CC BY
23
УДК 821.161.1.09"18"
Белякова Елена Николаевна
кандидат филологических наук Костромской государственный университет [email protected]
мотив отступничества в исторической хронике а.н. островского «ТУШИНО»: к вопросу о генеалогии сюжета
(на материале чернового автографа пьесы)*
В статье затрагивается проблема генеалогических связей исторической хроники А.Н. Островского «Тушино» с древнерусскими повестями XVII века. Опираясь на материал чернового автографа (ЧА) пьесы, автор статьи развивает мысль, высказанную ранее Н.Г. Морозовым, о сюжетной близости текста Островского с «Повестью о Савве Грудцыне» и «Повестью о Горе-Злочастии». В качестве главного тезиса выдвинуто утверждение, что в ранних вариантах ЧА сцена искушения и отпадения юноши от праведного пути была выстроена в традициях древнерусской литературы. В подтверждение высказанного суждения, в частности, представлен фрагмент чернового наброска диалога главных героев хроники (тушинца Савлукова и молодого дворянина Максима Редрикова), не вошедший в печатный текст. Обозначенный фрагмент ЧА публикуется впервые.
Ключевые слова: генеалогические связи, авторский замысел, сюжет, мотив отступничества, традиция русской литературы, историческая хроника, древнерусская повесть, образ героя.
Не так давно, давая оценку современному спектаклю по хронике А.Н. Островского на сцене Историко-этнографическо-го театра (МГИЭТ) под руководством М. Мизю-кова, поэт и театральный критик Фазир Муалим справедливо заметил: «Пьеса А.Н. Островского "Тушино" - одна из самых малоизвестных. <...> Достаточно сказать, что в Москве (а возможно, и в современной России) это единственная постановка драмы» [5]. В то же время о низком интересе к пьесе со стороны научного сообщества свидетельствует современный исследователь творчества А.Н. Островского И.А. Овчинина, объясняя этот факт прежде всего характером самой хроники: «Камерность содержания, преобладание частной сюжетной линии, развивающейся на историческом фоне, отсутствие заметного трагического характера, очевидно, и объясняют эту холодность. Даже такой знаток исторической драматургии Островского, как Н.П. Кашин, буквально отмахнулся от хроники, посчитав её откровенно слабой пьесой, не заслуживающей никакого внимания» [6, с. 32].
Однако, оставив в стороне рассуждения о «слабости» сценического действия, мы обнаружим, что «Тушино» по сей день представляет собой значимое произведение для историков русской словесности. Так, специалист по древнерусской литературе Н.Г. Морозов указал на то, что именно в этой пьесе «впервые в истории отечественной драматургии выведен характер предателя, разрушителя своей Родины, осквернителя её святынь. Островский показывает, как становятся тушинцами русские люди. И вот здесь обнаруживаются интересные соотнесения драмы "Тушино" с некоторыми древнерусскими повестями XVII века» [4, с. 37]. В частности, автор статьи указал на несомненную близость текста Островского с «Повестью о Савве Грудцыне».
Развивая идею Н.Г. Морозова, можно предположить, что не менее интересные параллели обнаружат себя и при сопоставлении «Тушино» с «Повестью о Горе-Злочастии». Сюжетная близость исторической хроники Островского с древнерусскими повестями, описывающими грех горделивого своеволия молодого человека, станет ещё более очевидной, если принять во внимание рукописный источник пьесы. Сохранившийся черновой автограф с многочисленными исправлениями драматурга даёт возможность проследить некоторые этапы становления авторского замысла.
Начнём с наблюдения, высказанного, в частности, Н.Г. Морозовым, о несомненном сходстве образов героев-отступников в драме Островского и в древнерусской повести. Эти герои, каждый на свой лад, пренебрегают заповедью послушания и смирения, особенно отчётливо выраженной в «Повести о Горе-Злочастии»:
Не буди ты спесив на чужой стороне, Покорися ты другу и недругу, Поклонися стару и молоду. [1, с. 352] То же наставление звучит и в словах Демен-тия Редрикова, предупреждающего назревающий конфликт сына, Максима Редрикова, с тушинцем Савлуковым, намеренно дразнящим «добра молодца»: «Потише ты! Пущай его смеется!» <...> «Не заводить же драку / Из малости с проезжим человеком! / Остынь, остынь!» [7, т. 7, с. 131]. Но, подобно героям древних повестей, молодой дворянин пренебрегает отцовским наставлением, провозглашая горделивое «Я сам большой, я сам себе хозяин!» [7, т. 7, с. 132]. Вслед за осознанием собственной воли как воли главенствующей, закономерно и неизбежно грехопадение молодца.
