CC BY
55
Энгельс Ф. 1961: Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии // Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. Т. 21. М., 269-317.
"WHY DO I LOVE MY NATIVE RUSSIAN..." (on the 300th Anniversary of Archpriest Avvakum's Death)
S. G. Shulezhkova
The article provides an estimate of the role played by archpriest Avvakum, the leader of schism, in the shaping of a new democratic trend in Russian literature of the second half of the 17th century. The author traces principal methods of mixing church bookish elements with familiar colloquial, which are found in the writer's socio-political heritage.
Key words: schism, church bookish, the vernacular, native Russian, irony, satire, Biblical word, clergy
© 2012
Т. Е. Абрамзон ПЛАЧИ ПО ЛОМОНОСОВУ: ПОЭТИКА СКОРБИ
Статья посвящена плачам по Ломоносову, написанным на смерть великого поэта и ученого. Особое внимание уделено речи Н.-Г. Леклерка на академическом заседании 15 апреля 1765 года, эпитафиям, сочиненным графом Андреем Петровичем Шуваловым, Иваном Голеневским и Лукой Сичкаревым. Произведения названных авторов образуют своеобразный пролог «ломоносовского текста» русской культуры. Этот памятный дискурс скреплен общими пафосом «славить и соболезновать» и концепцией личности и творчества Ломоносова, согласно которой его поэтические достижения являются главными, научные же — периферийными.
Ключевые слова: русская культура XVIII века, Ломоносов, поэтика скорби, жанр плача
4 апреля 1765 года, на второй день пасхальной недели, около пяти часов вечера, в собственном каменном доме на правом берегу Мойки, близ пешеходного Почтамтского моста в Санкт-Петербурге, умер профессор Академии Наук, статский советник Михайло Васильевич Ломоносов. За два дня до смерти он причастился и ушел в мир иной во время совершения над ним обряда соборования, в полном разуме, простившись с женой Елизаветой Андреевной1, дочерью Еленой2 и некоторыми знакомыми.
Абрамзон Татьяна Евгеньевна — доктор филологических наук, профессор кафедры русской классической литературы Магнитогорского государственного университета. E-mail: [email protected]
1 В девичестве Елизавета-Христина Цильх (1720 г. рождения), уроженка Марбурга, пережила мужа всего на полтора года (ум. 1766).
2 Елена Михайловна Ломоносова, в замужестве Константинова (1749-1772) — единственная из четырех детей Ломоносовых, которая осталась в живых и по линии которой идут потомки Ломоносова. И если понимать «ломоносовский текст» русской культуры в широком смысле, то можно
И если дата рождения — начало его земного пути, то дата смерти — точка отсчета в истории ломоносовского бессмертия, в истории «ломоносовского текста» русской культуры.
На смерть Ломоносова коллеги по литературному цеху, они же и главные его соперники, ответили поэтическим безмолвием. Ни Сумароков, ни Тредиаков-ский не смогли переступить через личные обиды и забыть о литературных разногласиях, дабы почтить Ломоносова на языке муз. По иронии судьбы первые слова скорбной похвалы великому русскому прозвучали по-французски: в речи Н.-Г. Леклерка на академическом заседании 15 апреля 1765 года и в брошюре графа А. П. Шувалова (лето 1765 г.). Две эпитафии искренних почитателей ломоносовского гения — Ивана Голеневского («В память славному мужу Михайле Ломоносову на гробницу, воздвигнутую графом М. Воронцовым») и Луки Сичкарева («Надгробная песнь в бозе почившему ученому российскому мужу Михайле Васильевичу Ломоносову. От усерднейшего имени его почитателя Луки Сичкарева. 1765 году апреля 15 дня») — по неведомым причинам были напечатаны только годы спустя3.
Названные произведения образуют своеобразный пролог «ломоносовского текста» русской культуры. Этот памятный дискурс скреплен общими пафосом «славить и соболезновать» и концепцией личности и творчества Ломоносова, согласно которой его поэтические достижения являются главными, научные же — периферийными. Поэтика каждого из этих произведений оригинальна и подчинена индивидуальной художественной системе автора, рассмотрение которой позволит увидеть как способы создания «ломоносовского текста», так и механизмы его бытования в культуре.
Первое публичное слово скорби было сказано человеком, по воле случая оказавшимся в академической среде. Похвальное слово покойному академику Ломоносову было частью благодарственной речи Н.-Г. Клерка (Леклерка, NicolasGabriel Le Clerc, 1726—1798) по поводу его избрания в Петербургскую Академию Наук, что соответствовало традициям французской Академии, но еще не вошло в обыкновение российского академического быта.
Кандидатуру французского врача выдвинул на Академическом собрании 11 апреля 1765 года Я. Штелин, видимо высоко ценивший научные достижения Ле-клерка в области медицины: одно из них содержит сведения о свойствах ядов, другое — об эпидемических болезнях на Украине и о средствах против их воз-обновления4.
