CC BY
87
11. Hanning R.W. The vision of History in Early Britain. From Gildas to Geoffrey of Monmouth. - New York, London: Columbia Univ. Press, 1966. - 271 p.
12. Lester G.A. The Csdmon story and its analogues // Neophilologus. - 1974. - Vol. 58. - N 2. -April. - P. 225-237.
13. O'DonnellD.P. Csdmon's Hymn, a multimedia study, archive and edition. - Cambridge: SEENET, 2007. - 261 p.
14. The Old English version of Bede's Ecclesiastical history of the English people / Ed. with translation and introd. By Th. Miller. Early English Text Society. Or. Ser. No. 95-96. 2 Pts. Pt. 2, Oxford: Oxford Univ. Press [Repr.], 1997. - 228 p.
15. The Old English version of the Gospels. Vol. 1. Text and introduction / Ed. by R.M. Liuzza. Early English Text Society N. 304. - Oxford: Ox. Univ. Press, 1994 [Repr. 2003]. - 369 p.
16. Orton PR. Caedmon and Christian Poetry // Neuphilologische Mitteilungen. - 1983. - Vol. 84. -P. 163-170.
17. Shepherd G. The Prophetic Csdmon // The Review of English Studies. - 1954. - Vol. V. - № 18. -January. - P. 113-122.
18. Wallace-Hadrill J.M. Bede's Ecclesiastical History of the English People. A Historical Commentary. - Oxford: Clarendon Press, 1999. -299 p.
УДК 821.(4).09
Лучинина Полина Юрьевна
Вятский государственный гуманитарный университет, г. Киров
verbika@mail.ru
ПОЭТИКА «ГОТИЧЕСКОГО» В АНГЛИЙСКИХ ОРИЕНТАЛЬНЫХ ЭССЕ XVIII ВЕКА
Статья посвящена проблеме художественной интерпретации концепта «gotЫc» в английских периодических эссе XVIII века на восточную тему, а также вопросам соотношения готического и ориентального в контексте эстетики предромантизма.
Ключевые слова: эссе, концепт, жанр, готическое, ориентальное, предромантизм.
Опыт ориентального прочтения событий мировой и собственной колониальной истории английскими просветителями не замедлил сказаться на мировоззренческой составляющей «картины мира» их национальной культуры. Глобальная перестройка системы ценностей приводит к кардинальным изменениям в сфере литературной эстетики: на пути к предро-мантизму обновляются категории художественных образов, жанров, обогащается культурный тезаурус Европы XVIII века [1]. В связи с утратой «исключительности старого понимания красоты» [2, с. 150] вполне закономерным было появление готических аллюзий в английской публицистике эпохи Просвещения.
В традиционном понимании категория готического («Gothic») может быть обозначена двояко: она либо определяется историко-лингвистической принадлежностью к готам или готскому языку, либо используется для характеристики архитектурного стиля Западной Европы XII-XVI вв., позднее оформившегося в самостоятельный исторический художественный стиль в искусстве [12, с. 756]. Однако для «просвещенного» читателя готическое ассоциировалось и с эпохой «варварства» [1], искусством и предрассудками средневековья.
В контексте диалога культур Востока и Запада английские эссеисты обращались, в первую очередь, к готическому как характеристике стиля архитектурных сооружений, который, как правило, ассоциировался у европейцев со средневековьем или современностью, то есть «не классическими» архитектурными формами, и сравнение ориенталь-
ных образцов архитектуры с готическими было явно не в пользу последних.
Так, например, Джозеф Аддисон в 415-м выпуске журнала «The Spectator» (1712) весьма категоричен в своих суждениях о том, что при всей монументальности и превосходстве в масштабном соотношении готические соборы производят менее величественное впечатление и уступают архитектурным шедеврам Востока, например, египетским пирамидам, или Великой китайской стене примерно так, как в эпоху Просвещения величие противопоставляется посредственности («... which can arise from nothing else, but the greatness of the manner in the one, and the meanness in the other». [15, с. 344]).
