CC BY
71
УДК 821.161.1
«ПЕРВОБЫТНОЕ БЛАЖЕНСТВО» ПРАЗДНОСТИ КАК ХАРАКТЕРОЛОГИЧЕСКАЯ ЧЕРТА ДИНАСТИИ РОСТОВЫХ И ДОМИНИРУЮЩАЯ РОЛЬ АВТОРА В ВОПЛОЩЕНИИ ЗАМЫСЛА «ВОЙНЫ И МИРА»
© Р. Б. Ахметшин
Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова Россия, 119991 г. Москва, ГСП-1, Ленинские горы, 1.
Тел.: +7 (495) 433 96 25.
E-mail: [email protected]
«Первобытное блаженство» праздности — «фамильная» черта династии Ростовых воспринимается автором в качестве ведущей сословной характеристики российского дворянства и истолковывается как важная стилевая доминанта одного из главных повествовательных планов романа.
Ключевые слова: семья Ростовых, характеристика российского дворянства, стилевая доминанта, повествовательный план, война и мир.
Одна из наиболее заметных особенностей части четвертой второго тома романа заключается в том, что внимание Повествователя сосредоточено всецело на семействе Ростовых, чего ни до, ни после не было и не будет, что, по всей вероятности, вполне справедливо ввиду известной уникальности этой семьи в образной системе не только «Войны и мира», но и во всем художественном наследии Л. Н. Толстого. Эта отличительная черта названного раздела на первый взгляд может показаться весьма примечательной, но не существенной или даже второстепенной. Однако нам представляется, что подобное приоритетное расположение членов одной семьи как раз и определяет внутреннее строение части и ее функцию в структурном составе всего романа.
Первые три части тома осязательно чередуются по степени повышения напряженности происходящих в них событий, что находит отражение в том числе и в средней протяженности глав: в первой и третьей частях действие развивается по нарастающей, оно заметно динамичнее, и в них этот показатель равен 3.8 и 3.27 стр. соответственно, а во второй - как бы идет на спад, протекает гораздо спокойнее и «растягивается» в среднем на 4.14 стр. (Эти и последующие измерения и выкладки, а также пропорции их соотношений осуществляются в системе координат полного собрания сочинений Л. Н. Толстого в 91 томе). Эта тенденция сохраняется и в 4-й части, самой умеренной по этому показателю, равному 4.31 стр. Исходя из сказанного, будет логично предположить, что 4-я часть своей размеренностью «обязана» семье Ростовых, причем всем ее членам в одинаковой степени. Ведь по отдельности они так или иначе оказываются втянуты во всевозможные конфликтные ситуации, и лишь всем вместе им удается оставить наиболее острые и критические из них где-то позади, следовательно, именно единение позволяет приблизить и установить в этом микрокосме мир и покой. Небезынтересно попытаться выявить, как достигается это единение. С одной стороны, на уровне сюжета все
объясняется легко и просто, например, расстройством дел и письмом Николаю Ростову с просьбой приехать для их улаживания, но при этом непосредственное занятие делом отнимает у него ничтожно малое время и заканчивается ничем (что впрочем никого особенно не волнует и не озадачивает, вероятно, потому, что все знают, что Николай, женившись на Марии Болконской и воспользовавшись помощью Пьера Безухова, решит все финансовые проблемы семьи), и оттого, с другой стороны, эта мотивировка может служить лишь «сюжетным поводом», но не истинной причиной, заключающейся, по нашему убеждению, в прихотливо субъективном и вместе с тем простом и вполне понятном желании повествователя показать семью Ростовых сугубо уединенно. Приведенная деталь представляется нам важной для дальнейшего хода рассуждений. Для чего нужна эта изоляция, что она дает повествователю? В первую очередь это, как уже было сказано, ограждает главных лиц семьи от всех внешних конфликтов, в которых они участвуют, будучи оторваны друг от друга, т. е. фактически «выключает» на время из основной повествовательной канвы романа, - получается, что это сюжетная изоляция. Следующее за этим второе отдаление семейства от неприятностей и бед - уже на новом уровне - усиливает восприятие этой части как обособленного текста, как относительно небольшого художественного отрывка-зарисовки или «лирического отступления» в составе романа (По своему типу эта часть текста напоминает во многом «Сон Обломова» из первой части романа И. А. Г ончарова), что в свою очередь отражается на художественных особенностях и достоинствах всей части. И здесь самое время обратить внимание на первый абзац части четвертой. Он, кстати, стоит этого внимания еще и потому, что является к данному моменту всего вторым отступлением во введении к части, и хотя не отграничен чертой, как это делает иногда автор, тем не менее представляется нам отступлением более полноценным и весомым ввиду своей большей развернутости и обстоятельности.
