«Пиковая дама» А. С. Пушкина в литературном процессе 1950 - 1970-х годов: Л. Д. Ржевский Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

ФИЛОЛОГИЯ И ИСКУССТВОВЕДЕНИЕ

УДК 82.08

Н.Л. Вершинина

«ПИКОВАЯ ДАМА» А.С. ПУШКИНА В ЛИТЕРАТУРНОМ ПРОЦЕССЕ 1950 - 1970-х ГОДОВ: Л.Д. РЖЕВСКИЙ1

N.L. Vershinina

«THE QUEEN OF SPADES» BY A.S. PUSHKIN IN THE LITERARY PROCESS

OF 1950 - 1970'S: L.D. RZHEVSKY

В статье рассматривается проблема восприятия повести А.С. Пушкина «Пиковая дама» (1834) литературным сознанием 1950 - 1970-х годов применительно к писателям «второй волны» русской эмиграции. Материалом для анализа является проза Л.Д. Ржевского. Устанавливается, что направленность рецепции пушкинской повести обусловлена определяющим ее поэтику, актуальным для эмигрантской литературы принципом исторических соответствий.

Рецепция, литературный процесс, проза «второй волны» эмиграции, поэтика, структура текста, категория времени, реминисценция, аллюзия, исторические соответствия.

The paper considers the problem of perception of A.S. Pushkin's story "The Queen of Spades" (1834) by literary consciousness of the 1950-1970's with regard to the writers of "the second wave" of Russian emigration. The material for analysis is the prose by L.D. Rzhevsky. It is established that the orientation of Pushkin's story reception is determined by the principle of historical correspondence defining poetics of the story and urgent to the emigrant literature.

Reception, literary process, prose of "the second wave" emigration, poetics, text structure, category of time, reminiscence, allusion, historical correspondence.

Восприятие «Пиковой дамы» прозаиками «второй волны» эмиграции - вопрос, по существу, неисследованный, тем более в отношении характера литературной преемственности, развивающей, как обнаруживает изучение, семантические и структурообразующие начала пушкинского текста.

О ведущей роли исторических соответствий в поэтике повести с наибольшей определенностью писал В.В. Виноградов. Мысль ученого о том, что их место в ряду проницающих текст «сопоставлений, отражений, внутренних намеков» особенно значимо в осмыслении «семантической много-слойности произведения», вытекала из концепции организующего текст двуединства «исторических

пластов»: «Прошлое, события, происшедшие шестьдесят лет тому назад, выступают как минувшее и в то же время как исторический фундамент настоящего...» [1, с. 657]. По Виноградову, в повести присутствует не только одновременность существования «разных сфер субъектного понимания» («сознания то героев, то повествователя»), но и обращенность композиционной структуры текста к несведенным, «разным отрезкам повествовательного времени». Наряду с другими элементами поэтики разновременные точки отсчета в их «пересечениях» скрепляли целостность, которую В.В. Виноградов обозначил как «единство повествовательной ткани» произведения [1, с. 656].

1 Исследование осуществлено в рамках программы «Развитие научного потенциала высшей школы (2009 -2010 гг.)». Мероприятие 2 «Проведение фундаментальных исследований в области естественных, технических и гуманитарных наук. Научно-методическое обеспечение развития инфраструктуры вузовской науки». Регистрационный номер 2.1.3/4109 «Проект «Забытое и второстепенное в жанре романа XVIII - XX вв.».

В свою очередь, в литературном сознании концепция «многослойности» «Пиковой дамы», исходящая из устойчивого представления о скрытой в ее архитектонике динамичности, «плюралистич-ности», «загадочности» и т.п. [2] - [7], предопределила и направленность рецепции текста. Закономерно, что в конкретные периоды истории из «системы соотношений» [1, с. 658] извлекались актуализованные настоящим моментом и от этого меняющие свое наполнение и функцию значимые составляющие1. Сказанное непосредственно относится к восприятию повести литературным сознанием 1950 - 1970-х годов. Изучение показывает, что «переусвоению» в наибольшей мере подлежали не спектр возможных истолкований замысла, сюжета, героев «Пиковой дамы», а также не переходящие друг в друга по неявным, но неоспоримым законам сферы фантастического и реального в их бытийных сращениях. Наиболее жизнеспособным оказался объединяющий весь состав текста комплекс исторических аналогий, отразивший - в сложных взаимодействиях с «наличной данностью» (Н.Я. Берковский) - недостаточность и ущербность последней, с точки зрения реализации в ней стационарных ценностей.

На первый план выступает не фиксированность исторических эпох, подчеркнутая В.В. Виноградовым, - первостепенную важность получают также отмеченные ученым размытость и проницаемость временных границ. Так, «оттепельная» амнистия и столетняя годовщина возвращения декабристов из ссылки воспринимаются этим временем в «сопоставлениях» и исторических соположениях. Хронологически разделенные временные состояния сливаются в неупорядоченном по-

1 По мысли Я. Мукаржевского, классическое произведение, вступая в отношения с новыми поколениями, теряет столь важный для настоящего узколитературный и житейский план - зато приобретает возможность смыслового расширения и обогащения осознанными уже с позиций будущего жизненными аналогиями. «Вопрос о том, имела ли место в действительности история студента Раскольни-кова <...>, - пишет исследователь, - находится вне интересов читателя. И все же читатель почувствует в романе сильный контакт с действительностью, но отнюдь, разумеется, не с той, о которой роман повествует <.> а с действительностью, хорошо известной самому читателю <...> чем глубже произведение захватило воспринимающего, тем шире область реальных фактов, знакомых ему и жизненно важных для него.» (Мукаржевский Ян. С. Эстетическая функция, норма и ценность как социальные факты // Мукаржевский Ян. Исследования по эстетике и теории искусства. М.: Искусство, 1994. С. 102).

токе современности, рождая ощущение, выраженное словами А. Ахматовой (запись Л. Чуковской от 4 марта 1956 г.): «Теперь арестанты вернутся, и две России глянут друг другу в глаза: та, что сажала, и та, которую посадили» [8, с. 190]. Повесть Пушкина (как и классическая литература в принципе) несла надежду на преодоление внутри себя чувства смещенности пропорций относительно реализуемых вовне начал закономерного и случайного. Данную интенцию точно передают «Записные книжки» Л.Я. Гинзбург, относящиеся к первой половине 50-х годов: «Человек XX века, не знающий, что именно случится с ним завтра, представляет себе зато, что ждет его через год, через десять и двадцать лет» [9, с. 191 - 192].

Если Пушкин «в <...> двух исторических пластах художественной действительности <...> искал и нашел <...> семантическую опору для реалистической системы соотношений, отражений и сопоставлений разных планов сюжета» [1, с. 658], то в Пушкине искали глубинной непреложности, которая «сняла» бы неопределенность настоящего и устранила дискретность исторической цепочки, не выводящей к актуальным вопросам дня сегодняшнего. В этот период прочтение «Пиковой дамы» отражает не столько стремление к освоению классического источника, сколько потребность выстроить на его основе собственную мировоззренческую концепцию, где бы существенность не выпадала из истории, а частный человек имел возможность осознать свое настоящее место и назначение в движении времен. Парадоксально эта устремленность в равной степени проявилась как в литературе социалистического реализма, так и в литературе эмиграции военного и послевоенного периодов - к ней мы и обратимся в рамках данной работы.

Эмигрант «второй волны», писатель Леонид Денисович Ржевский (1905 - 1986), считавший приобщение к классике единственным способом духовного возвращения на родину, в практике творчества словно проверял мысль, сформулированную Ю.М. Лотманом относительно познания истории: «Ретроспективность усиливает детерминированность» [10, с. 347] (курсив Ю.М. Лот-мана).

В первом романе «Между двух звезд» (1953) Ржевский стремился, прибегая к реминисценциям из «Пиковой дамы», обозначить трагическую, коренную для него проблему человека на войне -

проблему безвозвратной потери им ощущения исторического времени как основания полноты и целесообразности индивидуального бытия. Герои Ржевского, начавшие войну в советской армии, затем, отчасти по убеждению, но и по обстоятельствам, прижившиеся в немецком лагере, а позднее оказавшиеся под угрозой депортации при переходе в ведение союзников-американцев, находятся, так сказать, на гребне истории: «Рок висит над несчастными русскими изгнанниками» [11, с. 331].

Карточная игра в романе - его сквозной мотив - это не столько образная, сколько воспринятая при посредстве Пушкина семиотическая проекция времени: объединенных им «параллельных» мировоззрений, биографий, художественных культур. В данном случае уместно вспомнить другое замечание Ю.М. Лотмана: «<...> карточная игра, становясь языком, на который переводились разнообразные явления внешнего для него мира, оказывала активное моделирующее воздействие на представление о самом объекте» [12, с. 797 - 798]. В произведении Ржевского сопровождение карточной игрой повседневного существования людей, скованных «страхом неизвестности, ожиданием изо дня в день решения судьбы» [11, с. 323], никакого воздействия на их судьбу и описание художником этой судьбы впоследствии не оказывает. Игра, наполняющая существование обитателей меняющих хозяев «дулагов ... надцатых», протекает столь же вяло и бессмысленно, как и их бытие, определяемое расположением «звезд». Ситуация «поединка» - аналога карточной (непременно - азартной) игры и отношений с Судьбой -заведомо невозможна, так как применительно к игрокам недееспособно главенствующее понятие Случая. Зато им ясна цена собственной «полусвободы» - итога «полузавершенного» прошлого и проистекающего из него, не укоренившегося в настоящем будущего.

Играют в преферанс в атмосфере лагерного «обманчивого уюта» поступившие на службу к немцам «случайные люди»: Заряжский, Духоборов, Плинк [11, с. 111]. В карты «режутся» немцы, убивая время [11, с. 191]. Трое немцев-патрульных, Курт, Эрих и Вебер, в оккупированном городе предаются игре: «В редкие свободные вечера играли в карты, пили водку из тяжелых глиняных бутылок. Подвыпив, случалось, принимались петь придушенными голосами.» [11, с. 207]. Сравним в черновых редакциях «Пиковой дамы» то, что,

по-видимому, не нашло продолжения в дальнейшем развитии повести, но имплицитно было заложено в ней и «разгадано» Ржевским: «Обедали у Андрие без аппетита, пили без веселости.» (вариант - «без завлечения») [13, с. 834]. Пушкинским эпиграфом к первой главе задается тон началу эпизода: «А в ненастные дни / Собирались они / Часто...» [13, с. 227].

«Блики» «Пиковой дамы» возникают не в законченном виде, а образуют коллажность, соответствующую «карусели», сплетающей «явь и бред < .> с воспоминаниями» в мире героев Ржевского. Ретроспективно коллаж освещен глубокой авторской рефлексией. Пушкинская повесть должна угадываться, но не в плане отчетливой литературной традиции. «Играли в очко. Вачнадзе банковал. На столе топорщилась грудка немецких фронтовых денег и советских бумажек (десять рублей за марку). - Развлекитесь-ка с нами. Двести в банке. Последний раз даю. Может, рванете?

- Вачнадзе сдал троим по карте и протянул четвертую Аристову. <.> - Рванешь у вас, как бы не так <.> однако карту взял и присел у стола». Параллельно рассказывается история раненого советского летчика, оставшегося, к удивлению играющих, верным присяге. «- Сколько? - повернулся он (хирург Вачнадзе. - Н. В.) к партнеру слева. - Полсотни. - Мажу еще на шестьдесят, -сказал Попко, - и даешь сюда! - он прикрыл свою карту полученной, поднял вверх обеими руками, задрал голову и, щурясь, стал приоткрывать постепенно краешек <...>» [11, с. 185]. Напросившийся «сбанковать» Аристов уходит ни с чем, автор же по этому поводу замечает в совсем не бытовом ключе: «Карта была однако к нему немилостива» [11, с. 186] - и речь здесь идет о жалкой судьбе ничтожного - безотносительно к политике

- человека.

«Осколки» «Пиковой дамы» мерцают и в другой ситуации: «. за перегородкой Ромм с Володей играли в «шестьдесят шесть» и шумели <...> Бери, бери. Девятка - не взятка <...>. - Бью тузом. - Бей, бей.». Не только «туз», но и «девятка» появлялась в «Пиковой даме» и, действительно, не выводила к выигрышу: «Он стал метать. Направо легла девятка, налево тройка. - Выиграла! - сказал Германн, показывая свою карту» [13, с. 250 - 251].

Фантазии Германна: «Увидев молодую девушку, он говорил: - Как она стройна!.. Настоящая

тройка червонная» [13, с. 249] - материализуются в романе Ржевского в прямом соединении житейской прозы со знаковой символикой: «Что это за девица была у него, с книгой? Не знаешь? - Это подруга той. девушки из бункера. С косами.» «Пиковая дама» появляется неожиданно: тургеневская «девушка с косами» по фамилии Паншина вдруг принимает ее образ в карточном марьяже: «Марьяж пиковый! - Это нам ничего. У тебя марьяж, а мы закроем. <...> Что ж, у них, видать, дело на мази - у шефа с этой девушкой. Как ты думаешь? - Не угадали. Она ему двоюродная сестра. - Володичка, холостяком останешься! Ни с Тасей, ни с какой другой у тебя в жизни марьяжа не выйдет. - Почему это? - Если не поумнеешь. К двоюродным сестрам каждый вечер до заполночи не ходят» [11, с. 234 - 235].

Перед нами не онтологический «параллелизм», а прием гротескного смешения игры и жизни, при уравненности их отсутствием процесса жизнедеятельности: «В бараке шумно: крик, споры, мат так и висит в воздухе. Только в нашем «каре» спокойно. Я так назвал четверку наших мест по термину из игры в покер» [11, с. 306]. Под покер читается стихотворение А. Майкова «Три смерти».

Видение «кого-то» в окне, явившееся Герман-ну, претворяется Ржевским в образ зловещей силы, которая вскоре должна уничтожить всех, оказавшихся «между двух звезд»: «Ночь не спал. И только закрою глаза, вижу в разбитом окне, в ожерелье осколков, голову: человек пробил стекло лбом и вертит шеей, чтобы перерезать вены.» [6, с. 333]. Материализация воображаемого, однозначно разрешая пушкинскую коллизию реального и фантастического, воплощается в образе грядущего возмездия для того, кто не сумел найти свою «звезду». «Промежуток» в ожидании вторжения советских войск в американский лагерь с целью изъять из него «предателей родины» описан в стилистике эпизода с «белой женщиной», скорректированного иной сюжетной ситуацией и иным мировоззрением, но сохранившего едва ли не дословность совпадений. У Пушкина: «Он взглянул на часы: было без четверти три. Сон у него прошел; он сел на кровать и думал о похоронах старой графини.

В это время кто-то с улицы взглянул к нему в окошко - и тотчас отошел. Германн не обратил на то никакого внимания. Через минуту услышал он, что отпирали дверь в передней комнате. Германн

думал, что денщик его, пьяный по своему обыкновению, возвращался с ночной прогулки. Но он услышал незнакомую походку: кто-то ходил, тихо шаркая туфлями» [13, с. 247].

В романе Ржевского: «Суббота, 23 февраля. Нет, не суббота, потому что уже 3 часа ночи. Днем был дневальным, убирал в бараке, чистил. Потом приводил в порядок свой костюм, зашивал дыру на колене. Устал и заснул крепко, а сейчас вот проснулся и не знаю, что со мной <...> Все спят. Жилин храпит внизу. <...> Заснуть немыслимо. Подожду рассвета. Не знаю, почему, но мне страшны окна. В них заглядывает чернота ночи, и есть в ней что-то угрожающее. У меня дрожат руки. Воображение это или что? Я подошел к окну и осторожно открыл раму. Тихо. Где-то на углу шаркает часовой» [11, с. 343].

Преломление образа в несовместимых стилевых контекстах - прием, прослеженный в поэтике «Пушкинской дамы» широким кругом исследователей. Начиная с А. Белого, «полупародийная параллель» Германн - старая графиня и Чичиков -Коробочка, а также «белкинский текст», связанный с «немочкой» Шарлотой из черновой редакции, в разных ракурсах рассматривались и анализировались литературоведами. Своеобразными филологическими штудиями являются и сочинения эмигрантов, как, например, стихотворение Николая Моршена (1917-2001) «Норма брака» из книги «Эхо и зеркало (Идееподражание и деепод-ражание)» (1979), приведенное В.В. Агеносовым:

. Из девицы-красавицы, Душеньки-девушки, певшей в церковном хоре, Получается вскоре Прекрасная пиковая дама с собачкой, Приятная во всех отношениях [9, с. 444].

У Ржевского подобные «сближения» мотивированы поиском исторических соответствий. Они явственно обозначены в романе, красноречиво озаглавленном «Две строчки времени» (1976). В жизни героя-филолога («младшего» в прошедшей молодости и «старшего» в чужом ему современном мире) - две женщины, две Ии (причем та, которая принадлежит довоенному и военному времени, известна под именем Юта, Ия - ее «настоящее», данное при рождении имя). Вторая из двух спутниц героя странным образом соотносится с Ией довоенной. Собственно, она и является носительницей коллажного мировосприятия, непре-

одоленного, как уясняет герой, и им самим. «Две строчки времени» остаются на разных витках истории - «промежуток» между ними не заполняется, несмотря на видимость «параллелизма» в судьбах героинь и на потребность совмещения времен в душе героя-повествователя.

Как и персонажам романа «Между двух звезд», литератору П. не дано пройти фазу историзма, а значит, не суждено обрести понимание своего места в мире и духовную свободу: он, с одной стороны, ограничен участью эмигранта-изгнанника, а с другой - не может выйти из пределов реального биографического времени, оставаясь навечно только внутри него.