Квалифицированный потомственный врач Николай-Габриель Клерк (Леклерк)5 прибыл в Россию в поисках счастья и чинов, во многом увенчавших-
говорить о его биологическом (генетическом) измерении, воплощенном в потомках Ломоносова, пусть и по женской — дочерней — линии.
3 Эпитафия «Здесь Ломоносов спит» вошла в сборник И. К. Голеневского «Дар обществу» (Го-леневский 1779, 37-38); по указанию В. С. Сопикова «Надгробная песнь... Ломоносову...» Л. Сичкарева была напечатана в 1766 г. (см.: Сопиков 1905, 171).
4 Clerc 1764.
5 «Звание врача было как бы наследственным в его семействе в течение почти двухсот лет: Николай Клерк посвятил себя также медицине и скоро достигнул известности своими удачными нововведениями в лечении разных болезней. В 1759 году, будучи старшим врачом во французской армии, он, с дозволения своего правительства, отправился в Россию <...>» (Пекарский X, 1867, 178).
ся успехом6. Его пациентами были высокопоставленные лица российского двора: сначала он стал домашним врачом графа К. Г. Разумовского, затем — лейб-медиком наследника престола Павла.
«Чувствительный поэт и аферист», как назовет его В. О. Ключевский, на апрельском заседании Конференции выступит в своей первой ипостаси. Как «чувствительный поэт» он сделает то, чего не смогли сделать ни друзья-коллеги, ни враги-коллеги Ломоносова, ни официальные лица. 15 апреля 1765 года он произнесет поминальные похвалы Ломоносову, которые академикам покажутся излишне превозносящими заслуги русского ученого7.
В протоколе от 22 апреля того же года записано, что «некоторые выражения в речи Клерка не всем понравились и что в будущее заседание следует поговорить с академиками, что в ней надобно исправить или выпустить». По-французски прозвучали поминальные слова о Ломоносове:
«Mais c'est trop vous parler de moi, Messieurs! L'avantage d'un particulier ne peut compenser une perte publique! Le même sentiment qui me rend si sensible à la faveur que vous m'avés accordés, doit se prêter à votre juste douleur, il doit s'attendrir avec vos Muses et porter le deuil avec elles. Il n'est plus cet homme dont le nom servira d'epoque dans les Annales de l'esprit humain; ce Genie vaste et lumineux qui avoit embrassé et éclairé plusieurs genres à la fois! Il n'est plus ce Poëte sublime qui dés l'instant de ses travaux vraiment glorieux, ainsi que cet oiseau qui s'élevant au-dessus des nues, fixe sans s'éblouir d'immobiles regards sur le sein de la lumière!
Quel aiglon pourra imiter la hardiesse et la rapidité de son vol? Nourrisson des Muses, le feu de Pindare couloit dans ses veines; il avoit herité de la lyre d'Horace. Mais il n'est plus! La Société a joui de ses lumières, vos fastes jouiront de sa gloire; il sera révéré partout, où il y aura des hommes de gout. La renommée ne parle jamais plus haut que quand l'homme n'est plus à portée de l'entendre: du même essort dont elle franchit les tems, elle franchit les lieux, et son etendue est le sçeaux de sa durée.
Quels regrets, Messieurs, pour cette Academie, et quelle perte pour cet Empire, que les travaux de Lomonosoff n'ayent pas été couronnés par le plus beau, le plus noble, et le plus grand de tous les succès, et en même tems le plus digue de ce poëte illustre? C'étoit à lui qu'il étoit réservé de donner à la Petréiade cette empreinte d'immortalité qui lui est propre: c'étoit à lui à rendre la vie au héros qui en est le sujet, et à nous retracer les grands desseins, et les grands mouvemens qui l'agitoient, et à les exprimer avec majesté: qui pourra suivre et perpétuer cet ouvrage si dignement ébauché? par quelle fatalité, Messieurs, le Créateur de cet Empire, l'Eleve de Mars, le Père des Muses, votre fondateur auguste, a-t-il echapé au pinceau mâle, au brillant coloris de cet Apelle? Il étoit fait pour Alexandre <...>»
[То же самое чувство, которое делает меня столь признательным к оказанной мне вами благосклонности, должно откликнуться и на вашу справедливую горесть. Оно должно умилиться вместе с вашими Музами, одеться в траур вместе с ними.
6 О биографии Леклерка см.: Сомов 8, 1983, 97 -105; Biographie universelle ancienne et modern 8, 1966, 432.
7 На заседании присутствовали Я. Штелин, И. Тауберт, И. Фишер, И. Браун, С. Котельников, А. Шлецер, А. Протасов.