Или много позднее Джозеф Уортон (The Adventurer, №139, 1754) рассуждает о дурных вкусах, о проблеме языковых «аномалий» и сознательно допускаемых авторами литературных произведений нарушений норм лексической сочетаемости, которые неожиданны и порой даже нелепы ("preposterous"), подобно тому, как посреди арабской пустыни внезапно возникают финиковая пальма или источник («like a fountain or the palm-tree in the deserts of Arabia») [10, c. 301], однако нельзя не согласиться с тем, что подобное ориентальное сравнение не умаляет эффектности и даже органичности анализируемых публицистом стилистических приемов. Кроме того, художник может ошибаться, ориентируясь при создании своих творений только на потребности широкой общественности, и именно по причине избирательности культурных заимствований античные зодчие отвергали архитектурные новшества Древнего Китая; а руинами
166
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова № 3, 2014
© Лучинина П.Ю., 2014
Поэтика «готического» в английских ориентальных эссе XVIII века
Древней Пальмиры и копиями знаменитых картин Корреджо, пишет эссеист, современники и вовсе пренебрегают ради готических конструкций и политических карикатур («Thus the Greek and Roman architecture are discarded for the novelties of China; the Ruins of Palmyra, and the copies of the capital pictures of Correggio, are neglected for gothic designs, and burlesque political prints...») [10, с. 300-304].
В данном контексте концепт «gothic» своей реализацией обязан не столько сфере искусствоведения, сколько самой эпохе Просвещения: готическое либо сознательно предавалось забвению, либо подвергалось осмеянию и порицанию [1], ассоциируясь с «варварством» культуры современности.
C учетом негативной коннотации можно интерпретировать «готические» элементы английских ориентальных эссе XVIII века как «варварские», -нечто грубое, ещё далекое от образа «благородного дикаря» (noble savage), соответствующее уровню культуры варварских племен при общем отсутствии той «цивилизованности», которую так ревниво оберегали европейцы. Не случайно Оливер Голдсмит в одном из писем к мистеру Бриантону приводит целую цепочку синонимов к эпитету gothic: barbarous, ignorant, - как не самых лестных слов в адрес собеседников [9, с. 266].
В 61-м выпуске журнала «The Guardian» Александр Поуп (1713) иронично оспаривает статус человека как разумного существа, обвиняя его в деспотизме, и больше всего возмущает эссеиста пристрастие европейцев к охоте, особенно женщин, поскольку «кровавые развлечения» расцениваются им как пережитки варварства («a remain of Gothic barbarity»). Идеальным для поэта-просветителя с точки зрения морального облика человека является пантеизм суфиев, и в доказательство он приводит философский трактат арабского мыслителя Телиамеда, призванный воспитать в человеке чувство уважения к Природе, выражающееся, в первую очередь, в защите и охране животного мира [14, с. 362-368].
Очевидно, подобные пороки «готического» в немалой степени озадачили европейцев, и английские просветители, чувствуя их неискоренимость, стали искать причины данного явления в вопросах генеалогии, обратившись к понятию «gothic» и в первоначальном, историко-лингвисти-ческом контексте.
Одну из работ Оливер Голдсмит посвящает вопросам взаимосвязи англоязычных лексем с единицами готского языка, в понимании эссеиста, языка исключительно крымских татар, кардинально отличающегося от языка кельтов («.a different very different from the Celtic» [8, с. 518]). Эссеист убежден, что все европейцы по сути своей потомки древних скифов, и как бы благовоспитанные англичане ни стыдились своих предков-варваров («... Scythian and Barbarian were synonymous
terms»), кочевники были великим народом: не зря монголы гордятся родством с Тамерланом, а королевские дворы Европы едва ли не стремятся породниться с представителями династии потомков «варварских» племен, мировая мудрость передается из поколения в поколение, будь то научные знания древних египтян (witness for ancient learning of Egypt) или житейская мудрость Китая (the living instance of the practice in China). К тому же, успокаивает читателя публицист, греки, финикийцы и египтяне поступают аналогичным образом, с той лишь разницей, что заведомо не будут ущемлены их религиозные предпочтения [8, с. 513-519].
