CC BY
66
современной ему эпохи смотрит на события, происходящие много лет назад. В авторском сознании переосмысливается, углубляется представление о последствиях отрицания культурных традиций, отрыва от наследия отцов. Заметим, что, создавая образ о. Алексея, Тургенев рассматривал его как человека, близкого к народной среде, и художественно воплотить эту черту пытался в том числе и выразительностью, меткостью его языка, разговорностью, естественностью интонаций. Яков же, порывая с традициями, отдаляется и от народной почвы, что впоследствии приводит к трагическому финалу. Создавая данный рассказ в 1870-х годах, уже после романа «Новь», Тургенев, как нам кажется, указал и на трагические последствия разрыва с духовным наследием отцов, с культурными традициями прошлого, в самом его начале, с момента назревания этого разрыва. Таким образом, автор еще раз подошел к осмыслению проблемы поколений, затронутой им еще в романе «Отцы и дети».
Библиографический список
1. Батюто А.И. Тургенев-романист. - Л.: Наука, 1972. - 389 с.
2. Бялый Г.А. Две школы психологического реализма: Тургенев и Достоевский // Бялый Г.А. Русский реализм конца XIX века. - Л.: Изд-во
УДК 820
Ленинградского ун-та, 1973. - 168 с.
3. Головко В.М. Художественно-философские искания позднего Тургенева (изображение человека). - Свердловск: Изд-во Уральского ун-та, 1989. - 168 с.
4. Лебедев Ю.В. Роман И.С. Тургенева «Отцы и дети». - М., 1982.
5. Муратов А.Б. Повести и рассказы И.С. Тургенева 1867-1871 годов. - Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1980. - 182 с.
6. Новикова Е.Г. Повести и рассказы И. С. Тургенева второй половины 80-х годов в ряду произведений «малой прозы» писателя (К постановке проблемы жанра) // Проблемы метода и жанра. -Томск. - 1979. - Вып. 6. - С. 52-88.
7. Петров С.М. И.С. Тургенев: Творческий путь. - М.: Наука, 1961. - 476 с.
8. Русская повесть XIX века (История и проблематика жанра). - Л.: Наука, 1973. - 457 с.
9. Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. - Сочинение: В 12 т. - Т. 7. - М.: Наука,
1981. - 560 с.
10. Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. - Сочинение: В 12 т. - Т. 9. - М.: Наука,
1982. - 576 с.
11. Тюхова Е.В. Достоевский и Тургенев (Типологическая общность и родовое своеобразие). - Курск, 1981. - 84 с.
Д.Н. Жаткин, В.К. Чернин
ПОЭТИЧЕСКИЙ ТРИПТИХ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА «КОРОЛЕВА МАЯ» В ПЕРЕВОДЧЕСКОМ ОСМЫСЛЕНИИ А.Н. ПЛЕЩЕЕВА
В статье впервые осуществлен сопоставительный анализ поэтического триптиха Альфреда Теннисона «The May Queen» («Королева мая», опубл. в 1833 г.) и его русского перевода, выполненного А.Н. Плещеевым на рубеже 1860-1870-х гг. Отмечается стремление переводчика максимально сохранить атмосферу теннисоновского произведения, передать не только сюжетную канву, но и все многообразие используемых в английском подлиннике художественных деталей, вариации чувств. Вместе с тем в переводе получили отражение особенности творческой манеры Плещеева, его взгляды на окружающий мир, размышления о вечности человеческого стремления к счастью.
Ключевые слова: А. Теннисон, А.Н. Плещеев, русско-английские литературные связи, английский романтизм, поэзия, художественный перевод, реминисценция, традиция.
Стихотворение-триптих «The May Queen» («Королева мая», опубл. в 1833 г), принадлежащее к числу наиболее популярных произведений Альфреда Теннисона, было основано на английской традиции выбирать в майские дни, когда с особенной силой ощущаются радость молодости и весеннее пробуждение природы, Королеву мая, которой обычно ста-
новилась красивая девушка в символизировавшем чистоту белом платье и в венке из цветов (своеобразной короне), в чьи обязанности входили открытие празднества и произнесение речи перед началом танцев вокруг майского дерева. Согласно британским народным поверьям, эта традиция в древности имела одну мрачную, страшную особенность: Королева мая должна
72
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2009
© Д.Н. Жаткин, В.К. Чернин, 2009
была быть принесена в жертву сразу по завершении празднества. Хотя правдоподобность этого древнего поверья и вызывает сомнения, однако именно на него опирается Теннисон при создании своего поэтического триптиха, первая часть которого под заголовком «The May Queen» («Королева мая»), относящимся также и ко всему оригинальному произведению, посвящена описанию радости девушки Элис (Alice), которой суждено стать Королевой мая, а вторая («New-Year’s Eve» («Канун Нового года»)) и третья («Conclusion» («Заключение»)) части повествуют о болезни и смерти героини.