В монологе новой Ии, бросающей вызов «отцам» (гонки на мотоцикле, эксперименты с наркотиками, рискованные любовные связи), отражается все недоговоренное и непрожитое автобиографическим героем Ржевского, безнадежно блуждающим в лабиринте аллюзий вне времени и пространства, вне понятий абсолютного и относительного, причинно-обусловленного и произошедшего по воле случая. В монологе Ии - «отражение» его не созревшей до полноты самовыражения, «невыделанной» человеческой судьбы. Ия преломляет ее собой - но не меняет в сущности -на новом витке истории. « - Вы убежденно древний! - сказала она задиристо. - Почему это русские так и остались в плену у сентиментализма, в слезах над «Бедлизой»... А между тем Пушкин так гениально предсказал нам скептицизм будущего! У него эта бедная Лиза, соблазненная гусаром, приезжает на могилу отца в карете шестериком, а сам отец ее - фигура прежалкая. А другая девица - это в «Пиковой даме» - приглашает офицера прямо к себе в спальню, когда ей надоедает собственная добродетель и жизнь у вздорной старухи. А этот офицер, пренебрегший сексом ради бизнеса: три карты и никаких нежных чувств!» [11, с. 426 - 427].

Формула «Бедлиза» - проявление характерной для эмигрантской литературы редукции вечных образов классики - это не только «Бедная Лиза» Н.М. Карамзина и покинутая Германном Шарлота чернового наброска «Пиковой дамы». «Бедлиза» -это и «тургеневская девушка» из «Между двух звезд» - по созвучию имен: «Бедлиза» - Милица (так зовут милую «девушку с косами»). Но она же и дама в пиковом марьяже. Окружающие зовут ее «бедная Милица» [11, с. 277], как бы предчувствуя

санкционированную ей культурной традицией гибель на дорогах войны. Сентиментальный налет остается неизменным, парадоксально сополагаясь с «бездушными» обстоятельствами времени: «Машина, на которой она ехала, когда вырывалась к Пилау, к кораблям, налетела полной скоростью на дерево у шоссе. Шофер успел выскочить, а Мили-ца разбилась. Богаевский ехал в следующей машине и помогал вытаскивать ее из-под обломков. Он говорит, что было размозжено лицо и что он видел на асфальте в крови маленький белый зубик» [11, с. 299 - 300] (курсив мой. - Н. В.).

Но она же - и «дама с собачкой» из стихотворения Н. Моршена - не только чеховская героиня, но и сама Милица, трогательно обнимающая у калитки маленького домика «рыжий пушистый комочек» - собачку Дези - после возвращения в родной Старгород: «Она подхватила левой рукой дрожащую собачонку, а правой, в которой была сумка, повернула кольцо калитки (как знакомо оно звякнуло!), вошла во двор» [11, с. 204].

Применительно к эмигрантской литературе «второй волны» мысль Ю. М. Лотмана: «Случай до реализации, он становится детерминированным после» [10, с. 347] - не оправдывает себя. В жизненном итоге, к которому приходят Ржевский и другие, по-прежнему отсутствует «руководящая идея» [11, с. 219], но налицо «последовательность взаимонезависимых эксцессов», которая не порождает «развертывания <...> структуры с нарастающей избыточностью.» [12, с. 797]. Утверждение Ржевского по поводу того, что классика в ее подлинной значимости была спасена представителями литературы изгнания (в романе «. показавшему нам свет», 1960: «эти все сохранили, даже, может быть, и усовершенствовали в своих парижских бистро и мансардах» [5]), применительно к середине века, нуждается в уточнении. Сохранялась не собственно классика, а ее деформированные спецификой авторского мировосприятия, непрямые «отражения». Опыт осмысления обращений Л. Д. Ржевского к «Пиковой даме» обнаруживает скорее атрофию классики, играющей более вспомогательную, чем созидающую роль. Но при этом классика выявляет и свою необходимость в данном времени, согласуясь «с чувствами и порывами, которые сопровождали или могли сопровождать подобные ситуации» [15, с. 102] в судьбе поколения. Применительно к литераторам-эмигрантам этой формации (Л. Ржевскому, Н. Мор-

шену, Б. Филиппову, Н. Нарокову, И. Елагину и др.) классика несла перспективу их личностного самоопределения, давала средства для самовыражения, была последним прибежищем в странствиях по «обугленным страницам» (Дм. Кленовский) истории.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Виноградов, В.В. Стиль Пушкина / В.В. Виноградов.

- М.: Наука, 1999 (1-е изд. - 1941 г.).

2. Бочаров, С.Г. Поэтика Пушкина: очерки / С.Г. Бочаров. - М.: Наука, 1974. - С. 168 - 206.

3. Виролайнен, М.Н. Ирония в повести Пушкина «Пиковая дама» / М.Н. Виролайнен // Проблемы пушкиноведения: сб. науч. трудов. - Л.: ЛГПИ им. А.И. Герцена, 1975. - С. 169 - 175.

4. Гей, Н.К. Метадействительность «Пиковой дамы» / Н.К. Гей // Гей Н.К. Пушкин-прозаик: Жизнь - Творчество

- Произведение. - М.: ИМЛИ им. А.М. Горького РАН, 2008. - С. 280 - 292.

5. Давыдов, С. Реальное и фантастическое в «Пиковой даме» / С. Давыдов // «Revue des etudes slaves», 1987. -Vol. 59. - № 1 - 2.

6. Петрунина, Н.Н. Поэтика философской повести «Пиковая дама» / Н.Н. Петрунина // Петрунина Н.Н. Проза Пушкина. - Л.: Наука, 1987. - С. 199 - 240.

7. Синцов, Е.В. Жанровые особенности «Пиковой дамы» в художественно-образных рефлексиях А.С. Пушкина / Е.В. Синцов // Болдинские чтения. - Нижний Новгород: Вектор-ТиС, 2009. - С. 222 - 230.

8. Чуковская, Л. Записки об Анне Ахматовой: в 3 т. / Л. Чуковская. - М.: Согласие, 1997. - Т. 2.

9. Гинзбург, Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе / Л. Гинзбург. - СПб.: Искусство-СПБ, 2002.

10. Лотман, Ю.М. Изъявление Господне или азартная игра? (Закономерное и случайное в историческом процессе) / Ю.М. Лотман // Лотман Ю.М. История и типология русской культуры. - СПб.: Искусство-СПБ, 2002.

11. Ржевский, Л.Д. Между двух звезд / Л.Д. Ржевский. - М.: Терра-Спорт, 2000.

12. Лотман, Ю.М. «Пиковая дама» и тема карт и карточной игры в русской литературе XIX века / Ю.М. Лотман // Лотман Ю.М. Пушкин. - СПб.: Искусство-СПБ, 1995.

13. Пушкин, А.С. Полное собрание сочинений: в 16 т. /

A.С. Пушкин. - М.; Л.: АН СССР, 1937 - 1949. - Т. 8.

14. Агеносов, В.В. Литература Russkogo зарубежья /

B.В. Агеносов. - М.: Терра, 1998.

15. Ржевский, Л.Д. «.показавшему нам свет: Оптимистическая повесть / Л.Д. Ржевский. - URL: // http://www. belousenko.com/books/russian/rzhevsky svet.htm

Вершинина Наталья Леонидовна - доктор филологических наук, профессор кафедры литературы Псковского государственного педагогического университета им. С.М. Кирова. Тел.: (8112) 72-70-55; 8-905-295-14-12; e-mail.: [email protected]

Vershinina, Natalia Leonidovna - Doctor of Science (Philology), Professor, Department of Literature, Pskov State Pedagogical University named after S.M. Kirov.

Tel.: (8112) 72-70-55; 8-905-295-14-12; e-mail.: [email protected]

УДК 821.161.1 (091) «20»

В.А. Лебедева

ОБРАЗ ТЕАТРА В ХУДОЖЕСТВЕННЫХ МЕМУАРАХ А.И. ГЕРЦЕНА

V.A. Lebedeva

THE IMAGE OF THEATRE IN THE ART MEMOIRS BY A.I. HERZEN

В статье рассматривается образ театра как один из способов организации системы персонажей в художественных мемуарах А.И. Герцена. Этот образ анализируется как некая метафора, с помощью которой осуществляется противопоставление: «свое - чужое». Западническая позиция автора объясняется при помощи анализа отнесенности персонажей к разным «точкам пространства» (сцена или зрительский партер).

Пространственный образ, театр, сцена, партер, система персонажей, западник, мемуары.

The paper considers the image of theatre as one of the ways to organize the system of characters in the art memoirs by Herzen. This image is analyzed as some kind of metaphor, by means of which the "friend-or-foe" antithesis is put into effect. The author's westernized position gets its explanation by means of the analysis of relating the characters to different points of space (the stage or the stalls).

Spatial image, theatre, stage, stalls, system of characters, westernist, memoirs.

Образ театра в «Былом и думах» можно считать знаковым. Этот образ приобретает характер некой метафоры, которая демонстрирует, с одной стороны, отношение автора ко всему чужому, инокультурному, с другой - отношение ко всему тому, что он считает своим. Противопоставление «свое - чужое» с помощью этой метафоры осуществляется по-разному.

«Своя» Россия противопоставлена в художественных мемуарах А.И. Герцена Европе как «дикое», «провинциальное», «неустроенное» пространство пространству «цивилизованному», «организованному». Не случайно оценка и России, и Европы впервые появляется именно в описании театра. Так, на страницах «Былого и дум», посвященных детству автобиографического героя, буквально одним штрихом обозначена обстановка театра в Москве: «Проиграла увертюра и раз, и два - занавесь не подымалась; передние ряды, желая показать, что они знают свой Париж, начали шуметь так, как там шумят задние» [1, т. 8, с. 50]. Театр становится для автобиографического героя едва ли не самым ярким детским воспоминанием, однако не только с этим фактом связано появление описания театра в мемуарах. Передавая собственные мысли и чувства ранних лет, вызванные посещением театра, Герцен характеризует общественный порядок в России начала XIX столетия и дает общую оценку культуры русского человека.

Самым первым впечатлением Герцена за границей было впечатление, которое на него произвел театр. Автобиографический герой ошеломлен и взволнован тем, что увидел: «Вечером я был в небольшом, грязном и плохом театре, но я и оттуда возвратился взволнованным не актерами, а публикой, состоявшей большей частью из работников и молодых людей; в антрактах все говорили громко и свободно, все надевали шляпы (чрезвычайно важная вещь, столько же, сколько право бороду не брить). Эта развязность, этот элемент более ясный и живой поражает русского при переезде за границу. Петербургское правительство хочет не только власти, но сценической постановки

ее. Идеал общественного порядка для петербургских царей - передняя и казармы» [2, т. 10, с. 14]. Изображение театра в Кенигсберге вызывает в памяти читателя описание московского театра и дает возможность их сопоставить. Ни в том, ни в другом случае театр и театральное представление не становятся специальным предметом авторского интереса. Герцен не упоминает даже названий тех пьес, которые ему довелось увидеть, и признается, что в театре его волнует вовсе не актерская игра. Передавая одну лишь театральную атмосферу в России и в Германии, он сравнивает тем самым два разных общественных уклада (русский и европейский). Изображая поведение русских и европейцев в театре, он сопоставляет разные менталь-ности. Попытка русских воссоздать в своем театре свободную и непринужденную атмосферу парижских театров представляется Герцену жалкой и карикатурной, потому что подлинной свободы, как он показывает, в современном ему русском обществе нет.

Образ театра в «Былом и думах» становится средством выражения позиции автора «Былого и дум» как западника. Обращаясь к сценическим пространственным образам, мемуарист противопоставляет не только Россию и Европу и не только русского человека и европейца. «Наши» (так он называет одну из глав мемуаров), т. е. западники, противопоставлены в «Былом и думах» «не нашим» (тоже название главы), т.е. славянофилам и всей консервативно настроенной части русского общества. Оппозиция «наши - не наши» выстраивается во многом с помощью образа театра и театральных локусов. «Свое» и «чужое» в мемуарах часто соотносятся между собой как сцена и партер. Эти точки пространства носят в большей мере символическое, чем конкретное пространственное значение. Сцена для автора - это всегда деятельность, участие и активность, а зрительский партер, как правило, - равнодушие, безучастность и бездействие.

Персонажи, которых автобиографический герой воспринимает как «своих», как правило, изо-

бражены Герценом как «персонажи сцены». Не случайно стремление Станкевича уехать в Петербург он объясняет тем, что там «кипит какая-то деятельность», туда «его манит театр и близость Европе» [3, т. 9, с. 42]. Однако в «Былом и думах» особенное отношение этих героев к театру проявляется вовсе не в страстной увлеченности театральным искусством. Такая увлеченность будет вполне естественной не только для западника, но и для русского интеллигента в целом, и просто для любого образованного человека, независимо от его принадлежности к тому или иному религиозно-философскому или общественно-политическому направлению. Мемуаристу важен другой факт. В том случае, когда речь идет, например, о Станкевиче, он подчеркивает не просто интерес героя к театру, а принадлежность его самого к некоему сценическому пространству, которое позволяет ему осуществлять одну из приоритетных коммуникативных установок западника. Эта установка заключается в стремлении увлекать, активно воздействовать на общественное мнение. Не случайно слова «деятельность», «театр», «близость Европе» объединены Герценом в один смысловой ряд.

Сценическим пространством, где реализует себя любой представитель западнического кружка, не всегда является сцена в прямом значении этого слова. В качестве условной сцены (сам Герцен неоднократно называет ее трибуной или пьедесталом) может выступать и университетская кафедра, и светская гостиная, где разгорались споры со славянофилами. Во всех этих случаях важен, прежде всего, сам факт открытого и публичного утверждения собственного мнения. О западниках автор пишет: «Грановский и все мы были сильно заняты, все работали и трудились, кто - занимая кафедры в университетах, кто - участвуя в обозрениях и журналах, кто - изучая русскую историю» [3, т. 9, с. 112]. Человек, которого Герцен относит к кругу «наши», в «Былом и думах» не может быть просто зрителем, и об автобиографическом герое он говорит: «Нет, я не сижу сложа руки, у меня еще слишком много крови в жилах и энергии в характере, чтобы удовлетвориться ролью страдательного зрителя. С тринадцати лет я служил одной идее и был под одним знаменем -войны против всякой втесняемой власти» [2, т. 10, с. 155].

Стремление утвердиться в роли артиста у разных персонажей «Былого и дум» проявляется по-

разному. Так, Т.Н. Грановскому удается буквально превратить университетскую кафедру в театр пропаганды западнических идей, и мемуарист не один раз вспоминает о дамах, машущих платками, и о юношах «с раскрасневшимися щеками, кричащих сквозь слезы «браво!», «браво!» [3, т. 9, с. 127], а сам лектор постоянно напоминает ему гениального артиста. В подобных случаях портретные характеристики персонажей также приобретают сценические свойства. Изображая того или иного представителя дружеского кружка, Герцен как будто «заимствует у театра всю его формальную, условную сторону, как будто заставляя позировать героев для «Былого и дум» [4, с. 27]. Любое внешнее проявление персонажа становится эффектным жестом, слово - декламацией. Детали внешней обстановки напоминают театральные декорации и носят в большей мере условно-символическое, чем конкретное топографическое значение. Так, в описании мартовской демонстрации в Риме мемуарист изображает русских женщин (среди которых была и Наталья Александровна Герцен) во главе колонны демонстрантов: «Чичеровакккио был на балконе, сильно освещенный факелами и канделябрами, а возле него - осененные знаменем Италии четыре молодые женщины, все четыре русские - не странно ли? Я как теперь вижу на этой каменной трибуне и внизу колыхающийся бесчисленный народ, мешавший с криками войны и проклятиями иезуитам громкое «Evviva le donne forestiere» [2, т. 10, с. 28].

Представитель западнического кружка для Герцена - всегда оратор, деятель, артист, проповедник. «Проповедовали мы везде, всегда, - пишет он. - Что мы, собственно, проповедовали, трудно сказать» [2, т. 10, с. 318]. В таком же качестве потом будут показаны и европейские революционеры, пользующиеся особой симпатией автобиографического героя, охарактеризованные мемуаристом как «горные вершины» (сами революционные события в Европе воспринимаются как грандиозное театральное действо): «Им надобна, как воздух, сцена и зрители; на сцене они действительно герои и вынесут невыносимое. Им необходим шум, гром, треск, им надобно произносить речи, слышать возражения врагов, им необходимо раздражение борьбы, лихорадка опасности» [1, т. 8, с. 176].

Артистизм, как показывает мемуарист, - это особый склад личности человека и особое ее обая-

ние: «грация», «такт сердца» [3, т. 9, с. 121]. Артистизм - это и своеобразный стиль поведения. Столь ценимые западниками изысканные манеры, привычка свободно выражать собственное мнение, умение вести себя с чувством собственного достоинства. При этом «сцена» неизменно накладывает на человека серьезные обязательства. Персонаж сцены в мемуарах всегда представлен как человек, способный служить неким нравственным эталоном. Пьедестал, сцена, трибуна - место и способ проявления каких-то исключительных человеческих качеств, поэтому «сцена» как особое образно-символическое пространство всегда связана для автора «Былого и дум» с особой позицией верха, и позиционный верх - это уже характеристика не столько пространства, сколько человека.

Принадлежность персонажа пространству сцены в «Былом и думах» неизменно свидетельствует об особом положении человека, который указывается словно бы «приближенным к небу» [5, с. 49]. Для Герцена, автобиографического героя мемуаров, и для Огарева романтический пафос устремленности к небу связан с вполне конкретной пространственной точкой - с Воробьевыми горами. Приближенность этих персонажей к небу, когда речь идет о Воробьевых горах, постоянно подчеркивается при помощи слов с сакрализованной семантикой. Воробьевы горы - это «святые холмы» [1, т. 8, с. 81], «место богомолья» [1, т. 8, с. 82]. Юных друзей объединяет «общая религия» [3, т. 9, с. 15], а трагическое предчувствие собственного политического мученичества, с которым они неизменно связывают свое будущее, также носит романтический характер религиозной экзальтации.

