CC BY
258
УДК 82
«ПОДНЯТАЯ ЦЕЛИНА» М.А. ШОЛОХОВА: ИЗОБРАЖЕНИЕ ПРИРОДЫ КАК ФОРМА РЕПРЕЗЕНТАЦИИ ЦЕННОСТНО-МИРОВОЗЗРЕНЧЕСКОЙ ПОЗИЦИИ АВТОРА
© Наталия Михайловна МУРАВЬЁВА
Борисоглебский государственный педагогический институт, г. Борисоглебск, Воронежская область, Российская Федерация, доктор филологических наук, доцент, профессор, зав. кафедрой русского языка и методики его преподавания в начальных классах,
e-mail: NataliyaMur@yandex.ru
Таинственный и могущественный природный мир «Поднятой целины» является поэтическим воплощением философской концепции М.А. Шолохова. Способность писателя воспринимать действительность в нерасторжимой цельности зрительных, слуховых, осязательных и обонятельных ощущений обусловила уникальность шолоховского художественного мира, в котором разнообразные донские пейзажи, наполняясь символическим смыслом, дают ощущение кровного единения с природой.
Ключевые слова: система природных символов; шолоховская интуиция бытия.
Роман М.А. Шолохова «Поднятая целина» с момента своего создания и до сего времени вызывал и вызывает неоднозначные суждения и оценки, иногда прямо противоположные. Ключевым вопросом полемики был и остается вопрос об объективности изображения коллективизации на Дону. Ю.А. Дво-ряшин в статье «Роман М.А. Шолохова «Поднятая целина» в современной критике», анализируя процесс литературно-критического восприятия и осмысления шолоховского романа, определяет этот процесс как уникальный, свидетельствующий о не иссякающей актуальности романа: «В своей совокупности все эти критические материалы могут и должны быть восприняты как результат трудного, противоречивого, порой мучительного пути, который проделало наше общественное сознание в поисках исторической и духовной истины. И вовсе не случайно, что именно «Поднятая целина» оказалась в эпицентре этого процесса» [1, с. 81].
Одним из перспективных направлений постижения идейно-художественного содер-
жания романа в целом и авторской позиции в частности, представляется обращение к исследованию «живописной мощи» (С.Г. Семенова) шолоховских природоописаний.
Именно в них, на наш взгляд, «прочитывается» авторское отношение к изображаемым событиям и персонажам романа, на их основе выстраивается философская концепция романа в ее нерасчленимом единстве шолоховского мировидения и мироведения, открывается авторское «восчувствие красоты и тайны целого самостоятельного природного пласта бытия» [2, с. 252].
Если вычленить из текста произведения все пейзажи и природные зарисовки, то получится самостоятельный роман - цельная монолитная эпическая картина жизни природы, развернутая во времени и пространстве, картина, о которой проникновенно сказал
Н.М. Федь: «Порою кажется, что таинственная связь Шолохова с окружающим миром выходит за пределы земного и преходящего» [3, с. 53]. В каждом отдельном случае шолоховский пейзаж несет определенную смы-
словую нагрузку, но есть в описаниях природы нечто общее, позволившее А.И. Хватову сделать вывод о том, что писатель «поставил природу среди людей как кормилицу, воплощенную красоту и мудрую вещунью» [4, с. 138].
Выделенные исследователем черты являются основополагающими в шолоховской философии природы, которая имеет, на наш взгляд, много общего с идеями русского космизма, с теорией ноосферы В.И. Вернадского. Русские космисты считали, что ноосфера - это новый структурный уровень развития земной природы, представляющий собой самоорганизацию, протекающую по объективным законам, характеризующуюся состоянием фундаментальных природных равновесий и высокой духовностью. Устойчивой связи с фундаментальными равновесиями пока не существует, человечество, освоившее самые изощренные способы борьбы с духовностью, постоянно нарушает эту связь.
Философский накал шолоховских пейзажей адекватен трагическому состоянию изображаемого мира, состоянию, характеризующемуся в параметрах русского космизма предельной «некосмичностью»: разрушены традиционные формы казачьего бытования на земле, преданы забвению многовековые обычаи, человеческая жизнь обесценена. Люди, далекие от насущных крестьянских потребностей, не ведающие о высших законах бытия, стремятся перестроить казачий быт на новый лад, что на фоне гармоничного мира живой природы выглядит нелепо, гротескно-фарсово, но от этого ситуация не становится менее трагичной, а перестройка -менее губительной. Писатель пытается найти те созидательные начала, которые, вопреки всему, продолжают существовать в народной среде, отчуждаемой от земли (потому так много во второй книге лирико-философских этюдов, монологов-исповедей казаков, которые раскрывают какие-то новые грани духовного уклада обыкновенных сельских тружеников, «чудинку», скрытую от постороннего взгляда).