Итак, абзац, начинающийся со слов «Библейское предание говорит...» [1, с. 238], в котором автор рассуждает о «первобытном блаженстве» праздности, не омраченной чувством вины (за саму праздность), испытываемым «военным сословием», во многом определяет основную тональность всей части. Подобная ссылка на библейский сюжет не просто в начале части, традиционно «сильном месте», но еще и в отступлении повествователя (или автора - здесь этот момент не принципиален по причине их тождественности), т. е. фрагменте с двойным ударением, в совокупности с ранее упомянутыми изоляцией и обособлением вступительного фрагмента с непосредственным участием мифических схем в строении эпизода охоты, входящего в эту часть, влечет за собой смену ее жанровой принадлежности, трансформирует в миф о семье Ростовых. Как ни интересна эта подробность сама по себе, она привлекает наше внимание только как подтверждение доминирующей творческой воли повествователя в организации и претворении замысла романа и совершенствовании стиля и поэтической выразительности произведения, решившего в последний момент (а это действительно последний момент полного единения и близкой к абсолютной гармонии семьи Ростовых, своего рода воплощенный идеал подобной гармонии, разрушение которого наступит уже в следующей части) «рассказать» и одновременно запечатлеть легенду или миф об этой, вероятно, лучшей во всей образной системе Л. Н. Толстого семье Ростовых.
* * *
Основная история второго тома романа, взявшая небольшой тайм-аут в четвертой части, возобновляется в заключительной пятой с краткого напоминания о ранее произошедших событиях.
Поворот сюжета в прежнее русло и возобновление пристального внимания почти ко всем основным персонажам, пусть даже некоторые из них упоминаются лишь вскользь, но каждый раз более чем рельефно, вызывает вслед за естественным оживлением повествования сильное волнение. Средний объем глав имеет здесь второй по размеру показатель в томе - 3.64 стр., уступая лишь наиболее насыщенной действием 3-й части (3.27 стр.), что соответственно заметно ниже предыдущего показателя (4.31 стр.). И теперь мы уже точно можем говорить о волновом принципе повествования во втором томе или даже обозначить его как госк-п-го11-ное повествование, когда темп и напряжение частей 1, 3, 5 оказываются ощутимо выше темпа и напряжения частей 2 и 4.
Возвращению на «гребень волны» или «пик» повествования напрямую способствует или, вернее, предшествует обращение к более глубинному и определяющему принципу повествования - нанизыванию эпизодов на единый стержень, т. е. его линейности. Оно несколько затрудняет четкое вы-
деление сверхэпизодов в составе части, зато здесь срабатывает прием, вполне оправдавший себя в 3-й части, когда в одно повествовательное пространство вводятся друг за другом главные герои: Пьер Безухов, князь Николай Андреич Болконский с дочерью Марьей, Борис Друбецкой, граф Илья Андреевич Ростов с Наташей и Соней, и все они в разные моменты оказываются в московском доме Болконских, ставшем для двоих из них своего рода камнем преткновения, раз и навсегда, закрывшим им повторный путь к нему. Так, Друбецкой, чувствуя неловкость собственных ухаживаний за княжной Марьей, нехотя и тайно страшась, связывает свою судьбу с Карагиной, а Наташа, оказавшись в этом доме непонятой и оскорбленной и потеряв оттого покой и уверенность, становится беззащитной и «доступной» (правда, уже позднее, в опере) для чар «блестящего» Анатоля Курагина и козней активно помогающей ему Элен. Сам сверхэпизод оперы некоторыми своими элементами «подозрительно» напоминает новогодний бал из 3-й части: на этот раз Наташе представлен по-настоящему блестящий кавалер Андрей Болконский, и сделал это человек с той же фамилией, что и на бале, только не Элен, а Пьер. Как и Соня, которая с душераздирающей боязнью предчувствует, что должно произойти что-то ужасное как раз в день предполагаемого побега, так и семейство Ростовых с тайным страхом ждет, когда князь Андрей сделает предложение Наташе. На деле происходит взаимное аннулирование двух возможных линий развития будущего для Наташи Ростовой, что становится своего рода итоговой чертой неудач и разочарований для всех главных героев (началом этой полосы «невезенья» можно считать навязанную Пьеру Безухову женитьбу на Элен еще в первом томе). Надежда пробуждается лишь в последней главе, становясь не столько обещанием, сколько намеком на появление в будущем новой позитивной линии. В этой же главе, являющейся звеном кольцевой композиции, Пьер, в начале избегавший общества Наташи Ростовой, неожиданно для себя и тем более для девушки сближается с ней и признается в любви, что становится сюжетным итогом части и тома.
