46ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
ББК 83.3(2=411.2)52-8Островский
Н. Л. Ермолаева
ПЬЕСА «ТУШИНО» В КОНТЕКСТЕ ТВОРЧЕСТВА А. Н. ОСТРОВСКОГО
В контексте творчества Островского рассматриваются образы главных и второстепенных героев, семейная тема, особенности развития сюжета одной из самых малоизученных хроник драматурга. На основании суждений о пьесе критиков-современников доказывается новаторский характер пьесы.
Ключевые слова: прижизненная критика, историческая драматургия, братоубийственная война, положительный герой, герои «смирного» и «хищного» типов, героини с «горячим сердцем», семейная тема, второстепенные персонажи, новаторство драматурга.
The article views the main and the secondary characters, the family theme and the specificity of development of the plot of one of the poorly studied histories by A. N. Ostrovsky against the background of his creative work. Regarding the opinions of the contemporary critics, the author of the article proves the innovative features of the play.
Key words: lifetime criticism, historical drama, fratricidal war, positive character, characters of «modest» and «impassionate» types, character with the «ardent heart», family theme, secondary characters, innovations of the playwright.
Среди исторических пьес А. Н. Островского драматическая хроника «Тушино» занимает особое место. Современниками драматурга она была оценена как самое слабое его произведение. В газете «Петербургский листок» после премьеры было высказано, по сути, общее мнение о пьесе: «В ней нет ни серьезно обдуманных и выработанных характеров... ни художнической отделки, ни внутреннего содержания. Это не что иное, как ряд картин без связи и толку, в которых трудно узнать руку даже мастера каких-либо дел.» [1, с. 1]. Однако, как нам представляется, подобные оценки появились в результате непонимания авторского замысла и особенностей поэтики произведения. Увидеть новаторство пьесы поможет ее анализ в контексте творчества драматурга.
Стереотип восприятия современниками исторических пьес был сформирован целым рядом произведений, в центре которых первые лица государства, персонажи исторические, их поступки, определяющие ход истории, а в основе движения сюжета — последовательность исторических событий. В «Тушине» сюжетное действие также определяется развитием исторических событий, однако главное место отводится персонажам вымышленным. Это пьеса о братоубийственной войне, а потому интерес
© Ермолаева Н. Л., 2017
Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта № 16-04-00323.
в ней сосредоточен не на победах и поражениях Шуйского или тушинского царька, а на отношениях двух братьев Редриковых, на развитии их характеров, на любовной интриге.
В хронике на первый план выдвинута всегда дорогая для Островского семейная тема. Из восьми сцен пьесы только пятая и седьмая не затрагивают ее. Даже образ ростовского воеводы Третьяка Сеитова более всего интересен как образ отца, а не исторического персонажа. Тема семьи как тема мира на протяжении всей хроники противостоит теме войны. Заявленная в первой сцене как отношения родителей и сыновей в семье Редриковых и отца и дочери Сеитовых, тема эта проходит через всё произведение, удерживая на себе его интерес и скрепляя сцены. В восьмой сцене показаны не только отношения родителей и детей, но и молодых супругов Николая и Людмилы, двух сватов Дементия Редрикова и Третьяка Сеитова. Наивысшего напряжения семейная тема достигает в последней, трагической сцене хроники — сцене братоубийства и гибели героев.
«Начало пьесы соответствует сказочной формуле: "Жили были старик со старухой, и было у них два сына"», — пишет И. А. Овчинина [8, с. 34]. Братья Редриковы представляют два типа героев, названных Н. Н. Страховым, вслед за А. А. Григорьевым, «хищным» и «смирным» [11, с. 314]. Автор акцентирует природные качества характеров двух братьев. О старшем, Максиме, отец говорит: «Один-то весь в меня: И драться зол, и ростом, и дородством, Как вылитый» [9, с. 159]1. Максим знает о себе: «Я зарожден на зло. На свет с зубами Родился я, меня не испугаешь...» (207). Младший же, Николай, по словам старухи-матери, «смирный, как девушка, и мухи не обидит» (159). В пьесе Максим выступает как олицетворение войны, Николай — мира. По сути, Островский одновременно с Л. Н. Толстым, используя тот же прием противопоставления «человека войны» и «человека мира», находит путь к соединению в историческом жанре темы войны и темы мира.
