CC BY
56
2009/10
различных методов, причем традиционные аспекты интерпретации - культурно-исторический, социологический - органично сочетаются с новейшими - психоаналитическим, семантическим и другими. Полагаем, что важные изменения в методологии литературоведческой науки на Западе конца 60-х - 70-х гг. ХХ в. и обусловили своеобразие интерпретации романов Гончарова, во многом подготовив твердую почву для его дальнейшей рецепции не только в современном зарубежном, но и отечественном литературоведении.
Литература
1. Недзвецкий В.А. Романы И.А. Гончарова. - М.: Изд-во МГУ; Просвещение, 1996.
2. Козлов А.С. Литературоведение Англии и США XX века. - М.: Московский Лицей, 2004.
3. Ehre M. Oblomov and His Creator: The Life and Art of Ivan Goncharov. Princeton (New Jersey): Princeton Univ. Press, 1973.
4. Setchkarev V. Ivan Goncharov: His Life and His Works. Wurzburg: Jal-Verlag, 1974.
Literature
1. Nedzvetskiy V.A. Goncharov’s novels. - Moscow: Publishing house of The Moscow State University; Prosveshenie, 1996.
2. Kozlov A.S. Literary Criticism in England and The USA of the 20th century. - M.: Moscow Lyceum, 2004.
3. Ehre M. Oblomov and His Creator: The Life and Art of Ivan Goncharov. Princeton (New Jersey): Princeton Univ. Press, 1973.
4. Sechkarev V. Ivan Goncharov: His Life and His Works. Wurzburg: Jal-Verlag, 1974.
Бабичева Юлия Геннадьевна, ассистент кафедры литературы Бийского педагогического государственного университета им. В.М. Шукшина
Babicheva Yulia Gennadievna, the assistant of Literature department of the Biysk Pedagogical State University Tel. (3854)444612, 89039917761, (3854)329677; e-mail: Felixjul@yandex.ru
УДК 820
ББК 81.2
В.К. Чернин, Д.Н. Жаткин «Погребальная песня» А. Теннисона в русских переводах второй половины XIX в.
В статье осуществлен сопоставительный анализ переводов «Погребальной песни» («A Dirge», 1830) Альфреда Теннисона, выполненных во второй половине XIX в. Отмечается, что перевод А.Н. Плещеева может во многом восприниматься и как оригинальное произведение русского поэта, перевод В.Г. Дружинина более точен и с точки зрения формы, и по передаче смысла, но уступает переводу О.Н. Чюминой в умении почувствовать перепады настроения и оттенки эмоций.
Ключевые слова: А.Теннисон, русско-английские литературные связи, английский романтизм, художественный перевод, реминисценция, традиция.
V.K. Chernin, D.N. Zhatkin
«A Dirge» by Alfred Tennyson in Russian translations of the second half of the XIXth century
The article presents a comparative analysis of Alfred Tennyson’s poem «A Dirge» (1830) translations, made at the end of the XIXth century. It is noted that A.N. Plescheyev’s translation can be accepted as an original literary work of the Russian poet, V.G. Druzhinin’s translation is more precise in the aspects of form, sense presentation, but at the same time in some points is inferior to O.N. Chumina’s interpretation in the skill to feel small, but not occasional changes in the mood and emotional nuances.
Key words: A. Tennyson, Russian-English literary relations, English Romanticism, literary interpretation, reminiscence, tradition.
«Погребальная песня» («A Dirge», опубл. в 1830 г.) Альфреда Теннисона была впервые переведена
А.Н. Плещеевым еще в 1864 г., однако увидела свет в его сборнике «Стихотворения» только в 1887 г. К тому времени российскому читателю уже была известна еще одна интерпретация теннисоновского произведения, опубликованная В.Г. Дружининым, племянником писателя и литературного критика А.В. Дружинина, студентом историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета, впоследствии известным историком, в № 5 журнала «Изящная литература» за 1884 г. (с. 295-297) под названием «Надгробная песнь». Наконец, в 1900 г. в № 5 журнала «Русское богатство» (с. 127-128) был напечатан третий перевод «A Dirge», выполненный О.Н. Чюминой («Песнь бедняка»).