В завершение анализа второго тома романа нам остается выделить два момента. В первую очередь следует отметить, что центром притяжения всех нитей повествования в нем оказались два главных представителя семейства Ростовых, Николай и Наташа. Но если Николай «делит» место центрального персонажа с Пьером Безуховым и с Андреем Болконским, то Наташа занимает его практически единолично в частях третьей и пятой, а в четвертой делит его с братом Николаем. Так что второй том, кроме того, что он «самый романный», может называться еще и «томом Ростовых». Такое определение стало возможным только в конце, потому оно является ретроспективным. И это еще одна важная черта и второй существенный момент,
на который мы хотели обратить особое внимание, т.к. каждая новая или последующая часть в этом томе вносит свои коррективы в восприятие предыдущей, делая описываемую картину более полной, глубокой и выразительной.
* * *
Третий том «Войны и мира» в целом, и это совершенно естественно, заметно отличается от первого и еще больше от второго, хотя они разделяют ряд общих свойств и признаков. Некоторые из этих отличительных черт лежат, так сказать, на поверхности и касаются внешних их примет, таких, как расположение и строение частей, их физический объем, временные рамки происходящих событий и т.д., другие - имеют глубоко скрытый, внутренний или потаенный характер. Так, он значительно превосходит три других (1, 2 и 4-й) по количеству страниц (на 40, 25 и 60 соответственно). Чрезвычайно важные события, приобретающие решающее значение не только в жизни героев, но и для судеб страны, которым посвящен этот том и о которых идет повествование, происходят в течение неполного 1812 года, в то время как на первые два приходятся 7 лет. Но самое фундаментальное отличие рассматриваемого тома относится к его сущностной характеристике. Если второй том мы определили как «самый романный», то третий может быть назван «самым историко-философским и эпико-героическим». Подтверждением тому служит уже первая часть 3-го тома, кардинально отличающаяся в разрезе сказанного от всего, что было до сих пор в «Войне и мире».
Несомненно, «военная» составляющая в плане событийном наиболее весома в любом художественном произведении, автор которого так или иначе обращается к данной тематике, тем более в эпопее Л. Н. Толстого, которая одним названием своим придает ей первостепенное значение, а по глубине раскрытия и глобальному масштабу изображения аномального, неестественного характера и бесчеловечно-жестоких последствий кровавого противостояния людей, пожалуй, не знает себе равных. Но коль скоро основная задача автора - не показ войны и военных действий как таковых, а развенчание, как и в «Севастопольских рассказах», их антигуманной сущности, то названную составляющую романа корректнее именовать «исторической». Для этого имеются веские основания, т.к. даже в обстановке, предшествующей или максимально приближенной к военной, герои оказываются на высоте своего главного человеческого назначения и воспринимают окружающий мир не только сквозь призму смертельной опасности, которой чревато вооруженное столкновение враждебных армий. Такое состояние души остро контрастирует с бездушием военной машины и находит громовое оправдание в «мирных» размышлениях повествователя и, возможно, его героев, и эта атмосфера мастерски передана в конце второго и
начале третьего тома романа. С одной стороны, это невольное признание Пьера Безухова в любви к Наташе Ростовой и пробуждение того неожиданного, «что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе» [1, с. 375] и чего не может заглушить даже увиденная им комета 1812 года, которая предвещала всякие ужасы и конец света, с другой - рассуждение повествователя о причинах исторических событий и движении народов с запада на восток, т.е. нечто более глобальное и «знаковое» для жизни всех людей. Но с точки зрения воплощения и реализации авторской концепции философии истории, тех самых мыслей, которые чуть ли не впервые озвучены в романе прямо и непосредственно, два эти фрагмента предстают как разноуровневые способы реализации единой «генеральной» идеи «о причинах и следствиях происходящих событий».