Не стало человека, имя которого составит эпоху в летописях человеческого разума, обширного и блестящего гения, обнимавшего и озарявшего вдруг многие отрасли. Не стало возвышенного поэта, который в минуты своего поистине славного творчества равнялся той птице, которая, поднявшись выше облаков, неподвижно останавливает взор на светило, не ослепляясь его блеском!
Какой молодой орел в состоянии подражать смелости и быстроте его полета? В жилах питомца Муз тек огонь Пиндара; он наследовал лиру Горация. Но его уже нет! Общество пользовалось его знаниями; ваши летописи воспользуются его славой: его будут чтить повсюду, где будут люди просвещенные. Слава тогда говорит всего громче, когда человек лишен возможности слышать ее. Разом она перелетает и время и пространство; ея объем — печать ея продолжительности.
Сколько сожалений, милостивые государи, для Академии, и какая утрата для государства, что труды Ломоносова не увенчались прекраснейшим, благороднейшим, величайшим и в то же время наиболее достойным из всех успехов этого знаменитого поэта! Ему было предназначено придать «Петриаде» ей принадлежащий отпечаток бессмертия. Ему предлежало оживотворить героя, который был предметом ея, начертать нам великие замыслы, великие побуждения, его волновавшие, и изобразить их величественно. Кто в состоянии продолжить и увековечить это сочинение, так достойно начатое? По какому року, милостивые государи, творец этой империи, питомец Марса, отец Муз, ваш августейший основатель избегнул мужественной кисти, ярких красок этого Апеллеса?8.
Поcмертный панегирик Ломоносову, написанный заранее и произнесенный французским ученым-медиком, на первый взгляд не содержит каких-либо примечательных топосов или формул. Как и положено говорить об ушедших в мир иной, тем более недавно ушедших, Леклерк дает краткую похвальную характеристику личности и деятельности Ломоносова, используя условно-возвышенный язык эпохи. Но Леклерк оказался первым, кто заговорил о Ломоносове как общественно значимой фигуре, сказав об общественной утрате («une perte publique»), о справедливой горести («juste douleur») в связи с понесенной утратой, о Музах в траурных одеждах («avec vos Muses et porter le deuil avec elles»).
Ломоносов в речи Леклерка представлен в основном как поэт, «возвышенный поэт» («ce Poлte sublime»), сравниваемый с птицей, поднявшейся выше облаков, поэт, наследовавший образцовым — греческому и римскому — поэтам Пиндару и Горацию. Имя Горация влечет за собой переделку строк из его «Exegi monumentum».
О нелитературных успехах ушедшего в мир иной академика Леклерк говорит кратко в свернутом до предела высказывании о многих сферах, которые охватил своим гением великий русский. Неглубокая по сути репрезентация деятельности Ломоносова отражает одну из важных тенденций в его восприятии: Ломоносов-«лирик» затмил на некоторое время Ломоносова-«физика». Возможно, это произошло и потому, что вдохновенно сожалеть о поэте сподручнее, нежели петь о
8 Пекарский X, 18б7, 178-181. Список речи Леклерка (Discours prononcé par M. Clerk en médecine, le jour de la réception a l'académie Impériale des sciences de St. Pétersbourg) хранится в Центральном государственном архиве древних актов (ЦГАДА), см.: Речь доктора медицины Клерка о Ломоносове и Петре Великом но случаю принятия его членом-корреспондентом Академии наук (ЦГАДА. Ф. 17. Госархив. Ед. хр. 23. Л. 1-7).
естественнонаучных открытиях. Осознание Ломоносова в первую очередь как ученого и лишь иногда или по необходимости как поэта произойдет позже. Заключает поминальное слово сожаление Леклерка, связанное с его пониманием основной стези Ломоносова. По его мнению, академическое собрание и вся российская империя должны сокрушаться о том, что Ломоносовым не закончено грандиозное по национальному значению дело — прославление Петра Великого в одноименной эпической поэме. Незавершенность этой поэмы Леклерк считает чуть ли не роковым событием («par quelle fatalité»). Таким образом, в речи Лелерка появляется топос «Петр Великий и Ломоносов», имеющий историческую параллель, закрепленную в культурной мифологии двумя греческими именами — именами Александра Македонского и живописца Апеллеса, единственного из художников, кому было дозволено рисовать великого императора. Однако здесь эти личности еще выступают в иерархических отношениях: великий российский император и поэт, который должен был запечатлеть его величие. Этот топос сохранит свою актуальность в «ломоносовском тексте», правда, позднее изменятся акценты: Петр I и Ломоносов предстанут равновеликими — реформаторами, первопроходцами.