Персонаж сцены, как показывает Герцен, всегда обладает еще одним важным качеством. «Артист», «деятель», «оратор» постоянно должен быть готов к тому, что он не может принадлежать себе всецело. Таким человеком, например, представлен Николай Огарев. Для Герцена он словно «открытый стол», за который садится каждый, возобновляет силы, отдыхает, становится бодрее, покойнее и идет прочь - другом» [3, т. 9, с. 10]. От других представителей дружеского кружка Огарева отличает то, что у него нет иного рода деятельности, кроме того, чтобы быть «артистом». Эта роль, по мнению автора «Былого и дум», стала для него единственным призванием. Однако, защищая Огарева от обвинений в праздности, Герцен рас-

суждает о нелегкости подобного предназначения: «Знакомые поглощали у него много времени, он страдал от этого иногда, но дверей своих не запирал, а встречал каждого с кроткой улыбкой. Да, время уходило, терялось, но приобреталась любовь не только близких, но и посторонних, слабых» [3, т. 9, с. 10]. Автобиографический герой на примере собственной судьбы ощутит тяжесть необходимости быть «открытым столом» для всех тех, кто в нем нуждается, но это тоже составляло смысл того, что называется «деятельностью»: «Самая жизнь наша устроилась странно. - Описывает он свою жизнь во Франции. - Редко бывали тихие вечера интимной беседы, мирного покоя. К концу года начали отовсюду являться гонимые из всех стран - бездомные скитальцы; они искали от скуки, от одиночества, какого-нибудь дружеского крова и теплого привета» [2, т. 10, с. 226].

Как демонстрирует Герцен, «быть зрителем внизу - означает быть свидетелем всевозможных межчеловеческих "возмущений", не имея возможности им противодействовать» [4, с. 49], а быть актером наверху - значит уметь вмешиваться в эти "возмущения", давать им направление, управлять и руководить ими. Представители чужого культурного мира (например, русские дворяне XVIII столетия) «враждебны» Герцену уже только тем, что они - только зрители: «Иностранцы дома, иностранцы в чужих краях, праздные зрители, испорченные для России западными предрассудками, для Запада русскими привычками, они представляли какую-то умную ненужность и терялись в искусственной жизни, в чувственных наслаждениях и в нестерпимом эгоизме» [1, т. 8, с. 87]. Личность, не обладающая внутренней силой и определенными моральными качествами, дающими ей право воздействовать на других людей, но претендующая на роль «артиста», способна превратить театр в фарс (значимое дело - в видимость и суету, свободу - в развязность), и такая судьба представляется Герцену страшной и жалкой. «Какое счастье, - пишет он, - вовремя умереть для человека, не умеющего в свой час ни сойти со сцены, ни идти вперед» [1, т. 8, с. 164]. Мемуарист демонстрирует немало примеров разыгрывания театрального действа (и в частной жизни, и в жизни общественной), которое в реальности лишено всякой пользы и смысла. Какое-то странное и непонятное драматическое представление устраивает каждый день отец Герцена, издеваясь над мно-

гочисленными слугами, приживалками и посетителями. Петербургское правительство хочет не только власти, «но сценической постановки ее» [2, т. 10, с. 14]. Многочисленные «хористы» и «доктринеры» революции превращают театр революции в маскарад; и «как для Николая шагистика была главным в военном деле, так для них все эти банкеты, демонстрации, протестации, сборы, тосты, знамена - главное в революции» [1, т. 10, с. 45].

Таким образом, в мемуарах А.И. Герцена такие пространственные образы, как «театр», «партер», «сцена», утрачивают свое конкретное пространственно-зрелищное значение и приобретают новый смысл, переходя в образно-символическую плоскость. Пространственные характеристики (например, верх и низ) переносятся на человека и становятся одним из способов создания того или иного характера. Положение персонажей относительно

этих позиций является одним из принципов организации системы персонажей в «Былом и думах».

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Герцен, А.И. Былое и думы / А.И. Герцен // Герцен А.И. Полн. собр. соч.: в 30 т. - М.: Изд-во Академии наук СССР, 1956. - Т. 8.

2. Герцен, А.И. Былое и думы / А.И. Герцен // Герцен А.И. Полн. собр. соч.: в 30 т. - М.: Изд-во Академии наук СССР, 1956. - Т. 10.

3. Герцен, А.И. Былое и думы / А.И. Герцен // Герцен А.И. Полн. собр. соч.: в 30 т. - М.: Изд-во Академии наук СССР, 1956. - Т. 9.

4. Дулова, Н.В. Поэтика «Былого и дум» А.И. Герцена / Н.В. Дулова. - Иркутск, 1998.

5. Савинков, С.В. Творчество А.И. Герцена: философия и поэтика (1830-1840-е гг.): учеб. пособие / С.В. Савинков. - Воронеж, 2005.

Лебедева Валентина Александровна - аспирантка кафедры литературы Гуманитарного института Череповецкого государственного университета.

Тел.: 8-964-672-72-51; e-mail: [email protected]

Lebedeva, Valentina Alexandrovna - Postgraduate student, Department of Literature, Institute of Humanities, Cherepovets State University.

Те!.: 8-964-672-72-51; e-mail: [email protected]

УДК 821.161.1 (091) «19»

И.Н. Кузнецова

СИМВОЛИКА ЧИСЛА ТРИ В РОМАНЕ А. ЛИХАНОВА «СЛОМАННАЯ КУКЛА»

I.N. Kuznetsova

SYMBOLISM OF NUMBER THREE IN THE «BROKEN DOLL» BY A. LIKHANOV

В статье исследуются приемы троекратного повторения в романе А. Лиханова «Сломанная кукла», проявляющиеся на персонажном, сюжетном и образном уровне. Троекратность в произведении лишь формально связана со сказочной и христианской традицией, она подчеркивает стремление автора показать разрыв современных нравов с человеческой моралью.

Символика, прием троекратного повторения, пространственная оппозиция, композиция, литературный герой, хронотоп.

The paper investigates the method of triple repetition used in A. Likhanov's novel "Broken Doll" on the level of plot, characters and images. The method of triple repetition is only formally of fairy-tale and Christian tradition; it underlines the author's intent to show the disrupture between modern behaviors and human morality.

Symbolics, method of triple repetition, space opposition, composition, literature hero, chronotop.

На рубеже XX - XXI веков после значительного перерыва в литературной деятельности А. Лиханов пишет романы «Никто» и «Сломанная кукла», в которых поднимает глобальные, совсем не детские проблемы. Не случайно оба произведения удостоены Большой литературной премии за 2001 год. В одном интервью после публикации романов автор так отвечает на вопрос «Как бы вы определили основную тему своего творчества?»: «Тема у меня одна - про детей. Не обязательно для детей, но обязательно про них (здесь и далее курсив мой. - И. К). Сегодня, по-моему, уже нужно объяснять взрослым, чего они понаделали с детьми - государство и просто люди. А наделали очень много» [1, с. 73].

В «Сломанной кукле» писатель обращается к проблеме домашнего насилия и ставит «вопрос о судьбе ребенка в том обществе, которое у нас получилось <...> показывает, каким сложным может быть сопротивление детей. Там, где старшие готовы отступить, смириться, продать и предать, юность делает свой выбор» [2].

Исследователи отмечают, что «трагическое мироощущение писателей конца XX века соотносится с творчеством символистов, их восприятием катастрофичности бытия в глобальных масштабах и применительно к жизни конкретного человека» [3, с. 283]. Этим обусловлено наличие мифопоэтических образов и приемов, в частности, цифровой символики в реалистическом романе конца ХХ века, сближающих его с искусством начала столетия.

В поэтике романа А. Лиханова «Сломанная кукла» также важную роль играет символика.

В произведении не раз возникает прием троекратного повторения, который проявляется на сюжетном уровне и уровне образов и персонажей. Три главные героини наделены одинаковым именем - бабушка Мария Павловна (Мапа), мать Мария Николаевна (Маня) и Мася («волшебно совпадало с уменьшительным наименованием всякого любимого существа») [4, с. 227]. Но в повседневной жизни эти героини не сталкивались, существовали «в разных, так сказать, плоскостях, не пересекающихся между собой, и путаницы никакой не происходило» [4, с. 228]. Три близких человека, связанные кровными узами, - дочь, мать и бабушка - в ходе романного сюжета встречаются только пять раз. При этом старшие не могут общаться

друг с другом без посредничества Маси. Девочка является своеобразным конденсатором их взглядов: «Мама и бабушка смотрят на нее, ей в глаза, и она переводит взгляд с одной на другую, и выходит, что слова, которые они произносят, это одно, а взгляды, которыми они обмениваются, - другое, но взглядами они обмениваются не напрямую, не друг другу в глаза, а через нее, Масю, и она, небольшая, невзрослая девочка, не понимающая очень многого, но многое чувствующая, как бы вершина треугольника» [4, с. 278].

Связь между близкими людьми разорвана. Общение по схеме треугольника показано автором не случайно. Троекратное повторение имени в произведении напоминает сказочную традицию, где три элемента не являются равновеликими, а последний (третий) всегда противопоставляется двум другим [5]. С этой точки зрения роман А. Лиха-нова следует за сказкой: младшая из Марий изначально выделялась автором. Этот факт подчеркивает необычность прозвища Маси, образованного по иной схеме, нежели у Мапы и Мани.

Трагическая ситуация в семье главной героини также является типичной для сказки. Мася (Маша, имя героини соотносимо со сказочными традициями), потеряв отца, живет с родственниками, которые ее не замечают, не верят в то, что с ней произошла беда. Вместо злой мачехи в «Сломанной кукле» появляется отчим Вячик. В.В. Пропп классифицировал такого героя как антагониста (вредителя), «его роль - нарушить покой счастливого семейства, вызвать какую-либо беду, нанести вред, ущерб» [6, с. 29]. Герой-вредитель актуализирует конфликт в сказке, который основан «на противопоставлении родственных и свойственных отношений: мачеха, любовник матери или сестры, жена брата вносят разлад во внутрисемейные отношения, являясь источником антагонизма между родственниками; такова же природа инце-стуальных притязаний; отношения между однополыми сиблингами носят обычно характер сексуального соперничества» [7, с. 140]. Это соперничество наиболее остро ощущает мать девочки: «Не отнимай у меня мужа», - говорит она дочери. В романе образ Маси реализует архетипичную сказочную модель сироты в семейном кругу.

Разобщенность героинь романа значима. У каждой свой мир, свое пространство и время, которое существенно изменилось после распада СССР, свой круг общения. Так, мир Мапы замыкается в

пределах работы (фирмы «Стоматологика»), а ее окружение - муж Николай Михайлович, работодатель Мосешвили и несколько безликих коллег, цель жизни которых заключается в деньгах. Мир Мани - это Алексей Медведев (первый муж), оставшийся после смерти только в воспоминаниях, подруга Лина и Вячик (второй муж), с появлением которого пространство героини заметно расширяется, а в окружении появляются безликие люди с высоким материальным положением. Мир самой маленькой героини - Маси - схож с Маниным. В него входят одноклассник Алексей Благой (Алексей Медведев) и подруга Анечка Бочкарева (Лина). Недостает лишь двойника образа Вячика. Люди, относящиеся к разным «мирам», не пересекаются, не взаимодействуют друг с другом. Лишь Вячик врывается в жизнь девочки, направляя ее к единственной, с его точки зрения, цели в жизни -деньгам. «Кроме денег ничего нет реального на свете» [4, с. 413], - говорит отчим девочки.

Три раза появляется в произведении образ пророчицы. В первом случае это цыганка, которая случайно встречается с влюбленными Маней и Алексеем. События происходят вечером. Цыганка возникает в «полукруглой полутемной подворотне старого московского дома» [4, с. 251]. Внезапность ее появления подчеркнута словом «вдруг». Встреча с этой женщиной нарушает привычный ход времени. Выбор места события важен: «Подворотня темная, в ней ощущается какое-то шевеление, там кто-то есть, какая-то, может, неведомая сила. Никто не выходит, вокруг пусто, хотя и чуточку жутковато, светлая, сияющая витрина и темная подворотня почти рядом, яркость, похоже, подчеркивает соседнюю тьму.» [4, с. 251 - 252]. Прием контраста акцентирует противоречивость самой жизни, внезапность ее перемен. Цыганка дает два указания: Лехе - «не лезь в пекло очертя голову», Мане - «беда, если забудешь себя» [4, с. 251]. Герои не выполнили и тот и другой наказ, что привело к физической гибели Алексея и духовной смерти матери Маси.

Второй раз Маня сталкивается со странного вида стариком и старухой, уже будучи женой Вя-чика, возвращаясь с клубного ланча: «Он-то все видит!» - произносят они, намекая на Бога, и называют Маню продажной, добавляя: «Ужо тебе.» [4, с. 343]. Сцена не выходит из головы героини, с помощью подруги она выясняет, что фраза эта встречается у Пушкина в «Капитанской

дочке» («Ужо тебе будет») и у Блока в поэме «Двенадцать» («Утек, подлец! Ужо, постой, Расправлюсь завтра я с тобой»). Встреча происходит незадолго до ночи, когда отчим насилует девочку, и служит предупреждением Мане.

В третий раз странную женщину встречает уже Мася. После страшного события нищая старуха появляется перед героиней. Какая-то таинственность чувствуется в ее внешнем виде: «Лицо старушечье из-под больших полей лилового капора сильно не выдавалось, таилось как-то в тени.» [4, с. 367]. Девочка прозвала старуху Издевкой. Причем женщина не пророчит, а уже констатирует факты: «Откупились вот этой соломой (едой, привезенной охраной Вячика. - И. К ), и все? Кинули? То ли еще повидаешь, высочество! Ведь бабьему полу чем дальше, тем жутче!... А ведь и я была красоткой.» [4, с. 368]. Лишь одна фраза предупреждения: «То ли еще повидаешь.». Предупреждать больше не о чем. Самые близкие не уберегли ребенка, они не смогут и защитить его, когда узнают обо всем.

Вторая и третья сцены соответствуют литературной традиции изображения юродивых. Основные черты этого образа - нравственная и физическая аскеза, дар предвидения и особый кодифицированный язык. Блаженные воспринимались как пророки, глашатаи истины, олицетворение совести. А. Лиханов вводит в свой роман этот образ, чтобы подчеркнуть, что в ситуации, когда все молчат, а деньги могут решить все, искупить любое преступление, только блаженные способны выразить свое мнение безнаказанно. Молчание -удел Мани, Мапы, всей страны: «. Она [Мася. -И. К. ] в тупике. Как и мама, впрочем. И бабушка. И даже вся их большая страна» [4, с. 414].

Помимо тесной связи со сказочной символикой тройка является символом духовности и веры (Святая Троица). Христианские мотивы нередки в произведениях А. Лиханова 1990 - 2000 гг. (романы «Никто», «Сломанная кукла»). Три раза на страницах произведения возникает знаковый образ храма. Несмотря на христианскую семантику имени всех трех героинь, церковь посещает в основном одна лишь Мася, первый раз по предложению Алексея Благого (одноклассника девочки), который напоминает ей отца, тоже Алексея. Совпадение их имен символично.

Расположение храма в романе указано очень точно: «И они пошли к пересечению Бульварного

кольца с Никитской» [4, с. 340]. Это место имеет свою предысторию: здесь венчались А. С. Пушкин и Н.Н. Гончарова. Первое посещение запомнилось Масе в основном фигурой Алексея Благого. Она отмечает «согласие и взаимное приятие» [4, с. 340], которое возникает между Алексеем и святым ликом на иконе. Описание храма насыщено неопределенными местоимениями, подчеркивающими присутствие неведомых сил, которые со-причастны пока только Алексею: «...Кто-то сверху благодарил, благословлял, осенял своим теплом и светом его золотистые русые волосы», хотя и Масю «точно одобряла и поощряла чья-то незримая, но добрая рука» [4, с. 340, 341]. Из храма герои вышли с рассуждениями о том, что существует любовь Божья, «а среди людей - любовь братская, сестринская, милосердная» [4, с. 341]. После насилия в семье Мася разуверяется в этом.

Второй раз образ храма возникает в сцене после страшной ночи как напоминание о милосердной любви. Он лишь виднеется там, куда Вячик привез падчерицу, обостряя ощущение безнаказанности содеянного им. В третий раз (здесь опять проявляется сказочная традиция выделения третьего элемента из всей системы) Мася приходит туда уже одна после преследования десятиклассниками. Повтор неопределенных местоимений вновь создает ощущение каких-то таинственных сил: «Тяжесть навалилась на нее, будто кто на плечи легонько нажимал, и она на колени встала. Кто-то и дальше помог. ее уже кто-то поднимал, помогал встать.» [4, с. 405 - 406]. Несмотря на конкретный пространственный образ (реально существующая церковь), пространство эпизода носит абстрактный характер. Оно выводит героиню за пределы ситуации «здесь» и «сейчас», напоминая читателю о тех общечеловеческих ценностях, которые забыл Вячик.

Прием троекратного повторения, традиционный для сказок, позволяет А. Лиханову показать, насколько далеко то, что происходит в «Сломанной кукле», от сказочных событий.

В жизни Маси будут три важные ночи, разделенные во времени и изменившие ее мировоззрение. В первую она слышит, как плачет мать, вспоминая погибшего мужа. Девочка чувствует этот плач, несмотря на расстояние («Мать и дочь спали в разных комнатах»), и приходит поддержать Маню. Но, когда беда случается с Масей, Вячик насилует девочку, мать не ощущает опасности, хотя их разделяют все те же несколько комнат уже в новой квартире. Излишняя детализация создает

зримое ощущение пространства: «Роскошная мамина спальня была расположена в противоположной от Масиной комнаты стороне: их отделяли дверь спальни, коридор, дверь в гостиную, пространство гостиной, дверь из нее в совсем маленький коридорчик перед комнатой девочки и еще одна дверь. Звукоизоляция полная. И все же порой Мася слышала сквозь сон смех, разговоры, шум воды в ванной» [4, с. 331]. Повторение слова «дверь» подчеркивает разобщенность двух некогда близких людей. Кроме того, пространственный образ двери выполняет функцию границы между «чужим» (открытым, опасным, хаотичным) и «своим» (ограниченным, защищенным, упорядоченным) пространством. Насыщенность текста этим словом подчеркивает уязвимость «своего» пространства (сцена насилия происходит в комнате девочки).