В данном эссе очевидна попытка Голдсмита доказать читателям историческое родство европейцев с восточными народами и несомненную генетическую преемственность ориентального знания, и тем самым примирить англичан со стереотипами, сформированными в ходе осмысления ими своего этнического происхождения и сопоставления их с догмами светского общества.
Ко второй половине XVIII столетия ориентальная культура в целом, восточные традиции и обычаи становятся своеобразным эталоном поведения, мироощущения привилегированного европейца. Ориентальное настолько завоевывает сердца и умы англичан, что они не только решительно критикуют «готическое», но и буквально отвергают свое культурное наследие под эгидой готического. В 1753 году Уильям Уайтхед становится свидетелем того, как под влиянием «шинуазри» в течение лишь нескольких лет все китайское сменяет готическое («A few years ago everything was Gothic, ... now it is Chinese, or in the Chinese Taste, or ... partly after the Chinese manner») (The World, №12) [11, т. 26, с. 58-63], Джеймс Марриотт в одном из эссе на аналогичную тематику высмеивает восхищение, с каким, к примеру, принимает английская публика сценические декорации, выполненные в китайском стиле, чего не скажешь о творениях в духе весьма посредственной «готической» современности (the barbarous productions of Gothic genius) (The World, №117) [11, т. 28, с. 72; 5, с. 224], а эссе 205-го выпуска журнала «The World» носит говорящее заглавие: «A Tour to China instead of Paris» (The World, №205, 1756) [11, т. 29, c. 7, 257-263], что лишний раз свидетельствует о приоритете ориентального над готическим, европейским.
Любопытно, что сами англичане, как отмечает автор одного из эссе второй половины XVIII века, не только не всегда могли идентифицировать элементы той или иной конкретной ориентальной культуры, например, индийской и китайской, в произведениях «готического», но и далеко не всегда ясно осознавали, что же именно отличает готическое от восточного в целом: «... What most of all perplex me are the ornaments, after the Chinese manner over the arms by way of coronet: and were not
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова № 3, 2014
167
these distinctions confined solely to Europe, I should sometimes in danger of mistaken in Indian for a mandarin» (The World, №59, 1754) [11, т. 27, с. 35].
Так, например, Уильям Ллойд (The Connoisseur, №135, 1756) не скрывает иронии при описании типично ориентального образца архитектуры: The trav'ller with amazement sees A temple, Gothic or Chinese, With many a bell and tawdry rag on, And crested with a sprawling dragon. [13, с. 217; 5, с. 224].
В продолжение темы генетического «варварства» европейцев стоит упомянуть ещё об одном значении концепта «gothic», связанном с скандинавским началом, «темными веками» европейской истории, и таким образом открытой предроман-тической эстетикой категорией «ужасного» [1] («gothick», как его иногда обозначают [6, с. 756]). Так Уильям Хейли в третьей эпистоле «Эссе об эпической поэзии» (Essay on Epic Poetry, 1782), посвященного творчеству Камоэнса и переводам его «Лузиад», обращается к национальному искусству прошлого (признак предромантического взгляда на мир [1]) и, в отличие от эссеистов-предшественников, воспевает мрачное обаяние нордической поэзии:
<.> solicitous to pierce The dark and distant source of modern Verse, By strings untried first taught his English Lyre To reach the Gothic harp's terrific fire. [6, с. 39]. Он отмечает значение нордической преемственности для английской литературы в целом (While urture'd in the North's protecting arms, / The modern Muse displayed her infant charms [6, с. 40]).
Упрекая Камоэнса в некой неопределенности, размытости созданных им образов Индии ("His foster pictures caught from Indian life..."), что естественно, поскольку скрытые от взгляда европейца богатства ориентального колорита могут приобрести только расплывчатые очертания («.the richest treasures that deep may hide.» [6, с. 57]), эссеист требует «живописности» (снова категория предро-мантизма [1]), вне которой образ Востока немыслим.
В связи с этим в четвертой эпистоле Хейли, размышляя о том, насколько, должно быть, бережлива и скупа Природа при наделении нас поэтическим даром, возвращается к ориентальной теме, касаясь вопроса очевидной избранности (пред-/романти-ческой исключительности) «творческого ума» [1] поэта, которому высшие силы доверили роль едва ли не проводника в мир экзотических образов Востока:
Oh thou bright Spirit, whom the Asian muse Had fondly steep'd in all her fragrant dews, And o'er whose early Song, that mental feast, She breathed the sweetness of the rifled East. [6, с. 88].