Уже в первой сцене братья охарактеризованы отношением к отцу: Николай тих и послушен, Максим резок и своеволен. Попытка отца унять его гнев в отношении к задиристому Савлукову наталкивается на ответ сына:
Я, батюшко, скажу тебе заране (стучит кулаком по столу) И напрямик отрежу: — я не баба, Не маленький робенок, — я не стану Сносить обид ни от кого на свете. Ты выкормил, ты выхолил меня И вырастил на всей дворянской воле, Великое тебе спасибо, земно (кланяется в ноги) Я кланяюсь! Теперь меня оставь! Я сам большой, я сам себе хозяин! (163)
И такой ответ не тревожит отца — он видит за словами Максима стремление отстоять свою дворянскую честь: «Твердо знаешь Пословицу, что честь свою беречь Мы смолоду должны» (163).
В той же сцене Максим стремится защитить отца, мать, брата от оскорбления со стороны ростовского воеводы Третьяка Сеитова. В отличие от отца, он готов потягаться с воеводой за собственную честь. На протяжении
1 Далее ссылки на издание [9] приводятся в тексте статьи с указанием страниц в круглых скобках.
всей пьесы обида и злоба руководят поступками Максима: он ослушался отца, изменил присяге царю Василию Шуйскому, ушел в Тушино, участвует в осаде Троицы, в захвате тушинцами Ростова. В финальной сцене, при встрече во время осады Ростова, отец едва не убил сына, готов проклясть его за клятвопреступление. Однако семейное чувство в Максиме не умерло, он близок к раскаянию в содеянном и просит отца: «Постой! Не проклинай! Я пригожусь! Ничем не виноваты Ни ты, ни дочь Сеитова, ни брат. Я вас спасу» (254). И действительно защищает жену брата от насильника и убийцы Беспуты.
В отличие от озлобленного старшего брата, Николай — человек любящий. Это главная его характеристика на протяжении всей пьесы: он любит отца, мать, брата, свою жену. Его любовь к Людмиле убеждает Сеитова дать согласие на брак дочери с бедным и незнатным дворянином. Николай верен завету отца: он дает присягу царю Василию и не изменит данному слову в любых обстоятельствах. По законам патриархального общежития он убежден, что в отсутствие отца его наставником и руководителем в жизни должен быть разумный старший брат. Отправляясь в Ростов по поручению царя, он обращается к Максиму: «Приказывай, учи меня, ты старший, Родименький, ты мне в отцово место, Я глуп еще и молод» (192).
Из любви к брату Николай пытается остановить его, когда тот принимает решение отправиться в Тушино: «Подумай, образумься, Родимый мой» (192). И горячо молится о нем: «О Господи! за брата Молю тебя! Наставь его на разум! От гибели, от дьявольского кова Освободи заблудшую овцу!» (194).
Измена Максима присяге становится завязкой отношений двух любящих братьев. Их диалог перед разлукой предваряет дальнейшее развитие действия в пьесе:
Николай Редриков: А если мы с тобой на ратном поле Лицом к лицу сойдемся, как же руку Я подниму на кровного, родного! Родименький, подумай! Милый братец, Ты враг царю, ты враг земле родной. Щадить тебя грешно, убить — так вдвое.
Максим Редриков: Да полно ты! Николай Редриков: Уж лучше ты при встрече Убей меня вперед.
Максим Редриков: Изволь, убью (193—194).
Несмотря на такую решимость при новой встрече в Тушине Максим рискует своей жизнью ради спасения брата, отпуская его из плена.
