CC BY
62
УДК 821.161.1.09"19"
Тихомиров Владимир Васильевич
доктор филологических наук, профессор Костромской государственный университет
vtihom@mail.ru
ПЬЕСА А.Н. ОСТРОВСКОГО «ВАСИЛИСА МЕЛЕНТЬЕВА» КАК ИСТОРИЧЕСКАЯ ДРАМА
Публикация подготовлена в рамках поддержанного РФФИ исследовательского проекта № 16-04-00323-ОГН
В статье с учётом имеющегося в отечественном литературоведении опыта исследования драмы А.Н. Островского «Василиса Мелентьева» выясняются жанровые особенности и специфика историзма пьесы, единственной в его творчестве исторической драмы, в которой мастерски сочетаются исторические истоки сюжета и художественный вымысел драматурга. В жанровом отношении пьеса приближается к традициям европейской, прежде всего шекспировской, драмы, поскольку в ней ведущую роль играют межличностные нравственные и психологические конфликты, обращенные в историческое прошлое. Это в меньшей степени было характерно для русской исторической драматургии в силу специфики национальных и религиозных, преимущественно эпических представлений о движущих силах истории. Сложность характеров персонажей в драме «Василиса Мелентьева» и острота конфликтов сближает пьесу с трагедийным жанром.
Ключевые слова: историзм драмы, факт и художественный вымысел, эпическое и личностное в истории, конфликт характеров.
Л рама «Василиса Мелентьева» (написана осенью 1867 г., опубликована в № 2 «Вестника Европы» за 1868 г. за под-.Н. Островский и Г***») обоснованно может считаться сочинением самого Островского, поскольку С.А. Гедеонову, предложившему ему сотрудничество в написании пьесы, принадлежит лишь обращение к историческому эпизоду, на котором строится драматический сюжет, и небольшая часть текста, сохранённого Островским в окончательном варианте драмы. В жанровом отношении она значительно отличается от других пьес, написанных на основе исторического материала: это единственная в его творчестве именно историческая драма, а не хроника и не комедия. В этом отношении и по наличию острого межличностного конфликта в пьесе «Василиса Мелентьева» сближается с традицией европейской драмы, для которой характерно специфическое видение истории сквозь призму бытия действующих лиц. На это обратил внимание П.В. Анненков в статье «О "Минине" Островского и его критиках» (Русский вестник. 1862. № 9). В хронике «Козьма Минин», по мнению критика, преобладает эпическое начало, поскольку в русской истории, известной преимущественно по преданиям, отдельной личности традиционно не уделялось большое внимание: «История является... только в своём отражении на нравах, понятиях и верованиях эпохи» [1, с. 408]. В драме «Василиса Мелен-тьева» дух эпохи, её особенности воспроизведены не в меньшей степени, чем в более ранних пьесах Островского на историческую тему, но здесь появляется то, чего ранее не было: более глубокие личностные характеры, особенно главной героини, нравственный и психологический конфликт, определяющий сюжетную специфику пьесы.
Интерес А.Н. Островского к особенностям художественного и, в частности, драматургического
осмысления русской истории не был случайным или исключительным. 1860-е годы - время активного развития исторической темы во всех жанрах и родах русской литературы, что объясняется, очевидно, не только эпохальными изменениями, которые переживала Россия в связи с реформами Александра II, но и важным для понимания её истории событием - празднованием 1000-летия российской государственности в 1862 году. Русская историческая драматургия по-разному откликалась на потребности времени пьесами не только А.Н. Островского, но и других драматургов, и всех их волновал вопрос о соотношении исторического факта и художественного вымысла, один из основных в реализации исторической темы. Автор нескольких статей о русской исторической драматургии, чуткий к художественной форме литературного произведения П.В. Анненков подчёркивал, что «необходимую правдоподобность» сообщает исторической драме не верность документам, а художественный вымысел: «Не подлежит сомнению, что только примесью свободного изобретения и поэтического элемента он (Островский. - В. Т.) сообщил своей драме незыблемость, поставил её вне спора и сомнений. Поэзия и изобретение укрепили здесь археологические данные, спасли и защитили факты и сведения, добытые формальным изучением» [2]. Критик высказал эту мысль, имея в виду пьесу «Воевода, или Сон на Волге», но она, несомненно, может быть отнесена и к другим пьесам Островского на историческую тему.