Эпический мир «Поднятой целины» «на равных» включает человека и землю, на которой он живет, бескрайнюю степь и безымянную речку, величественное небо и гордое солнце, животных, птиц, растения. Все эти образы выстраиваются в стройную систему
природных символов, в которой все взаимосвязано и взаимообусловлено. Центральным, мирообразующим символом, группирующим вокруг себя остальные, является земля, которая дана в романе и как природная стихия, и как доминанта в художественной картине мира. Главная функция образа земли в романе - быть связующим звеном между земледельческой культурой, крестьянским бытом (земля-кормилица) и природным космосом (земля - воплощенная красота и вещунья), и такой подход значительно расширяет значение образа - он вырастает до символа человеческого бытия.
Акцентирование эпитета «поднятая» в метафорическом названии романа позволяет выделить концептуальное ядро первой книги романа: земля - это пашня, требующая самоотверженной любви и неустанной заботы, в ней заключается преобразующее начало. В романе она предстает как «мать-земля», женщина, прекрасная, меняющая свой облик в зависимости от времени года. И сухие строчки колхозных сводок, и шолоховские пейзажи создают зримый образ: землю «корежат» февральские морозы, она призывно чернеет по весне, высыхает под жарким майским солнцем и набухает от живительной дождевой влаги. Значительность образа земли в космогонической картине мира «Поднятой целины» подчеркивается тем, что и первая, и вторая книги романа открываются словом «земля». Во второй книге она изменилась, повзрослела и предстала перед читателем в новом, необычном качестве: «дивно закрасовалась под солнцем цветущая, омытая дождями степь! Была она теперь, как молодая, кормящая грудью мать, - необычно красивая, притихшая, немного усталая и вся светящаяся прекрасной, счастливой и чистой улыбкой материнства» [5, с. 7]. И теперь внимание писателя все чаще обращается не к пашне («поднятой целине»), а именно к степи - древней, могучей, живущей своей тайной жизнью. Оставляя своих героев наедине с этим безграничным пространством, автор заставляет их острее почувствовать и мелочность, сиюминутность своих поступков, и быстротечность человеческой жизни.
Степь в «Поднятой целине» - это еще и древние могильные курганы в сизой дымке, они присутствуют в повествовании как символ вечного, цикличного природного време-
ни, безмолвные и далекие от людской суеты и их каждодневных забот. Не случайно слова народной песни вводятся в текст «Поднятой целины» именно в связи с описанием Смертного кургана. Мудрое молчание кургана, одетого в серебряную чешуйчатую кольчугу ковыля, воспринимается как символ непрерывной связи времен, поколений, как символ памяти народной.
Во второй книге «Поднятой целины» степь дышит своей могучей грудью, дивно молодит ее гроза, парит над ней грустный аромат скошенной степной травы, и величаво и неспешно плывут над ней облака. Космическая масштабность пейзажей позволяет «вписать» в общеприродный ритм и события, происходящие в Гремячем Логе.
А вот колхозных сводок становится все меньше: о сенокосе только упоминается, каких-либо данных о собранном урожае нет вовсе, и в финальной сцене образ земли «сужается» до края обвалившейся могилки на старом хуторском кладбище. Но там же, в финале - другая стихия - небо, озаренное последней, припозднившейся грозой. В космогонической системе романа небо - тягостно высокое, недостижимое, огромное в своем величии и могуществе, оно присутствует на страницах «Поднятой целины» и в самые драматичные моменты повествования, и в повседневных событиях. Космическая настроенность писательской интуиции с особенной силой проявилась в создании ночных пейзажей: это и чеканно-тонкий месяц, омытый дождями, и студеная зыбкая россыпь многозвездья в февральскую полночь, и звезды, отраженные в текучей воде, и опаловое облачко на безбрежном небесном просторе, которым любуются в безмолвном восхищении мертвые глаза Тимофея Рваного.
Солнце «Поднятой целины» холодно и недоступно, аспидно-черное поднебесье над могилой Давыдова и Нагульнова является знаком беды не только для Вари и деда Щу-каря, но в соотнесенности с финальной сценой очевидно свидетельствует о трагическом положении «расказаченной» деревни. Разыгравшаяся стихия - «буйная и величавая» -нарушает извечный природный порядок так же, как реформа, поставившая на дыбы деревню, нарушила уклад патриархальной казачьей жизни. Эта гроза, обещающая безрадостное будущее, зарождается над Доном.