В третью ночь Мася пытается добраться до дома бабушки, ища поддержку и защиту, но опять сталкивается с жестокостью - теперь уже детей (учеников десятого класса, по определению самой девочки). В романе впервые представлена ситуация, когда героиня оказывается на улице одна (здесь снова происходит выделение третьего элемента из системы). Перед этим Мася разглядывала внешний мир только через окно. Автор дает точное описание ее маршрута и называет реально существующие места Москвы. Тем больше обращает на себя внимание сочетание конкретизации пространства и размышлений героини на вечные темы.

В отличие от детальной характеристики хронотопа, образы людей, которые встречаются Масе, не описываются подробно, это лишь маски, приспособившиеся к особенностям времени и уставшие от него: «Большинство прохожих передвигалось с равнодушными или усталыми масками. Радостными были только блаженно пьяные или подвыпившие. И Масе показалось - трезвые совершают какую-то неправду, а может, лгут. Пьяные просто живут. И выходило, что пьяные честнее» [4, с. 388].

Жильцы дома, у которых просит помощи Мася, спасаясь от преследования, тоже безлики. В романе нет указания на их внешность: «Из-за первой двери послышался женский старческий голос. (Вторая. - И.К.) дверь захлопнулась, не вступив в объяснения. Третья дверь тоже едва приоткрылась, и визгливый бабий голос как бы ответил за всех. В щели мелькнул не глаз, а только отра-

женный свет лампочки на лестничной площадке -маленькая точка, взблеснувшая во тьме» [4, с. 391 - 392]. Прием синекдохи выявляет схожесть этих людей, равнодушие ко всему. Только живущий за четвертой дверью описан подробно, хотя и он не оказывает помощи девочке. Этот мужчина с недвусмысленным интересом разглядывает ребенка.

Единственное место, которое находит Мася для спасения, - это крыша дома. Автор снова акцентирует внимание на двери, через которую проходит девочка, выявляя оппозицию верх-низ: «Внизу, на земле, было сравнительно тихо, лишь редкие и несильные порывы ветра достигали крыши высокого дома.

Зато в поднебесье творилось что-то невероятное и никогда ею не виданное: тучи неслись в несколько этажей, один слой над другим. Но неслись-то в разные стороны.» [4, с. 394]. В этом хаотичном движении, неразберихе и суматохе скрывается истина.

Введение в повествование романа «Сломанная кукла» элементов сказочной поэтики дает читателю представление о нарушенной норме идеального мироустройства.

Пребывание девочки на крыше сопровождается традиционными размышлениями, риторическими вопросами, в которых голос автора сливается с голосом его героини (на грамматическом уровне это проявляется в сочетании местоимений первого и третьего лица). Вся сцена носит кульминационный характер: «Вообще, что происходит вокруг? Что случилось с ней ?.. И зачем вдруг так несправедливо обернулась судьба? За какие такие грехи?.. А вдруг я расплачиваюсь за чужие грехи? Плачу по чужому счету?.. За что, господи? За что?» [4, с. 393]. Девочка так и не найдет ответа на возникшие вопросы. Автор отвечает на них страшной картиной, рисующей обезбоженный мир и людей, потерявших человеческое обличье:

«Теперь перед всеми лежал один путь, где, отталкивая локтями друг друга, движется несметная толпа, где старых и малых сталкивают на обочину, а на мольбы о пощаде смеются в лицо - страшно,

но смеются не чужие, не посторонние, а родные и милые. Они не узнают и не признают своих: своих старых, больных, малых...» [4, с. 414 - 415].

Спецификой приема троекратного повторения (выделением третьего элемента из всей системы) объясняется постепенное нарастание значимости символики в романе.

Таким образом, использование автором приема троекратного повторения соотносится со сказочной и христианской традицией, важной для миропонимания А. Лиханова (имя трех героинь, образ храма и пророчицы, три важные ночи в жизни Ма-си). Писатель соблюдает законы троекратности сказки, где третий элемент противостоит двум другим, отделяется от них. Но эти совпадения в романе «Сломанная кукла» носят лишь формальный характер. Они призваны подчеркнуть отдаление людей от Бога и жестокость современного мира, где добро уже не способно победить зло, как в сказке. Не случайны и два финала произведения, ни один из которых не является оптимистичным.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Айзенберг, О. Семейные обстоятельства. Писатель Альберт Лиханов мечтает покончить с тиражированием сиротства / О. Айзенберг // Челябинский рабочий. - 2002. -№ 68.

2. Стрелкова, И. Свой выбор сделала героиня нового романа Альберта Лиханова / И. Стрелкова // Труд. - 2002. - 28 мая.

3. Общая характеристика реалистической литературы // История отечественной литературы XX века. - СПб., 2000.

4. Лиханов, А.А. Мальчик и девочка: современная дилогия / А.А. Лиханов. - М., 2003.

5. Мелетинский, Е.М. Проблемы структурного описания волшебной сказки / Е.М. Мелетинский и др. // Структура волшебной сказки. - М., 2001. - С. 11 - 121.

6. Пропп, В.Я. Морфология «волшебной» сказки / В.Я. Пропп. - М., 1998.

7. Новик, Е.С. Система персонажей русской волшебной сказки / Е.С. Новик // Структура волшебной сказки. - М., 2001. - С. 122 - 160.

Кузнецова Ирина Николаевна - аспирантка кафедры литературы Гуманитарного института Череповецкого государственного университета.

Тел.: 8-960-291-91-22; e-mail: [email protected]

Kuznetsova, Irina Nikolaevna - Postgraduate student, Department of Literature, Institute of Humanities, Cherepovets State University.

Tel.: 8-960-291-91-22; e-mail: [email protected]

УДК 10.01.10

А.А. Данильчук

ТЕРМИНОЛОГИЯ ЗАПАДНЫХ СРЕДСТВ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ ПРИ ОСВЕЩЕНИИ ПРОБЛЕМЫ МЕЖДУНАРОДНОГО ТЕРРОРИЗМА

A.A. Danilchuk

TERMINOLOGY USED IN WESTERN MASS MEDIA REPORTS COVERING ACTS

OF INTERNATIONAL TERRORISM

В статье анализируются термины, употребляемые зарубежными средствами массовой информации при освещении проблемы международного терроризма, их оценочное значение и влияние выбора терминологии на формирование общественного мнения по отношению к вышеуказанной проблеме.

Международный терроризм, СМИ, аспекты освещения, оценочные характеристики, терминология, формирование общественного мнения.

The paper analyzes the terms used by foreign media in covering problems of international terrorism, their assessment role and importance for the influence on public opinion about the problem.

International terrorism, mass media, aspects of coverage, assessment characteristics, terminology, formation of public opinion.

11 сентября 2001 г. словосочетание «международный терроризм» перестало быть экспертным термином и вошло в нашу жизнь как отличительный признак нового, XXI века.

Проблема международного терроризма вышла на передний план единого медиапространства, создаваемого наиболее авторитетными мировыми СМИ.

Глобальная угроза не обошла стороной и Россию. Теракты в Ставрополе, Москве и Назрани показали, что война не затухает и по сей день. Тем важнее разработка единого подхода, общих норм деятельности журналистов при освещении данной темы. Что невозможно без тщательного анализа сложившихся практик и их социального значения [1].

Важнейшим фактором в этом процессе выступает «прямая речь» журналиста: терминология, которую он использует [2]. Она в конечном счете задает вектор формирования общественного мнения.

Рассмотрим этот процесс путем анализа терминологии публикаций западных СМИ при освещении трагедии в Северной Осетии: захват школы в г. Беслан 1 сентября 2004 г.

По данным издания «Газета» (спецвыпуск от 04.09.2004 г. С. 2), с 1994 г. на территории России

было совершено 56 терактов, 45 из них - с применением взрывных устройств, 11 - с захватом заложников. В результате погибли 880, ранены 2302 человека. В ходе захвата заложников и последующих операций по их освобождению погибли 578, ранены 1703 человека. В Беслане в заложники были взяты 1128 человек, более 700 из них - дети. По официальным данным, число погибших - 331, раненых - 783 человека. По неофициальным данным, которые циркулировали в журналистской Москве, погибло около 600, почти никто из заложников не вышел из школы невредимым.

Во время трагедии моей задачей как корреспондента международного отдела «Газеты» было отслеживание комментариев ведущих западных политиков и изданий. В российских медиа в момент трагедии не было единой позиции. Правительственные каналы и издания пытались скрыть происходящее, значительная часть других изданий ограничивалась скупыми «подтвержденными данными» [7].

Главный редактор «Известий» Р. Шакиров был отправлен в отставку за публикацию экстренного выпуска с откровенными фото с места событий.

Западные масс-медиа, за редким исключением, при освещении событий в Беслане заняли критическую в отношении действий правительства РФ

позицию. После некоторого затухания первых информационных залпов, спустя примерно сутки, с Запада обрушился шквал критической аналитики. Доставалось всем, начиная от президента РФ и заканчивая рядовыми сотрудниками силовых министерств и ведомств. Рассмотрим терминологию и оценочные определения, использовавшиеся западными СMИ, на конкретных примерах.

Редакторы ИА Reuters, сохраняя нейтральный тон, пользовались привычными для них словосочетаниями «чеченские сепаратисты» и «чеченские повстанцы» («Chechen rebels»).

Того же принципа придерживался и крупнейший круглосуточный новостной телеканал CNN, лучший политический еженедельник Польши Wprost.

Американская The Washington Post оперировала понятиями «бойцы» и «боевики» («combatants»), которые столь любимы и некоторыми российскими журналистами.

Словом «милитанты» («militants»), означающим «вооруженные повстанцы», пользовалась британская BBC.

Французские Le Monde и Le Figaro дружно избрали обозначение «люди, захватившие школу» («Beslan raiders», «commandos»).

Американская The New York Times именовала бандитов «вооруженными нападающими» («armed attackers») и «русскими повстанцами» («Russian rebels»).

Категоричными и последовательными в своей позиции оказались журналисты Испании, Израиля и Германии. Испанская El Mundo использовала определение «террористы» («terroristos»). «Убийцами и террористами» («мехаблим» и «роцхим») боевиков называли все израильские СMИ, немцы использовали термины «террористы» (Terroristen) и «захватчики заложников» (Geiselnaehmern).

Очевидно, насколько принципиально для восприятия проблемы аудиторией то, как определяет СMИ главных действующих лиц. «Вооруженный повстанец» не вызывает столь резкого осуждения, как «боевик» или «террорист». Определение «русский повстанец» Washington Post заставляет задуматься о намеренной предвзятости и искажении фактов: организатор атаки 11.G9.2GG1 г. именовался в издании исключительно «terrorist».

После вторжения в Ирак и установления нового режима правления западные СMИ введут в широкое употребление новый термин: «сопротивле-

нец» («insurgent»). В отношении боевиков, захвативших школу в Беслане, оно не прозвучало ни разу.

Теперь рассмотрим на примере нескольких авторитетных источников, каким образом расставлены акценты и оценки при освещении происходившего в Беслане в сентябре 2004 года (газета «ГАЗЕТА» от 04.09.2004 г.; пер. с нем., итал. и англ. яз. - А. Данильчук; с ивр. - В. Гинодман; с исп. - А. Ветвинский; с франц. - А. Иваницкий).

The Daily Telegraph (Великобритания) от 02.09.2004 г.: «Каждый раз, когда чеченские террористы наносят новый удар по России, звучит один и тот же вопрос: если меры безопасности, как предполагается, предпринимаются почти чрезвычайные, то как террористы добираются до своих мишеней? Во время одного из самых печально известных террористических инцидентов в 1995 г. Шамиль Басаев, чеченский полевой командир, провел конвой из вооруженных боевиков по югу России, миновав более 24 КПП. Группа из почти 20 террористов, вооруженная автоматами и взрывчаткой, захватившая в заложники сотни детей, прибыла в грузовике, проехав через один из самых мощно охраняемых регионов России, потому что на практике КПП - это возможность для коррумпированных милиционеров вымогать деньги».

La Stampa (Италия) от 03.09.2004 г.: «11 дней назад президент Владимир Путин совершил блиц-визит из Сочи в Чечню, в родное село убитого президента Чечни Ахмата Кадырова. Путин отправился на могилу, чтобы почтить его память. Накануне вечером боевики совершили нападение на столицу Грозный. В результате, по крайней мере, 30 человек были убиты. Путин не поменял своих планов. Он пожелал всего наилучшего назначенному преемнику Кадырова, Алу Алханову, и уехал. Семь дней спустя Алу Алханов был избран президентом в результате практически плебисцитного голосования, которое, естественно, вызывает подозрения и в любом случае проходило в условиях военной оккупации. Но и террористы не поменяли своих планов. Сначала чеченка-камикадзе взрывает себя у станции метро в Москве, и вот теперь - страшное нападение на школу в г. Беслан. Конечно, насилие террористов нельзя оправдывать, оно ужасно, впрочем, так же ужасно, как и его подавление Кремлем. Что может прекратить бесконечную демонстрацию силы? Почему

Путин до сих пор не искал компромисса с мятежной республикой, предпочитая платить страшную для всей России цену?»

The Times (Великобритания) от 02.09.2004 г.: «Президент Путин проигрывает свою битву с чеченским терроризмом. Путин, который отправил войска в Чечню еще в 1999 г., настаивает, что война выиграна. Но после недели, за которую боевики или их сторонники взорвали два самолета, убили 10 человек около московского метро и взяли в заложники сотни детей в Северной Осетии, слова Кремля все более воспринимаются как пустые заявления. Кремль не только не смог прекратить боевые действия в Чечне, где солдат и военных уничтожают практически ежедневно, но насилие распространилось в соседние регионы и докатилось до самого сердца Москвы. Нарушения прав человека россиянами и промосковскими чеченскими силами разжигают антироссийские настроения и облегчают вербовку новых боевиков. В частности, группа из 2 тысяч человек под командованием 28-летнего Рамзана Кадырова обвиняется в незаконном задержании, пытках и убийствах десятков людей. Об этом почти не сообщают на российском телевидении, которое Путин снова поставил под государственный контроль».

Le Figaro (Франция) от 03.09.2004 г.: «Два года назад драма с захватом заложников в театре на Дубровке стала поворотным событием. Обозначив свое присутствие в сердце российской столицы, экстремистское крыло чеченской оппозиции прямо и зримо бросило вызов власти, олицетворяемой Владимиром Путиным. Однако это трагическое и ужасное событие все же осталось ограниченным во времени и пространстве: других террористических акций за ним не последовало. Сегодня этот рубеж пройден. Впервые Россия сталкивается не с отдельной террористической акцией, но с серией скоординированных действий. Российские спецслужбы демонстрируют слабую эффективность. Связанная политическим календарем Кремля и подчиненная его воле, ФСБ признала, что взрыв двух авиалайнеров 24 августа был террористическим актом. Россияне видели по телевизору своего президента сидящим на совещании с руководителями силовых ведомств, но самого его они не услышали. Публично выступил только министр обороны Сергей Иванов, который заявил, что Россия ведет «войну, где противник не виден и нет линии фронта», и предупредил: «Это, к сожалению, не первый и, боюсь, не последний теракт». Это горь-

кое признание прозвучало через пять лет после избрания президентом Владимира Путина, объявившего тогда о намерении «мочить террористов в сортирах».

Sueddeutsche Zeitung (Германия) от

03.09.2004 г.: «Первый час первого дня в новом учебном году в России - это всегда праздник для каждой школы. Он начинается тем, что старшеклассник высоко поднимает маленькую девочку и она звонит в праздничный колокол, извещающий о начале первого часа занятий. Но в среду в школе № 1 маленького города Беслан дети так и не услышали этого радостного звона... Если драма в школе № 1 закончится так же, как ситуация в московском мюзикле 2 года назад, то российский президент может оказаться в бедственном положении. Если же он пойдет на уступки террористам, уже завтра будет захвачена новая школа».

Toronto Star (Канада) от 03.09.2004 г.: «В противоречие давней политике российских властей, заключающейся в том, что конфликт в Чечне рассматривается как дело сугубо внутреннее, вчера посол России в ООН призвал Совбез собраться на экстренное заседание. Россия намерена интернационализировать конфликт и отстаивает утверждение Путина о том, что радикальные исламисты угрожают России через международную сеть, которая одновременно враждебна и Западу».

ABC (Испания) от 02.09.2004 г.: «Борьба чеченцев вызывала симпатии Запада на протяжении десятилетий. Их готовность бороться с могущественной Российской армией самым примитивным оружием, их способность на самопожертвование ради сохранения своей самобытности в ответ на давление со стороны уже посткоммунистических правителей нашли отклик к сердцах тех, кто вырос в обстановке уважения к независимости. Однако сейчас реакция Запада изменилась. Полагать, что решение вопроса можно найти путем переговоров с террористами, означает убеждать их в том, что они стоят на верном пути».

На этом фоне откровением выглядели материалы германских журналов Der Spiegel и FOCUS Magazin. Последний посвятил событиям в Беслане спецвыпуск. Der Spiegel - отдельный номер и книгу, изданную корреспондентами издания.

Еженедельный информационно-развлекательный журнал FOCUS Magazin сделал ставку на ре-портажный и очерковый жанры [3]. Его главная задача - передать атмосферу, царившую в эпицен-

тре событий. Непосредственно ходу событий посвящены 2 материала: «Внученька, вернись» и «Война с детьми». Оба наполнены душераздирающими подробностями [8].

Российский спецкорреспондент издания Борис Райтшустер не избегает понятных германскому читателю сравнений: «...Девятилетняя Элина, которая на фотографии в семейном альбоме сияет, как Джулия Робертс, с тех пор ни разу не улыбнулась». Материалы Райтшустера - эмоциональная коммуникация - от человека к человеку. Умозрительное количество жертв, вольное обращение с именами и фамилиями героев, недостаток конкретных данных - все это могло бы стать тем крестом, который обычно ставят на материале газетного корреспондента с примерной рецензией: «Убить и написать заново». Но у Райтшустера иные задачи: протянуть образный мостик. Исторический: от Сталина к Путину. От Беслана к Москве. От Беслана к Назрани. От Назрани к Грозному. От Грозного - в горные ущелья, в которых, возможно, и по сей день прячутся те самые загадочные 11 боевиков, сумевшие уйти сквозь три кольца оцепления вокруг школы № 1.