Образ Максима охарактеризован в пьесе очень сложно. Ставший клятвопреступником и убийцей, он тяготится содеянными злодеяниями. Максим не вовсе забыл о Боге: во время осады Троицы он убеждается в том, что у ее защитников есть невидимая, но самая надежная опора — за ними стоит Создатель. С самим Господом сражаться Максим не готов: «...а год бороться с Богом <...> Разбойником быть мало, — окаянным Быть надобно» (240). «Окаянным», то есть предавшим душу дьяволу, Максим не является, о том, что он не вовсе потерянный человек, говорит его поведение во время осады
Ростова. В творчестве Островского образ Максима занимает особое место, типологически близким ему раскаявшимся клятвопреступником можно назвать, пожалуй, лишь Петра из пьесы «Не так живи, как хочется». Силой же характера и неуемностью чувств Максим несомненно близок так называемым «самодурам» Островского, Льву Краснову из пьесы «Грех да беда на кого не живет».
Образ Максима, героя «хищного» типа, видится нам и в более широком аспекте. Он восходит к мировому, «авантюрно-героическому» сверхтипу бунтаря, доминировавшего в художественной словесности на протяжении тысячелетий, о котором писал В. Е. Хализев. Герою этого «сверхтипа» «присущи ореол исключительности и культ собственных безграничных возможностей». Максим — один из тех, кто склонен «активно участвовать в смене жизненных положений, бороться, достигать, побеждать». Это «своего рода избранник или самозванец, распираемый энергией и силой, которые реализуются в достижении каких-либо внешних целей (в широчайшем диапазоне от служения обществу, народу, человечеству до эгоистического своевольного самоутверждения, связанного и с преступлениями)» [14, с. 146]. Это такие герои, как Ахилл, Одиссей, Илья Муромец, Тарас Бульба. Одновременно в этом персонаже Островского есть нечто и от «русского скитальца», от пушкинского Пугачева, Печорина у Лермонтова, Ставрогина у Достоевского: «Эти персонажи, движимые авантюрно-героическими устремлениями, оказываются внутренне несостоятельными и именно поэтому обреченными на поражение» [14, с. 147].
«Смирный» Николай, по словам отца, «.матушкин сынок, — за печкой вырос, на калачах да сырниках вскормлен.» (159). Николай правдив и откровенен, он духовно близок матери, не таит от нее своей любви к Людмиле Сеитовой, на протяжении всей пьесы Николай не нарушит отцовского завета. Образ этого героя может показаться безликим и малоинтересным2, однако он выписан не менее сложно, чем образ его брата. Уже в первой сцене на насмешку Савлукова над младшим братом Максим ответит: «Такой же воин будет, Ничем тебя не хуже» (161). И Николай оправдывает такую характеристику. Он не способен на обман, предательство и вероотступничество, крепок в слове и решителен в деле; оказавшись в плену, он готов пойти на дыбу, но не предать. Максим уверен в нем, потому выпускает его из землянки для разговора, а бежит из-под стражи Николай только с разрешения брата. В тот момент, когда тушинцы приходят в Ростов, Николай, не раздумывая, вместе с Сеитовым отправляется на защиту города со словами: «Теперь я воин, я лютый зверь» (250). Он идет защищать жену, отца, «родное гнездо».
При всем том образ Николая как героя «смирного» типа восходит к фольклорному Иванушке-дурачку, тому младшему сыну «деда и бабы», который не хвалится умом и силой, но в сказке оказывается защитником родной земли и родного дома, истинным героем, за то и вознаграждается любовью и семейным счастьем. Образ Николая вполне возможно отнести к героям «житийно-идиллического» сверхтипа, о которых В. Е. Хализев писал: «Эти люди. родственно внимательны друг к другу, живут по совести, верны личному достоинству и заветам прошлого, а потому в состоянии героически пройти через самые жестокие жизненные испытания. ... они отнюдь не жаждут величественных
2 Образ Николая Редрикова исследователям долгое время представлялся настолько неинтересным и малозначительным, что о нем даже не упоминалось в авторитетных статьях о пьесе (см., напр.: [7, 13]).
свершений, эффектных побед, личной славы, но способны действовать решительно и смело, выполнить свой долг и умереть, если того потребуют обстоятельства». «Героика этих людей сродни тому, что. запечатлено в образах толстовского Тушина и Василия Теркина у А. Т. Твардовского» [14, с. 151].