В то же время сам исторический материал, положенный в основу сюжета драмы «Василиса Ме-лентьева», определил жанровое своеобразие пьесы и её характеров, личностный конфликт, существенно отличающий её от других пьес исторической тематики. Постановка женских образов в центре драматической интриги - не новость в русской
92
Вестник КГУ ^ № 4. 2018
© Тихомиров В.В., 2018
исторической драматургии. Стоит напомнить драму М.П. Погодина «Марфа Посадница» (1831 г.), исторические драмы Л.А. Мея «Царская невеста» (1849 г.) и «Псковитянка» (1859 г.). Однако женские характеры в этих пьесах не обладают сложными индивидуальными характерами: они или декларативны (Марфа Борецкая у Погодина), или слабые, хотя по-человечески привлекательные жертвы обстоятельств (героини драм Л. Мея). В «Василисе Мелентьевой» впервые в русской исторической драме появляется сильный противоречивый женский характер, во многом определяющий сюжетную линию и природу конфликта пьесы, причём эта особенность обнаружена именно Островским, который дал название драмы «Василиса Мелентьева» и сделал эту героиню её центральным персонажем [11, с. 567]. Драма в наибольшей степени соответствовала пушкинскому определению сущности подобного жанра: «Истина страстей, правдоподобие чувствований в предполагаемых обстоятельствах...» [12, с. 168].
Пушкинское понимание специфики драматического жанра гораздо глубже того определения художественного изображения истории, которое предлагал Л. Мей: показывать то, что «могло быть». И это «могло быть» драматург находит в русском фольклоре, дающем материал для художественного осмысления женских характеров: «Мёртвая, едва заметная в летописи, русская женщина является в песне живою, повсеместною двигательни-цею страсти» [7, с. 104, 102].
Незадолго до «Василисы Мелентьевой» появились в печати две исторические пьесы, вызвавшие определённый интерес в русском обществе: «Дмитрий Самозванец» Н.А. Чаева (Эпоха. 1865. № 1) и «Смерть Иоанна Грозного» А.К. Толстого (Отечественные записки. 1866. № 1) Их опыт, несомненно, учитывался Островским. В статье, посвящённой этим пьесам, П.В. Анненков обратил внимание на особенности изображения в них исторического материала. У Чаева он находит почти исключительную «иллюстрацию летописи», зависимость от фактов, впрочем, несколько искупаемые живописностью бытовых картин и «сочным языком» [3, с. 71, 74]. Напротив, трагедия А.К. Толстого, по мнению критика, - сплошной вымысел, «обработка. исторического материала свободным художником» [3, с. 75]. Анненков считает, что «труднейшая задача для художника состоит. в том, чтоб отыскать правильные отношения между фантазией и. исторической темой» [3, с. 75], и Толстой эту задачу не выполнил, в его пьесе виден пример «ловкого, мастерского и. бойкого приложения обычных форм западной европейской драмы к русскому миру». Она сценична, как европейская драма, но утратила «часть своего народного облика» [3, с. 81].
Природа историзма «Василисы Мелентьевой» отличается своеобразием. Об этом можно судить
при сравнении сюжетной линии драмы с её исторической основой. Передавший Островскому материалы задуманной пьесы директор Императорских театров С.А. Гедеонов обнаружил сюжетную основу будущей драмы в хрониках времён Ивана Грозного, прокомментированных в «Истории» Н.М. Карамзина. В первоначальном замысле пьесы Гедеонов в основном следовал за историческими фактами. В девятом томе «Истории государства Российского» Карамзин пишет о пятой жене царя Анне Васильчиковой, которая стала одной из героинь драмы «Василиса Мелентьева»: «.не знаем, дал ли он ей имя царицы, торжественно ли венчался с нею... не видим также никого из её родственников при дворе... <.> Она схоронена в Суздальской девичьей обители.» И о самой Василисе: «Шестою Иоанновою супругою - или, как пишут, женищем (сожительницей. - В. Т.) - была прекрасная вдова, Василиса Мелентьевна: он без всяких иных священных обрядов взял только молитву для сожития с нею». Это событие историк относит к 1575 году [5, с. 157]. С.М. Соловьёв утверждает: «Не имеем права двух наложниц царя, Анну Ва-сильчикову и Василису Мелентьеву, называть царицами, ибо он не венчался с ними, и в современных памятниках они царицами не называются» [15, с. 703]. В Примечаниях к т. 6 «Истории» Соловьёва о Василисе Мелентьевой говорится: «. муж её был заколот опричником, и царь постриг её в Новгороде 1 мая 1577 г. за то, что заметил "ю зрящу яро на оружничего Ивана Девтелева князя, коего и казни"» [15, с. 739].