На рубеже 1860-1870-х гг. А.Н.Плещеев перевел и опубликовал в журнале «Отечественные записки» (1871. - Т. 194. - №>1. - С. 369-374) первую и вторую части теннисоновского триптиха, причем, сохранив общее название «Королева мая», он озаглавил первую часть «Ожидание» и интерпретировал название второй как «Вечер на Новый год». Теннисоновское обращение к маме «mother» / «mother dear» («мама» / «мама дорогая»), многократно повторяющееся в произведении, переведено Плещеевым при помощи субстантивированного прилагательного «родная», что само по себе не содержит указания на обращенность слов к матери, но вместе с тем вполне определенно намекает на это. И только в самом конце перевода, в восьмой строфе второй части, размышляя, вслед за английским подлинником («And you’ll come sometimes and see me where I am lowly laid» [1, т. 3, с. 162] [И ты придешь иногда и навестишь меня там, где меня глубоко положили]), о способности матери всегда быть рядом со своим ребенком, даже если его уже нет на земле, Плещеев использует лексему «дочь» для самоидентификации героини в ее лирическом монологе: «И, как теплое лето настанет, / Ты порой свою дочь навести» [2, с. 348].
В каждой из одиннадцати строф-четверостиший первой части Теннисон повторяет с некоторыми вариациями четвертый стих «For (So / But / And) I’m to be Queen o’ the May, mother, I’m to be Queen o’ the May» [1, т. 3, с. 155-159] [Потому что (Так / Но / И) я должна быть Королевой Мая, мама, я должна быть Королевой Мая], что усиливает ощущение безграничной радости и вместе с тем нагнетает предчувствие ужасной беды, еще не осознаваемой, не видимой, но вместе с тем неизбежной, обладающей большой разрушительной силой. Плещеев при переводе избегает по-
втора, однако практически в каждой из десяти строф-восьмистиший первой части (кроме седьмой строфы) два заключительных стиха выражают восторг героини по поводу скорого избрания ее «королевою Майской», при этом сам оборот «королева Майская» (по аналогии с «королева Датская», «королева Шведская» и др.), наряду с лексемами «завтра», «выбрать», несет в себе основную семантическую нагрузку: «Королевою Майской, я знаю, / Они выберут завтра меня!»; «Потому-то и выберут завтра / Королевою Майской меня!»; «Ведь я знаю наверное, завтра / Королевою Майской мне быть»; «Ну, да пусть! Королевою Майской / Завтра быть я, родная, должна!»; «Все равно! Королевою Майской / Буду ими же выбрана я!» и т.д. [см.: 2, с. 343-346].
Отмечая всю радость и значимость события для девушки, Теннисон использует в первой строфе повторы «call me early» («разбуди меня рано»), «of all the glad New-year» («всего радостного Нового года»), прилагательные в превосходной степени «the happiest time» («счастливейшее время»), «the maddest merriest day» («самый сумасшедший самый веселый день»), после чего почти дословно воспроизводит текст строфы в финале первой части; получившаяся в результате этого одиннадцатая строфа, как бы «закольцовывающая» первую часть описания, четко отделяющая ее не только формально, но и содержательно, не была переведена Плещеевым, который не сохранил и повторы в первой строфе. Вместе с тем русский переводчик несколько сместил акценты уже в самом начале описания, дважды повторив глагол в повелительном наклонении «разбуди» («Разбуди меня завтра, родная / <.. .> / Разбуди же, смотри!..» [2, с. 343]) и тем самым усилив настойчивость просьбы девушки.
Если Теннисон говорил о неповторимой красоте всего внешнего облика «крошки Элис» («little Alice»), лучшей из девушек во всей Британии («There’s Margaret and Mary, there’s Kate and Caroline: / But none so fair as little Alice in all the land they say» [1, т. 3, с. 155] [Есть Маргарет и Мэри, есть Кейт и Каролина: / Но ни одна так не прекрасна, как крошка Элис во всей стране, говорят], то Плещеев выделял всего одну отличительную особенность Алисы - веселый огонек в ее глазах: «Красотой своей славятся Мери, Мар-гарета и Китти у нас; / Но в глазах у веселой Алисы, говорят, еще больше огня» [2, с. 343]. Мимолетное упоминание Теннисона о рассвете
(«... when the day begins to break» [1, т. 3, с. 156] [.. .когда начнет светать]) вызвало в восприятии русского переводчика красочную картину, подчеркивавшую уверенность героини в радостном завтрашнем дне: «Чуть в окно нашей спальни, родная, / Золотые проникнут лучи» [2, с. 343].