«Так, в "Повести о Савве Грудцыне" отпадение юноши, купеческого сына Саввы, от семьи к корпорации объясняется сатанинскими кознями. Но ведь
* Публикация подготовлена в рамках поддержанного РФФИ научного проекта № 16-04-00323.
© Белякова Е.Н., 2017
Вестник КГУ № 4. 2017
89
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
и в сценах обращения дворянского сына Максима Редрикова в тушинца есть нечто близкое эпизодам соблазнения бесом купеческого сына Саввы. Пообещав своей жертве дружбу и помощь, бес принял облик красивого, богато одетого юноши, ставшего "названным братом" Савве. Этот "брат" увлёк купеческого сына в волшебный город своего отца, главного, верховного дьявола, где Савва и скрепил кровью своей некую "грамоту" о продаже души отцу "брата" в обмен на удовольствие суетной жизни. В драме "Тушино" таким "братом", лжедоброхотом оказывается молодой дворянин Савлуков, ярый тушинец» [4, с. 37].
Н.Г. Морозов, говоря о древнерусской повести, останавливает взгляд на внешнем описании беса, принявшего «облик красивого, богато одетого юноши». Эта деталь обретает особое значение, если мы, опираясь на ЧА пьесы Островского, отследим эволюцию образа Савлукова. Достаточно сказать, что в ранних вариантах текста этот герой значился человеком, одетым не «посадским», а «крестьянским» [8, л. 10 об.]. Однако позже драматург вносит характерное изменение в описание его облика, и вот вместо простого человека, обременённого тяжёлым сельским трудом, перед нами горожанин, для которого более, чем для крестьянина, пристало быть хорошо, даже щеголевато одетым. Согласно описанию Н.И. Костомарова, посадские люди XVII в. не чурались нарядной одежды, и из всех цветов предпочитали красные, «из них особенно любили червчатый отлив (красно-фиолетовый). Этот цвет был в таком употреблении, что один иностранец заметил, что все городские жители (посадские) носят платье такого цвета» [2, с. 69]. Таким образом, с большой долей вероятности мы можем предположить, что движение мысли драматурга в отношении создания образа Савлукова определялось желанием приблизить характеристику лукавого героя к традиционному пониманию образа беса-соблазнителя.
Дальнейшее знакомство с рукописью ещё более заставляет нас утвердиться в этом предположении. В ранних вариантах ЧА сцена искушения и отпадения юноши от праведного пути была выстроена в традициях древнерусской литературы. В отличие от печатного текста, где Максим Редриков становится как бы случайным свидетелем разговора Савлукова и Скурыгина (сцена III), в рукописи сохранился эпизод, позже вычеркнутый Островским, в котором молодой человек сам включается в диалог с Савлуковым. Генетическая близость этой сцены эпизодам древнерусских повестей, где Горе-Злочастие или брат-бес искушают и уклоняют от праведного пути своевольного молодца, кажется очевидной. Представим здесь первоначальный текст этого фрагмента, позже существенно изменённый драматургом:
Савлуков
Ну, если за обиду
Считаешь ты, что старший поколотит, Так много ты обид таких увидишь, Притерпишься. У нас такой порядок. Коль старший ты летами или званьем, Так и лупи молодших, - перед старшим И [спину гни] сам согнись, и рыло подставляй.
Максим Редриков А разве где другие есть порядки?
Савлуков Каб не было, так жить нельзя на свете.
Максим Редриков А где же есть?
Савлуков
Да в Тушине.
Максим Редриков
Ну, полно!
Савлуков Там все равны, живут по божью слову, Боярину большому, дворянину И ратнику простому честь одна. Обидел кто тебя - убей до смерти, Ответа нет.
Максим Редриков Вот это хорошо.
Савлуков А если ты давнишнюю обиду, Хоть за десять годов, желаешь вспомнить И выместить, - охотники [найдутся] сберутся, Товарищи, и вольною толпою Пойдут с тобой обидчика искать На дне морском, лишь покажи дорогу;
[Максим Редриков А в городе запрется.