Райтшустер лишь констатирует факты и возможные последствия. Читатель FOCUS Magazin хочет прежде всего понять, что вообще происходит на Северном Кавказе. Журнал отвечает на этот вопрос - дистанцированно, поверхностно, но куда честнее, нежели американские или британские аналитики.

Если развлекательный FOCUS Magazin может себе позволить яркий, эмоциональный репортаж, «качественный» Der Spiegel посвящает Беслану специальный номер. В нем восстанавливалась хронология событий, рассказывалось, каким образом ситуация из сложной обернулась катастрофической. Вскоре журнал издал собственную книгу: «01.09. Бесланское досье» [4].

Первое, что в ней обращает на себя внимание, это аккуратная работа с фактами и данными. Хронология пошагово восстанавливает события еще до 1 сентября, когда банда только направлялась к месту проведения теракта. Команда корреспондентов беспристрастно воспроизводит все, что, по их версии, происходило в эти дни в Северной Осетии. Журналисты восстановили биографию каждого из опознанных боевиков и рассказали, например, о том, что некоторые из них имели судимости, но так и не отбывали наказание в тюрьме.

«01.09. Бесланское досье» восстанавливает события до мельчайших подробностей. Шесть корреспондентов взяли более сотни интервью, чтобы затем из воспоминаний очевидцев и непосредственных участников событий сложить сюжет трагедии.

Авторы не анализируют причин происшедшего. Их волнует вопрос «Как все произошло?». «Бесланское досье» рассказывает, как террористам удалось миновать КПП и блокпосты, кто и что на самом деле контролирует подступы к Северной Осетии... При всем критичном отношении к политике Кремля корреспонденты Der Spiegel не скрывают своего неприятия действий организаторов нападения.

Выдержка из «Бесланского досье»: «В свои 84 года Заурбек Гутиев вдруг понимает, что ужасы войны - еще не самое страшное. Слепой садизм этого террора превосходит все, что довелось ему пережить в те 160 дней и 160 ночей Сталинграда. У этих мучителей ничего человеческого нет. Их зверство не знает пределов» [4, с. 92].

Тексты корреспондентов, структурированные в строгой хронологической последовательности, описывают все стороны теракта. Один план -внутри школы глазами очевидцев. Другой - глазами их родственников. Особняком - данные о чиновниках и руководителях силовых ведомств: репортерам удается установить, где находились ответственные лица в момент захвата, то, чем они занимались. Подробно описана работа оперативного штаба.

Der Spiegel добивается эффекта «полноценного освещения». Разумеется, материалы издания не лишены определенной дистанции от происходившего. Но с точки зрения документализма - это лучшее из всего опубликованного на сегодняшний день о бесланской трагедии.

Книга «01.09. Бесланское досье» заканчивается выводом: «По тому, каким будет отношение к жертвам злодеяния и как обойдутся с теми, на ком вина за гибель 331 заложника - сгоревших грудных детей, убитых школьников и расстрелянных отцов, - можно будет судить, куда движется Россия» [4, с. 134]. Немногим ранее в книге говорится о том, что боевиков, захвативших школу, было по меньшей мере 40. Это значит, что как минимум 9 из них удалось бежать: «Может быть, ярость <.. .> окажется на сей раз столь мощной, чтобы стать

угрозой путинскому режиму?» [4, с. 134].

Если Der Spiegel ставил перед собой цель показать несостоятельность кремлевской политики на Северном Кавказе, то ему это удалось. При этом авторы остались верны себе и поминутно, с потрясающей педантичностью, вникая в детали и подробности, соблюдая точность и аккуратность, расписали всю картину и диспозицию сил в Беслане на каждый день теракта. Что же касается идеологической составляющей, то она считается неотъемлемой чертой каждого текста Der Spiegel, и без нее издание не было бы в настоящее время тем, чем оно является - самым уважаемым и авторитетным журналом в Германии.

FOCUS Magazin отталкивался от читательских ожиданий. Автор не брезгует слезоточивыми подробностями и нюансами, которые по силе воздействия ничуть не уступают цифрам и фактам, приводимым Der Spiegel. Он допускает вольности в обращении с фактами, но все необходимые элементы репортажа выдержаны в нужном ключе. У читателя FOCUS Magazin может не быть «академического» происходящего - сколько людей находилось у здания, кто из них чем занимался, кто из руководителей оперативного штаба требовал штурма, а кто пытался наладить переговоры с боевиками и пр. Но атмосферу трагедии материалы FOCUS Magazin передают сполна.

Проведенный анализ позволяет говорить о силе так называемых «двойных стандартов». Они проявляются в оценках журналистов и предлагаются аудитории в качестве отправной точки для рассуждения [5]. Этим обусловлены и два основных недостатка анализируемых материалов.

Первый: дистанцированность от проблемы Северного Кавказа. Для зарубежных репортеров кавказский сепаратизм, история, культура, обычаи и нравы - это что-то бесконечно далекое [6].

Второй: восприятие происходящего как провала политики правительства России на Северном Кавказе. Эта заданная позиция вольно или не-

вольно накладывает отчетливый отпечаток на освещение происходящего и образы виновников трагедии.

За время, прошедшее после Беслана, российская журналистика не сумела превзойти западную по степени оперативности, аккуратности и скрупулезности работы с фактам. Но у западных коллег она успешно позаимствовала оценочную составляющую. «Террорист» или «повстанец», «ужасный теракт» или «провал правительства» и т.п: выбор термина и оценочное определение обусловливаются политическими взаимоотношениями со страной, о которой ведется речь, существующим в ней политическим строем.

Масштабы проблемы и ее суть отходят на второй план, становясь всего лишь информационным поводом. Несмотря на постоянно звучащий рефрен: «терроризм не имеет национальности». Вместо сплочения перед лицом глобальной угрозы происходит дезинтеграция общества, и вместо диалога культур в поисках решения проблемы мир все дальше отдаляется от него.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Прохоров, Е.П. Введение в теорию журналистики / Е.П. Прохоров. - М., 1998.

2. Фихтелиус, Э. Десять заповедей журналистики / Э. Фихтелиус. - Faelths Tryckeri, Вэрнамо, Швеция, 1999.

3. Вороненкова, Г.Ф. Путь длиною в пять столетий: от рукописного листка до информационного общества / Г.Ф. Вороненкова. - М., 1999.

4. Бузе, У., Фихтнер, У., Кайзер, М. 01.09. Бесланское досье / У. Бузе, У. Фихтнер, М. Кайзер и др. - М., 2005.

5. Харофф-Тавель, М. Нейтральность и беспристрастность / М. Харофф-Тавель. - М., 1989.

6. Моду, Ален. Международное гуманитарное право и деятельность журналистов / Ален Моду. - М., 1994.

7. Райтшустер, Б. Истинное число жертв в Беслане замалчивается / Б. Райтшустер // Focus Magazin. - 2004. -21 сент.

8. Райтшустер, Б. Внученька, вернись / Б. Райтшустер // Focus Magazin. - 2004. - 6 сент.

Данильчук Александр Александрович - аспирант Института повышения квалификации работников телевидения и радиовещания.

Тел.: 8-926-321-53-76; 8 (499) 271-50-69; 8 (499) 271-08-87; e-mail: [email protected]; dashwork@ yandex.ru

Danilchuk, Alexander Alexandrovich - Postgraduate student, Institute of Uprading Skills for TV and Radio Personnel.

Tel.: 8-926-321-53-76; 8 (499) 271-50-69; 8 (499) 271-08-87; e-mail: [email protected]; dashwork@ yandex.ru

УДК 7.77

А.В. Аверкова

ТЕМА СПОРТА В ИСКУССТВЕ ДОЭКРАННОГО ПЕРИОДА

А. V. Averkova

SPORTS THEMES IN THE ARTS OF THE PRE-CINEMA PERIOD

В статье рассмотрены исторические закономерности возникновения темы спорта в различных видах искусства; предпринята попытка анализа зависимости развития спортивной тематики в искусстве от изменения политического строя; определено влияние спортивной тематики на развитие театрального искусства; проанализирована спортивная тематика в фотографии как первой попытки экранной репортажности.

Спортивное зрелище, калокагатия, движение и пластика, идеологическая функция искусства, живопись и скульптура, театр, фотография, техническая репродукция.

The paper historical laws of appearing sports themes in different kinds of art; an attempt is made to answer the question how the development of the sports theme in art depends on the change of political systems; the influence of the sports themes on the development of dramatic art is determined; the use of sports themes in photography is analyzed as the first attempt of cinema screen reporting.

Sport show, kalos kagathos, plastiques, ideological function of art, painting and sculpture, theatre, photography, technical reproduction.

Спортивное зрелище на экране существует с момента рождения кино. Технические возможности первых кинематографических полотен были далеки от сегодняшних трансляционных возможностей, но тем не менее желание зафиксировать очередной рекорд, миг победы или запечатлеть идеальные формы тела атлета будоражило умы многих режиссеров. Перенос на экран спортивной тематики был обусловлен не появлением кинематографа, а продолжением проб визуальной фиксации спортивного действа различными видами искусств доэкранного периода.

Попытки античных художников запечатлеть момент демонстрации физической мощи и грации атлета тесно связаны не только с развитием культуры, но и с развитием самой государственности.

Так, физическое формирование крепкого тела и сильной воли занимало исключительное место в Древней Греции. Оно выполняло и задачи демонстрации военной мощи государства. Поэтому очевиден государственный интерес к процессу создания воина-защитника, связь государственной идеологии и того, что мы сегодня называем спортом. Эта связь не могла не проявиться и в произведениях искусства.

Физическая красота тела в античности тесно

связывалась с духовной красотой и доблестью. Она входила в понятие калокагатии, которое зародилось еще в архаике: «Калокагатия - этико-эстетический идеал древнегреческой культуры, предполагающий гармонию телесного и душевного совершенства» [7, с. 462].

В философии Платона калокагатия - идеал гармонического сочетания физических и духовных способностей человека, естественно дополняемых его богатством и благородством души. Человек, принадлежащий калокагатии, в истинном призвании своем должен был всецело стремиться к осуществлению коллективных чаяний полиса.

Позже в преображенном виде калокагатия продолжала составлять одну из основ этико-эстети-ческого идеала совершенного человека-гражданина эпохи классики. Искусствовед Ю.Д. Колпин-ский подчеркивает: «Поскольку физические упражнения на различных состязаниях и празднествах составляли существенную основу жизни эллина, они получали свое завершение в Олимпийских играх» [4, с. 6].

Игры являлись частью культа Зевса. На время Олимпийских игр устанавливалось перемирие между враждовавшими полисами. С восьмого века до нашей эры летосчисление начали вести по

Олимпиадам (например, третий год одиннадцатой Олимпиады). Победители в особых случаях удостаивались в родном городе почетных мемориальных статуй. Вообще лишь в статуях победителей на Олимпийских играх, широко распространенных в У1-У веках до нашей эры, допускалось изображение не божества, а реального человека. По существу, портретные статуи атлетов являются первыми монументальными произведениями, посвященными реальным людям.

Классический пример - статуя «Дискобол» аттического мастера литья из бронзы. Много веков люди воспринимают эту статую как символ красоты и гармонии: «Его застывшее движение в наклоне высокого для того времени тела человека (сто восемьдесят сантиметров) оставляет загадку потомкам» [1, с. 22].

Первые изображения спортсменов, дошедшие до наших дней, хранят и древнегреческие амфоры. По этим рисункам ученые восстанавливали правила соревнований, проводившихся в то время. Например, на одном из рисунков на вазе VI века до н. э. мы видим соревнования прыгунов в длину с гантелями в руках.

Сложность воплощения темы спорта в изобразительных и пластических искусствах связана прежде всего с передачей движения. Передача движения в статике картины или скульптуры -сложнейшая задача. По словам А.Г. Раппапорта, «оживление картины - это торжество инфантилизма, который, как лягушка, видит только движущееся. А вот скрытое в статике движение уже не различает» [8, с. 46].

Эту проблему по-разному пытались решать художники разных эпох. Достаточно привести перечень наиболее известных гравюр и полотен: «Фехтование» Альбрехта Дюрера (1512 г.); гравюра Лукаса Кранаха «Турнир с копьями» (1509 г.); «Футбол» Джакомо Франко (1610 г.); «Девушка с мячом для игры в волан» Жана Батиста Шардена (1741 г.); «Всадница» Карла Брюллова (1832 г.); «Перед трибунами» Эдгара Дега (1879 г.) и т.д.

Прошлое столетие предприняло новые попытки искусства привлечь человечество к культуре физического совершенства. Скульптуры физкультурников устанавливаются в самых посещаемых местах отдыха не только в СССР. И переклички с античностью здесь вполне закономерны. По мнению А.А. Грицанова, «в коммунистической идеологии идеал всесторонней (разносторонне) разви-

той личности - строителя коммунизма - редуцирует идеал калокагатии применительно к индивиду, лишенному национального и социально-стратификационного своеобразия»[6, с. 463].

В огромном перечне скульптур и полотен советского периода изобилуют однозначные названия, такие же скучные, как и сами произведения: скульптуры «Копьеметатель», «Штангист», «Дискобол» М. Манизера, «Дискоболка» Е. Янсон-Манизер, «Девушка с веслом» И. Шадра, «Лыжники», «Бег», «Эстафета» А. Дайнеки.

Не умаляя их художественных достоинств, очевидно, что эти образы не представляют некую определенную социальную страту. Их безликость -в полном отсутствии таких социальных признаков, как имущественный, профессиональный, образовательный.

Идеология накладывала свой четкий отпечаток на художественное произведение, отражающее тему спорта. Например, скульптор Иван Дмитриевич Шадр отражал в своем творчестве пафос социальных преобразований через революционную романтику и мужественную силу обобщенных образов. Усердие в данном направлении работы вызвало критические замечания от

A.В. Луначарского. Говоря о смелости и безошибочности в познании анатомии, а также в правильной передаче настроения, А.В. Луначарский отмечал некую салонность тщательной отделки. Правда, оговаривался: «Я вполне допускаю, что четкость формы, ее правдивость и вместе с тем сдержанная эффектность статуи произведут на нашего зрителя очень благоприятное впечатление» [3, с. 106].

В советской живописи 1930 - 1940-х годов работы на тему спорта выделялись попыткой демонстрации динамики, пластики и даже проявления искренних чувств: «Девушка с ядром» А. Самох-валова, «Молодежь - на стадионы» Л. Голованова, «Лежащая с мячом» А. Дайнеки и другие. Картины и скульптуры спортивной тематики - нестандартный образ для фиксации желаемого момента.

Исследуя эволюцию спортивного зрелища в визуальных искусствах, нельзя обойти историю театра. Как и изобразительное искусство, театр пробовал проецировать на себя спортивные зрелища. Ошеломляющее движение фигур становится центральным театральным приемом. Не случайно

B.Э. Мейерхольд придавал особое значение «биомеханике». Он отводил движению наиважнейшее

значение в театрально-постановочной деятельности. Даже называл специальную физическую подготовку артиста не репетицией, а тренировкой: «Да сначала нужно расправить мускулы, правильно построить свой скелет, научиться ритмически двигаться, верно задирать голову в ракурсе. Когда приходит слово, оно должно быть на третьей ступени: сначала движение, потом мысль, потом слово. Сначала должен происходить тренаж по акробатической или биомеханической системе, чтобы человек. расправил свои мускулы, научился хорошо дышать, хорошо кричать» [6, с. 238].

Следует оговориться, что здесь речь идет не об отдельных «спортивных» мизансценах (фехтование, различные виды единоборств, стрельба и т.п.), а о целостных постановках. На подмостках Большого театра в 1929 году был представлен балет «Футбол» - дебют Игоря Моисеева на музыку Виктора Оранского. А небывалый успех московского «Динамо» на английском поле 1945 года привел к созданию оперетты «Одиннадцать неизвестных» на музыку Никиты Богословского (либретто В. Духовичного, М. Слободского, Б. Ласки-на). На премьере, в Московском театре оперетты в 1946 году присутствовали в полном составе герои английских матчей.

В 1950 году появился кукольный спектакль Сергея Образцова «2:0 в нашу пользу» по пьесе В. Полякова. Многие театральные режиссеры (Р. Симонов, Ю. Завадский, Н. Охлопков, В. Плу-чек) имели опыт постановок спортивных мизансцен, они регулярно участвовали в постановках физкультурных парадов на Красной площади и столичном стадионе «Динамо».

Сегодня происходит как бы обратный процесс: многие спортивные виды стали образовывать свои самостоятельные театры. Например, театры на льду, театры художественной гимнастики и синхронного плавания, театры спортивного танца, театры конных выездок и конкуров. Такие театры в своей основе предполагают пластическое начало. Еще сто лет назад английский художник и теоретик театра Гордон Крэг писал: «Великие движения еще не могут быть схвачены, даже на протяжении тысячелетий, но когда это придет, то наступит великая благодать, потому что мы будем уравновешивать все точнее, чем делали до сих пор» [5].

В 2009 году впервые в России Санкт-Петер-

бургской труппой балета на льду были осуществлены постановки «Лебединого озера» и «Щелкунчика».

Отдельного исследования требует история еще одного предшественника экранного изображения спорта - фотографии. В передаче движения она выступила как непосредственный предшественник кино и телевидения. Ее технические возможности дали первые, пусть и без сохранения времени, но все же динамичные спортивные репортажи. Фотографу удавалось сделать серию снимков, запечатлевших моменты старта, финиша и промежуточных этапов забега. Коллаж таких снимков вывешивался на специальных вернисажах и имел необычайный успех у публики. Исследователь фотографического искусства Вальтер Беньямин в работе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости» пишет: «Природа, обращенная к камере, - это не та природа, что обращена к глазу; различие прежде всего в том, что место пространства, освоенного человеческим сознанием, занимает пространство, освоенное бессознательным» [2, с. 71].