Произнесенная Леклерком речь вызвала не только критические суждения академиков, позавидовавших Ломоносову даже после его смерти, но и обратила на себя внимание как на некую особую культурную практику, необходимый академический ритуал. В протоколе заседания Конференции от 18 апреля 1765 года сказано: «Собраны мнения академиков о похвалах Ломоносову и другим ранее умершим академикам, они должны быть записаны и предназначены для Комментариев»9. По стечению обстоятельств Ломоносов и здесь оказывается одним из первых (если не первым) российских ученых, кому посвящены посмертно похвальные слова. Российские академики, не умевшие еще подводить итоги оборвавшейся деятельности своих коллег и отдавать дань уважения ушедшим, перенимают французский обряд светского — академического — поминовения. Если же говорить о «ломоносовском тексте» русской культуры, то Леклерк является зачинателем его ритуально-словесного измерения. Как известно, французский профессор русской Академии добивался того, чтобы произнесенная им речь была опубликована. По разным причинам его выступление не дошло до печати, однако сама практика таких речей получит распространение позже. Кроме того, выступление академиков с критикой похвал в адрес Ломоносова, на наш взгляд, также является одной из линий развития «ломоносовского текста». Что и как хвалить в его деятельности? В каждую эпоху этот вопрос будет решаться по-разному, пока же для нас важно отметить парадигмальную черту «ломоносовского текста»: довольно часто на комплиментарное слово в адрес Ломоносова приходится если не критический отклик, то корректирующее его замечание, иногда отодвинутое во времени.
Но вернемся к Леклерку. Поминальное слово, позволившее потомкам назвать французского авантюриста «первым панегиристом Ломоносова»10, было не единственной его речью в адрес великого россиянина. Дело в том, что в истории русской культуры Леклерк известен своими достижениями не по основной специальности, а по «смежной» профессии историка, которую он приобрел, на-
9 Сомов 1983, 33.
10 Билярский 1865, 738.
ходясь на российской службе. Произошло это отчасти благодаря могучему здоровью графа К. Г. Разумовского, которое предоставляло медику достаточно свободного времени, в том числе и для сбора разного рода сведений по российской истории, отчасти — благодаря близости к царскому двору, отчасти — приятельским отношениям с князем М. М. Щербатовым, лично передавшим ему немало материалов по русской истории11. Леклерк вернулся во Францию в 1775 году и спустя несколько лет, в 1783 году, начал издавать большой труд «История физической, нравственной и политической древней и новой России» в шести томах12. Это объемное сочинение и создало ему нелестную репутацию еще при жизни. Гневные, а иногда оскорбительные характеристики Леклерк получил не за свои лекарские способности, а за свои исторические изыскания. Его труд по истории России оказался провокационным и в какой-то мере инициировал Екатерину II заняться историческим описанием прошлого страны, ставшей для нее к 1780-ым годам родной13. В том же 1783 году императрица начинает публикацию «Записок касательно Российской истории» в журнале «Собеседник любителей российского слова», выступая в роли «защитницы отечественного прошлого перед лицом его дискредитации со стороны европейских авторов»14. История Леклерка была встречена с негодованием генерал-майором И. Н. Болтиным, по совместительству одним из российских историков, который ответил подробными комментариями «Примечания на Историю древния и нынешния России г. Леклерка» в двух томах и назвал Леклерка «наглым и лживым Сочинителем»15.
Оставляя за рамками нашего внимания перипетии споров вокруг выдвинутых Леклерком исторических концепций (этому посвящена многочисленная литература), отметим ту часть труда Леклерка, которая имеет отношение к «ломоносовскому тексту».
Первая глава в первом томе «Истории новой России» Леклерка посвящена литераторам, причем большое внимание уделено Ломоносову16. Леклерк не только рассказывает об основных фактах биографии и главных научных открытиях Ломоносова, но и помещает, по-видимому, собственный прозаический перевод на французский язык поэмы «Петр Великий»17, безусловно способствовавший популяризации русской истории и литературы и личности самого Ломоносова за пределами России. При этом для истории «ломоносовского текста» важна новая — иноязычная — плоскость его бытования.
Леклерковский перевод поэмы так же, как и исторические его построения, был подвергнут критике, детальной и жесткой, со стороны Болтина в «Примеча-
11 Некрасов 1984, 160.
12 Le Clerk 1793-1794.
13 Екатерина II объясняла свое стремление высказаться по поводу российской истории в «Записках касательно Российской истории» в письме к барону Гримму от 19 апреля 1783 года, обращая свой гнев на французских авторов и их измышления российской истории: «<...> для вас переводится на немецкий язык первая эпоха истории России, т.е. от сотворения мира до 862 года <.. > Это будет противоядие негодяям, уничижающим историю России, таким как врач Леклерк и учитель Левек, оба скоты, и, не прогневайтесь, скоты скучные и гнусные» (Письма императрицы Екатерины II к Гримму (1774-1796). Грот 1878, 384.
14 Стенник 2004, 144.
15 Болтин 1, 1788.