Стихотворение Теннисона, состоящее из семи строф по семь стихов, характеризуется наличием значимого повтора четвертого и седьмого стихов («Let them rave» [1, с. 58-60] [Оставь им бред]), а также
части шестого стиха («...the green that folds thy grave» [1, с. 58-60] [...зелень, что укрывает твою могилу]) каждой строфы. Плещеев не прибегает к повторам, если не считать использования глагола в повелительном наклонении «спи» в качестве единоначатия отдельных стихов в первой, второй, четвертой и пятой строфах-четверостишиях (всего в переводе шесть строф); Чюмина, напротив, использует в своем переводе, включающем в себя пять строф по восемь стихов, многочисленные повторы: стих «Оставь другим [вариант - «же им»] безумье грез» [2, с. 352-353] дважды повторяется в первой, а затем и в заключительной строфе, стих «Оставь другим безумный бред» [2, с. 352-353] встречается в тексте пять раз (по два раза во второй и третьей, один раз в четвертой строфе), два первых стиха чюминского перевода «Окончились тяжелый труд и муки, / Сложи, бедняк, измученные руки» [2, с. 352] повторены в заключительной строфе. Если Чюмина незначительно изменяет структурный рисунок английского подлинника, делая его четвертую строфу третьей и объединяя третью, пятую и шестую строфы в одну, становящуюся четвертой, то Дружинин представляет необычную структуру, выделяя пять условных частей (первая, вторая и четвертая по девять стихов, третья и пятая по тринадцать стихов), каждая из которых завершается стихом «Сладко спи!» [3, с. 295-297], еще дважды повторяющимся в самом начале и заключительной части перевода; внутри каждой из частей дружининского перевода имеется деление на строфы - соответственно по четыре и пять стихов и по восемь и пять стихов.
Размышления Теннисона о смерти человека «Fold thy palms across thy breast, / Fold thine arms, turn to thy rest» [1, с. 58] [Скрести свои ладони на груди, / Сложи свои руки, отдохни] предельно кратко переданы Дружининым: «Сладко спи, скрестивши руки» [3, с. 295]; Плещеев характеризует «руки» («arms») героя как «бледные», тем самым усиливая ощущение трагизма, Чюмина дает им определение «измученные», призванное сконцентрировать внимание на тяжести изнуряющего труда бедняка. Образ растущей над могилой серебряной березы («silver birk»), соотносимый с русской национальной ментальностью, сохранен во всех переводах, однако Плещеев говорит о «плакучей серебристой» березе, Дружинин - о «серебристых», а Чюмина - о «молодых березах»: «Shadows of the silver birk / Sweep the green that folds thy grave» [1, с. 58] [Тени серебряной березы / Подметают зелень, что укрывает твою могилу] - «С листьев плакучей сребристой березы / Каплют на гроб твой росинки, как слезы» (А.Н.Плещеев) [2, с. 337]; «Серебристые березы / Наклонились над тобой» (В. Г. Дружинин) [3, с. 295]; «Здесь, над твоей могилою -с весною / Покрывшейся зеленою травою, / Мелькает тень от молодых берез. » (О.Н.Чюмина) [2, с. 352].
Говоря о заботах и сплетнях, тяготящих человека в его земном бытии, но навсегда уходящих вместе с жизнью («Thee nor carketh care nor slander; / Nothing.» [1, с. 58] [Тебя не волнуют ни заботы, ни сплетни; / Ничто.]), Теннисон подчеркивает внутреннее высвобождение умершего, на которое указывает в своем переводе и Дружинин: «Ни злословья, ни забот / Ты не ведаешь, свободный» [3, с. 296]. В переводе Чюминой вместо забот («care») и злословья, сплетен («slander») упоминается клевета («Здесь клевета настичь тебя не может, / Глубокий сон ничто не потревожит» [2, с. 352]); в переводе Плещеева создаются выразительные образы горя и нужды, обходящих человека стороной: «Горе в груди не совьет уж гнезда; / В дом твой стучаться не будет нужда» [2, с. 337]. Вместе с тем тело умершего терзает «маленький холодный червь» («small cold worm»), не дающий долгожданного покоя и после смерти («.but the small cold worm / Fretteth thine enshrouded form» [1, с. 58] [.только маленький холодный червь / Терзает твое укрытое тело]), на что обращают внимание все переводчики, кроме Плещеева, при этом Дружинин, снимая характеристику червя как «маленького» («small»), делает акцент на жестокости всего, что ждет человека, ушедшего из жизни («И теперь твой труп холодный / Лишь могильный червь грызет» [3, с. 296]), а Чюмина говорит о спасении души героя, которую не способен тронуть гробовой червь («Червь гробовой? Но он не душу гложет» [2, с. 352]).