На рубеже XIX и XX веков средства технической репродукции достигли уровня, находясь на котором они не только начали превращать в свой объект всю совокупность имеющихся произведений искусства и серьезнейшим образом изменять их воздействие на публику, но и заняли самостоятельное место среди видов художественной деятельности.

Техническое развитие экранных искусств никогда не оставалось вдали от спортивного зрелища. Во многом благодаря стремлениям художника найти достойные формы и методы переноса спортивного массового зрелища на экран эстетически совершенствовался кинематограф, а впоследствии и телевидение, их технические возможности. А сама тема спорта стала успешно эксплуатироваться не только кинематографом. Телевидение, взяв на вооружение спортивное зрелище, создало не только глобальный сегмент полипрограммирования, но и специализированные спортивные каналы.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Базунов, Б.А. Боги стадионов Эллады / Б.А. Базунов. - М.: Терра Спорт, 2002. - С. 256.

2. Беньямин, В. Краткая история фотографии / В. Бень-

ямин // Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости: избранные эссе. - М.: Медиум, 1996.

3. Воронова, О.А. Шадр / О.А. Воронова. - М.: Молодая гвардия, 1969. - 192 с.

4. Колпинский, Ю.Д. Великое наследие античной Эллады и его значение для современности / Ю.Д. Колпинский. - 2-е изд., испр. и доп. - М.: Изобразительное искусство, 1988. - 160 с.

5. Крэг, Г. Искусство театра / Г. Крэг. - СПб.: Живое слово, 1914.

6. Мейерхольд, В.Э. Статьи, письма, речи / В.Э. Мейерхольд. - М.: Искусство, 1968. - Ч. 2.

7. Новейший философский словарь. - 2-е изд., пер. и доп. - Минск: Интерпрессервис: Книжный дом, 2003. -1280 с.

8. Раппапорт, А.Г. Девяносто девять писем о живописи / А.Г. Раппапорт. - М.: Новое литературное обозрение, 2004. - 344 с.

Аверкова Анжелика Валентиновна - телеканал «Беларусь-ТВ» Белорусской государственной телерадиокомпании (г. Минск).

Тел.: +375-44-778-01-06; e-mail: [email protected]

Averkova, Angelika Valentinovna - Chef Executive Officer, "Belarus-TV", Belarus State TeleRadioCompany, Minsk. Те1.: +375-44-778-01-06; e-mail: [email protected]

УДК 81.42

А.И. Белоусова

ФРЕЙМОВАЯ МОДЕЛЬ КАК СПОСОБ СТРУКТУРИРОВАНИЯ ОНОМАСТИЧЕСКОГО КОНЦЕПТА «РОССИЯ»

A.I. Belousova

FRAME MODEL AS A METHOD OF STRUCTURING THE ONOMASTIC

CONCEPT OF RUSSIA

Статья посвящена анализу функционирования ономастического концепта «РОССИЯ» в заголовочных комплексах газет-но-публицистического дискурса. Материалом для исследования явились заголовочные комплексы газет «Аргументы и факты», «Независимая газета», «Новая газета». Указанный концепт представлен с помощью фреймовой модели, которая базируется на двух основных фреймах - «Страна», «Государство».

Концепт, фрейм, фреймовая модель, заголовочный комплекс, имя собственное.

The paper deals with the analysis of the onomastic concept of RUSSIA functioning in the headline complexes of the "Argumenty i Fakty", "Nezavisimaya Gazeta" and "Novaya Gazeta" newspapers. The concept is represented through a frame model, which is based on two base frames: STRANA (country) and GOSUDARSTVO (state).

incept, frame, frame model, headline complex, proper name.

Имя собственное как репрезентативная единица ономастического концепта, структурированного на базе ментального фрейма (или - фреймов), вынесенное в сильную позицию заглавия и функционирующее в одном из самых массовых типов дискурса - газетно-публицистическом, содержит комплекс многослойной концептуальной информации.

Обращение к ономастике с когнитивных позиций совпадает с общей логикой современных когнитивных исследований в лингвистике, которые ориентированы на исследование модели организации и обработки концептуального содержания в языке. Процессы концептуализации дискурсивной деятельности рассматриваются в лингвистике чаще всего с позиции теории фреймов. Подход к

концепту как одному из основных понятий когнитивной лингвистики с помощью анализа структурирующего его фрейма представляет собой актуальное и перспективное направление исследования, поскольку соотношение ментальных и языковых моделей позволяет понять глубинную семантику конкретных языковых употреблений в дискурсивном контексте. Сказанное позволяет считать, что выбранная тема статьи является актуальной.

Объект данной работы - ономастический концепт «РОССИЯ», предмет - языковые способы репрезентации данного концепта в аспекте фреймового анализа. Цель работы - конструирование фреймовой модели как инструмента для репрезентации концепта-онима «РОССИЯ». Само понятие «ономастический концепт» было введено в 2003 году исследователем И.Э. Ратниковой в монографической работе «Имя собственное: от культурной семантики к языковой» [5]. В нашей статье термины «ономастический концепт» и «концепт-оним» используются как синонимы.

Аспект, в рамках которого проводится исследование, обозначен нами как когнитивно-дискур-сивно-культурологический.

В настоящей работе под концептом понимается «синтезирующее лингвоментальное образование, методологически пришедшее на смену представлению (образу), понятию и значению и включившее их в себя в «снятом», редуцированном виде» [2, с. 77].

Отметим, что концепты, выступая как некие «кванты» знания, характеризуются определенными способами языкового выражения этих «квантов». Однако часть получаемой из внешнего мира информации представляется в психике принципиально иным образом: ментальными репрезентациями в виде образов, картинок, схем и фреймов. Для рассмотрения смысла исследуемого концепта мы в качестве структуры, репрезентирующей концепт, применяем фрейм. В понимании автора данного термина известного американского специалиста в области искусственного интеллекта М. Минского, фрейм - это «структура знания для представления стереотипной ситуации» [4, с. 72].

При анализе концепта посредством фреймовой семантики концепт выступает как некий конструкт. Вследствие того, что фрейм представляет собой единицу репрезентации знания, мы полагаем, что можно рассмотреть его в одной из моделей

для представления концептуального опыта -фреймовой модели.

Типология фреймовых моделей, разработанная нами, обозначается с помощью следующих символов: ФМ-1, ФМ-2, ФМ-3.

Фреймовая модель - 1 (ФМ-1 далее) есть одна из моделей представления знаний, модель памяти человека, обозначенная нами как когнитивный конструкт. Она основывается на теории фреймов М. Минского [4, с. 250 - 338]. ФМ-1 типична, универсальна. Главным ее объектом является фрейм. Фрейм отражает совокупность стандартных знаний и может быть рассмотрен как общеязыковой фрейм, содержащий энциклопедическую информацию и целостный образ в определенной картине мира, и как индивидуальный, получающий динамическое, дискурсивное наполнение и характеризующийся индивидуальными субфреймами. В связи с тем, что фрейм может быть организован вокруг определенного концепта, мы считаем, что ФМ-1 (когнитивный конструкт) может быть рассмотрена как некая структура для представления знаний, которая при ее заполнении соответствующими значениями превращается в описание конкретного объекта, события или ситуации. Таким образом, мы выходим на второй тип фреймовой модели - ФМ-2.

ФМ-2 определяется нами как статический лин-гвокогнитивный конструкт, представляющий лин-гвокогнитивную репрезентацию концепта. Это одна из главных моделей, характеризующаяся совокупностью фреймов, которые структурируют концепт. Следовательно, главным объектом данной модели является концепт с фреймовой структурой. В нашем исследовании таким концептом выступает ономастический концепт «РОССИЯ» с топонимом в ядре и базовыми фреймами: «Страна/Территория», «Государство/Власть». Языковая объективация ономастического концепта, представляя в ядре топоним как носитель обширной фоновой информации, позволяет при конкретном употреблении выходить на дискурсивизацию данного концепта. Таким образом, мы переходим к третьей фреймовой модели - ФМ-3.

ФМ-3 рассматривается нами как динамический лингвокогнитивный конструкт, определяемый совокупностью фреймов, структурирующих ономастический концепт с топонимом «Россия» в ядре, который получает определение дискурсивного имени.

ФМ-3 структурирует функциональный аспект реализации двух предыдущих фреймовых моделей. Учитывая лексические и концептуальные признаки ономастического концепта «РОССИЯ», мы выходим на его функциональное употребление в конкретном типе дискурса, в конкретной текстовой позиции. Дискурсивизация концепта-онима «РОССИЯ», как показывает языковой анализ, будет предполагать рассмотрение пресуппозиций, обусловленных помимо ядерных характеристик концепта его лингвокультурологической составляющей. Разворачивание базовых фреймов ономастического концепта «РОССИЯ» и определит программу употребления онима в газетно-публицис-тическом дискурсе.

Выделенные нами фреймовые модели выступают в качестве определенного алгоритма для анализа заголовочных комплексов указанных газет.

В процессе дискурсивизации концепт-оним «РОССИЯ» приобретает свои специфические признаки.

Оним «Россия» представляет собой лингво-социальный артефакт, следовательно, дискурсиви-зация имени обусловлена: 1) пресуппозициями носителей языка, а именно определенным знанием фреймов, которые структурируют концепт и способствуют его пониманию (ономастический концепт «РОССИЯ» представляют фреймы «Страна» и «Государство»); 2) ограничениями со стороны сферы функционирования (тексты СМИ по-разному репрезентируют данный концепт в зависимости от специфики издания); 3) ограничениями со стороны положения внутри газетно-публицис-тического дискурса (заголовочный комплекс).

Рассмотрим общие тенденции, характерные для дискурсивизации ономастического концепта «РОССИЯ» в газетно-публицистическом дискурсе. Материалом для исследования послужили заголовочные комплексы следующих газет: «Аргументы и факты», «Независимая газета», «Новая газета» (за период с 2007-го по 01. 04. 2010 г.). Названные издания представляют собой разные типы газет. Так, «Независимая газета» является воплощением качественной серьезной прессы. Материалы «Новой газеты» имеют так же, как и в «Независимой газете», политический характер, но манера освещения материала несколько иная. Данная газета позиционирует себя как оппозиционное издание либерально-демократической и

правозащитной ориентации. «Аргументы и факты», в отличие от двух названных изданий, имеют статус «общероссийской газеты», сохраняют относительно возможную независимость от внешних факторов, неся в себе признаки как серьезного, так и массового периодического издания. Таким образом, характер дискурсивизации концепта-онима «РОССИЯ» даже внутри газетно-публицистичес-кого дискурса будет различным в зависимости от газеты, в которой функционирует анализируемый концепт.

Кроме того, обнаруживаются различия во включенности концепта «РОССИЯ» в структуру заголовочных комплексов, представленных в разных газетах. Так, в «Независимой газете» концепт-оним «РОССИЯ» реализуется в большинстве случаев в рубриках «Политика» и «Экономика», в силу того, что в этой газете рассматривается специфика властных структур России. Подобную ситуацию наблюдаем и в «Новой газете»: концепт «РОССИЯ» представлен в рубриках «Экономика», «Политика», «Общество». В газете «Аргументы и факты» отмечается повсеместное употребление концепта-онима «РОССИЯ».

Следует сказать и о том, что структура концеп-та-онима «РОССИЯ» в разных газетах приобретает свои специфические признаки. В первую очередь это касается репрезентации концепта и содержания концептуального поля «Россия». Так, концептуальное поле «Россия» в «Независимой газете» представлено существительными Россия, россияне, прилагательным русский, местоименным прилагательным наш со значением «своеобразный, свойственный данному или единому», местоимением с объединительной семантикой мы, редко используются существительные Родина, страна. Например, «США вновь предъявляют претензии России» («Независимая газета». 2007. № 68), «Россия станет суперведомством» («Независимая газета». 2007. № 111), «Россияне отказались от «Жигулей» («Независимая газета». 2007. № 109), «Наши в Венеции: еще не нашествие, но все же» («Независимая газета». 2007. № 112 -113), «С русским акцентом» («Независимая газета». 2007. № 111), «Мы не догматики» («Независимая газета». 2007. № 126). Кроме того, особенностью репрезентации концепта «РОССИЯ» в «Независимой газете» является использование существительного Москва: «Москве необходима новая стратегия в СНГ» («Независимая газета».

2007. № 96), «Москва меняет позицию по Ирану» («Независимая газета». 2008. № 2). Данная особенность связана, на наш взгляд, с тем, что Москва является центром принятия основных государственных решений в сфере экономики и политики страны. В свою очередь, экономика и политика являются теми областями, которые освещаются на страницах «Независимой газеты».

Национально-культурная специфика газетного заголовочного комплекса газеты «Аргументы и факты» заключается в использовании лексики с социокультурным компонентом семантики (русские, россияне, Русь, Родина, Отечество, страна, государство), которая репрезентирует концепт «РОССИЯ» и составляет концептуальное поле «Россия». Особенностью данного наполнения концептуального поля является использование существительных Родина, Отечество (отметим, что данный способ репрезентации минимально представлен на страницах других газет). В данном случае актуальным становится высказывание С.Г. Воркачева, который отмечает, что концепт «гибриден»: содержит денотативную, дейктиче-скую часть, позволяющую соотнести его с хронотопом определенной страны и определенного государства, и оценочно-эмоциональную часть, собственно и составляющую его специфику [3, с. 2]. Иными словами, Родина - это как раз то, что остается от страны, когда из нее «вычитаются» география и политическое устройство: нечто «необъяснимое, что люди и любят больше всего другого» [3, с. 2]. Например, «Родине служить - в собственной квартире жить» («АиФ». 2008. № 15), «Взятка как измена Родине» («АиФ». 2007. № 17).

Концептуальное поле «Россия» в «Новой газете» представлено посредством прямого называния имени концепта «РОССИЯ», прилагательных русский, российские, существительных страна, государство, местоимения с объединительной семантикой мы. Например, «Россия давит на Лукашенко. Лукашенко давит на жалость» («Новая газета». 2007. № 94), «За точность русских ракет» («Новая газета». 2007. № 96), «Длинные рукава государства» («Новая газета». 2007. № 78), « Страну готовят к дезактивации» («Новая газета». 2007. № 75), «Так мы выходим или входим?» («Новая газета». 2007. № 53) и др.

Таким образом, общей тенденцией, характерной для концептуального поля «Россия» в рассматриваемых изданиях, является то, что вследствие развития вторичной номинативной функции

имени собственного «Россия» происходит образование отономастических прилагательных и существительных.

Различное наполнение концептуального поля «Россия» и способ репрезентации одноименного ономастического концепта связаны со спецификой реализации фреймовой модели.

Так, в «Независимой газете» акцент сделан на разворачивании фрейма «Государство». Отметим, что в данном случае использование существительного страна осуществляется с учетом данной особенности: под страной понимается государство. Например, «Атомные фобии продолжают гулять по стране» («Независимая газета». 2007. № 14) и др. Данный фрейм получает всестороннее «развертывание» в «Независимой газете»: внутреннее развитие политического устройства государства (причем дан ретроспективный взгляд на становление России), международные связи России с другими державами и т. д.

На страницах «Новой газеты» представлено разворачивание как фрейма «Государство», так и фрейма «Страна». Особенностью является то, что частотны случаи, когда оба фрейма репрезентированы в заголовочных комплексах посредством прямого называния концептуального имени «Россия». Сравним, «Россия вышла из джентльменских отношений» («Новая газета». 2007. № 7) и «Помогать в России хотят миллионы, но они боятся остаться в дураках» («Новая газета». 2007. № 72). Первый контекст дает нам понимание России как государства, второй - как страны. Данное обстоятельство дает возможность говорить о диф-фузности способов представления разных фреймов.

Материалы «Аргументов и фактов» свидетельствуют о том, фреймы «Страна» и «Государство» равноценно представлены на страницах данного издания. Причем фреймы имеют свои «закрепленные» способы выражения: «Вставай, страна огромная... на лыжи и коньки» («АиФ». 2007. № 28), «Большая страна должна иметь большое кино» («АиФ». 2007. № 37). Здесь авторы статей, обращаясь к лексической единице «страна», подразумевают территориальную протяженность России. В таких заголовках, как «Могут ли управлять государством инженер и стоматолог?» («АиФ». 2007. № 8), «Президент России: государство возвращает долги церкви» («АиФ». 2008. № 3), «Разве Россия - полицейское государство?» («АиФ». 2007. № 22) актуализируется фрейм «Государст-

во» (используется прямое называние имени фрейма «Государство»).

Важно отметить, что репрезентация ономастического концепта «РОССИЯ» в газетно-публи-цистическом дискурсе может осуществляться не только посредством прямого использования имени концепта «РОССИЯ» и одноименного концептуального поля. Реализация может представлять собой три вида тропов: метафору, сравнение, метонимию. Так, исследователь Ю.А. Блинова пишет о том, что метафорические и метонимические употребления имен собственных с широко известным денотатом, образные сравнения с этими именами формируют на основании культурного опыта категории, структурирующие мышление в виде концептов и оценочных стереотипов в рамках определенной лингвокультуры [1, с. 5].

Частеречная принадлежность слова «Россия» показывает, что сущность, стоящая за ним, имеет характер субстанции, т.е. того, что существует в себе и благодаря себе как носитель свойства, признака, состояния, действия.

Опираясь на материал анализируемых изданий, можно говорить о персонификации образа «Россия». В частности, это выявляется в метафорической сочетаемости имени «Россия» с предикатами: государство должно быть великим, Россия богатеет, Россия должна стать самой привлекательной, Россия будет сильной. В данном случае мы можем говорить о реализации метафорической модели «Россия - Человек». Отметим, что эта модель наиболее распространена на страницах выбранных нами изданий.