Подобно тому, как мореплаватель на пути в Индию подвергся испытаниям бурями во имя честолюбивых замыслов («As those rich gales, from whence his Gama caught / A pleasing earnest of the prize he fought.» [16, с. 58]), художник получает право прикоснуться к культурному наследию Востока в награду за попытку проникнуть в тайны неизвестного:
.The balmy fragrance of the East dispense, So steals his Song on the delighted sense, Astonishing, with sweets unknown before, Those who ne'er tasted but the classic lore [6, с. 58]. Как поэт, находящийся у истоков предроман-тизма, Хейли, с одной стороны, пытается реабилитировать средневековье в глазах «просвещенного» читателя, с другой - стремится объединить, «примирить» готическое и ориентальное.
В рамках поисков подобного компромисса может быть интерпретировано эссе «О вкусах» 120-го номера журнала «The Connoisseur» (1756), в котором автор не отдает предпочтения ориентальной (Chinese) архитектуре в ущерб европейской, готической, в данном смысле («.the architects, Gothic or Chinese, built with Taste» [13, с. 138]). Он практически не проводит существенных различий между художественными стилями при условии выполнения единственного требования, которое не могла не предъявить эпоха Просвещения: произведения искусства должны отвечать критериям вкуса как квинтэссенции культуры («Taste . seems to be considered as the quintessence of almost all the arts and science» [13, с. 138-139]).
Английские эссеисты констатировали факт смешения двух культур как обычное явление светской жизни: «We took the usual methods to make their [A London gentleman's and his lady's] time pass agreeably; carried them to all the Gothic and Chinese houses in the neighbourhood.» (The World, №109, 1755) [11, т. 28, c. 27-28]. И в оправдание культурных пороков «готического» данное «соседство» просветители находили весьма гармоничным: «It has not escaped you notice, how much of late we are improved in architecture; not merely by the adoption of what we call Chinese, nor by the Restoration of what we call Gothic; but by a happy mix of both» (The World, №59, 1754) [11, т. 27, с. 35].
Тенденция к сближению готического и ориентального в литературной жизни английского общества оказалась настолько устойчивой (У Бекфорд, Г. Уолпол, А. Рэдклифф), что критики эпохи Просвещения, как отмечает Вицисимус Нокс в эссе «О восточной поэзии» (1793), упражняясь в остроумии, характеризовали оба направления как явление «бурной восторженности при разгулявшемся воображении» («. in the wild enthusiasm of a irregular imagination» [7, с. 97]).
Так на протяжении XVIII столетия сфера ориентального как область «прекрасного» существен-
168
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова № 3, 2014
Античные реминисценции в драме Г. Гауптмана «Роза Бернд»
но расширялась: под началом «готической» эпидемии [3, с. 150] появлялись ориентально-готические жанры [4, с. 111], примером которого может служить повесть У Бекфорда «Ватек» (1782), охарактеризованная как «ориентальный роман ужасов» [3, с. 150].
Таким образом, в ориентальных английских эссе XVIII века в силу подвижности и открытости жанра категория «готического» как пограничная область между «варварством» и культурой приобретала едва ли не самостоятельное эстетическое значение, и в рамках предромантической комбинации восточной «экзотики» с готическим «ужасом» данный концепт мог приобретать дополнительные коннотации.
Библиографический список
1. Вершинин И.В., Луков, Вл.А. Литературная эстетика английского предромантизма // ЗПУ-портал. - 2008. - № 5 [Электронный ресурс]. -Режим доступа: www.zpu-joumal.ru/e-zpu/2008/5 (дата обращения: 17.02.2014).
2. Жирмунский В.М. Английский предроман-тизм (1945) // Жирмунский В.М. Из истории западноевропейских литератур. - Л.: Наука, 1981. -С. 149-174.