Теннисоновское описание блуждания светотеней над могилой героя («Light and shadow ever wander / O’er the green that folds thy grave» [1, с. 58] [Свет и тень всегда блуждают / Над зеленью, что укрывает твою могилу]) предстает у Дружинина более романтичным за счет упоминания о «влюбленном огне» солнечного луча, во многом противостоящем гробовому мраку: «Над холмом твоим зеленым / Сквозь листвы тенистый свод / Солнца луч порой блеснет / И горит огнем влюбленным» [3, с. 296]. Чю-мина ближе к оригиналу, однако дополняет сцену картиной солнечного заката, упоминанием о росе, окропляющей угрюмую могилу: «Здесь над твоей могилою зеленой, / С закатом дня росою окропленной, / Сменяются чудесно свет и тень» [2, с. 352]. Плещеев существенно отходит от теннисоновского замысла, вводит образ дубравы («Грустно шумит над тобою дубрава.» [2, с. 337]), опускает описание игры «света и тени» («light and shadow»), отчасти замещаемое в двух последних стихах перевода: «Только скользят по могильной ступени / Солнца лучи да волнистые тени» [2, с. 338].
В переводе Плещеева третья строфа звучит как призыв жить, ориентируясь на достижения, ставшие возможными благодаря трудолюбию, честности, смелости и искренности героя («Жизнь трудовая не даром прошла... / Ратовал ты против мощного зла, / Честно стоял ты за честное дело - / Сердце враждой и любовью кипело!» [2, с. 337]), это не соответствует первоисточнику, в котором проводится сопоставление жужжания пчел с напевом клеветы, построенное в форме риторического вопроса: «Chaunteth not the brooding bee / Sweeter tones than calumny?» [1, с. 59] [Не поет ли зависшая пчела / Нежнее тоны, чем
2009/10
клевета?]. В интерпретации Дружинина риторический вопрос воспроизведен в соответствии с оригиналом: «Не отраднее ль злословья / Звук жужжания пчелы?» [3, с. 296]. Интересно отметить, что приведенное сопоставление сохранено и у Плещеева, однако используется им существенно позднее, в тексте пятой строфы: «Пчелы, которых здесь манят цветы, / Слаще поют, чем уста клеветы» [2, с. 337].
Третья строфа переводческой версии Чюминой соотносима с четвертой строфой английского оригинала, в которой, используя выражение «traitor’s tear» («слеза предателя») и несколько измененную идиому «crocodile tears» («жгучие, горькие, крокодиловы слезы»), употребляемую носителями английского языка в ситуациях, когда обилие слез не сопоставимо с ничтожностью беды, Теннисон как бы между строк размышлял о лицемерии тех, кто внешне ратовал за людские нужды, думая лишь о самих себе: «Crocodiles wept tears for thee; / The woodbine and eglatere / Drip sweeter dews than traitor’s tear» [1, с. 59] [Крокодилы лили слезы ради тебя; / Жимолость и шиповник / Роняют нежнее росинки, чем предателя слеза]. Теннисоновский замысел досконально раскрыт Дружининым, сохраняющим противопоставление крокодиловых слез и чистой росы, блестящей на жимолости и шиповнике (розе): «Крокодилы над тобой / Лицемерно лили слезы, / Но ведь жимолость и розы / Чище слез блестят росой» [3, с. 296]. Напротив, интерпретация Чюминой представляется излишне буквалистской, не передающей ни сути авторского замысла, ни глубины подтекста: «Над тобой лишь крокодилов слезы / Лились ручьем, - тут жимолость и розы / Кропят росой несбывшиеся грезы» [2, с. 352]. Плещеев подошел к переводу творчески, внес в текст четвертой строфы аналогию со змеями, ассоциирующимися с коварством, подлостью, т.е. с тем же лицемерием, и тем самым сделал прозрачной подспудно звучавшую мысль: «Мирного сна не встревожит шипенье / Зависти черной и сильных гоненье!» [2, с. 337].
