CC BY
59
материалы / под ред. М. Грин. Т. 3. Франкфурт н/М., 1982. С. 105, 109.
15. Бунин И.А. Окаянные дни. М., 1990. С. 28.
16. Дон. 1987. № 5. С. 128-138.
17. Искусство кино. 1975. № 5. С. 152.
18. Роман цитируется по изданию: Шолохов М.А. Собр. соч.: в 9 т. М., 1965. Т. 1. С. 58, 9; Т. 4. С. 480, 482, 484, 485, 486.
19. Гегель Г-В.-Ф. Эстетика: в 4 т. М., 1968. Т. 3. С. 427.
20. Шолохов М.А. Собр. соч.: в 8 т. М., 1975. Т. 8. С. 344, 345.
21. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 82.
22. Полякова Л.В. // Вопр. лит. 1984. № 4.
23. Полякова Л.В. // Вестн. Тамб. ун-та. Сер. Гуманитарные науки. Тамбов, 2003. Вып. 4 (32). С. 37-44.
24. Faulkner William. Three Decades of Criticism. Michigan, 1960. P. 82.
25. Затонский Д. В наше время... М., 1979.
26. Палиевский П.В. Литература и теория. М., 1979.
Поступила в редакцию 14.05. 2005 г.
ПАНТЕИСТИЧЕСКИЕ МОТИВЫ В ПРОЗЕ М. ШОЛОХОВА (К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ)
П.А. Гончаров
Goncharov P.A. Pantheistic themes in M. Sholokhov’s prose (on posing the issue). The article looks at M. Sholokhov’s views of political and ideological issues. In the days of official atheism and struggle against God, the writer saw faith in pantheism, which was expressed by him through deifying nature and family.
В значительной мере прозу М. Шолохова характеризуют пантеистические взгляды.
Шолоховские персонажи разочаровываются в «правде» политических и социальных учений. Обещанные революцией свобода, братство, равенство поначалу кажутся Григорию Мелехову этой желанной, пришедшей на казачью землю правдой. Но не менее быстро наступает разочарование: «Красную Армию возьми: вот шли через хутор. Взводный в хромовых сапогах, а «Ванек» в обмо-точках. Комиссара видал, весь в кожу залез, и штаны и тужурка, а другому и на ботинки кожи не хватает. Да ить это год ихней власти прошел, а укоренятся они, куда равенство денется?» [1]. Интересно, что этот фрагмент, часто цитируемый в современном шолохове-дении, истолковывают, как правило, лишь в политическом ключе, хотя он может быть истолкован и метафизически: «правд» земных столько, сколько людей.
Отыскать «свою» правду и пытается Григорий. Он видит, что искусственно создать всеобщую «правду», объединяющую все разноликое человеческое сообщество, невозможно, да и опасно. Попытка утвердить
большевистскую правду как универсальный закон жизни становится в романном действии причиной большой крови, как, впрочем, и попытки сохранить устоявшийся веками казачий быт. Не найдя правды у враждующих политических сил, шолоховский Григорий Мелехов жаждет найти ее в «человечьей правде» - в возвращении к традиционному казачьему быту, укрепившемуся на православных устоях, в обожествлении семьи, рода. Последнее, кстати, укрепляет в жизни и потерявшего все в бурном XX веке Андрея Соколова.
Часто в работах о Шолохове (Е. Тамар-ченко, Л. Саттарова, В. Осипов и другие) цитируется эпизод «Тихого Дона», в котором предают земле расстрелянного за связь с большевиками Валета. На его могиле устанавливает «какой-то старик» часовню со «скорбным ликом Божьей Матери» и «черной вязью славянского письма: «В годину смуты и разврата / Не осудите, братья, брата».