16 Le Clerc, Gabriel, 1-3, 1783-1785.
17 Le Clerc I, 1783, 130-140.
ниях». Построение российским историком этого дискурса, уничижающего «наглого и лживого сочинителя» и патриотично защищающего прошлое и настоящее России, порождает систему отражений «ломоносовского текста». Болтин цитирует стихи из ломоносовского «Петра Великого», затем помещает собственный перевод на русский язык леклерковского перевода, для подтверждения приводит французский перевод Леклерка и снабжает эти три варианта цитат из Ломоносова своим комментарием, дабы продемонстрировать искажения и ошибки француза: «В стихах Ивану Ивановичу Шувалову, предположенных Пиеме, Сочинитель, посвящая ему труд свой, вещает:
Начало моего великаго труда
Прими, предстатель Муз, как принимал всегда
Сложения мои........
И тем стремление к стихам давал мне ново.
Тобою поощрен в сей путь пустился я:
Переведено: по твоему побуждению осмелился я в первой раз вступить в Пар-насския стези (Ce fut a ton inftigation que je hasardai mes premiers pas dans les fen-tiers du Parnaffe.)
Ломоносову известен был Парнас, прежде нежели Иван Иванович из детских лет вышел, доказательством тому Ода его на взятье Хотина, сочиненная в 1739 году. Говорит он здесь, что сим любителем Муз поощрен он был к сочинению Петриады, а отнюдь не о том, чтоб по его побуждению зделался Пиитом»18. Приведя несколько образчиков неуклюжего перевода Леклерка, Болтин укоряет его и в отсутствии таланта, и в невежестве, и в непонимании «пространного и знаменательного смысла» ломоносовских стихов. Таким образом, разбор переводческих ошибок Леклерка превращается в похвальную речь ломоносовской поэзии.
Уличая Леклерка во всякого рода историко-литературных грехах, Болтин указывает еще на один параграф о Ломоносове, связанный с переводом знаменитого «Письма о пользе Стекла» на французский язык, осуществленный графом Андреем Петровичем Шуваловым: «Стихотворство Ломоносова состоит в великом числе Од, в прекрасной Епистоле о Стекле, переведенной, сказывают, с Рускаго на Француской одним вельможею,... Еслиб Ломоносов жив был, удивился бы увидя себя столь пригожим во Француском мундире, которой на него надел Г. Граф Шувалов <...> Сам < Леклерк. — Т. А.> сказал, что слышал о переводе сея Епи-столы, следовательно сам ея не видал, однако столько приписывает переводу сему достоинств, что и сам бы Ломоносов пригожству его удивился. Не самое ли сие есть низкое ласкательство»19. Понятно, что возмущение Болтина направлено против обманувшего его ожидания Леклерка, а не графа А. П. Шувалова. Последнему принадлежит не только перевод нескольких поэтических произведений Ломоносова, но и сама формула «ломоносовского текста».
Летом 1765 года в Париже в память о Ломоносове вышла брошюра графа Андрея Петровича Шувалова20, которому искреннее уважение к Ломоносову и почитание его талантов достались «по наследству» от кровного родственника,
18 Болтин 2, 1788, 82.
19 Болтин 2, 1788, 70.
20 Граф Андрей Петрович Шувалов (1744—1789) — сын фельдмаршала Петра Ивановича Шувалова; писатель, переводчик, общественный деятель.
дяди — знаменитого Ивана Ивановича Шувалова, фаворита Елизаветы Петровны и покровителя Ломоносова. Выпущенная по печальному случаю книжица включала небольшое вступление («Avertissment»), оду на смерть Ломоносова («Ode Sur La Mort De Monsieur Lomonosof De L'Académie Des Sciences De St. Pétersbourg») и прозаический перевод ломоносовского «Утреннего размышления о Божием Величестве» («Reflexions Du Matin Sur La Grandeur De Dieu»)21. Сам того не ведая, А. П. Шувалов создал модель текста о Ломоносове, которая будет затем варьироваться, где-то усекаться, где-то расширяться.
Первая часть книги «Avertissment» — краткая биография Ломоносова с панегирическим комментарием почти каждого ее факта. В таком ракурсе события ломоносовской жизни предстают фатально запрограммированными на успех: и литературный вкус проявился у Ломоносова еще в юности («Dés sa plus tender jeunesse, son goût pour les letters se manifesta»), и в учебе в Москве он выделялся своим гением («Il fit ses prémiéres études à Moscou, où son génie le fit distinguer»), и т.п.
Любопытным, на наш взгляд, является шуваловское указание на социальное происхождение Ломоносова: он — сын родителей не очень зажиточных, но занимавшихся торговлей («Monsieur Lomonosof nâquit à Archangel, de parens adonnés au commerce, mais peu aisés»). Пожалуй, это единственное в литературе XVIII века «повышение» социального статуса Ломоносова, объяснимое искренним почитанием и желанием графа возвысить ученого-поэта, пусть и несколько приукрасив действительность. Понятие «литературного вкуса» еще только входит в русскую культуру, но Шувалов уже преподносит его как достоинство Ломоносова и как критерий оценки художника в широком смысле.