Образ дождя, шум которого среди деревьев в восприятии Теннисона подобен музыке («Rain makes music in the tree» [1, с. 59] [Дождь звучит музыкой в дереве]), сохранен в переводе Чюминой, в котором описание расширено за счет упоминания о сирени и ее аромате, струящемся вокруг: «Шумят дожди, и с влагою весенней / Здесь аромат струится от сиреней, / Здесь горестям былого места нет» [2, с. 352-353]. Упоминание о сирени свидетельствует о том, что Чюминой были знакомы английские поверья, согласно которым этот цветок, символизирующий горе и несчастья, вырос в селении Уэй в Хартфордшире на могиле девушки, скончавшейся от несчастной любви. Дружинин стремился при переводе не только создать образ, но и представить читателю пространную картинку, пронизанную мертвенной тишиной, дающей душевное просветление и радость: «Над могилой дождь колышет / Листья дремлющих дерев, / Тихий радостный напев / В этих звуках мертвый слышит» [3, с. 296]. В интерпретации Плещеева вместо дождя упомянута птичка, видимо, ближе соотносимая в восприятии переводчика с миром звуков: «Птичка звенит в темной чаще ветвей» [2, с. 337].
Сопоставление жужжания пчел с напевом клеветы из третьей строфы английского оригинала, описание красок цветов из пятой и шестой строф («Round thee blow, self-pleached deep, / Bramble-roses, faint and pale, / And long purples of the dale. / <.> / The gold-eyed kingcups fine; / The frail bluebell peereth over / Rare broidry of the purple clover» [1, с. 59-60] [Вокруг тебя цветет, сплошной переплетенный океан, / Куманика, робкая и бледная, / И тоскуют пурпуры долины. / <.> / Золотоглазая калужница болотная неж-неет, / Хрупкий колокольчик выглядывает / Над редкой вышивкой бордового клевера]), наконец, содержащееся в шестой строфе сближение могилы бедняка с постелью короля («Kings have no such couch as thine, / As the green that folds thy grave» [1, с. 60] [Короли не имеют такой постели, как твоя, / Как зелень, что укрывает твою могилу]) сведены Чюминой в небольшую строфу и тем самым напрямую соотнесены друг с другом: «Не лучше ли рабочих пчел жужжанье / И нежное цветов благоуханье, / Чем клеветы пустые нареканья / И тяжкий гнет житейских бед? / Нежнее мха - не только у вельможи, / У короля едва ль найдется ложе. / Всех горестей здесь исчезает след» [2, с. 353]. Если Плещеев при характеристике цветов у могилы ограничился упоминанием о «цветущем приюте» в шестой строфе, то Дружинин представил всю пеструю картину многоцветья, объединив пятую и часть шестой строфы английского оригинала в четвертой части своего перевода: «Дикий розан там растет, / Далий, пурпуром обвитый; / Холм, живым ковром покрытый, / Всеми красками цветет, / И ракункул золотистый, / Колокольчик голубой / Испестрили там собой / Нежных трав узор пушистый» [3, с. 296-297]. К тому же Плещеевым полностью опущено сравнение могилы героя с ложем сильных мира, убедительно воссозданное в пятой части интерпретации Дружинина: «Нет у всех земных царей / Ложа равного красою, / Что раскинулось волною / Над могилою твоей» [3, с. 297].
Мысль Теннисона о греховности «диких слов» («wild words»), омрачающих память об умерших («Wild words wander here and there; / God’s great gift of speech abused / Makes thy memory confused» [1, с.60] [Дикие слова бродят здесь и там; / Бога великий дар речи злоупотребленный / Омрачает твою память]), передана в переводе Дружинина полно, но вместе с тем существенно более жестко, при помощи деепричастия «пятная», прилагательных «беспощадный», «злой»: «Слова дар святой пятная, / Здесь и там молва гремит / Беспощадная и злая» [3, с. 297]. В интерпретации Чюминой теннисоновская мысль трансформируется в сожаление о несправедливости жизни, о недооцененности человека («Немногие тебя судили верно. / Кто клеветал и осуждал безмерно, / А кто жалел - постыдно лицемерно» [2, с. 353]);
Плещеев размышляет о жизни как о невозвратно прошедшем, уже не способном в какой бы то ни было степени тронуть, взволновать его умершего героя: «В твой одинокий, цветущий приют / Люди с своей суетой не придут» [2, с. 338].