По мнению критика, современника Островского, образ Николая — это ответ драматурга на упреки в том, что характеры его героев неподвижны: «.вот автор и вздумал доказать в Николае Редрикове, что умеет изображать характеры в их драматическом развитии [2, с. 1]. Однако контекст творчества Островского вполне убедительно свидетельствует, что это не так. Те качества, которые драматург оттенил в образе Николая Редрикова: душевная мягкость, чувствительность, поэтичность, любовь к матери и сыновняя забота о ней, душевная открытость навстречу красоте мира, способность глубоко любить, но одновременно и способность самоотверженно защищать свою возлюбленную — свойственны положительному герою Островского. Такими качествами наделены Ваня Бородкин («Не в свои сани не садись»), Митя («Бедность не порок»), Платон Зыбкин («Правда хорошо, а счастье лучше»), Гаврила («Горячее сердце») и др. Однако не только в произведении историческом, но и в пьесах о современности сочетание этих качеств в характерах героев Островского критиками редко приветствовалось.
Отыскивая типологические параллели образу Николая в исторической драматургии Островского, назовем Поспелова из «Минина», Романа Дубровина и Степана Бастрюкова из «Воеводы». Самым близким герою «Тушина» и по времени создания, и по типологическим признакам оказывается образ Дмитрия Самозванца из хроники «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». В образе Дмитрия драматург оттенил такие качества, которые близки молодым героям его пьес: тоска по материнской любви, простосердечие и добродушие, влюбчивость и героическая стойкость, проявленная в защите возлюбленной. В этом герое Островский соединил качества влюбленного и рыцаря, характерные и для Николая Редрикова.
И всё-таки образ Николая Редрикова стоит особняком в творчестве драматурга: верный патриархальным заветам Николай становится братоубийцей. Он убивает Максима случайно, еще не зная, кто перед ним. Но не жалеет о сделанном: «Туда ему дорога, Изменнику!» (206). Казалось бы, совершенный героем поступок достоин осуждения: Максим готов был спасти его жену. Однако итог противостоянию двух братьев подводит отец: «От Божьего суда Ты не ушел, Максим! Отцову руку Отвел Господь; рукой родного брата Отмстил тебе за крестопреступленье» (257). В этих словах звучит однозначное оправдание поступка Николая. Отдавая сыновей на службу царю Василию Шуйскому, отец сулил им отцовское проклятье за клятвопреступление «из рода в род, на чады их и внуки» (181). Отец сам едва не убил Максима, готов был проклясть его при встрече в Ростове.
Оправдывает поступок Николая и финал пьесы, в котором верные своему долгу, осененные крестом Николай и Людмила, а за ними и Дементий Редриков идут в огонь. Нравственная правда несомненно на стороне Николая. Погибая, он остается победителем. О нем как о победителе говорит и его имя — имя почитаемого русским народом великого святого Николая-чудотворца. Иван Ильин в своей работе «О сопротивлении злу силою» размышляет: «"Может ли человек, стремящийся к нравственному совершенству, сопротивляться злу силою и мечом? Может ли человек, религиозно приемлющий Бога, Его мироздание и свое место в мире, — не сопротивляться злу
мечом и силою?" <...> Ответ, добытый нами, звучит несомнительно и определенно: физическое пресечение и понуждение могут быть прямою религиозною и патриотическою обязанностью человека, и тогда он не вправе от них уклониться. Исполнение этой обязанности введет его в качестве участника в великий исторический бой между слугами Божиими и силами ада, и в этом бою ему придется не только обнажить меч, но и взять на себя бремя человекоубийства» [4]. Как и Л. Н. Толстой, Островский убежден: на защиту Отечества и близких людей сможет встать и «человек мира», представитель «смирного» типа. О Николае можно было бы сказать словами Н. Н. Страхова о Пьере Безухове, что это «самый интересный, самый оригинальный и мастерской тип... Это, очевидно, сочетание обоих типов, смирного и страстного, чисто русская натура, одинаково исполненная добродушия и силы» [11, с. 319].