Вторая часть книги — ода на смерть Ломоносова («Ode Sur La Mort De Monsieur Lomonosof De L'Académie Des Sciences De St. Pétersbourg»). Граф А. П. Шувалов скорбит о великом русском на языке французских муз, используя топосы высокой поэзии, ломоносовской в том числе:
Qu'entends-je! Quel accens! Quelle affreuse nouvelle!
Des filles de l'Enfer la troupe criminelle
D'un Chantre harmonieux termine les beaux jours.
On n'entend plus sa lyre,
C'en est fait, il expire,
On le perd pour toujours.
[Что слышу я! Какие звуки! ^rae страштое извес^!
Разбойничая клика дщерей Ада
Певца гармонии блаженны дни прервала.
И не слышна уж более лира,
Все кончено, ушел он с миром,
Мы навсегда утратили его]22.
Географический топос « от. до», используемый в одах Ломоносова для создания образа необозримого российского пространства, А. П. Шувалов употребляет в тех же целях, но с другим акцентом: вся Россия сожалеет о смерти Ломоносова. Des confins du Sarmate aux climats de l'Aurore,
21 Текст цитируется по следующему изданию (далее без указания страницы): Куник 1765, 202— 210.
22 Здесь и далее перевод оды А. Ф. Строева.
Où renait chaque jour l'Astre que l'on adore, Des rochers du Caucase aux limites du Nord, Tout est plein de sa gloire, Tout chérit sa mémoire, Et tout pleur — sa mort. [От сарматских краев до владений Авроры, Где рождается свет, обожаемый нами, От кавказских хребтов до пределов Борея, Все славою его полно, Всем драгоценна его память, И все оплакивают смерть его.]23 Ломоносов изображен первопроходцем в области наук и создателем искусств в России, причем этот мотив первенства, архетипичный по своей природе, как мифы первотворения и первопредметов, станет неотъемлемой частью «ломоносовского текста» в его комплиментарном дискурсе:
Dans nos déserts glacés, dans nos antres humides, Privé de tout secours, sans modèle et sans guides Il osa le premier cultiver les beaux Arts, Et du fond de la Grèce, Fit couler le Permesse En nos heureux remparts.
[В пустынях наших ледяных, в сырых пещерах, Без помощи, без образцов, без провожатых Дерзнул он первым насаждать искусства, Из дальней Греции Заставил течь Пермес В земли наши счастливые]. Вольной проекцией горациевой строфы из «Exegi monumentum» на ломоносовское творчество Шувалов воплотил идею преемственности между греческой и российской культурами в любопытном образе — реки вдохновения, по воле Ломоносова даже изменившей свое течение. Этой же идее преемственности античной культуры служат бессмертные имена античных поэтов, ораторов и мыслителей, ставшие поэтическими именами Ломоносова:
Toujours réunissant, par le don le plus rare,
Les palmes d'Archimède aux lauriers de Pindare,
La plume de Tacite aux fleurs de Cicéron,
Sa voix avec courage,
Dans un pas Sauvage,
Enseigna la raison.
[Навек объединивши, даром редким, Ветвь Архимеда с лаврами Пиндара, Перо Тацита с красноречьем Цицерона, Его голос отважно В этом диком краю
23 Курсив мой. — Т. А.
Проповедовал разум.] В нескольких строфах нарисована печальная процессия: Аполлон и Музы в траурных одеждах провожают Ломоносова на небеса и покидают Россию. Однако скорбный пафос вдруг сбивается на обличительный тон, обращенный к подражателям и недоброжелателям Ломоносова:
Hé! Qui pourra jamais égaler son génie? En vain de vils rivaux enflammés par l'envie, Outragent ses talents, lui cherchent des défauts. Leur étude avilie Les couvre d'infamie, Et redouble nos maux. [Кто сможет с его гением сравниться? Вотще презренные соперники, воспаленные завистью, Оскорбляют его таланты, ищут недостатки. Их гнусные потуги Их самих покрывают позором, И множат наши беды.] Стремление преодолеть горечь потери гневом обличений, хорошо знакомое нам по лермонтовским упрекам «клеветникам ничтожным» и «насмешливым невеждам» после смерти Пушкина, может быть, впервые было прочувствовано А. П. Шуваловым. Его скорбь по Ломоносову обращается в личное негодование, адресованное вечному сопернику гения — А. П. Сумарокову: L'un copiste*) insensé des défauts de Racine, De l'Homère du Nord hait la muse divine; D'autres**) versent le fiel sur son nom et ses moeurs. Insectes méprisables, De leurs trames coupables On connait les horreurs.
*) Mr. Somorokof auteur de quelques Tragédies, où l'on remarque une imitation servile de Racine, et la manie de copier ce grand homme, jusques dans les faiblesses qu'on lui reproche. Ce Mr. Somorokof a détesté de tout tems le Poëte qu'on célèbre, uniquement à cause de ses talens supérieurs.