Поскольку достоверных сведений о личности и судьбе Василисы Мелентьевой сохранилось мало, для драматурга существовали определённые трудности в художественной обрисовке характеров, равно как и самой исторической обстановки, но в то же время этот факт предоставил простор творческой фантазии автора, разумеется, в рамках вероятной верности духу и нравам и основным фактам времени, пусть подчас с некоторыми хронологическими отступлениями. Островский сам признавал и подчёркивал различие между исторической и художественной правдой. По воспоминаниям драматурга П.М. Невежина, автор «Василисы Мелентьевой» рассказывал ему, имея в виду С.А. Гедеонова: «Он не понял, что учебники, дающие материал, - только скелет для художественного произведения. Что история - оболочка для художника, а суть - в развитии характеров и психологии» [9, с. 11].
По сравнению с современными ей историческими пьесами драма «Василиса Мелентьева» выглядит достаточно оригинальной. М.М. Уманская высказала мысль, что, в отличие от более ранних исторических хроник Островского, «теперь история для драматурга не цель, а средство, не столько объект, сколько способ художественного исследования
действительности» [16, c. 480]. По мнению исследовательницы, «в основе композиции новых жанровых форм лежит не рядоположенность фактов в последовательности, предусмотренной исторической хронологией, с точным обозначением дат той или иной сцены, а художественная логика развития действия и характеров, подчинение всего исторического материала... авторской концепции» [16, с. 481]. По сравнению с хрониками в «Василисе Мелентье-вой» больше сценичности, «живости», действительности, а показ «гражданской, политической жизни народа уступил место наполовину вымышленным интимно-личным коллизиям, трагедии любви и ревности» [16, с. 482]. В то же время у Островского «вымысел нигде не вступает в противоречие с исторически вероятным и правдоподобным» [16, с. 484], а история показана «через индивидуальные человеческие судьбы и судьбы личности - через историю, тогда как в жанре хроники и истории в лицах историческое событие - главный герой хроники - заслоняло и поглощало собой человеческую индивидуальность» [16, с. 485].
Действительно, автор «Василисы Мелентье-вой» достаточно свободно обращается с некоторыми историческими фактами, группирует их так, чтобы они в наибольшей степени отвечали авторскому замыслу - представить историю в лицах, обладающих индивидуальными характерными особенностями и в то же время несущими в себе черты своего времени. В пьесе можно заметить факты, хронологически несовместимые друг с другом и невозможные в данной ситуации. Это касается прежде всего действующих лиц драмы. Если принять во внимание, что события, связанные с отношениями Ивана IV и Василисы, могли быть в период с 1575 г. (именно эту дату указывает Карамзин как наиболее вероятную для их сближения) до 1577, когда Василиса была якобы пострижена в монастырь в Новгороде), то можно обнаружить в пьесе явные хронологические несообразности. Среди персонажей драмы - главный опричник, печально известный Малюта Скуратов, умерший в 1572 году. Тогда же, кстати, была ликвидирована и сама опричнина [11, с. 576-577]. Другой персонаж пьесы - князь Михаил Воротынский, известный военачальник, герой завоевания Казани - был казнён по приказу царя ещё в 1573 г. В то же время общий исторический контекст в пьесе сохранён, о чём свидетельствует, например, высказывание Ивана Грозного о его желании стать королём Польши и Литвы. Переговоры об этом велись долго, но в конце концов на польско-литовский престол был избран в 1576 г. семиградский (трансильванский) воевода Стефан Баторий (в пьесе - Обатура), венгр по национальности, который стал самым опасным врагом царя Ивана и Московской Руси.