Образ Людмилы Сеитовой современники Островского истолковывали по-разному. По мнению критика газеты «Голос», «Людмила — новая попытка со стороны Островского нарисовать идеальную русскую женщину» [2, с. 1]. Н. С. Лесков же увидел в этом образе свидетельство нарушения драматургом принципа историзма, поскольку, по его мнению, Островский изобразил «в русской женщине эпохи самозванцев нигилистку XVII века» [10, с. 38]. С подобного рода оценкой согласиться трудно, хотя и принадлежит она одному из крупнейших художников второй половины XIX века, знатоку русской истории. Несомненно, что ни о каком нигилизме в данном случае не может быть и речи. Образ Людмилы очевидно соответствует одному из женских типов XVI и XVII столетий, охарактеризованному в исторических трудах Н. И. Костомарова. В его исследованиях, наряду с широко распространенным типом забитой и покорной женщины, предстает перед нами и женщина-бунтарка, своевольная и непокорная, готовая отстаивать свою свободу даже ценой смерти [6]. Такова и Людмила у Островского. Как пишет о ней современник драматурга, это «натура блестящая в полном смысле этого слова: своевольная, капризная, но умная, способная, страстная, великодушная...». Отец — «простая игрушка в руках дочери». Но при этом автор замечает, что «все ее прихоти законны, и воля ее направлена на доброе» [12, с. 1]. Тем и привлекательна эта героиня. Она достойна собственного избранника, по душе они равны, а потому их семейное счастье не подлежит сомнению ни для автора, ни для читателя или зрителя.
Образу Людмилы в творчестве Островского близки героини с «горячим сердцем». Это и Надя из «Воспитанницы», и Катерина из «Грозы», и Аннушка из пьесы «На бойком месте», и Марья Власьевна и Олена из «Воеводы», и Наталья из пьесы «Комик XVII столетия», и Параша Курослепова из «Горячего сердца», и Лариса Огудалова из «Бесприданницы». При очевидном бунтарстве этих героинь, все они, как и Людмила, стремятся к семейному счастью, по выражению Аннушки, хотят «на честй жить», воля их «направлена на доброе».
Как и образ Николая, образ Людмилы всё-таки стоит особняком в творчестве драматурга. Отличает Людмилу от перечисленных героинь то, что она единственная показана в счастливом браке. Отношения Людмилы и Николая — гармоничный союз равных любящих сердец. Людмила сумела отстоять право на родительское благословение, противопоставив ему не греховную связь с любимым человеком, а свою и его жизнь. Отцу она предлагает решить судьбу ее и Николая: «Иль с милым жить тебе и нам на радость, Иль умереть с моим желанным вместе!» (233). И любящий отец уступает непокорной дочери, понимая, что его подозрения в греховности ее поступков несправедливы.
Гармония семейных отношений Людмилы и Николая основана на их личностном равенстве и взаимном уважении, готовности жены уступить мужу, взаимопонимании и шутливом любовании друг другом. Драматургу достаточно одной короткой сцены, чтобы прояснить характеры героев. На вопрос Дементия, любит ли Людмила мужа, она отвечает: «Его-то не любить, Он жизнь моя, одна отрада, душу Я за него отдам» (244). Ответ Николая на вопрос, любит ли он жену, еще более поэтичен: «Спроси у вольной птички, Мила ли ей свобода в поднебесье; Потом спроси, мила ли мне жена!» (244). В ответ на шутливый приказ Дементия Людмиле поцеловать мужа она говорит: «Ох, уж стыдно; А для тебя изволь. (Целует мужа.)» (245). На тот же приказ отца Николай ответит: «Из воли Не выходить отцовской. Что же делать! Уж как ни горько, надо целовать!» (246). И отцу радостно видеть любовь и согласье в семье детей: «Веселые вы, детки. Утешайтесь! Пошли Господь вам горя не видать!» (246).
В понимании Островского, эта гармония была бы невозможна без почитания родителей. Однако, изображая отношения двух сватов, Дементия Редрикова и Третьяка Сеитова, драматург далек от идеализации, он верен их характерам: оба они радуются счастью детей, но добродушный, покладистый и разумный, заботящийся о собственной выгоде Дементий противостоит горячему, крутому, чванливому, заносчивому и нерасторопному в деле обороны Ростова Сеитову. В параллель их отношениям в творчестве драматурга можно поставить, пожалуй, только характеристики Агафона и Ильи в пьесе «Не так живи, как хочется» и будущих сватов Татьяны Перепечиной и Коче-това в пьесе «Комик XVII столетия», Мигачевой и Фетиньи в пьесе «Не было ни гроша, да вдруг алтын».