Как отмечалось выше, в структуре концепта выделяется интерпретационный уровень, предполагающий наличие оценки. В нашем случае различные издания по-разному оценивают Россию и имеют разные способы выражения оценки. Так, журналисты «Аргументов и фактов» при создании образа России используют следующие определения: «Забытая Русь» («АиФ». 2007. № 33), «Изнывающая Россия» («АиФ». 2007. № 34), «Не та

Россия» («АиФ». 2008. № 17) и др. Иными словами, дается прямая оценка данного образа. Подобная ситуация наблюдается и в «Новой газете»: «Корпоративная газета» («Новая газета». 2007. № 86), «Нью-Россия» и др. В заголовках газеты «Независимая газета» нет ни одного случая использования существительного «Россия» в сочетании с прилагательными, которые являются определениями.

В целом проведенное нами исследование дало возможность сделать заключение, что ономастический концепт «РОССИЯ» широко представлен на страницах газет. Структурирующие данный концепт фреймы имеют различную специфику представления в зависимости от определенных факторов: типа издания, состава концептуального поля, включенности концепта в состав заголовочных комплексов и др. Кроме того, концепт «РОССИЯ» может быть репрезентирован не только с помощью прямого использования имени и его инвариантов, но и в составе метафорической модели.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Блинова, Ю.А. Прецедентные имена собственные в немецком газетном дискурсе: автореф. дис. ... канд. филол. наук / Ю.А. Блинова. - Самара, 2007.

2. Воркачев, С.Г. Лингвоконцептология и межкультурная коммуникация: истоки и цели / С.Г. Воркачев // Филологические науки. - 2005. - № 4. - С. 77.

3. Воркачев, С.Г. Слово «Родина»: значимостная составляющая лингвоконцепта. Язык, коммуникация и социальная среда. Вып. 4 / С.Г. Воркачев. - Воронеж: ВГУ, 2006.

4. Минский, М. Фреймы для представления знаний / М. Минский // Психология машинного зрения. - М.: Мир, 1978. - С. 72.

5. Ратникова, И.Э. Имя собственное: от культурной семантики к языковой / И.Э. Ратникова. - Минск, 2003.

Белоусова Алла Игоревна - аспирантка кафедры русского языка и общего языкознания Гуманитарного института Череповецкого государственного университета.

Тел.: +7-921-259-04-39; e-mail: [email protected]

Belousova, Alla Igorevna - Postgraduate student, Department of the Russian Language and General Linguistics, Institute of Humanities, Cherepovets State University.

Те!.: +7-921-259-04-39; e-mail: [email protected]

УДК 81.276.1

А.А. Васенина

СУФФИКСАЛЬНЫЕ СЛОВООБРАЗОВАТЕЛЬНЫЕ МОДЕЛИ В АНГЛОЯЗЫЧНОМ СПОРТИВНОМ СОЦИОЛЕКТЕ

A.A. Vasenina

SUFFIX DERIVATIVE MODELS IN ENGLISH SPORT SOCIOLECT

В статье рассматривается проблема суффиксальных словообразовательных моделей в англоязычном спортивном социолекте. Определяются основные характеристики суффиксальных моделей англоязычного спортивного социолекта и описываются по следующим позициям: преобладающее лексическое значение, происхождение, производность/непроизводность, продуктивность.

Суффиксальные словообразовательные модели, преобладающее лексическое значение, происхождение, производность/ непроизводость, продуктивность.

The paper covers the problem of suffix derivative models in English sport sociolect. Basic suffix models of the English sociolect are defined and described according to the following positions: the prevailing lexical meaning, derivation, productivity.

Suffix derivative models, prevailing lexical meaning, derivation, productivity.

Цель исследования: определить характеристики словообразовательной модели, описать модели суффиксального словообразования в англоязычном социолекте.

В настоящее время либо не проводится разграничение между терминами «модель» и «тип», либо понимается нечто несовпадающее. Например, Е.А. Земская рассматривает модель как морфоно-логическую разновидность внутри одного и того же словообразовательного типа, который квалифицирует как формулу строения производных слов, характеризуемых общностью трех элементов: семантического отношения между производным и производящим словом, формального соотношения, а также части речи производящей основы [1, с. 345, 354 - 355]. П.М. Каращук под моделью понимает способ словообразования [2, с. 13]. В трактовке словообразовательной модели Е.С. Кубряковой учитывается и формальная, и внутренняя сторона производной единицы: модель характеризуется общим значением, составом и принципами организации [3, с. 36]. В настоящем исследовании рабочим понятием словообразовательной модели является определение, данное В.П. Коровушкиным: «это материально выраженная совокупность результата и процесса словообразования, обусловленных и взаимосвязанных от-

ношениями производности и мотивированности» [4, с. 36].

Рассмотрим суффиксальные модели, используемые в англоязычном спортивном социолекте, по следующим позициям: 1) преобладающее лексическое значение1; 2) происхождение; 3) производность/непроизводность; 4) продуктивность.

1. Среди суффиксов, используемых для образования существительных в англоязычном спортивном социолекте, выделяются следующие значения: 1) действие, процесс: ion: abortion (прекратить прием без объяснений или из-за отсутствия внимания фанатов wrestling); ation: amalgamation (комбинация двух или более движений dancing); 2) принадлежащий, связанный с... или имеющий отношение к.: -iac: Balmainiacs (футболисты из города Болмэйн (Balmain) Australian football), fistiana (все, что относится к боксу), dragster (машина, участвующая в гонках hot rod), bellier (удар в живот boxing); 3) социальный или политический класс: -cracy: jockocracy (атлеты и бывшие спортсмены, которые играют важную роль в телевизионном вещании); 4) деятель, человек, выполняющий определенную функцию: -ee: goalee (вратарь football); 5) доктрина, теория, нау-

1 В качестве источника для уточнения этимологии суффикса используются «A dictionary of Prefixes, Suffixes and Combining forms».

ка: -logy: Pirelliology (способность определить фирму по следам от шин mount biking); 6) состояние, качество: ery: crockery (рука игрока, которая перестала функционировать baseball); ity: brutality (опасно грубая игра sporting); 7) указание на женский пол: -ess: cricketess (женщина-игрок в крикет cricket); 8) ассоциируемый с.: -о: angelo (идеально исполненный трюк, поворот или прыжок snowboarding).

Условно все суффиксы, используемые для образования прилагательных в англоязычном спортивном социолекте, можно отнести к одной тематической группе - имеющий характерные качества, характерный, типичный, полный какого-либо признака: -atious: gnarlatious (очень крутой surfing); -ic: fistic (относящийся к боксу boxing); -ish: drawish (несложная, неинтересная позиция в шахматах); -licious: babelicious (очень привлекательный surfing); -y: bally (кровавый sporting).

Суффиксы, используемые для образования глаголов, передают значение становиться похожим, становиться, напоминать: -ise: Sullivanise (or -ize) - (sporting) победить с большим перевесом (от имени Дж. Салливана, американского боксера), -er: Bismarcker (играть нечестно billiards).

2. В плане происхождения суффиксов выделяются три основные группы: 1) исконно английские суффиксы: -ed, -en, -ful, -ing, -ish, -le, -ly, -ster, к данной группе относятся и суффиксы, используемые в шотландском варианте полинационального английского языка: -ee, -ie; 2) неассимилированные суффиксы, непосредственно заимствованные из других языков: из латыни: -ectomy, из французского: -eer, -ier (заимствованный во французский из латинского -arius), -esque (заимствованный во французский из итальянского -esco); 3) ассимилированные суффиксы, заимствованные из других языков. Суффиксы, заимствованные из латыни и ассимилированные уже в раннеанг-лийский период развития языка: -er (из лат. -arius); суффиксы, заимствованные из латыни через французский язык в результате норманнского завоевания Англии: -age (из лат. -aticum), -ation (из лат. -ation), -ess (из лат. -issa), -ial (из лат. -ialis), -ic (из лат. -icus), -ity (из лат. -itat, -itas), -logy (из лат. -logia); суффиксы, заимствованные из французского и ассимилированные в среднеанглийский период развития языка: -ery (франц. -ier + -ie).

3. Основанием для причисления слова к той или иной модели служит его производность. «Производное слово - любая вторичная, то есть

обусловленная другим знаком или совокупностью знаков, единица номинации со статусом слова» [1, с. 5]. Формальное изменение основы не всегда сопутствует процессу словообразования, однако изменение значения исходной основы происходит всегда.

Непроизводные суффиксальные модели

Схема 11. N + suffix = Nsuf

М1: N + ation: amalgamation (комбинация двух или более движений dancing)

М2: N + ectomy: mudectomy (душ после заезда на велосипеде mount biking)

M3: N + ee: goalee (вратарь football) М4: N + eer: auctioneer (нок-даун boxing) М5: N + er: baller (очень хороший игрок в лакросс lacrosse), tweaker, tweener

M6: N + ery: crockery (рука игрока, которая перестала функционировать baseball)

М7: N + ess: cricketess (женщина-игрок в крикет cricket)

M8:N + esque: beamonesque (атлетический номер, который сильно превосходит предыдущие выступления)

М9: N + iac: Balmainiacs (футболисты из города Бол-мэйн (Balmain) Australian football)

М10: N + iana: fistiana (все, что относится к боксу) М11: N + ie: baggies (безразмерные шорты surfing) М12: N + ier: bellier (удар в живот boxing) М13: N + ing: airing (участие в скачках без намерения выиграть)

M14: N + ino: pokerino (игра в покер на маленькие ставки poker)

М15: N + ly: friendly (показательные игры sporting) М16: N + logy: Pirelliology (наука определять тип шин по следам, оставленным на земле mount biking)

М17: N + o: angelo (безупречно исполненный прыжок или поворот snowboarding)

М18: N + ster: dragster (машина, участвующая в гонках hot rod)

М19: N + wad: phlegmwad (игрок, который очень медленно играет cribbage)

M20: N + y: glassy (волна surfing)

Схема 2. Adj + suffix = Adjsuf

M1: Adj + ing: lasting (имеющий силы для последнего рывка (о лошади) sporting)

Схема 3. V + suffix = Vsuf

M1: V + age: portage (нести велосипед на руках biking)

1 Здесь N - существительное, Adj - прилагательное, Adv - наречие, V - глагол, suf - suffixed.

Производные суффиксальные модели

Схема 1. N + suffix = Adjsuf

М1: N + ed: amped (энергичный, возбужденный surfing) М2: N + er: crippler (по-настоящему хороший surfing) M3: N + ful: hatful (много horseracing) M4: N + (i)al: facial (получивший удар в лицо во время игры (об игроке) volleyball)

M5: N + ic: fistic (относящийся к боксу boxing) М6: N + ing: milling (кулачный boxing) M7: N + ish: drawish (безвыходная, несложная, неинтересная (о позиции) chess)

M8: N + y: ginger y (энергичный (о лошади) turf)

Схема 2. N + suffix = Vsuf

Ml: N + en: stiffen (помешать лошади выступить лучше всех racing)

M2: N + er: Bismarcker (играть нечестно billiards)

Схема 3. Adj + suffix = Nsuf

М1: Adj + bie: newbie (новичок scuba diving)

М2: Adj + er: commoner (посредственный боксер

boxing)

М3: Adj + (e)y: quickey (ставка на лошадь после объявления итогов заезда betting)

М4: Adj + ie: freshies (свежачок, утренний снег до того, как по нему проедут snowboarding)

М5: Adj + ity: brutality (опасно грубая игра sport-mg)

M6: Adj + ly: thinly (бегун, атлет athletics) М7: Adj + o: cheapo (дешевый прием, который принес выигрыш chess)

Схема 4. V + suffix = Nsuf

М1: V + er: banger (агрессивный боксер boxing) M2: V + ing: barracking (шумное приветствие зрителями футбольной команды Sydney spectators) M3: V + le: surfle (серфер surfing) М4: V + or: acceptor (лошадь, чье участие в заезде подтверждено хозяином или наездником betting)

M5: V + ster: dopester (человек, предсказывающий результат заезда, исходя из достоверных данных sporting) М6: V + y: choppy (волна surfing)

Схема 5. V + suffix = Adjsuf

М1: V + ed: darkened (закрытые (о глазах) boxing) M2: V + er: killer (внушительный, невероятный surfing) M3: V + y: nappy (непослушная (о лошади) horse racing)

M4: V + tastic: crashtastic (удивительное выполнение трюка, после которого спортсмен остался жив snowboard-ing)

Схема 6. Adv + suffix = Nsuf

М1: Adv + er: downer (нок-даун boxing)

4. Анализ словообразовательной модели включает в себя также характеристику ее продуктивности.

Отечественное языкознание 70-х годов XX в. рассматривало частотность создания новых слов и численность словообразовательного ряда как основной критерий продуктивности. «Под продуктивностью мы понимаем то число слов, которое возникло за период существования в языке данного словообразующего аффикса, и частотность появления новообразований с данным аффиксом» [2, с. 33]. Соответственно, словообразовательные модели делятся на малопродуктивные, продуктивные и обладающие абсолютной продуктивностью. Однако лингвисты отмечали, что разграничение моделей по продуктивности вызывает затруднения, т.к. неясно, сколько слов минимально или максимально достаточно для определения степени продуктивности.

В данном исследовании за основу взято толкование термина, сформулированное М. Докулилом: «продуктивность - способность определенного словообразовательного форманта участвовать в образовании новых слов, а словообразовательного типа - функционировать в качестве модели» [5, с. 204]. Таким образом, основной критерий продуктивности - осознаваемая языковым коллективом возможность использования моделей для создания новых слов (табл.)

Суффиксы, используемые в англоязычном спортивном социолекте, имеют следующие значения: действия, принадлежности, связи с каким-либо процессом, предметом, явлением социального или политического класса, человека, выполняющего определенную функцию; доктрины, качества, указания на женский пол; качества, характерного, полного какого-либо признака; становиться похожим, становиться. Наиболее производными (142 деривата) и продуктивными (269 дериватов) в образовании социолектиз-мов являются имена существительные.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Земская, Е.А. Словообразование / Е.А. Земская // Современный русский язык. - М.: Русский язык, 2002. -С. 286 - 441.

Таблица

Продуктивность суффиксальных словообразовательных моделей

Качественные характеристики Количественные характеристики Количество дериватов по моделям

М 1 1

М 2 1

М 3 1

М 4 2

М 5 77

М 6 2

3 а ^ М 7 1

М 8 1

М 9 1

л я « о я Схема 1 М 10 1

М 11 11

я М 12 2

я л ч Л я М 13 11

К М 14 1

М 15 1

н я М 16 1

я н М 17 4

М 18 4

о М 19 1

й я ^ М 20 4

Схема 1 М 8 2

М 1 1

М 2 5

Схема 3 М 3 1

а ^ М 4 4

о М 5 1

я « о М 6 3

М 1 93

я М 2 23

о Схема 4 М 3 1

с М 4 3

М 5 1

М 6 1

Схема 6 М 1 3

Непроизводная схема Схема 2 М 1 1

М 1 7

М 2 1

М 3 1

Схема 1 М 4 1

Имена Производные схемы М 5 1

прилагательные М 6 11

М 7 1

М 8 4

М 1 2

Схема 5 М 2 1

М 3 2

Непроизводная схема Схема 3 М 1 1

Глаголы Производная Схема 2 М 1 1

схема М 2 2

2. Каращук, П.М. Словообразование английского языка / П.М. Каращук. - М.: Высш. шк., 1977. - 303 с.

3. Коровушкин, В.П. Сокращения в военном жаргоне англоязычных стран (XVII - XX вв.). Часть I. Аббревиатурное словообразование в англоязычном военном жаргоне: учеб. пособие / В.П. Коровушкин. - Череповец: ЧВИУРЭ, 1989. - 147 с.

4. Кубрякова, Е.С. Что такое словообразование / Е.С. Кубрякова. - М.: Наука, 1965. - 78 с.

5. Dokulil, M. Tvoreni slov v cestine / М. Dokulil. - Praha, 1962. - 354 с.

6. Webster, M. A dictionary of Prefixes, Suffixes and Combining forms / М. Webster. - Springfield: Merriam Webster, 2002. - 62 p.

Васенина Анна Андреевна - аспирантка кафедры связей с общественностью и журналистики Гуманитарного института Череповецкого государственного университета.

Тел.: 8(8202) 57-73-38; 8(8202) 51-74-24; 8-911-506-34-26; e-mail: [email protected]

Vasenina, Anna Andreevna - Postgraduate student, Department of Public Relations and Journalism, Institute of Humanities, Cherepovets State University.

Те!.: 8(8202) 57-73-38; 8(8202) 51-74-24; 8-911-506-34-26; e-mail: [email protected]

УДК 81'373:81'373.45

К.В. Халевин

ГЕНЕТИЧЕСКИЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ИНОЯЗЫЧНЫХ ЗАИМСТВОВАНИЙ В РУССКОМ ЛЕКСИЧЕСКОМ ПРОСТОРЕЧИИ

K. V. Khalevin

GENETIC CHARACTERISTICS OF FOREIGN BORROWINGS IN THE RUSSIAN

LEXICAL SUBSTANDARD LANGUAGE

Языковая характеристика иноязычных заимствований и рассмотрение заимствования как процесса является одним из важнейших вопросов развития языка и его взаимодействия с обществом. Изучение заимствований позволяет понять, каким образом идет создание новых слов в наиболее активных сферах языка. Данная статья посвящена анализу генетических характеристик морфологических, лексических и структурно-семантических типов иноязычных заимствований в русском лексическом просторечии.

Адаптация, заимствование, иноязычное заимствование, лексическое просторечие.

Linguistic characteristics of borrowings from foreign languages and consideration of foreign borrowings as a process is one of the most important issues of language development and its interaction with the society. The study of foreign borrowings helps to understand the way of forming new words in the most active language spheres. The paper presents analysis of genetic characteristics of morphological, lexical and structural-semantic types of foreign borrowings in the Russian lexically substandard language.

Adaptation, borrowing, foreign borrowing, lexically substandard language.