**) On me permettra de ne les point nommer. [Копиист*) безрассудный дефектов Расина, Гомера Севера порочит музу дивну; Другие**) изливают желчь на честь его и нравы. Презренные насекомые, Их преступные замыслы Их злодеяния ведомы всем.
*) Г-н Сумароков, автор нескольких трагедий, где заметно рабское подражание Расину и страсть копировать даже слабости великого человека, вызывавшие нарицания. Этот г-н Сумароков всегда ненавидел Поэта, которого славим, исключительно из-за великих его талантов.
**) Позвольте мне не указывать их имен.]
Как видим, Шувалов снабдил оскорбительные поэтические обвинения прозаическими пояснениями, дабы избежать неверных толкований: адресат их вечный
соперник Ломоносова. В заключение Шувалов предрекает перспективу творчества Сумарокова, вернее, ее отсутствие:
Fuiez monstres ingrats, coeurs abreuvés de haine, Les crimes sont vos jeux, l'Enfer est votre arène, Jamais le Dieu des vers n'inspirera vos chants. Des gouffres du Tartar, Une troupe barbare Applaudit vos accents.
[Прочь, чудища неблагодарные, сердца, ненавистью упоенные, Преступления — ваши игры, Ад — ваша арена, Никогда Бог поэзии не вдохновит ваши песни. Из ущелий Тартара, Варварская клика Рукоплещет вашим крикам.] Впредь несколько десятилетий Сумароков в разных ипостасях будет частой фигурой «ломоносовского текста», превратясь из соперника в сопутника по вечности.
Финальная строфа, как и положено, отдана Ломоносову, живущему на Олимпе в славе и довольстве:
Du sommet de l'Olimpe, en contemplant leur rage, Protecteur de nos bords, tu ris de cet outrage. Qu'importe qu'on insulte à tes dons glorieux! Tandis que Polimnie, Te verse l'ambroisie A la table des Dieux.
[С вершины Олимпа созерцая их ярость,
Защитник наших границ, тебе смешон их укор,
Что тебе до того, что поносят твои дарования славные !
Тогда как Полимния
Поит тебя амброзией
За столом Богов.]
«Ломоносовский текст» по формуле, сложившейся в шуваловском сочинении, включает три части: биографию (избранные факты жизненного пути Ломоносова), цитаты из сочинений Ломоносова (будь то поэзия или научные труды) и оценку ломоносовской деятельности (всей целиком или ее части). Брошюра Шувалова, таким образом, задавала параметры бытования «ломоносовского текста», знаменуя собой его французскую историю24.
24 «Ода» Ломоносова и ода Ломоносову прозвучали в Париже еще раз спустя полтора столетия на другом языке искусства. В рамках балетных «Русских сезонов» («Ballets russes») (1909—1929) Сергея Дягилева 6 июня 1928 года в Париже в театре Сары Бернар состоялся балет-оратория «Ода» по мотивам од Ломоносова («Вечернее размышление о Божием Величестве», «Утреннее размышление о Божием Величестве»). Это было сложное по своей структуре действо, представлявшее вокально-хореографическую поэму. По просьбе Дягилева молодым Николаем (Николасом) Набоковым к этому балету была написана музыка, которая принесла ему известность. Хореография принадлежала Леониду Мясину, либретто написаны Борисом Кохно, декорации выполнены Павлом Челищевым и Пьером Шарбонье. «Ода» в оформлении сюрреалиста и мистика Павла Челищева претендовала на космический масштаб: на сцене сходились планеты и центр мироздания — человек, на костюме
Итак, немногочисленные торжественные речи на смерть Ломоносова, поэтические плачи о нем и надгробные сочинения образуют траурное поле «ломоносовского текста». Главного героя славят, вписывая его имя в галерею великих людей различных времен и народов, и оплакивают, скорбя о его уходе как о потере личной и общественной. Почитатели гения Ломоносова вспоминают о его земных заслугах, в первую очередь поэтических, а затем уже научных, и рисуют его блаженство в мире небесном. Однако можно выделить те опорные мотивы, с помощью которых авторы презентируют Ломоносова. Это его величие и гений, разносторонность деятельности; он первопроходец и реформатор.
В истории развития «ломоносовского текста» рассмотренные выше сочинения траурно-поминального дискурса неравноценны по своей значимости. Думается, что речь Леклерка на французском языке способствовала скорее появлению нового академического ритуала — публичного поминовения коллег, нежели формированию концептуального взгляда на Ломоносова. О «Надгробной песне» Луки Сичкарева упомянет лишь Н. Новиков да современные нам литературные словари. В то же время брошюра А. П. Шувалова с ее трехуровневой подачей «ломоносовского текста» — биографической, похвально аналитической, самопре-зентирующей (цитирующей ломоносовские произведения) и надпись Штелина/ Голеневского на надгробном памятнике Ломоносову станут ключевыми в осмыслении деятельности великого русского и порождении новых произведений о нем. Различные и по языку, и по поэтике, и по качеству художественности эти сочинения едины в пафосе и функциях, одна из которых — прощание с Ломоносовым на языке богов и проводы его в царство мертвых.