Раскрывая внутренний мир девушки, Тенни-сон подробно останавливался на ее отношениях с влюбленным юношей Робином (Robin) и на оценке этих отношений. Встреча героев была описана несколькими штрихами, причем если в английском оригинале она происходила на мосту под орешником («But Robin leaning on the bridge beneath the hazel-tree?» [1, т. 3, с. 156] [Робина, прислонившегося на мосту под орешником]), то в русском переводе - под ивой: «Он под ивой стоял.» [2, с. 344]. Теннисон сравнивал девушку, пробежавшую мимо Робина, со вспышкой света («And I ran by him without speaking, like a flash of light» [1, т. 3, с. 156] [«И я пробежала мимо него без слов, как молния»]), тогда как в интерпретации Плещеева подобная мимолетность напоминала стрелу: «Пред глазами его промелькнувши, / Я исчезла вдали, как стрела» [2, с. 344]. Русский переводчик вводил критерии отбора жениха, использовавшиеся героиней, говорил, что ее избранник обязательно должен быть красивым и богатым («Без него женихов здесь немало, / Не один он красив и богат» [2, с. 344]), тогда как Теннисон упоминал лишь о предпочтении Элис смелых парней, способных, не взирая ни на что, посвятить все свое время ухаживаниям за возлюбленной: «There’s many a bolder lad ’ill woo me any summer day» [1, т. 3, с. 157] [Есть много других посмелее парней, которые будут ухаживать за мной в любой летний день].
Вместе с тем предложенное Плещеевым описание майской природы существенно уступало по красочности английскому оригиналу, в частности, при характеристике луговых цветов «бледный нежный кукушкин цвет» («faint sweet cuckooflowers») был заменен кувшинчиком, опускалось сравнение «диких болотных ноготков» («wild marsh-marigold») с огнем в топях и лощинах и, наконец, упоминался цветочный аромат, о котором ничего не сообщал Теннисон: «Из долин и ущелий несется / Аромат от весенних цветов... / Расцвели ноготки над болотом, / Колыхает кувшинчик волна» [2, с. 345]. Теннисоновское упоминание о ясной погоде, отсутствии дождя, способного омрачить праздник («There will not be a drop of
rain the whole of the livelong day» [1, т. 3, с. 158] [Не будет и капли дождя целый весь день]), развернуто Плещеевым, внесшим в качестве уточняющего штриха вид безоблачного неба: «Нет ни облака в небе! Ненастье / Не отравит веселого дня» [2, с. 345]. Заключительная строфа первой части в переводе Плещеева пронизана успокоением, умиротворенностью природы, словно ждавшей завершения суетного дня, чтобы насладиться величественной тишиной: «Вся объята и тишью и мглою / Спит долина, свежа, зелена; / И на склоне холмов что-то шепчут / Листья темных деревьев, сквозь сна, / А в овраге чуть слышно журчанье / Утомленного бегом ручья» [2, с. 345]. Подобного описания нет в английском оригинале, где внимание акцентировано на эмоциональных рассуждениях героини о природном мире, оживавшем вместе с торжеством мая.
Для состыковки первой и второй частей триптиха Теннисон повторяет в начале второй части обращенные к матери слова девушки «call me early» («разбуди меня рано»), вновь подчеркивающие нетерпение, с которым героиня ожидает наступления нового дня. В переводе Плещеева соотнесение начал двух частей триптиха еще более ощутимо: «Разбуди меня завтра, родная, / Только солнышко в небе блеснет» [2, с. 343] - «Как проснешься ты завтра, родная, / Разбуди меня. Солнца восход / В этот день я хотела бы встретить» [2, с. 346]. И хотя ожидание нового дня во второй части обусловлено совершенно иными обстоятельствами, теннисоновская героиня, сломленная жизнью, в интерпретации Плещеева остается внутренне такой же, как и прежде, с теми же интересами, пусть даже и осознаваемыми в качестве частицы уходящего земного бытия. Закат солнца становится своеобразным жизненным финалом, уносящим в английском оригинале «хороший старый год» («the good old year»), «дорогое старое время» («the dear old time»), «весь <.. .> мир души» («all <.> peace of mind») [1, т. 3, с. 160]; более емко и лаконично та же мысль выражена Плещеевым, сообщающим об уходе «ясных дней».