Характер Ивана Грозного, изображённый в драме «Василиса Мелентьева», существенно отлича-
ется от того, каким он являлся в пьесах других драматургов. На это обратил внимание один из первых рецензентов спектакля в петербургском Мариин-ском театре, где драма была впервые поставлена в январе 1868 года (труппой Александринского театра), В.И. Родиславский. Кстати, рецензия Родис-лавского на спектакль опубликована в том же номере журнала «Вестник Европы», что и сама пьеса «Василиса Мелентьева». Рецензент отметил, что царь Иван у Островского предстаёт в другом качестве, в отличие от трагедии А.К. Толстого «Смерть Иоанна Грозного»: там он прежде всего правитель, а здесь как будто показан в частной жизни: это «Иоанн, которому надоело быть Иоанном. который, пожалуй, и казнит, но только потому, что ему чужая жизнь - ничто, казнит человека, как убьёт муху, и не потому казнит, что он - маньяк казни» [13, с. 809]. Об исполнении роли Ивана Грозного артистом В. В. Самойловым Родиславский пишет, что в нём зрители видят «просто усталого, скучающего брюзгу, который и на жестокости-то решается только потому, что для него всё равно, что бы ни случилось» [13, с. 810]. Сам Островский, принимавший участие в подготовке спектакля, был доволен игрой актёра, признаваясь в письме жене от 1-2 января 1868 года, что Самойлов «великолепен» [10, с. 161].
Н.П. Кашин, много сделавший для выяснения вклада Островского в создание окончательного текста драмы «Василиса Мелентьева», в переработку её первоначального варианта, предложенного Гедеоновым, утверждает: «А. Н. Островский значительно углубил содержание драмы, и с исторической, и с психологической точки зрения. <...> В его драме перед нами живые люди с чувствами и воззрениями того времени, а не... навязанными им автором, как это отчасти имело место у Гедеонова» [6, с. 24]. Кашин находит в изображаемом Островским характере Ивана Грозного «чувство одиночества, жажду любви, жажду ласки, сознание своей озверелости и надежду на то, что под воздействием любви "опять откликнется былое, забытое и изжитое счастье"». Кашин считает, что автор пьесы наделил царя человеческими чертами, способностью душевно страдать [6, с. 31]. Последний монолог царя, обращённый к спящей Василисе, демонстрирует его противоречивый характер: способность любоваться красотой, надежду на добрую природу красоты - и сомнение, обусловленное жизненным опытом: «Какая кротость! Какой спокойный, безмятежный сон! Ужель меня лицо твоё обманет? Ужель под этой тишиной таится Змеиное лукавство?» [11, с. 292]. Подозрения Ивана не обманули: Василиса во сне называет имя любимого и обманутого ею Андрея Колычёва и кается перед ним.
Действительно, такого сложного характера царя Ивана Грозного не было в русской литературе.
Интересно, что Н.К. Михайловский писал в 1894 г. о характере царя Ивана в драме «Василиса Мелен-тьева»: «Это значительнейшее, оригинальнейшее из всего, что даёт наша художественная литература о Грозном» [8, с. 179]. Своеобразие характеристики Ивана IV Островским признал позднее В. А. Бочка-рёв: «Островский дал. оригинальное толкование личности Грозного, удержавшись и от разоблачения царя Ивана, и от идеализации его» [4, с. 104].
Остальные герои пьесы по большей части достаточно схематичны: это или верные слуги царя без каких-либо нравственных принципов вроде Малюты Скуратова или Бориса Годунова, или представлявшие боярскую оппозицию, осмелившиеся возражать царю и защищать свою честь - князь Воротынский, боярин Морозов. Исключением оказываются три персонажа, в наибольшей степени сочинённые драматургом: царица Анна Васильчико-ва, сама Василиса Мелентьева и Андрей Колычёв. Если Анна и Василиса имели исторические прототипы, то Колычёв - вымышленный персонаж, присутствовавший, кстати, и в первом варианте драмы, написанном Гедеоновым, однако характер его был совершенно переработан Островским [11, с. 568]. Он оказался необходимым для сюжетной интриги драмы. По мнению Родиславского, Колычёв - «человек не злой, но слабый, попавший в руки к женщине с неутолимым честолюбием, страдающий от возлагаемых на него преступлений и пробующий бороться сам с собою, но увлекаемый непобедимой страстью» [13, с. 811]. Во «внутренней борьбе Колычёва, в которой зло, под влиянием любви, всё-таки берёт верх, нисколько не менее трагизма, чем потом в страшных видениях Василисы или в бешенстве Иоанна» [13, с. 812].
При том, что Андрей Колычёв - персонаж сочинённый, в его характере имеется некоторая историческая и национальная укоренённость. М.М. Уманская полагает, что он создан под влиянием «народно-поэтического песенного творчества», «в котором часто возникает мотив роковой губительной страсти добра молодца к красной девице, становящейся причиной его трагической гибели». У Колычёва «решимость овладеть ценою преступления любимой женщиной сменяется вспышками раскаяния, сострадания и жалости к обречённой царице» [16, с. 490]. Обида на обманувшую его Василису, ревность, гнев, проснувшееся оскорблённое самолюбие - всё это толкает его на убийство той, кого любил до самозабвения, и тем самым он обрекает и себя на гибель. В характере и судьбе Колы-чёва присутствует налёт мелодраматического героя.