Цель данной статьи - рассмотреть генетические характеристики иноязычных заимствований в русском лексическом просторечии, выявить их продуктивность. Предметом исследования является генетика иноязычных заимствований в русском лексическом просторечии. Анализ иноязычных заимствований проводился на материале 4657 лек-

сических единиц, извлеченных методом сплошной выборки из семи словарей.

Уточним следующие рабочие понятия: лексическое просторечие, адаптация, заимствование, субстандартное заимствование, гибрид.

В рамках настоящего исследования воспользуемся определением лексического просторечия,

сформулированным профессором В.П. Коровуш-киным при рассмотрении подходов и концепций других авторов, в частности Л.И. Баранниковой, В.В. Химика, В.А. Хомякова. «Лексическое просторечие <.> - это исторически сложившаяся, относительно устойчивая, комплексная, системно организованная и иерархически структурированная экзистенциальная макроформа национального языка или его национального варианта, охватывающая <.> сложные социально-стилистические иерархически структурированные категории лексики и фразеологии, отличающиеся от литературного стандарта этико-стилистической сниженно-стью и инвективностью различного характера и различающиеся между собой своеобразной социальной профессионально-корпоративной и эзотерической детерминированностью <.>» [1, с. 44].

Адаптация - это изменение графического и звукового состава иноязычного слова или элемента, их грамматических характеристик, лексического значения, стилистического облика, с учетом законов и закономерностей языка-рецептора, включение иноязычного слова или элемента в сложную систему отношений с имеющимися в языке-рецепторе единицами.

Заимствование как результат языковых контактов представляет собой любой элемент языка-источника, ассимилированный в языке-рецепторе [1, с. 220]. При этом следует разделять заимствованную иноязычную лексику на слова иноязычного происхождения и слова, созданные в русском языке на базе иноязычных, «представляяющихся» иноязычными. Отсутствие такого разграничения «искажает общую картину языковых процессов, формирует неточное представление об участии заимствования и словообразования в обновлении лексического состава русского языка новейшего периода» [2, с. 22 - 23].

Субстандартное заимствование - это результат языковых контактов, а также любой элемент, принятый из языка-донора одной из просторечных форм языка-рецептора, в нашем случае - русским субстандартом или лексическим просторечием (добавлено и выделено мною. - К. Х.), и еще не ассимилированный его литературным стандартом [1, с. 221].

Термин гибрид используется в словообразовании «для обозначения членимых слов, состоящих из морфем разного происхождения - исконного и заимствованного» [2, с. 25].

При лексикографическом описании заимствованной лексики важным фактором является осознание говорящими иноязычности слова, а именно разграничение иноязычных заимствованных слов и слов или образований, созданных на русской основе, но с использованием иноязычного материала. При этом иноязычный материал, попадая в просторечную языковую среду в виде отдельных морфем, как правило, не в состоянии функционировать в ней самостоятельно и вступает в процесс словообразования с использованием средств принимающего языка. В этом случае происходит создание новых слов или слов-гибридов на русской основе. Возникает множественность интерпретации: с одной стороны, происходит заимствование морфемного состава иноязычной лексики [1, с. 44], с другой - слова, созданные языком-рецептором на базе иноязычных, не являются непосредственными заимствованиями, но воспринимаются как иноязычные [2, с. 26]. В соответствии с этим генетические заимствования будут рассматриваться с учетом этих двух точек зрения.

Особенности грамматического строя заимствующих языков определяют направления грамматических изменений, происходящих с иноязычными заимствованиями. Грамматическая адаптация (освоение) иноязычных слов связана с категориями рода, числа, склонения существительных и прилагательных; с грамматическим значением вида, формами наклонений, спряжением глаголов. При грамматической адаптации иноязычное слово поступает в распоряжение русской грамматики, подчиняясь ее правилам.

Морфологические заимствования или слова-гибриды. Заимствованные корни и аффиксы: префиксы и суффиксы получают грамматическое оформление в соответствии с правилами русского языка:

из английского: КЛИКНУТЬ - 1. Нажать клавишу «мыши» или клавиатуры. 2. Нажав на клавишу, открыть файл < от англ. to click - нажимать;

из башкирского: АШМАЛАТИТЬ - ощупать карманы жертвы (действия карманного вора) < от башк. asnalas;

из венгерского: ЛОВАШННИК - конокрад < от венг. lovak - лошадь;

из греческого: КИРЯТЬ, КЕРЯТЬ - пить спиртное < от греч. kero - стакан;

из древнееврейского: МУСОРИЛА, МУСОРИЛО - милиционер; работник правоохранительных

органов < от др.-евр. muser - наставление, указание;

из испанского: ФЕСКА - 1. Фуражка. 2. Милиционер. 3. Южанин < от исп. fez;

из итальянского: ЛАЖАНУТЬ - 1. Обмануть кого-л. 2. Унизить кого-л. 3. Предать, выдать кого-л. 4. Допустить ошибку. 5. Сыграть, спеть неточно, сфальшивить при исполнении музыки < от итал. l'aggio - ерунда, чушь, ложь;

из латинского: МОНОПЕНИСНО - безразлично, все равно < шутл. «латинизация» неценз. выражения и его эвфемизмов «один фиг», «один хрен» и т.п. (интернациональный преф. моно- + лат. penis);

из немецкого: СТРЕМЩИК - человек, стоящий на страже во время совершения преступления, игры в карты < от нем. der Strom;

из общетюркского: ИРУШКА - два < от обще-тюрк. iki - два;

из персидского и турецкого: МАЙДАНИТЬ -1. Торговать. 2. Воровать на вокзале, в поезде < от перс.-тур. meidan - площадь, поле, арена;

из польского: ПО-РЫХЛОМУ, нареч. Быстро < от польск. rychly - быстрый;

из татарского: УРКАГАНИТЬ - заниматься преступной деятельностью; нарушать порядок, хулиганить < от тат. urlagan - краденый;

из туркменского: ЧИФИРИТЬ - готовить к употреблению и/или употреблять чифир - крепкий отвар чая //жрр. шутл. - пить чай < от турк. cakir - красное вино;

из украинского: ЗАШКИРНИК - воротник < от укр. шюрка - шкурка;

из финского: ЮКСОВЫЙ - 1. Рубль. 2. Некачественный; малопригодный для чего-л. < от финск. yksi - один;

из французского: ГЛИССАНУТЬ - украсть, взять тайком что-л. < от франц. жарг. glisser -красть;

из цыганского: МЕНЖЕВАТЬ, МИНЖЕВАТЬ -1. Бояться чего-л. 2. Сотрудничать с администрацией ИТУ // наводить порядок на территории ИТУ < от цыг. manja;

из чешского: СКУЛЕНОК - маленький потайной карман < от чеш. skulina - щель, трещина, отверстие;

из японского: САМУРАЙСКИЙ - японский; японского производства < от яп. «самурай».

Среди иноязычных морфем, отмеченных в просторечии, было выявлено заимствование префик-

сов и постфиксов. Полученные в результате адаптации гибриды представляют яркий пример создания слов из заимствованных или частично заимствованных, а частично исконных элементов. Конечный результат такого заимствования зависит в определенной степени от словотворчества конкретных носителей просторечия:

ex-: ЭКСТРАХИ - бывшие любовники. (англ. прист. ex- бывший, прежний, экс- + русская основа трах /и);

-швили: МУДАШВЙЛЙ - дурак кавказской национальности < от мудак + характерного для грузинского языка окончания фамилии -швили.

В процессе исследования было также отмечено значительное количество псевдоанглицизмов или образований, созданных на русской основе. Приведенные ниже примеры образованы в просторечии из заимствованных корней и суффиксов: ВУДЕР - зверь < от англ. wood - лес + англ. суфф. -er; ДУМЕР - человек, играющий в «DOOM», любитель этой игры < от назв. игры Doom + англ. суфф. -er.

Лексические заимствования представлены этимонами, взятыми практически из всех исследованных в работе языков, кроме чешского и шведского: из английского: ПЕТТИНГ - любовная игра для достижения оргазма без сношения < от англ. petting «то же»;

из арабского: КЕНАФ - гашиш < из арабского языка;

из армянского: КАРАПЕТ - 1. Армянин. 2. Человек маленького роста. 3. Ребенок, сын < от армянск. имени собственного;

из башкирского: АШМАЛАШ, АШМОЛАШ -обыск, ощупывание карманов жертвы < от башк. asnalas;

из венгерского: ТАЛПА - подошва < от венг. talpa - подошва;

из греческого: СУМАК - хлеб < из греч. яз.; из грузинского: ВАЙ, ВАЙМЕ, межд. - выражает несогласие, неодобрение, горечь < от экспрессивного восклицания у народов Кавказа;

из древнееврейского: КСИВА - 1. Записка, письмо. 2. Любой документ. 3. Паспорт или другой документ, удостоверяющий личность.

4. Документ, дающий право на жительство.

5. Билет < от др.-евр. ksiwes, kosav - писать, документ;

из иврита: ПАРНОС, ПАРНАС - 1. Прибыль.

2. Денежное вознаграждение за исполнение музыки на заказ (в ресторане) < от евр. parnasa;

из испанского: МУЧАЧА - девушка < от исп. muchacha «то же»;

из итальянского: БАМБИНО - ребенок < от итал. ЪamЪino - ребенок;

из казахского: ТУМАК - бестолковый человек

< от казах. tumaq - зимняя шапка с ушами;

из китайского: ХУНВЕЙБИН - азиат, осужденный за хулиганство < от кит. хунвейбины -«красные охранники»;

из корейского: ТАМБИ - табак, курево; из латвийского: ЛАБАС - l. Латыш. 2. Литовец

< от латыш. Ms, лит. Mas - хороший, добрый, часто употребляемого в приветствиях, напр., лит. Mas rytas - доброе утро;

из латинского: НОТА-БЕНЕ, неизм. мол. - сексуальная позиция сидя < от лат. nota Ъene - примечание;

из монгольского: ХУРАЛ - общее собрание общественников из числа осужденных в ИТУ < от монг. хурал - название органа государственной власти;

из мордовского: ЗЕП, ЗЕПЬ - сумка, карман < из морд. зепа, удм. зеп;

из немецкого: АШЕ - деньги < от нем. die Asche - деньги;

из общетюркского: ИКИ - два < от общетюрк. iki - два;

из осетинского: АБРЕК - l. Уроженец Кавказа.

2. Бежавший из ИТУ заключенный-кавказец.

3. Вооруженный бандит. 4. Мужской половой орган < от осетинск. абрег или черкесск. абрек - молодец, удалец;

из персидского и турецкого: ТАЛАН - приветствие играющих в карты, содержащее пожелание счастья, удачи в игре // угол., арест. Приветствие играющих в любую азартную игру < от диал. талан - грабеж;

из польского: КРЫЖ - галочка, помета из двух черточек, образующих острый угол книзу < от польск. kryz - крест;

из татарского: БИКА - l. Женщина. 2. Проститутка. 3. Собака < от тат. Mka - дама, госпожа;

из туркменского: ЧИФИР, ЧЕФИР, ЧИФИРЬ -l. Чай, кофе. 2. Крепкий отвар чая, употребляемый как наркотик < от турк. cakir - красное вино;

из тюркского: ЛОЙ - деньги < от редкого тюрк. loy - сор, мусор;

из украинского: ГАВА - рассеянный, несообразительный человек < от укр. гава - ворона;

из финского: ПУЙКА - 1. Мальчик-подросток. 2. Несовершеннолетний, связанный с ворами < от фин. poika - мальчик;

из французского: МАРЬЯЖ - 1. Карт. Определенное сочетание игральных карт. 2. Совпадение чего-л., удачное стечение обстоятельств. 3. Лживое согласие на половой акт < из франц. marriage - замужество, женитьба;

из цыганского: СУМНАКУНИ - золото < от цыг. sumnakuno - золотой;

из эстонского: КУРАТ - 1. Эстонец // угол. Житель Прибалтики. 2. Русский < от эст. kurat -черт, часто употребляемого эстонцами как бранное;

из японского: ИКЕБАНА - порядок, чистота, красивый интерьер < от яп. икебана - искусство составления букетов, сам букет.

Структурно-семантические заимствования или кальки были обнаружены только в трех языках - это английский, немецкий и французский языки. Приведем примеры:

из английского : ДУТЫШ - настенный рисунок (граффити) в стиле bubble letter («надувными буквами»); МОРДОДЕЛ - Специалист по имиджу < шутл. калька с англ. image-maker;

из немецкого: БЕЛОЕ-ЧЕРНОЕ - 1. Паспорт на чужое имя. 2. Чистый (незаполненный) бланк паспорта < Калька с нем. арго schwarz-weiß; • Поздравить с добрым утром - 1. Обокрасть, ограбить кого-л. утром //Совершить кражу через незапертую на ночь дверь. 2. Совершить кражу в гостинице или на даче;

из французского: • Играть на скрипке - Распиливать решетку в камере < калька с франц. арготизма jouer du Violon; ПТИЦА - проститутка < калька с франц. oiseau - птица.

Обработка и подсчет данных генетического анализа иноязычных заимствований в русском просторечии позволили выявить, что наиболее продуктивным языком в плане заимствования является английский язык - 3504 единицы (75,36 %). Далее следуют: немецкий язык - 344 единицы (7,35 %), польский - 125 единиц (2,67 %), французский - 113 единиц (2,43 %). Цыганский (2,11 %), иврит (1,217 %), древнееврейский (1,1 %), греческий (1,06 %), итальянский (1,02 %), татарский (0,98 %), украинский (0,91 %), латинский (0,7 %) языки являются сред-непродуктивными. Исходя из приведенных в таблице данных, оставшиеся языки представлены не так обширно и являются малопродуктивными.

Таблица

Продуктивность иноязычных заимствований в генетическом плане с разбивкой

по типам заимствований

Язык Морфологические заимствования Лексические заимствования Кальки Общее количество Процент от числа заимствований

1. Английский 1250 2136 118 3504 75,36

2. Арабский - 12 - 12 0,25

3. Армянский 1 3 - 4 0,08

4. Башкирский 1 5 - 6 0,128

5. Венгерский 1 8 - 9 0,19

6. Греческий 24 26 - 50 1,06

7. Грузинский 1 8 - 9 0,19

8. Древнееврейский 40 12 - 52 1,1

9. Иврит 23 34 - 57 1,217

10. Испанский 1 3 - 4 0,08

11. Итальянский 22 26 - 48 1,02

12. Казахский - 2 - 2 0,04

13. Китайский - 5 - 5 0,1

14. Корейский - 4 - 4 0,08

15. Кубинский - 1 - 1 0,02

16. Латвийский - 2 - 2 0,04

17. Латинский 15 18 - 33 0,7

18. Мексиканский - 3 - 3 0,06

19. Монгольский - 2 - 2 0,04

20. Мордовский - 2 - 2 0,04

21. Немецкий 127 205 12 344 7,35

22. Общетюркский 2 1 - 3 0,06

23. Осетинский - 2 - 2 0,04

24. Персидский, 25. Турецкий 7 14 - 21 0,448

26. Польский 76 49 - 125 2,67

27. Татарский 28 18 - 46 0,98

28. Туркменский 7 7 - 14 0,299

29. Тюркский 3 8 - 11 0,23

30. Украинский 9 34 - 43 0,91

31. Финский 1 5 - 6 0,128

32. Французский 40 69 4 113 2,43

33. Цыганский 56 43 - 99 2,11

34. Чешский 6 2 - 8 0,17

35. Шведский 1 - - 1 0,02

36. Эстонский - 1 - 1 0,02

37. Японский 2 7 - 9 0,19

В результате анализа генетического аспекта заимствования иноязычной лексики в русском лексическом просторечии были выявлены 37 языков-источников проникновения иноязычной лексики в русское просторечие. Самым продуктивным языком в плане заимствований является английский язык. Немецкий, польский, французский и цыганский языки являются менее продуктивными. По количеству заимствований с учетом английского языка они составляют пять наиболее распространенных в просторечии языков.

Обработка и подсчет данных генетического и структурного анализов иноязычных заимствований в русском лексическом просторечии позволили выявить, что заимствование лексических единиц является самым продуктивным - 2777 (59,6 %), менее продуктивным является заимствование морфологических - 1746 (37,5 %) и структурно-семантических - 134 (2,9 %) единиц. Если при этом рассматривать морфологические и структурно-семантические и некоторые лексические заимствования с позиции слов-гибридов или слов и словосочетаний, образованных на русской основе, то количество «чистых» заимствований (лексических заимствований) сокращается более чем в два раза, что представляет собой уже совер-

шенно другую картину участия заимствования в обновлении лексического состава русского языка, в частности, его лексического просторечия.

Иноязычные слова, попадая в русский язык, постепенно адаптируются в нем, подчиняясь его грамматическому, фонетическому и семантическому строю, включаются в русскую словообразовательную систему со всеми продуктивными способами и средствами словообразования. Степень адаптации зависит от исторических условий развития каждого конкретного слова, т.е. от времени заимствования, характера заимствования и коммуникативной значимости слова.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Коровушкин, В.П. Основы контрастивной социолек-тологии: монография: в 2 ч. / В.П. Коровушкин. - Череповец: ГОУ ВПО ЧГУ, 2005. - Ч. II. - С. 44, 220 - 221.

2. Маринова, Е.В. Иноязычные слова в русской речи конца ХХ - начала XXI в.: проблемы освоения и функционирования / Е.В. Маринова. - М.: ООО «Издательство ЭЛПИС», 2008. - С. 22 - 26.

3. Ярцева, В.Н. Лингвистический энциклопедический словарь / В.Н. Ярцева. - М.: Сов. энциклопедия, 1990. -С. 221.

Халевин Кирилл Витальевич - аспирант кафедры английской филологии Гуманитарного института Череповецкого государственного университета.

Тел.: 8 (909) 594-77-45; е-mail: [email protected]

Khalevin, Kirill Vitalievich - Postgraduate student, Department of English Phililogy, Institute of Humanities, Cherepovets State University.

Те!.: 8 (909) 594-77-45; е-mail: [email protected]