, свои страданья Он палачам своим простит!

[3. С. 448].

Драматическое стихотворение Сатина «Отрывок из подслушанного разговора» (1841) существенно отличается от драматических стихотворений романтика «Умирающий художник», «Поэт», созданных в 1830-е гг. Если в ранних драматических стихотворениях русского романтика центральным образом выступает экзальтированная фигура художника, то в «Отрывке из подслушанного разговора» мы видим разочарованных современников поэта, чей внутренний мир созвучен мировосприятию героев романа Лермонтова «Герой нашего времени» - Печорину и доктору Вернеру. Формы драматического стихотворения и философского диалога были значимыми для поэтического контекста эпохи возможностью диалектического развития значимых эстетических проблем. В.Г. Белинский называл эти драматические стихотворения «лирическими произведениями в драматической форме» [7. С. 317].

Эпиграф драматического стихотворения Сатина, представляющий собой цитату из трагедии И.-В. Гёте «Фауст», обозначает ключевую проблему произведения - утрату веры в жизнь. Возвращение к «Фаусту» мы видим и в финальных стихах произведения Сатина, что позволяет говорить об интертекстуальной природе драматического стихотворения Сатина и проявлении в нем кольцевой композиции, обрамления. Трагедия Гёте как претекст задает четкую направленность дискуссии героев Сатина - поиск ими смысла жизнетворчества. Позиция Доктора выражает голос разума, призывающего победить «хандру» и найти положительное применение духовной активности. В репликах Доктора проявлены жизненный опыт, оптимизм. Доктор призывает к практическому приложению духовных задатков человека:

Когда все рвется, все спешит Обнять природу и науки,

Когда и ум, и дух, и руки -Все дышит гением труда

[3. С. 450].

Доктор подчеркивает значимость воли в жизни человека, его этический идеал предполагает гармоничное

развитие интеллекта, души и телесной природы. По мысли Доктора, именно на человеке лежит ответственность за состоятельность его жизни. Доктор призывает юношу гармонизировать внутренний мир, придать ему целостность и целеустремленность.

Если реплики Доктора характеризуются пафосом утверждения, то реплики Молодого человека проникнуты сомнением, которое приводит к отрицанию. Если Доктор формулирует некоторые закономерности человеческого бытия, в связи с чем и возникает местоимение «мы», то для Молодого человека все замкнуто на его личностном мире, поэтому ведущим в его речах служит местоимение «я»: «Что я живу, что я страдаю.». Молодой человек противопоставляет себя действительности, в то время как Доктор призывает его примирить духовный мир и окружающую жизнь. Молодой человек наделен даром глубокой рефлексии, анализа и в то же время сентиментальностью и мечтательностью. В связи с образом Молодого человека в произведении актуализированы поэтические черты романтической «унылой» элегии:

Что день, взошедший надо мной,

Я с тайным трепетом встречаю И провожаю со слезой.

[3. С. 450].

Внутренний мир Молодого человека характеризуется раздвоенностью, что сближает его с духовным миром лирического героя Лермонтова.

Во-первых, Молодой человек чувствует в себе «желанья», «жажду веры», «любви», но одновременно с этим глубокое сомнение.

Во-вторых, он отстраняется от жизни в своем внутреннем мире, утрачивая веру в возможность духовной самореализации в окружающей жизни.

В-третьих, ему присуще особое самолюбование, так как он получает «блаженство» от собственных страданий и мечтаний. Подобное умонастроение было, в целом, характерно для русской литературы 1840-х гг., где центральное место занял тип лишнего человека. В финальной реплике Молодого человека звучит мысль о полном разочаровании в жизни: «О, лучше с жизнию расстаться!» Молодой человек заражен преждевременным старением души и в то же время устремлен к различным формам духовной активности.