Анна Васильчикова и Василиса Мелентьева -исторические персонажи, в наибольшей степени подвергшиеся в драме творческой трансформации. Прежде всего, Анна не могла называться царицей, как она представлена в пьесе, потому что, судя по историческим источникам, не была венча-
на с царём Иваном. Анна - страдающая героиня, она утратила привязанность царя, чувствует себя всеми покинутой, к тому же теряет близкого человека - князя Воротынского, который в своё время заменил ей отца. Она даже решается на неслыханный по тем временам поступок - является на заседание Думы, чтобы заступиться за ложно обвинённого в измене князя, и тем вызывает ещё больший гнев царя. Отчаявшись в своём будущем, Анна сознательно принимает из рук Андрея Колычёва, посланного Василисой, кубок с отравленным вином, несмотря на то, что Андрей предупреждает её об отраве. По существу, она кончает жизнь самоубийством от отчаяния и безысходности.
Анна и Василиса - антиподы, женские характеры, представляющие, с одной стороны, пассивный, жертвенный тип, а с другой, напротив, активный и даже агрессивный, и обе героини в драме Островского, каждая по-своему, с трагической судьбой, и каждая по-своему представляет исторические судьбы русской женщины в допетровской Руси.
Василиса Мелентьева - центральный персонаж драмы, не случайно именно её именем названа пьеса. Её характер, поведение и сама судьба целиком являются плодом творческого вымысла драматурга. Известно, что по первоначальному замыслу пьесы у С.А. Гедеонова главной героиней была Анна, которую пытается спасти влюблённый в неё Колычёв [11, с. 567]. В окончательном варианте пьесы у Островского Колычёв, напротив, при всей симпатии к Анне, с которой он был хорошо знаком с детства (оба воспитывались в доме князя М. Воротынского), оказывается её убийцей (впрочем, как и Василисы).
В некоторых исторических источниках, как и у Карамзина, Василиса названа по отчеству - Ме-лентьевной [11, с. 565], что свидетельствует о её простом, не аристократическом происхождении. В XVI веке (вплоть до XIX) фамилии на Руси получали только представители привилегированных сословий, прочие же именовались по отчеству, часто в усечённой форме, откуда впоследствии возникло большинство русских фамилий. У Островского Василиса имеет другое отчество - Игнатьевна, тем самым Мелентьева получила фамилию, что сразу повысило её статус, и в перечне действующих лиц она фигурирует как «вдова из терема царицы», то есть приближённая, в более позднем понимании придворная, а не просто прислужница.
Василиса - самый сложный в психологическом отношении персонаж драмы. Казалось бы, она достигла всего, о чём мечтала, - стала невенчанной женой царя, однако она не может быть спокойной, не забывает, на какое преступление ей пришлось пойти, чтобы добиться цели: она погубила не только Анну, но и беззаветно любящего её Колычёва. Из-за этого её преследуют видения и кошмары как отзвуки больной совести. Родиславский утверж-
дал, что «Василиса - характер, списанный с повествований современников о московских женщинах. Необразованная, чувственная, более тщеславная, чем властолюбивая. настоящая представительница своего пола в Москве того времени. Она -раба в душе, но раба, желающая иметь господином царя». Она «умнее» «московских боярынь», но «она злее их» [13, с. 812], она «коварная, жестокая, ловкая» [13, с. 813].
Необычный, небывалый в русской исторической драматургии характер Василисы напомнил современникам шекспировских героинь, особенно леди Макбет. Н.П. Кашин заметил несколько сценических и сюжетных перекличек драмы Островского с Шекспировскими пьесами [6, с. 1-8], подчеркнув, что сам образ Василисы «создан Островским под воздействием» Шекспира [6, с. 7-8], очевидно, потому, что русские исторические источники не давали драматургу достаточного материала для создания подобного характера. По мнению исследователя, «трагедия Шекспира могла сыграть роль возбудителя» для русского драматурга [6, с. 9]. И это не противоречит мнению Родиславского о возможных исторических корнях образа Василисы - одно не мешает другому. М.М. Уманская заметила, что «можно говорить об открытой шекспировской манере письма Островского, о сходных приёмах психологического анализа», но характер героини обусловлен «исторической эпохой» [16, с. 497].