3. Напцок Б.Р. Английский «готический» роман: к вопросу об истории и поэтике жанра // Вестник Адыгейского государственного университета. Серия 2: Филология и искусствоведение. - 2008. -№10. - С. 150-155.
4. Cameron Ed. The Moral Value of Gothic Sublimity // Morality and the Literary Imagination. Trans-
action Publishers. 2009. - 187 p.
5. ConantM.P. The Oriental Tale in England in the Eighteenth Century. - New York, 1908. - 312 p.
6. Hayley W. Essay on Epic Poetry in five epistles to the revd. Mr. Mason. With notes. By J. Dodsley. -L., 1782. - 298 p.
7. Knox V. Essays Moral and Literary. In two Volumes. Vol. II. E. & C. Dilly. 1779. - 398 p.
8. Monthly Review, or Literary Journal. By Several Hands. Vol. XIX. L., 1758. - P. 513-519.
9. Prior J. Life of Oliver Goldsmith, M. B. from variety of original Sources. In Two Volumes. Vol. 1. John Murray, Albemarle Street. L., 1837. - 515 p.
10. The Adventurer. With Preface and historical and biographical, by A. Chalmers. In three volumes. Vol. III. L., 1817. - 308 p.
11. The British Essayists, with prefaces, historical and biographical, by A. Chalmers. In forty-five volumes. - L., 1817.
12. The Concise Oxford Dictionary: The Classic First Edition / H. W. Fowler, F. G. Fowler. Oxford University Press. 2011. - 1072 p.
13. The Connoisseur, by Mr. Town, Critic and Censor General // The British Essayists, with prefaces, historical and biographical, by A. Chalmers. Vol. XXXII. - L. 1817. - 246 p.
14. The Guardian. A corrected Edition, with a preface historical, and biographical, by Alexander Chalmers. In two volumes. Vol. 1. - L., 1806. - P. 362-371.
15. The Works of Joseph Addison. In six Volumes. Vol. VI. - New York: G. P. Putnam & Company. 1854. - 678 p.
УДК 821(4).09
Склизкова Алла Персиевна
кандидат филологических наук Владимирский государственный университет им. А.Г. и Н.Г. Столетовых
burelomy@list.ru
АНТИЧНЫЕ РЕМИНИСЦЕНЦИИ В ДРАМЕ Г. ГАУПТМАНА «РОЗА БЕРНД»
В «Розе Бернд» Гауптман наделяет драматическим бытиём те природные стихийные первоначала, о значении которых говорится в ионической философии. Главная мысль драмы - всеобщая включённость в природный круговорот - воссоздаётся Гауптманом через столкновение с Розой двух мужчин: егеря Флама (огненный принцип) и машиниста Штрекмана (динамичноерастягивание).
Ключевые слова: контекст праисточника, природная доминанта, первоначало, метафоричность мира, этические принципы, ретроход, ретардации.
В произведении Гауптмана «Роза Бернд» речь идёт о крестьянке Розе, чувственной, чрезвычайно привлекательной девушке. Она и старшина Флам любят друг друга, Роза ожидает ребёнка от него, скрывает своё положение от самого Флама (он женат, не может оставить больную жену), от отца, от будущего жениха Августа. Машинист Штрекман, зная о связи Розы и Флама, угрожает, что расскажет обо всём, если Роза не согласится стать его возлюбленной. Доведённая до отчаяния угрозами Штрекмана, пребывая в постоянном страхе, Роза лишается ребёнка, говорит в финале, что удушила его.
Литературоведы, обращавшиеся к анализу «Розы Бернд» Гауптмана, единодушны в своём мнении -данное произведение продолжает традиции «Бури и натиска», Гауптман показывает женщину, которая, боясь гнева отца, в ужасе от последствий прелюбодеяния, убивает своего ребёнка [13, s.H3, 114, 6, s. 285]. Новым по сравнению с драмой «Бури и натиска», с точки зрения исследователей, становятся вопросы эротики, чувственности, считается, что именно на них акцентирует внимание Гауптман, как и другие художники слова на рубеже веков [15, s. 43].
Главное сомнение в подобных трактовках связано с чрезмерным подчёркиванием событийных
© Склизкова А.П., 2014
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова № 3, 2014
169