Косвенным подтверждением того, что М.А. Шолохов не идеализировал колхозную деревню, может служить образ Дона, вернее, его отсутствие на страницах романа. Писатель, воспевший великий тихий Дон, только дважды (в начале и в конце романа) вводит в пейзаж Дон (речка на хуторе Гремячий Лог безымянная). Таков итог политики расказачивания: нарушена исконная связь казака с землей, нет казачьих песен, отсутствует Дон. Но водная стихия в романе присутствует многократно, живописно обозначая авторские пристрастия: весенний разгул полой воды, благодатные летние дожди, грозы, поражающие космической масштабностью и величием, литые, тяжелые зерна росы. Особенно интересна своеобразная символизация пространства в названии хутора Гремячий Лог: «гремячими» издавна называли ключи, возникшие от удара живительной Перуновой молнии, они наделены, по словам А.Н. Афанасьева, чудесною силой исцелять, восстанавливать зрение [6, с. 168].
Таким образом, анализ глубинных, внутренних связей символики земли, неба, водной стихии позволяет говорить о шолоховских природных описаниях как об «авторском пространстве текста» (С.Г. Семенова), репрезентирующем мировоззренческую позицию автора: в условиях социальной деформации исторического мира казачество сохранило свои духовные идеалы и находится в состоянии мучительного поиска своего места в изменившемся мире - автор предлагает «своего рода обобщенный интеграл ка-зачье-деревенского существования» [2, с. 255], включенного в общий планетарный ритм.
В многоликой действительности «Поднятой целины» есть место и для животных и птиц, писательский интерес к которым - это не только средство постижения человека, но и способ заставить читателя ощутить незримую связь между шолоховскими героями и природным миром, связь, существующую на грани разрыва. «Жалость-гадюка» к собственным быкам, выращенным с любовью и надеждой на то, что они принесут достаток в семью, не дает спать по ночам Кондрату Майданникову. И эта боль крестьянина-собственника близка и понятна писателю. Сцены обобществления животных, отношение к «обчужавшей» колхозной скотине показательны в качестве ярчайшего свидетель-
ства того, как не должна проводиться коллективизация. Внутреннее перерождение Макара Нагульнова не в последнюю очередь связано с его увлечением «петушиным хоралом», борьба Разметнова с котами во имя спасения голубков раскрывает противоречивость натуры этого героя, а горе деда Щука-ря, оплакивающего смерть козла Трофима, «вредного насекомого», без которого жизнь «обнищала», вызывает искреннее сочувствие.
Самые трогательные страницы «Поднятой целины» посвящены детенышам домашних животных. От козлят и ягнят зимней ночью «первозданно, нежнейше пахнет морозным воздухом, разнотравьем сена, сладким козьим молоком». Определение «первозданно» словно открывает перед читателем бесконечную временную перспективу, напоминая о тех далеких временах, когда был заложен союз человека и животных, подчеркивает первозданность, первичность мира природного, свидетельствует о единстве мироздания, о пронизанности пейзажей, связанных с животным миром, архетипическими мотивами, свидетельствует, по мысли П.А. Флоренского, о том особом состоянии вдохновения, когда «глубинные слои духовной жизни прорываются сквозь кору чуждого им мировоззрения нашей современности, и внятным языком поэт говорит нам о невнятной для нас жизни со всею тварью нашей собственной души», об «опыте трепетного касания таинственных глубин реальности» [7, с. 133], об особой шолоховской интуиции бытия.
Еще одна отличительная особенность шолоховских пейзажей, отмеченная многими современными исследователями, - это их «синтетичность», обусловленная синкретич-ностью шолоховского мышления. Способность М.А. Шолохова воспринимать мир в нерасторжимой цельности зрительных, слуховых, осязательных и обонятельных ощущений позволила создать поистине уникальный художественный мир. Живые, мгновенные ощущения автора, вызванные личным соприкосновением автора с удивительно разнообразной донской природой, облеченные в словесную плоть, превращаются в неповторимые, яркие и запоминающиеся природные образы, которые, «встраиваясь» в общую философскую концепцию «Поднятой целины»,
наполняются символическим смыслом, дают ощущение кровного единения с природой.