Сложность внутреннего мира и поведения основных персонажей придают драме «Василиса Ме-лентьева» трагедийный характер: «Всепоглощающее честолюбие Мелентьевой, порыв отчаяния Анны и её предсмертная тоска, страсть, владевшая всем существом Андрея Колычёва, его отчаяние, вызванное коварством Василисы, стремительный переход Грозного от любовного умиления к гневу и язвительному сарказму - все эти сильные движения человеческого духа отвечали представлению о "сильном драматизме", основанном. не на внешних сценических эффектах, а на столкновении и развитии характеров» [16, с. 425]. На исто-рико-бытовом материале Островский представил картину трагического масштаба, дающую глубокое представление о человеческих судьбах и особенностях быта Московской Руси XVI века.
Исследователи драмы «Василиса Мелентьева» нашли в ней нравственный урок, достойный глубо -ких человеческих принципов. Н.П. Кашин увидел смысл пьесы прежде всего в том, что «Василиса, достигающая положения царицы путём преступления, в конце концов терпит заслуженное наказание, выражающееся прежде всего в тяжёлых нравственных страданиях, а потом уже в смерти от руки обманутого ею Колычёва». В драме Островского та же идея, что у Пушкина в «Борисе Году -нове»: «путём преступления невозможно достичь прочного счастья» [6, с. 32].
В заключение стоит упомянуть ещё одну, возможно, мифическую историю, проливающую некий, пусть воображаемый свет на судьбу Василисы Мелентьевой. Историк Р.Г. Скрынников обратил внимание, что в Вяземской писцовой книге XVI века имеются сведения о том, что в 1577 году Иван IV обручился с вдовою Василисою Мелен-тьевною, «юже муже ее опричник закла; зело уряд-на и красна, таковыя не бысть в девах, коих возяше на зрение царю» [14, с. 57]. Там же имеется запись о том, что в 1578/79 году некие Фёдор и Мария Ме-лентьевы получили земли в вотчину - не дети ли это Василисы Мелентьевой, награждённые царём в компенсацию за убитого отца? Сказано также, что впоследствии Мария Мелентьева вышла замуж за Гаврилу Григорьевича Пушкина - не за того ли предка поэта, который упоминается в «Борисе Годунове»? Так причудливо переплетаются человеческие судьбы, пусть даже на уровне легенды.
Библиографический список
1. Анненков П.В. О. «Минине» Островского и его критиках // Русский Вестник. - 1862. - Т. 41, № 9. - С. 397-412.
2. Анненков П. В. «Воевода» Островского // Санкт-Петербургские ведомости. - 1865. - № 107.
3. Анненков П. В. Новейшая историческая сцена. «Дмитрий Самозванец», драматическое представление Н. А. Чаева. «Смерть Иоанна Грозного», трагедия в пяти действиях в стихах, гр. А.К. Толстого // Вестник Европы. - 1866. - Т. 1, № 3. - Разд. V: Историческая хроника. - С. 66-83.
4. Бочкарёв В.А. А.Н. Островский и русская историческая драма // Учёные записки Куйбышевского госпединститута им. В.В. Куйбышева. - Куйбышев, 1955. - Вып. 13. - С. 97-105.
5. Карамзин Н.М. История государства Российского. - СПб.: Кристалл, 2000. - Кн. 3, т. 9. - 252 с.
6. Кашин Н.П. Василиса Мелентьева. Её источники и оценка современной критикой // Журнал Министерства народного просвещения. - СПб., 1913. - № 11, отд. 3. - С. 1-60.
7. Мей Л.А., Майков А.Н. Драмы. - М.: Искусство, 1961. - 535 с.
8. Михайловский Н.К. Иван Грозный в русской литературе // Михайловский Н. К. Сочинения. -СПб., 1897. - Т. 6 - 1046 с.
9. Невежин П. М. Воспоминание об А.Н. Островском // Ежегодник Императорских театров. - СПб., 1910. - Вып. 6. - С. 1-23.
10. Островский А.Н. Письмо М.В. Васильевой-Островской // Островский А.Н. Полн. собр. соч.: в 16 т. - М.: ГИХЛ, 1953. - Т. 14. - 383 с.