В послании «Поэту-судие» (1841) Сатина композиционно и образно противопоставлены два типа поэтического творчества: пророческое служение истине и ангажированная поэзия. В послании проявлена рефлексия относительно возникающей в русской культуре той эпохи полемики между западниками и славянофилами. Для Сатина истинный поэт - это «мира гражданин», образец универсальности. В данном послании традиционная оппозиция поэта и его окружения усложняется, обогащается новыми ценностными гранями. Истинный поэт «бичует и клеймит» толпу, но и народ, в свою очередь, чувствует мотивы художественного творчества, отделяя истину от фальши («народ лишь улыбнется»). Жанровая форма послания трансформируется, так как в произведении начинает доминировать форма философской рефлексии, утверждения незыблемых законов поэтического творчества:

Поэт в сей миг не франк, не славянин, -Одною истиной душа его согрета

[3. С. 452].

В данном послании отражена полемика Сатина с авторской позицией Лермонтова в его стихотворении «Последнее новоселье» [8. С. 497]. Историософскую и общественную позицию Лермонтова не принял и Белинский, противопоставив ей взгляд на французскую историю Пушкина. Сатин призывает в своем послании к объективности поэтических оценок, к преодолению крайностей и подчеркивает значимость для поэта осознания его всечеловеческой миссии. Финальный стих акцентирует соединение в произведении истинного таланта и субъективной оценки: «Хоть звучною, но слабою струной». Сатин в своем послании стремится к объективности, обобщенности, избегая резких оценок и суждений.

В эпитафии Сатина «Памяти Е. Баратынского» (1844) традиционные для русской романтической поэзии метафоры и перифразы, соотнесенные с поэзией и поэтом («святой огонь», «души живые струны»), раскрывают образ поэта, который через всю жизнь стоически пронес идеал служения истине. Ме-дитативность текста на уровне ритма задается разностопным ямбом. В «стихотворении на смерть» возникает характерное для западно-европейских и русских романтиков метафорическое сближение души и эоловой арфы.

В данном произведении идеалистические представления о поэте-пророке, стержневые для ранней лирики Сатина, приобретают конкретное и индивидуальное образное воплощение, будучи связанными с духовной драмой Баратынского. В лирическом зачине Сатин создал развернутый образный ряд души, активно устремленной к этико-эстетическому идеалу. Бессмертная душа названа «прекрасной», данным же определением охарактеризована и сфера идеала. В эпитафии намечена традиционная для романтизма антитеза поэта и его окружения, времени. Мотив томления души введен уже в первом стихе и в дальнейшем многократно акцентирован. При всей драматичности данная антитеза смягчена верой автора в конечное торжество души над всеми формами социального и духовного зла. Этический и эстетический идеал Сатина в данном «стихотворении на смерть» близок пушкинской концепции «самостоянья» человека как залога его величия:

Не оскудел, хоть и страдал душою Средь жизненных тревог.

На жизнь смотрел хоть грустно он, но смело,

И все вперед спешил.

[3. С. 452].

Поэт в стремлении к прекрасному проявляет духовную активность, которая оказывается сильнее времени («старец вечно юный»). С образом поэта соотнесены жажда поступка, сила. Выразительные детали портрета поэта («с слезою на глазах») предваряют собою его программный тезис: «Пред истиной - все прах!» Сатин поэтизирует искусство, которое призывает к действию и духовно преображает людей. Традиционный для романтизма образный ряд пира становится в рассматриваемом лирическом тексте многоплановым: во-первых,

«согласный хор» духовно близких людей, во-вторых, «тризна» по умершему поэту, в-третьих, это символ преемственности, диалога.

В русской романтической поэзии дружеский круг соотносился с идеей органичного жизнетворчества и сотворчества. Дружеский круг противопоставлялся социальному миру, славе. Поэтизацию дружеского круга мы видим в таких произведениях русских романтиков, как «Веселый час» (1806-1810) Батюшкова, «Послание к Юдину» (1815), «Мечтатель» (1815) Пушкина, «К друзьям» (1817) Дельвига, «Прощание» (1820) Кюхельбекера.