Своеобразным финальным штрихом теннисоновского описания стало наблюдение за пением символизирующего возрождение сверчка, который укрылся в зелени могилы («The balm-cricket carols clear / In the green that folds thy grave» [1, с. 60] [Нежный сверчок поет чисто / В зелени, что укрывает твою могилу]); из трех переводчиков только Дружинин сохранил эту интересную деталь, заменив сверчка («cricket») кузнечиком, а зелень («green»), в соответствии с русской фольклорной традицией, муравой: «В мураве кузнечик нежно / Песнь веселую ведет, / Он так сладостно поет. » [3, с. 297].
Как видим, интерпретация А.Н. Плещеева в наибольшей степени отклоняется от английского оригинала и даже может во многом восприниматься как оригинальное произведение русского поэта, созданное на основе одноименного стихотворения Т еннисона. Т очнее других теннисоновский замысел передал
В. Г. Дружинин, не опустивший в своем переводе ни одной сколько-нибудь значимой художественной детали. Перевод О.Н. Чюминой, хотя и уступал переводу В.Г.Дружинина в близости английскому оригиналу, однако вместе с тем наиболее адекватно передавал общий эмоциональный фон, сохранял основные идеи и мысли Теннисона.
Литература
1. The Poetical Works of Alfred Tennyson. Leipzig: Ferlag Hector, 1860. Vol. III.
2. Tennyson A. The Lady of Shalott and Other Poems / Теннисон А. Волшебница Шалотт и другие стихотворения: [На англ. и рус. яз.]. - M.: Текст, 2007.
3. Дружинин В.Г. Надгробная песнь (Из Теннисона) // Изящная литература. 1884. № 5.
Literature
1. The Poetical Works of Alfred Tennyson. Leipzig: Ferlag Hector, 1860. Vol. III.
2. Tennyson A. The Lady of Shalott and Other Poems: [In English and Russian]. - Moscow: Text, 2007.
3. Druzhinin V.G. A Dirge (From Tennyson) // Izyaschnaya Literatura. 1884. № 5.
Чернин Владимир Константинович, канд. пед. наук, доцент кафедры методики начального образования Ульяновского государственного педагогического университета им. И.Н. Ульянова
Chernin Vladimir Konstantinovich, сand. of pedagogical Sci., Assistant Professor of the Department of Methods of Primary Education of I.N. Ulyanov State Pedagogical University
Tel.: 89279829862; 88422407844; e-mail: ivb40@yandex.ru
Жаткин Дмитрий Николаевич, д-р филол. наук, профессор, заведующий кафедрой перевода и переводоведе-ния Пензенской государственной технологической академии
Zhatkin Dmitriy Nikolayevich, dr. of philol. sci., prof., Head of the Department of Translation and Methods of Translation of Penza State Technological Academy
Tel.: 8(8412)495794, 8-9093156354, 8-9273856909; e-mail: ivb40@yandex.ru
УДК 821.161.1.0 ББК 83.3 (2 Рос = Рус)
А.А. Новикова Нравственно-психологический аспект рассказов М.П. Чехова
Статья посвящена анализу рассказов русского писателя рубежа Х1Х-ХХ вв. Михаила Павловича Чехова, творчество которого сегодня практически неизвестно современному читателю. Анализируются социальные, нравственно-психологические проблемы, а также проблемы семьи и семейных отношений.
Ключевые слова: Реализм, изображение деревни, детское сознание, психологизм, система ценностей, трагизм.
A.A. Novikova Moral-psychological aspect of M.P. Chekhov’s stories
The article is devoted to the analysis of stories of the Russian writer of boundary of X1X-XX centuries M.P. Chekhov whoes art is insufficiant known to modern reader. Social, moral-psycological problems, and the problems of family and family relations are analized by M.P. Chekhov.
Key words: realism, village image, children's consciousness, psychologism, system of values, tragic elements.