Савлуков
Не защита.
Не устоят и каменные стены].
Максим Редриков И что ж потом?
Савлуков
И дом его сожгут, И самого на угольях изжарят, Разграбят все.
[Максим Редриков Ну, мне того и надо. Я зарожден на зло. На свет с зубами Родился я, так мне простору нужно. Мне тесно здесь.] А где туда дорога?
Савлуков
Я покажу.
Максим Редриков [Ты сам-то кто такой]
Савлуков А помнишь ли, в дороге побранились И чуть с тобой не подрались.
Максим Редриков
Ну, помню.
[Савлуков Тогда тебя я попытать хотел].
Максим Редриков Считаться мы с тобой теперь не станем. А вот что, друг - ты будь мне вместо брата И всей семьи. [А где тебя найти?] Ты в Тушино когда же?
90
Вестник КГУ № 4. 2017
С авлуков
[Везде найдешь, мы после потолкуем (подходит к Скурыгину)
Еще один попался]
Пойдем теперь, мои коротки сборы.
А ты готов?
Максим Редриков Готов хоть в преисподню, Хоть в Тушино, лишь только б не на Пресню.
С авлуков (Скурыгину тихо) Еще один попался.
Скурыгин
Ой, уйдет. Глядеть за ним!
С авлуков Нет, этот не сорвется [8, л. 12-12 об.]. Заметим здесь, что сцена диалога братьев, где Максим прощается с Николаем и сообщает ему о своём решении отправиться в Тушино, включена в текст позже и, очевидно, оказала влияние на изменение структуры второй половины сцены. В частности, напротив диалога, начинающегося словами М. Редрикова «Скажи ты мне, какой ты человек», Островский делает запись: «После сцены братьев» [8, л. 12 об.], свидетельствующую о некотором изменении авторского замысла. Далее драматург вносит существенные коррективы в первоначальный текст, выстроив сцену так, что Максим Редриков из участника диалога превращается в зрителя разыгранного для него представления. Таким образом, усложняется система отношений, «работающая» на искушение героя. Подобный разворот сюжета придаёт хронике большую эффектность, делает эпизод отпадения юноши от нравственно-родовой традиции более сценичным. Однако, учитывая тексты черновых набросков пьесы, можно утверждать, что одна из отправных точек авторского замысла была неразрывно связана с каноничным сюжетом древнерусских повестей о грехе горделивого своеволия неопытного юноши.
Столь очевидное соответствие произведения драматурга XIX века древнерусской традиции представляется закономерным явлением. «Художественная одарённость русского народа органически связана с коренными особенностями его православно-христианского миросозерцания», -утверждает исследователь литературы XIX в. профессор Ю.В. Лебедев [3, с. 149]. Потому вполне естественным кажется тот факт, что наша отечественная словесность «нового времени сполна унаследовала коренные традиции древнерусской письменности» [3, с. 151].
Библиографический список
1. Изборник. Повести Древней Руси. - М.: Худ. литература, 1986. - 447 с.
2. Костомаров Н.И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях. - СПб.: Тип-я Карла Вульфа, 1860. - 215 с.
3. Лебедев Ю.В. Русская литература о святости труда писателя // Вестник Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова. -2014 - № 6 - С. 149-153.
4. Морозов Н.Г. Традиции древнерусской повести в драмах А.Н. Островского // А.Н. Островский в новом тысячелетии: материалы науч.-практ. конф. - Кострома: Промдизайн-М, 2003. - С. 34-38.
5. Муалим Ф. Неожиданное «Тушино» // Rara Avis - Открытая критика. [Электронный ресурс]. -Режим доступа: http://rara-rara.ru/menu-texts/ neozhidannoe_tushino (дата обращения: 14.10.17).
6. Овчинина И.А. Человек и история в драматической хронике «Тушино» // А.Н. Островский. Материалы и исследования: сб. науч. трудов. - Шуя: Изд-во ГОУ ВПО «ШГПУ», 2008. - Вып. 2. - С. 32-40.
7. Островский А.Н. Полн. собр. соч.: в 12 т. -М.: Искусство, 1973-1980.
8. Островский А.Н. Тушино: Черновой автограф первоначального текста // Российская государственная библиотека. - Ф. 216. - М. 3251.
Вестник КГУ. J № 4. 2017
91