Именно эти отголоски и отзвуки мыслей и идей повествователя в словах и делах главных героев составляют, по нашему мнению, главную особенность открывающей том части и потому станут предметом особого внимания. Такой прием частично уже был «опробован» им в части третьей тома второго и еще успешнее в четвертой, однако тогда его использование носило эпизодический, поверхностный и несистемный характер. Теперь же его применение превратилось в полноценный способ организации всего текста части, благодаря чему становится очевидным, что события как масштабные, так и повседневные и поступки как главных, так и второстепенных персонажей совершаются под воздействием нескольких причин, в общем равноценных и возникающих, и существующих в одном временном промежутке. Примером может служить мотивировка переездов Андрея Болконского, отправившегося сначала в Петербург, как было сказано родным, по делам, а «в сущности для того, чтобы встретить там князя Анатоля Кураги-на» [2, с. 32-33], затем из Петербурга в Турцию с назначением состоять при штабе главной квартиры, полученным после встречи с Кутузовым, предложившим князю Андрею ехать вместе с ним в Молдавскую армию, но, очевидно, еще и потому, что туда же направился и Анатоль, за которым Андрей однако не следует, когда тот вновь сбегает в Россию, не исключено, что его задержали дела в штабе, или под влиянием случившегося перед самым отъездом в Турцию разговора с сестрой Марьей, просившей брата все забыть и простить. Другими словами, все поступки героя мотивированы и обусловлены вызвавшими их к жизни побудительными причинами и факторами.
В «реализации» важнейших авторских идей и мыслей участвуют и другие ключевые фигуры романа: Пьер Безухов, Николай и Наташа Ростовы. Но они в отличие от Андрея Болконского, привыкшего все подвергать критическому анализу и только потом действовать в соответствии с собствен-
ным решением, принимают все на веру и становятся «послушными исполнителями» авторской воли. При этом из трети части тома третьего (главы I—VII) оказываются «удалены» все главные герои, зато пристальное внимание уделено изображению представителей высшей власти и их ближайшего окружения.
В силу близости к высшей, иначе столичной аристократии и принадлежности к воинскому сословию главным героем среди всех действующих лиц этой части оказывается Андрей Болконский, через восприятие которого, как и в частях второй и третьей тома первого, характеризуются многочисленные события и образы (направления и партии внутри штаба армии, смотр лагеря, военный совет, прения и характеристики военачальников-генера-лов). Именно в его голове рождаются размышления-выводы о том, «что нет и не может быть никакой военной науки, и поэтому не может быть никакого, так называемого, военного гения» просто потому, что не «могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены» [2, с. 52]. Следом в действие вступает Николай Ростов (здесь вновь происходит повторение приема, ведь связка Болконский-Ростов также уже использовалась в 1-м томе), который всем своим обликом и поведением иллюстрирует правоту Болконского в том, что, во-первых, нет военной науки, и, во-вторых, все решает какой-то миг и внутреннее состояние и ощущение (интуиция, говоря современным языком), подсказывающие, в частности, нужный момент для атаки [2, с. 63].
Новый уровень рассуждений о причинноследственном детерминизме событий представлен в следующем сверхэпизоде с Наташей Ростовой, которая то ли благодаря действию многочисленных и
неизвестных препаратов-лекарств, прописываемых разными докторами, то ли вследствие такого же, как и у ее брата, «интуитивного» и неосознанного желания говеть или же просто потому, что молодой организм, переборов хворь, наконец сам восстанавливает себя, и медленно возвращается к жизни [2, с. 72]. Венчает все предыдущие отголоски 1-й главы последний сверхэпизод части с собранием дворян и купцов в Слободском дворце, где в буквальном соответствии с рассуждениями повествователя звучат призывы «отступить» (отставной моряк разглагольствует о ненужности и бесполезности ополчения) [2, с. 92-93], предложения ждать решения высшей власти (беззубый сенатор) [2, с. 93] и воззвания перейти к решительным действиям (ожесточенная вспышка Пьера Безухова, поддержанная и прочими собравшимися дворянами) [2, с. 93-95].
Таким образом, в части первой тома третьего «Войны и мира» мы имеем дело не просто с «эхом» и «отголосками» мыслей и идей автора, или творца, а с постоянным и совершенно особенным «прессингом его на сюжет» и в то же время «центром неодолимого притяжения, гравитации» последнего к нему, теперь уже открыто становящемуся полновластным режиссером и исполнителем всех линий повествования в романе и главным гарантом его формирования и дальнейшего функционирования в качестве единственного в своем роде и неповторимого способа и средства выражения и воплощения самого «духа и давления» воссоздаваемой эпохи.
ЛИТЕРАТУРА
1. Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений в 91 томе. Гос-
издат М. Л. 1928-1958, 1964. Т. 10.
2. Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений в 91 томе. Гос-
издат М. Л. 1928-1958, 1964. Т. 11.
Поступила в редакцию 07.10.2009 г.