Присущее писателю чувство «вселенско-сти» (В.И. Вернадский) особенно ярко проявилось в символике тишины. Авторская «медитация» над этим состоянием природы позволяет приблизиться к пониманию эмоционально-личностного «прочувствования» писателем Вселенной, образ тишины возникает в романе как результат вслушивания Шолохова в безграничный космос. Тишина в романе всегда видимая, осязаемая, различимая по цвету, свету, запаху. В первую весеннюю ночь она овеяна ветрами и туманами, а в полуденные часы над пластами тучного чернозема - тишина великая и благостная. Она может быть туманной и влажной, мягкой и теплой, задумчивой и безжизненной; в феврале тишина синяя, в марте - черная, осенью - мудрая.
Также сложны и многообразны звуковые образы «Поднятой целины». «Сезонная» окраска звуков подчеркивает упорядоченность природного круговорота, нарушение «сезонности» - знак неблагополучия. Полнозвучный гогот обобществленной птицы в восприятии Нагульнова напоминает весенний перелет, но эта «полнозвучность» воспринимается как излишняя, неуместная зимой - абсурдность распоряжения об обобществлении птицы очевидна даже для самого рьяного инициатора «птичьего колхоза». Звуки грома в последнем пейзаже «Поднятой целины» также свидетельствуют о нарушении естественного хода жизни. Прием психологического параллелизма, часто используемый в звуковых образах, демонстрирует интуитивное проникновение писателя в самую суть фольклора: природные звуки либо соответствуют психологическому состоянию героев, либо подчеркнуто противопоставлены им: певучие высвисты соловьев прямо противоположны состоянию любовного «томления» Давыдова, а стонущие крики журавлей в финале как нельзя более соответствуют неизбывной тоске деда Щукаря. Символика звука, создавая подтекстовые течения, помогает в «расшифровке» сцены «бабьего бунта»: безмолвие в природе противопоставляется «тугому громыханию» толпы, звук может быть обманчив, как пенье «вороного жаворонка», и страшен, как «дикий крик» Настенки Донецковой. Образ открывшегося
Давыдову «страшного хутора», хутора бунтующего, дополняется звуковым образом грохота копыт подоспевших на помощь Нагульнову всадников: в Гремячем Логу замаячил призрак гражданской войны («призрачные дымки клубов вешней пыли» под копытами лошадей, знакомые по «Тихому Дону», воспринимаются как символ вооруженного противостояния).
Так звуковая символика «Поднятой целины» позволяет не только воспринимать озвученное мгновение природной жизни во всей его конкретности и реальности, но и дает возможность «услышать» полнозвучную симфонию природного мира в целом.
Обращение к одористическим образам позволяет оценивать культуру в необычной проекции, как бы изнутри, и постоянство определенных запахов становится устойчивой характеристикой среды. Страницы «Поднятой целины» овеяны степными запахами. Каждое время года имеет свой неповторимый «тонкий многоцветный аромат»: по весне ярко-зеленый у свежей молодой травы, темно-красный - у вишневых садов, летом -медвяно-желтый у цветущего донника. Запах может быть едва уловимым и тягучим, густым. Медвяный приторно-сладкий аромат тополиных почек, который ощутил Давыдов в самом начале «бабьего бунта», «излишне» сладок, он несет в себе ощущение близкой беды, а «одуряющее пьяный» аромат ночных цветов, «вспыхнув» в горенке Якова Лукича, потряс «железного» есаула до слез.
Постижение Шолоховым природного мира запахов достигает своей кульминационной точки в описании восприятия окружающей реальности старым лисовином. На несколько мгновений читатель погружается вслед за ним в «могущественный мир слитных запахов». Подбор высокой книжной лексики в передаче «плотно ссученных оттенков» запахов, эпитеты действия позволяют зримо представить лисью охоту, и даже последний эпитет («вонзающийся») в общем контексте звучит не столько как описание «кровавой развязки», сколько как необходимый акт ради продолжения жизни.
Но главными, структурообразующими элементами философско-поэтического контекста являются два шолоховских одористи-ческих образа - запах земли и запах полыни. Весной «невыразимо сладкий запах» земли
смешивается с запахом прорастающей травы. Могучий дух земли пьянит казака Майдан-никова, «живительная» сладость запаха чернозема открывается и Давыдову, и в этом видит писатель залог будущего сближения рабочего-путиловца с казаками-гремяченца-ми. Только те герои, которые чувствуют власть древнего запаха земли, способны на созидание. В несовершенном мире «Поднятой целины» все постигается с «потом и кровью», потому и сами шолоховские герои пахнут потом и солью: «У всех, кто работает, нижние рубахи солью и потом пахнут, а не духами и пахучим мылом» (т. 6, с. 73), - говорит Куприяновна. И становится понятным несбывшееся название романа.