Можно истолковать этот эпизод как обозначившуюся перспективу евангельских поисков истины автором и главным героем. Но
даже и православное по духу литературоведение не решается на такой шаг. «Христианин по традиции, воспитанию, психологическому строю», Григорий Мелехов, по убеждению Л. Саттаровой, «отпадает от Церкви и тем самым попадает в круг неразрешимых противоречий» [2]. Мелехов, как и М. Шолохов, живет и действует в богоборческом и атеистическом XX столетии, разрушившем не только «белые церкви», но и «храм в душе» человека. Однако при всей продуктивности богословско-православного истолкования романа, вряд ли уместно ограничивать возможности для иного его прочтения. Подобное ограничение возможностей истолкования прочитывается в одной из работ С. Семеновой. «Никак нельзя говорить о Шолохове как о пантеисте, принимающем и обожествляющем природный порядок бытия» [3]. - Здесь возникают, как минимум, два вопроса: почему нельзя, и как без отсылок к пантеистическим воззрениям истолковать эпизод, завершающий рассказ о погребении Валета: «Старик уехал, а в степи осталась часовня горюнить глаза прохожих и проезжих извечно унылым видом, будить в сердцах невнятную тоску.
И еще - в мае бились возле часовни стрепета, выбили в голубом полынке точок, примяли возле зеленый разлив зреющего пырея; бились за самку, за право на жизнь, на любовь, на размножение. А спустя немного тут же возле часовни, под кочкой, под лохматым покровом старюки-полыни, положила самка стрепета девять дымчато-синих крапленых яиц и села на них, грея их теплом своего тела, защищая глянцевито оперенным крылом» [1, с. 351]. Возвращение героя-правдоискателя домой, к семье в финале «Тихого Дона», его попытка бежать с Аксиньей, как и другие эпизоды романа («черное солнце» в восприятии героя), вряд ли могут быть истолкованы в качестве имеющих сугубо «христианскую окраску». Здесь актуализируются скорее уж следование ветхозаветной заповеди «плодитесь и размножайтесь», чем христианская аскеза, скорее пантеистическое обожествление «природного порядка бытия», чем православное смирение.
Именно «природный порядок бытия» вызывает зависть у оказавшегося перед трагическим выбором Якова Островнова. В завершающей первую книгу романа главе Ост-
ровнов завидует красоте и вольности природы. «Высокий прогонистый дуб, мачтового роста и редкостной строевой прямизны, горделиво высился над низкорослыми, разлапистыми караичами и вязами-перестарками. На самой маковке его, в темной глянцевозеленой листве угрюмо чернело воронье гнездо. Судя по толщине ствола, дуб был почти ровесником Якова Лукича, и тот, поплевывая на ладони, с чувством сожаления и грусти взирал на обреченное дерево» [1, т. 5, с. 306]. - Надо полагать, не только возраст «роднит» Островнова с зеленеющим дубом, тем более что дальше Яков Лукич рисует его трагическую, так напоминающую людские жизни, судьбину. «И будешь ты гнить в колхозном пруду, покуда не сопреешь» [1, т. 5, с. 307].
Интересно, что пантеизм в качестве одной из основ эстетической системы характерен не только для богоборческого XX века. Он присущ русскому фольклору и присутствует в нем в виде отголосков языческого поклонения роду, природе, стихиям. Фольклоризм - одно из ведущих свойств прозы М. Шолохова, это отмечают многие исследователи. Фольклоризм литературных произведений писателя как явление, отражающее системное воздействие одной эстетической системы на другую, таким образом, превращается в явление идеологическое, поскольку изначально включает в себя идею обожествления природы.