11. Островский А.Н. Василиса Мелентьева // Островский А.Н. Полн. собр. соч.: в 12 т. - М.: Искусство, 1977. - Т. 7. - 605 с.
12. Пушкин А.С. О народной драме и драме «Марфа Посадница» // Пушкин А.С. Мысли о литературе. - М.: Современник, 1988. - С. 167-172.
13. Р. <Родиславский В.И. > Новая русская драма и старая сцена // Вестник Европы. - 1868. - № 2: Театральное обозрение. - С. 808-825.
14. Скрынников Р. Василиса Прекрасная - историческое лицо или легенда? // Наука и жизнь. -1972. - № 9. - С. 57.
15. Соловьёв С.М. История России с древнейших времён.- М.: Соцэкгиз, 1960. - Кн. 3, т. 6. - 815 с.
16. Уманская М.М. «Василиса Мелентьева» и проблема историзма в драматургии Островского // Литературное наследство.- М.: Наука, 1974. -Т. 88, кн. 1: А.Н. Островский. Новые материалы и исследования. - С. 478-498.
References
1. Annenkov P.V O. «Minine» Ostrovskogo i ego kritikah // Russkij Vestnik. - 1862. - T. 41, № 9. -S. 397-412.
2. Annenkov P. V. «Voevoda» Ostrovskogo // Sankt-Peterburgskie vedomosti. - 1865. - № 107.
3. Annenkov P.V Novejshaya istoricheskaya scena. «Dmitrij Samozvanec», dramaticheskoe predstavlenie N.A. CHaeva. «Smert' Ioanna Groznogo», tragediya v pyati dejstviyah v stihah, gr. A.K. Tolstogo // Vestnik Evropy. - 1866. - T. 1, № 3. - Razd. V: Istoricheskaya hronika. - S. 66-83.
4. Bochkaryov V.A. A.N. Ostrovskij i russkaya istoricheskaya drama // Uchyonye zapiski Kujbyshevskogo gospedinstituta im. VV Kujbysheva. -Kujbyshev, 1955. - Vyp. 13. - S. 97-105.
5. Karamzin N.M. Istoriya gosudarstva Rossijskogo. -SPb.: Kristall, 2000. - Kn. 3, t. 9. - 252 s.
6. Kashin N.P. Vasilisa Melent'eva. Eyo istochniki
i ocenka sovremennoj kritikoj // ZHurnal Ministerstva narodnogo prosveshcheniya. - SPb., 1913. - № 11, otd. 3. - S. 1-60.
7. Mej L.A., Majkov A.N. Dramy. - M.: Iskusstvo,1961. - 535 s.
8. Mihajlovskij N.K. Ivan Groznyj v russkoj literature // Mihajlovskij N.K. Sochineniya. - SPb., 1897. - T. 6 - 1046 s.
9. Nevezhin P. M. Vospominanie ob A.N. Ostrovskom // Ezhegodnik Imperatorskih teatrov. - SPb., 1910. - Vyp. 6. - S. 1-23.
10. Ostrovskij A.N. Pis'mo M.V Vasil'evoj-Ostrovskoj // Ostrovskij A.N. Poln. sobr. soch.: v 16 t. - M.: GIHL, 1953. - T. 14. - 383 s.
11. Ostrovskij A.N. Vasilisa Melent'eva // Ostrovskij A.N. Poln. sobr. soch.: v 12 t. - M.: Iskusstvo, 1977. - T. 7. - 605 s.
12. Pushkin A.S. O narodnoj drame i drame «Marfa Posadnica» // Pushkin A.S. Mysli o literature. - M.: Sovremennik, 1988. - S. 167-172.
13. R. <Rodislavskij VI.> Novaya russkaya drama i staraya scena // Vestnik Evropy. - 1868. - № 2: Teatral'noe obozrenie. - S. 808-825.
14. Skrynnikov R. Vasilisa Prekrasnaya -istoricheskoe lico ili legenda? // Nauka i zhizn'. -1972. - № 9. - S. 57.
15. Solov'yov S.M. Istoriya Rossii s drevnejshih vremyon.- M.: Socehkgiz, 1960. - Kn. 3, t. 6. - 815 s.
16. Umanskaya M.M. «Vasilisa Melent'eva» i problema istorizma v dramaturgii Ostrovskogo // Literaturnoe nasledstvo.- M.: Nauka, 1974. -T. 88, kn. 1: A.N. Ostrovskij. Novye materialy i issledovaniya. - S. 478-498.