Критики, современники драматурга, считали, что в его пьесе очень бледно очерчены характеры исторических персонажей. А. С. Суворин писал: «На сцене являются и казаки, и царь Василий Иванович, и брат его Дмитрий Иванович, и Скопин, и Тушинский вор, и Рожинский, и Сапега, но все являются понемножку, для того чтобы сказать несколько слов или довольно обширный монолог, которые, однако, или рисуют бледно характеры и время, или совсем не рисуют» [5, с. 3]. Не думаю, что подобные упреки справедливы. Островскому достаточно одной-двух сцен для того, чтобы создать сложный, разносторонне охарактеризованный образ героя.
Образ Василия Шуйского отличается от того же образа в пьесе «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». В «Тушине» это царь без власти, много размышляющий о загадках собственной судьбы, потерявший веру в помазанье Божье, полагающийся на гадания колдуньи, подозревающий бояр в измене, язвительно укоряющий собственных воевод, сеющий похвалами юному Скопину-Шуйскому раздор между князьями своего рода. Лжедмитрий II охарактеризован Островским как слабый, ленивый, недалекий человек без веры и убеждений, хвастливо исполняющий роль русского царя, кичащийся своим мнимым положением, игрушка в руках посадивших его на трон поляков. Образ этот в значительной степени отличается от образа Лжедмитрия I, смелого и деятельного человека. Характеры обоих правителей глубоко оригинальны, в творчестве Островского им трудно найти подобные.
Второстепенные персонажи в пьесе, как и в других произведениях Островского, индивидуализированы. Это переметнувшиеся на сторону тушин-цев, ищущие свою выгоду, агитирующие за поляков подьячий Скурыгин и переяславский дворянин Савлуков, смелые в бою, предводители шаек
под началом пана Лисовского, не потерявшие совесть и веру в Бога атаманы казачьего войска Чика и Епифанец, романовский мурза Ураз, до конца верный своему долгу старый священник и др.
Особое место среди второстепенных персонажей занимает боярский сын Беспута. Он охарактеризован драматургом как «окаянный», то есть человек, предавший душу дьяволу, в чем и признается: «В меня посажен дьявол, да не один.» (198). Его душа не знает света, он забыл о Боге и вершит одно преступление за другим. Казачий атаман Епифанец упрекает его в бессмысленной жестокости: «А ты резню и буйство затеваешь, Ненужное кровораз-литье деешь! Губил детей грудных, рубил на части, Как бешеный из дома в дом кидался. Избу зажег» (197).
На глазах зрителя Беспута убивает ни в чем не повинного старика-священника, татарина Ураза. И поступки героя, и имя говорят о нем как об олицетворенном зле. Забывший о Боге герой у Островского лишен положительных характеристик, однако как русский человек он грешит и знает, что грешен. Беспута помнит о том, что кипеть ему в адовом огне. В минуту отчаяния он восклицает: «Разверзнись, Сыра земля, до самой преисподней И поглоти воров проклятых стаю И первого меня» (206).
«Тушино» — это пьеса, новаторская по своей структуре. Состоящая из восьми сцен, она не похожа ни на одно другое произведение Островского. Действие в ней свободно переносится с постоялого двора на московской дороге в Москву, в Тушино, под стены Троицы, в терем ростовского воеводы. Это позволяет автору создать произведение, полное контрастов, противопоставить картины мирной жизни и войны, привести действие к катастрофе. Критики считали, что, «сшитая кое-как, на живую нитку», пьеса лишена «драматического движения», а ее достоинство видели лишь в том, что «она всё-таки дает некоторое понятие о быте русского народа в XVII столетии и о некоторых исторических личностях того времени» [15, с. 3]. Трудно согласиться с подобным мнением, если в произведении речь идет о самой бесчеловечной, братоубийственной войне, реалии которой отражены в сценах убийства старика-священника, Ураза, Беспуты, Максима, гибели Николая, Людмилы, Дементия Редрикова... Финал пьесы — это финал истинной трагедии, в которой гибнут те герои, которые несут свет, любовь и добро, торжествуют же силы зла и разрушения3. В отличие от «Грозы», другой трагедии Островского, пьеса «Тушино» лишена катарсичного финала, и это дает право назвать ее не просто трагедией, а пьесой-катастрофой, в чем также видится нам ее своеобразие.