Близкая к пантеистической идея оказывается в основе лирического завершения «Поднятой целины»: «...Вот и отпели донские соловьи дорогим моему сердцу Давыдову и Нагульнову, отшептала им поспевающая пшеница, отзвенела по камням безымянная речка, текущая откуда-то с верховьев Гремя-чего Буерака. Вот и все!» [1, т. 6, с. 343]. -Жизнь природная природой же и опекается, оберегается, оплакивается. Но природными же катаклизмами жизнь пробуждается для очередного круга: «За Доном бело вспыхивали зарницы, и суровые, безрадостные глаза Разметнова смотрели уже не вниз, не на обвалившийся край родной могилки, а туда, где за невидимой кромкой горизонта алым полымем озарялось сразу полнеба и, будя к жизни засыпающую природу, величавая и буйная, как в жаркую летнюю пору, шла последняя в этом году гроза» [1, т. 6, с. 350]. -
М. Шолохова оказывается результатом исканий героя и автора (Андрей Соколов, потерявший из-за войны все, воскресает для новой жизни рядом с приемным сыном).
1. Шолохов М.А. Собр. соч.: в 8 т. М., 19851986. Т. 3. С. 136.
2. Саттарова Л. // Подъем. 2000. № 6. С. 120.
3. Семенова С. // Вопр. лит. 2002. № 1-2. С. 121.
4. Астафьев В.П. Собр. соч.: в 15 т. Красноярск, 1997-1998. Т. 1. С. 13.
Поступила в редакцию 26.05.2005 г.
ПРАВОСЛАВНО-ХРИСТИАНСКИЙ АСПЕКТ ЭПОПЕИ «ТИХИЙ ДОН»
(К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ)
В.А. Юдин
Yudin V.A. The Christian Orthodox aspect of the epic ‘And Quiet Flows the Don’ (on posing the problem). The article discusses the Orthodox context of M.A. Sholokhov’s novel ‘And Quiet Flows the Don.’ One aspect is in focus - love of characters, sinful love. It is concluded that Sholokhov was a convinced irreligious person and materialist but not a militant atheist.
Наверное, сама постановка вопроса о Шолохове и православии кому-то покажется несовместимой и даже парадоксальной, ибо, казалось бы, недопустимо ставить радом две взаимоисключающие парадигмы - религиозно-христианскую, идеалистическую и коммунистическую, материалистическую. Но это если смотреть на творчество писателя сквозь призму социологической методологии, имеющей право на существование, но не исчерпывающей все богатство «Тихого Дона», которое не ограничивается только постановкой и художественным решением классово-исторических катаклизмов. Бытие телесное и духовное, однако, может непостижимым образом сопрягаться, пересекаться, взаимодействовать.
Да, М. Шолохов был убежденным атеистом и материалистом, но - не воинствующим безбожником. Атеизм и материализм не помешали ему проникнуть в заповедные миры человеческой души, ярко и правдиво отобразить христианскую сущность русского человека, испокон веку крепко связанного с
Богом, с православными заповедями, отчетливо наложившими свою печать на морально-этический кодекс исторически сложившихся в России отношений между людьми, ибо, как заметил еще великий философ, глубочайший знаток и толкователь русской души И.А. Ильин: «Ищите русскость русского в тех душевных состояниях, которые обращают человека к Богу в небесах и ко всему божественному на земле, то есть в духовности человека».
М. Шолохов - гениальный русский художник слова с ярко выраженным чувством Родины, а русскость, с ее общепризнанным величием и щедростью души, соборностью самосознания, и Православие, с его кристальной чистоты совестливостью, безоглядной жертвенностью и преданным служением Господу нашему, Иисусу, - неотделимы друг от друга, составляют сущностное ментали-тетное содержание русского национального характера. Великий Достоевский отлил в четкую, ясную, лаконичную формулу: «Русский - слуга Православия». У Достоевского
Дела и поступки человека способны лишь ненадолго нарушить природное равновесие, смерть человека, как части природного мира, -лишь эпизод существования конца своего не осознающей природы.
Мечущийся шолоховский Мелехов ищет и находит, соотносит со своей совестью не только третью, но и четвертую, пятую и другие «правды», а в конечном итоге возвращается к традиционному для него и его предков, одухотворенному слиянием с землей, с природой, с Доном, семьей, родом, «природному существованию». Пантеистическое обожествление природного и родового у