Характеризуя неизбывное желание умирающей героини дождаться весны, увидеть первые подснежники, таяние снега, порадоваться лучам высоко стоящего солнца («I wish the snow would melt and the sun come out on high» [1, т. 3, с. 161] [Я хотела бы, чтобы снег растаял и солнце взошло высоко]), Теннисон в подробностях воссоздавал картину пробуждения окружающего мира;
74
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2009
Плещеев, напротив, соотносил весну всего лишь с одним обстоятельством природного мира -освобождением реки ото льда: «Если б мне... / <.> / Довелось увидать, как покинет / Ледяную одежду река.» [2, с. 347]. Теннисон стремился передать весеннее настроение, описывая птиц, прилет которых символизирует начало весны -строящего гнездо грача, трубящую на вспаханном поле ржанку, возвращающуюся из-за морей ласточку: «The building rook ’ill caw from the windy tall elm-tree, / And the tufted plover pipe along the fallow lea, / And the swallow ’ill come back again with summer o’er the wave» [1, т. 3, с. 161] [Строящий (гнездо) грач будет каркать с ветреного высокого вяза, / И хохлатая ржанка трубить на вспаханном поле, / И ласточка вернется снова с летом из-за волны]; для Плещеева унылый крик птиц -вороны и чибиса - не соотносится с весной, а выражает предчувствие беды, и потому упоминание о весенней ласточке выбивается у него из общего контекста: «На вершинах высокого вяза / Будут гнезда вороны свивать, / И унылым пронзительным криком / Будет чибис поля оглашать. / А потом из-за моря вернутся / К нам и ласточки ранней весной» [2, с. 347].
Теннисоновская героиня, желая быть похороненной под боярышником («You’ll bury me, my mother, just beneath the hawthorn shade» [1, т. 3, с. 162] [Ты похоронишь меня, моя мама, прямо под боярышника тенью]), ассоциировала этот кустарник с самым ярким мгновением своей земной жизни: именно под ним она в недавнем прошлом стала Королевой мая; Плещеев не учел этого нюанса, заменив боярышник шиповником и жимолостью: «Пусть шиповник и жимолость будут / Над моею могилой цвести» [2, с. 348]. Если у Теннисона героиня перед смертью просила у матери прощения за свою своенравность («.but you’ll forgive me now; / You’ll kiss me, my own mother, and forgive me ere I go» [1, т. 3, с. 163] [Все простит мне твоя доброта. / Ты поцелуешь меня, моя мама, и простишь меня, прежде чем я уйду]), то Плещеев акцентировал внимание на желании умирающей девушки в последний раз насладиться материнскими объятьями и поцелуями: «Поцелуй же теперь меня крепче, / Поце-
луй и в чело и в уста!» [2, с. 348]. Говоря о стремлении Элис быть рядом с матерью, Теннисон использовал параллелизм построения двух стихов, начинавшихся с придаточных уступки: «Thou’ you’ll not see me, mother, I shall look upon your face; / Thou’ I cannot speak a word, I shall harken what you say» [1, т. 3, с. 163] [Хотя ты не увидишь меня, мама, я взгляну на твое лицо; / Хотя я не смогу сказать ни слова, я услышу, что ты говоришь]; Плещеев, также ориентировавшийся на зрительные и слуховые ассоциации девушки, избегал теннисоновского параллелизма, однако мастерски придавал описанию особую нежность при помощи эпитета «милый», субстантивированного прилагательного «родная» в функции обращения: «.И хоть ты / Меня видеть не можешь, родная, / Но твои я увижу черты, / И, безмолвна сама, я услышу / Звуки милых, знакомых речей» [2, с. 348].
Если у Теннисона агония героини продолжается в третьей части произведения и потому финал второй части не несет в себе иного смысла, кроме состыковки частей посредством повтора традиционного призыва «разбуди» («.call me, call me early, mother dear» [1, т. 3, с. 164] [.разбуди меня, разбуди меня рано, мама дорогая]), то Плещеев, отказавшийся от перевода третьей части, был вынужден вместить в финальные строки все отчаяние, всю безысходность, безнадежность ситуации: «Разбуди! Ведь уж мне не дождаться, / Как наступит опять новый год!» [2, с. 350]. Несмотря на определенную фрагментарность, плещеевская интерпретация в полной мере передала замысел английского оригинала, раскрыв противоречивость и непредсказуемость земного бытия, в котором мгновение наивысшего блаженства, торжества человека может стать отправной точкой на пути к угасанию, к жизненному финалу.
Библиографический список
1. Tennyson A. The Poetical Works. - Leipzig: Verlag Hector, 1860. - Vol. III-IV
2. Tennyson A. The Lady of Shalott and Other Poems / Теннисон А. Волшебница Шалотт и другие стихотворения: [На англ. и рус. яз.]. - M. : Текст, 2007. - 448 с.