Заключая, отметим, что пьеса «Тушино» — это недооцененное, глубоко оригинальное и в художественном отношении значительное произведение Островского, новаторство которого в большей степени очевидно на фоне творчества драматурга.
Библиографический список
1. Бенефис Леонидова // Петербургский листок. 1867. № 177. 26 нояб. С. 1.
2. Библиография и журналистика : «Тушино», драматическая хроника в стихах Островского // Голос. 1867. № 156. 8 июня. С. 1—2.
3. Дудина Т. П. Эволюция этико-эстетической мысли в русской исторической драматургии XIX в. : дис. ... д-ра филол. наук. Елец, 2006. 513 с.
3 О глубине нравственных проблем в пьесе «Тушино» см.: [3].
4. Ильин И. О сопротивлении злу силою. URL: http://rats.vrazvedka.ru/Ilyin/19.html (дата обращения: 24.05.2016).
5. И-нА. [СуворинА. С.]. Журнальные и беллетристические заметки // Русский инвалид. 1867. № 1. 21 янв. С. 3.
6. Костомаров Н. И. Домашняя жизнь и нравы великорусского народа в XVI и XVII столетиях. М. : Республика, 1992. 301 с.
7. Овчинина И. А. Национальный характер в исторических пьесах драматурга // А. Н. Островский, А. П. Чехов и литературный процесс XIX—XX веков. М. : Intrada, 2003. С. 136—150.
8. Овчинина И. А. Человек и история в драматической хронике «Тушино» // А. Н. Островский : материалы и исследования : сб. науч. тр. Шуя : ШГПУ, 2008. Вып. 2. С. 32—39.
9. Островский А. Н. Собрание сочинений : в 10 т. М. : ГИХЛ, 1960. Т. 5. 552 с.
10. С. М. [Лесков Н. С.]. Русский драматический театр в Петербурге // Отечественные записки. 1867. Т. 171, № 3. С. 36—38.
11. Страхов Н. Н. Литературная критика. М. : Современник, 1984. 432 с.
12. П. С. Московская жизнь : «Тушино» : драматическая хроника Островского // Голос. 1867. № 329. 18 нояб. С. 1—2.
13. Уманская М. М. Народ в исторических пьесах Островского // Наследие А. Н. Островского и советская культура. М. : Наука, 1974. С. 188—202.
14. Хализев В. Е. Ценностные ориентации русской классики. М. : Гнозис, 2005. 432 с.
15. W. Театральные заметки // Русский инвалид. 1867. № 327. 26 нояб. С. 3.
ББК 83.3(4Фра)6-444.4
А. Н. Таганов
ИСКУССТВО И ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ В ТВОРЧЕСТВЕ А. КАМЮ И М. ПРУСТА
Исследуется сходство и различие подходов к рассмотрению эстетических вопросов в философских трудах экзистенциалистов, в частности А. Камю, и в произведениях М. Пруста. Особое внимание уделено их пониманию роли искусства в решении экзистенциальных проблем, определяющих смысл человеческого существования.
Ключевые слова: экзистенциализм, «преодоление Пруста», «реабилитация» внешнего мира, абсурдность бытия, «посторонний», подлинное существование.
The article deals with similarity and distinction of approaches used to consider some esthetic problems in philosophical works of existentialists, in particular A. Camus, and writings of M. Proust. Special attention is paid to their position to understand the role of art in the solution of the existential problems which determine essence of human existence.
Key words: existentialism, «Proust's overcoming», «rehabilitation» of the outside world, absurdity of life, «l'étranger», true existence.
Восприятие творчества Марселя Пруста и его писательского метода в среде экзистенциалистов было неоднозначным, что вполне естественно, если учесть значительное различие художественных систем автора «В поисках
© Таганов А. Н., 2017 2017. Вып. 1 (17). Филология •