ЛИТЕРАТУРА
Билярский П. С. 1865: Материалы для биографии Ломоносова. СПб.
Болтин И. Н. 1788: Примечания на Историю древния и нынешния России г. Леклерка. СПб.
Голеневский И.К. 1779: Дар обществу. СПб.
которого фосфором размечено золотое сечение. Ведущими исполнителями были Л. Мясин, С. Ли-фарь, А. Никитина. Алексей Ремизов делится своим впечатлением о происходившем на сцене: «Под гул из темноты высвечивают звезды, стальные треугольники, параллелограммы, ныряя сквозь свет гипотенузою профессор, и из сверкающего гула я слышу голос — Ломоносова: Лицо свое скрывает день, Поля покрыла мрачна ночь, Взошла на горы черна тень...
"Русский язык самый звучный, речь с героическим звоном. Богатый — широта, человечность, теплое дыхание степей. Природа ему даровала в с е изобилие и сладость языка еллинского и всю важность и сановитость латинского, всякородное богатство и пространство. Русский язык — живость и бодрость".
Лучи от нас склонились прочь. Открылась бездна, звезд полна, — Звездам числа нет, бездне дна» (Ремизов 1981, 162).
Среди всех балетных постановок проекта Дягилева балет-оратория по одам великого русского поэта и ученого — самый необычный. Балет «Ода» стал последней работой Мясина в дягилевских сезонах, правда, Дягилев сомневался, стоит ли вносить «Оду» в репертуар. Зрители благожелательно встретили этот балет, его затмила лишь самая удачная вещь сезона — постановка Баланчина «Аполлон Мусагет» на шедевральную, по мнению Дягилева, музыку Стравинского с декорациями Бошана и костюмами Коко Шанель.
160
БАКАНОВА
Грот Я. 1878: Письма императрицы Екатерины II к Гримму (1774-1796). СПб.
КуникА. 1765: Сборник материалов для истории Императорской Академии Наук в XVIII веке. Часть I. СПб.
Некрасов С. М. 1984: Российская академия. М.
Пекарский П. О речи в память Ломоносова, произнесенной в Академии наук доктором Ле-Клерком // Записки императорской Академии наук. X, 178-181.
Ремизов А. 1981: Встречи. Петербургский буерак. Париж.
Сомов В. А. 1983: Н.-Г. Леклерк о М.В. Ломоносове // Ломоносов. Т. 8. Л.
Сопиков В. С. 1905: Опыт российской библиографии. СПб.
Стенник Ю. В. 2004: Идея «древней» и «новой» России в литературе и общественно-исторической мысли XVIII — начала XIX века. СПб.
Biographie universelle ancienne et modern. 1966. T. 8. Paris.
Clerc N. 1764: Moyen de prévenir la contagion et d'y remédier. Paris.
Le Clerk M. 1793-1794: Histoire physique, morale, civil et politique de la Russie ancienne et moderne. Paris.
LAMENTATIONS FOR LOMONOSOV: POETICS OF MOURNING
T. Ye. Abramzon
The article deals with lamentations for Lomonosov written in commemoration of the great poet and scientist. Particular emphasis is given to the speech of N. G. Leklerk at the academic meeting of April 15th, 1765, to epitaphs made by count A. Shuvalov, I. Golenevsky, and Luka Sichkaryov. These compositions present a kind of a prologue to 'Lomonosov text' of Russian culture. The commemorating discourse is cemented by the spirit of glory and condolence, and by the concept of Lomonosov's personality and his creative work. The latter in the context of his poetic achievements is the key one, his scientific achievements are only peripheral.
Key words: Russian culture of the 18th century, M. V. Lomonosov, poetics of mourning, lamentation genre
© 2012
Н. В. Баканова
МЕСТО КРЕСТЬЯНСКОГО ТРУДА В СИСТЕМЕ ЦЕННОСТЕЙ
Г. И. УСПЕНСКОГО
В статье рассматривается цикл очерков Г. И. Успенского «Власть земли» с позиции аксиологической методологии. Особое внимание уделено системе ценностей автора и героя. На примере произведений Г. И. Успенского раскрываются возможности использования аксиологического подхода в литературоведении.
Ключевые слова: русская литература, Г. И. Успенский, аксиология, крестьянский труд
Баканова Наталья Васильевна — аспирант кафедры русской классической литературы, ст. преподав. кафедры сервиса и туризма Магнитогорского государственного университета. E-mail: [email protected]