В послании С.Е. Раича «Прощальная песнь в кругу друзей» (1825) «кружок друзей согласный» фокусирует в себе античную идею космоса, в связи с чем в произведении упоминаются многие древнегреческие божества:

Здесь - в кругу незримых Граций,

Под наклонами акаций,

Здесь чарующим вином Грусть разлуки мы запьем!

[9. С. 452].

Сатин обучался в Благородном пансионе при Московском университете, где Раич преподавал словесность. Раич во многом повлиял на становление поэтического стиля Сатина. Сатин, как и Раич, связывает с дружеским пиром воспевание искусства и любви. Объединяющим центром дружеского круга в лирике русских романтиков выступает образ «чаши».

Данный образ в русской культуре неразрывно связан с архаической метафорой «чаша жизни». Д.Н. Жат-кин указывает на то, что метафора «чаша жизни» в русской поэзии генетически связана с традициями церковной книжности, древнерусскими воинскими повестями, где была распространена формула «пить смертную чашу» [10. С. 10].

Так, в аллегорической элегии С.П. Шевырева «Две чаши» (1826) данная архаическая метафора предстает в динамичном образном контексте. Если в первой строфе автор подчеркивает неразрывную связь радости и печали, то во второй и третьей строфах - контраст конечного (чувственного) и бессмертного во внутреннем мире человека. По мысли русского романтика, земные страсти лишь усиливают тоску бессмертной души по «родине небесной». В элегии Веневитинова «Жертвоприношение» (1826) метафора «кубок счастья» подчеркивает иллюзорный характер земных радостей, чувственных переживаний. В эпитафии Сатина образ «чаши» приобретает символическую многогранность и проявляет архаические, мифопоэтические истоки метафоры «чаша жизни». Именно «согласный хор» в произведении Сатина становится формой бессмертия поэта, гармоничным завершением его жизнетворчества.

Итак, в творчестве Сатина проявляется характерная для русской романтической поэзии духовная эволюция: преодоление условных представлений о человеке, бессмертной душе и мироздании через обращение к духовным основам христианства. Поздняя лирика Сатина близка по своей поэтике и проблематике творчеству славянофилов, лирике Тютчева как постановкой этических, эстетических и религиозных проблем, так и

стремлением к философичности, рефлексии. В лирике Сатина отражены магистральные для русского романтизма образные представления о душе как эоловой арфе, дружеском круге, духовной универсальности поэта.

На смену экзальтированной фигуре идеалиста приходит образ поэта-пророка, утверждающего своим творчеством духовную активность, стоическую веру в истину и в прекрасное.

ЛИТЕРАТУРА

1. ГерценА.И. Былое и думы. М.: Худож. лит., 1987. Т. 2. 567 с.

2. ГинзбургЛ.Я. Русская поэзия 1820-1830-х годов // Поэты 1820-1830-х годов: В 2 т. Л.: Сов. писатель, 1972. Т. 1. С. 5-66.

3. Поэты 1820-1830-х годов: В 2 т. Л.: Сов. писатель, 1972. Т. 2. 768 с.

4. Маймин Е.А. О русском романтизме. М.: Просвещение, 1975. 240 с.

5. Булгаков С.Н. Свет невечерний: Созерцания и умозрения. М.: Республика, 1994. 415 с.

6. Канунова Ф.З. Нравственно-философские искания русского романтизма (30-40-е годы) и религия (к постановке проблемы // Русская литера-

тура и религия. Новосибирск: Наука, 1997. С. 63-84.

7. Белинский В.Г. Разделение поэзии на роды и виды // Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9 т. М.: Худож. лит., 1978. Т. 3. С. 294-350.

8. ГиллельсонМ.И. Сатин // Лермонтовская энциклопедия. М.: Рос. энциклопедия, 1999.

9. Урания. Карманная книжка на 1826 год для любительниц и любителей русской словесности. М.: Наука, 1998. 346 с.

10. Жаткин Д.Н. «Чаша жизни» в русской поэзии // Русская речь. 2006. № 1. С. 9-13.

Статья представлена научной редакцией «Филология» 8 декабря 2010 г.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.