Запах полыни - неотъемлемая часть степи, он знаком и близок всем, кто живет здесь. Приобретая символическое значение, он обозначает поворотные моменты, как в жизни героев, так и в жизни хутора: «неугасимая горечь убитой морозами полыни» витает над могильным курганом; организована первая общественная конюшня, и здесь парит легкий запах полынистого сена; Разметнов и Давыдов выходят из правления колхоза после обсуждения покушения на Нагульнова, и запах полыни воспринимается как предупреждение: «навстречу им жарко дохнул сухой и горячий, насквозь пропахший полынью ветер из степи» (т. 6, с. 108). Отсутствие запаха полыни в тихий утренний час, когда Варя уезжает из дома, говорит о той черте, которая отделила ее от родного хутора, от родных запахов. И еще раз, в финале романа, отсутствие запаха полыни обозначает другую невидимую черту, отделившую Давыдова и Нагульнова от степи, ее запахов: «К могилам ветер нес со степи уже не горький душок полыни, а запах свежеобмолоченной соломы с расположенных за хутором гумен» (т. 6, с. 331). А.А. Потебня в статье «О некоторых символах народной поэзии» отмечает: «В силу своего эпитета горе имеет символом некоторые горькие растения. Полынь, от одного корня с пламя, палить, полено, пепел, своим названием подтверждает связь горечи и огня» [8, с. 287]. Таким образом, возникает еще более глубинный смысл полынного запаха: жгучего, как огонь, горького, как горе.
Таинственный и могущественный мир запахов, явившийся художественным воплощением ассоциативно-обонятельной актив-
ности самого автора, «погружает» и шолоховских героев, и читателя в природнокосмическое, шолоховская интуиция бытия раздвигает рамки земного и преходящего, изменяет представления человека и о мироздании и о самом себе.
Духовное ядро, составляющее основу системы природных символов «Поднятой целины», позволяет говорить о смысловой модификации произведения, о создании писателем новой духовной реальности, отражающей сквозь призму природного мира и шолоховскую философскую концепцию с ее глубинной онтологической основой, и авторский взгляд на процесс коллективизации, и авторскую шкалу ценностей.
1. Роман М.А. Шолохова «Поднятая целина» в современной критике // Вешенский вестник № 10: сборник материалов Международной научно-практической конференции «Изучение творчества М.А. Шолохова на современном этапе: подходы, концепции, проблемы»
(Шолоховские чтения-10) и научных статей. Ростов н/Д, 2010.
2. Семенова С.Г. Мир прозы Михаила Шолохова: от поэтики к миропониманию. М., 2005.
3. Федь Н.М. Природы чудный лик // Слово. 1997. №1-2.
4. Хватов А.И. Мастерство на пределе художественных возможностей литературы // «Поднятая целина» М.А. Шолохова в современном исследовании. Шолоховские чтения. Ростов н/Д, 1995.
5. Шолохов М.А. Собр. соч.: в 9 т. М., 2001. Т. 6. Далее цитируется это издание с указанием в круглых скобках тома и страницы.
6. Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу: Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов: в 3 т. [Репринт. изд. 1865, 1868, 1869 гг.]. М., 1994. Т. 1.
7. Флоренский П.А. Собр. соч.: в 4 т. У водоразделов мысли. М., 1990. Т. 2.
8. Потебня А.А. Слово и миф. М., 1989.
Поступила в редакцию 7.12.2011 г.
U^ 82
“VIRGIN SOIL UPTURNED” BY M.A. SHOLOKHOV: IMAGE OF NATURE AS FORM OF REPRESENTATION OF VALUE AND WORLDVIEW OF AUTHOR’S POSITION
Natalia Mikhailovna MURAVYOVA, Borisoglebsk State Pedagogical Institute, Borisoglebsk. Voronezh region, Russian Federation, Doctor of Philology, Associate Professor, Professor, Head of Russian Language and its Teaching Methodics in Primary School Department, e-mail: NataliyaMur@yandex
Mysterious and mighty natural’s world of “Rise virgin soil” is poetical embody of Sholokhov’s philosophy. Writer’s talent grasps real things like the indissoluble all feeling as visual, hearing, touch and smell. This ability causes exceptional of the Sholokhov’s artistic world in which different landscape of Don fills symbol’s sense and lets to feel the blood relationship with natural.
Key word: symbolism of nature; Sholokhov’s intuition of life.
