CC BY
5А.Ю. Согомонов ОТВЕТСТВЕННОСТЬ УНИВЕРСИТЕТА: ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ
Человеку надлежит не только иметь точку зрения, но и мысли!
Фридрих Ницше Человек обыкновенно способен передавать детям свои познания; в ещё большей степени он способен передавать им свои страсти.
Шарль Монтескье
Чем быстрее и активнее современное общество перестраивается в своих основаниях, самореформируясь , тем чаще мы задаемся вопросом: продолжат ли старые институты свою прежнюю жизнь в «новом» обществе или их общественная роль и функции будут пересмотрены? А кто выступит в роли «оценщика»? Кому будет передана прерогатива формулирования «новой» миссии обновляющихся институтов? Вряд ли удастся ответить на эти вопросы односложно. И тем не менее именно в этом напряженном актуальном вопрошании заключен «нерв» нашего времени.
В самом деле, на рубеже столетий мы стали все отчетливее понимать, что старые институты «простой» совре-менности2 не просто дают функциональный сбой, а, скорее,
1
«Высокая» современность (или «зрелая», «поздняя», «рефлексивная») означает особый культурный проект нашей цивилизации (наступивший в последней трети прошлого столетия), который, по образному выражению У. Бека, предполагает конфрон-тационность общества к самому себе. См. подробнее: Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. М.: Прогресс-Традиция, 2000.
2 Всесторонний анализ институциональной и культурной транс-
просто не успевают за тем темпом, который набрал наш глобализирующийся мир. А это значит, что нам приходиться вновь возвращаться к фундаментальным вопросам о миссии общественных институтов, среди которых «университет» отличается особенным долголетием в мировой истории3. Не претендуя на развернутые ответы на поставленные вопросы, предложим версию об ответственности университета в сегодняшнем мире.
«Ответственность» такого института, как университет, - в строгом смысле - восходит к его общественному призванию «отвечать» на заложенные в целерациональной природе университета задачи. Соответственно, критерием оценивания становится эффективность и адекватность исполнения этой задачи. Поэтому, как может показаться на первый взгляд, у университета не может быть никакой иной ответственности, кроме исключительно внутриуниверситетс-кой. И даже сегодня рассуждая об ответственности университета, заинтересованные стороны, как правило, не выходят за пределы целерационального понимания ответственности, несмотря на то, что за времена своей длительной истории университет не просто претерпевал модельные трансформации, но и неоднократно кардинальным образом пересматривал свою миссию и свои общественные задачи.
Простое сравнение. Под «ответственностью бизнеса» мы понимаем почти всегда его прибыльность, легальность и прозрачность, выраженные как в экономическом росте, так и в своевременности и полноте налоговых отчислений. Про остальное говорим: «от лукавого». Но всё чаще мы становимся участниками публичных дискуссий, выводящих нас за рамки узкорационального понимания ответственности бизнеса. Может быть, и в случае с университетами нам
формации «простой» современности см.: Бауман З. Индивидуализированное общество. М.: «Логос», 2002.
3 В случае «университетов» наличие традиций, прошлой истории, возможно, сыграет и противоположную роль - будет способствовать более быстрой ре-институционализации в наше время.
необходим вдумчивый разговор о меняющейся миссии университетов и их актуальной ответственности?
Субъект ответственности: университет как культурная система
По мере того, как в середине XIX столетия стали складываться современные организационные формы - в индустрии и банковском деле, государственном и муниципальном управлении, образовании и науке4 и т.д. - социальные мыслители (от М. Вебера до Т. Парсонса) воспринимали их скорее в качестве «бюрократий», каждая из которых имела свою фиксированную инструментальную и социальную функцию. Соответственно все они расценивались с точки зрения общего представления об эффективности и почти никогда - с точки зрения проявленности в них аутентичного культурного начала.
Естественная социальная жизнь, в которой господствуют объективные законы - экономика, наука, менеджмент, - была принципиально отделена социальными мыслителями от сферы «культурного» производства, пространства субъективно-социального, оперирующего ценностями и нормами - религии, искусств и т.п. В конце же 70-х гг. прошлого века ситуация резко изменилась в связи с приходом на авансцену организационной теории так называемых не-оинституционалистов5. Для них идеи и практики хорошего -
4 Разумеется, истоки этих культурно-институциональных систем оказываются глубоко запрятанными в Средние века.
5 См., в частности: Meyer J.W., Rowan B. Institutionalized organizations: formal structure as myth and ceremony // American Journal of Sociology. 1977. Vol. 83. P.340-363; Meyer J.W. The effects of education in an institution // American Journal of Sociology. 1977. Vol. 83. P. 53-77; Meyer J.W., Scott W.R. Organizational Environments: ritual and rationality. Beverly Hills: Sage, 1983; Thomas G.M., Meyer J.W., Ramirez F.O., Boli J. (Eds.) Institutional Structure: constituting state, society, and the individual. Beverly Hills: Sage, 1987; Zucker L.G. The role of institutionalization in cultural persistence // American Sociologi-
да в принципе и любого - менеджмента становятся своего рода «мифами» и «символами» социального конструирования внутри рациональных организаций.
Современный университет, конечно же, - явление более сложное, чем обычные управленческие или хозяйственные структуры. С одной стороны, он, безусловно, является рациональной организацией, призванной поставить на поток процесс «производства кадров», но при этом университет выступает одновременно и «фабрикой» культурного производства. В известном смысле, университет макросо-циологически и, конечно же, на микроуровне выступает институциональным удвоением культуры. Являясь, с одной стороны, продуктом универсального целеполагания, «упакованного» в то же время в форму локальной культурной традиции, он выступает одновременно и в качестве уникального современного механизма культурного производства (культурной репродукции знания и культурной инновати-ки).
Его принципиальное отличие от начальной или средней школы прежде всего в том, что университет всегда является публичной площадкой общественно значимого интеллектуального процесса. Школа же может позволить себе более скромный - вплоть до полной приватности и закрытости - общественный статус.
Времена меняются, и на смену достаточно ограниченного набора моделей высших и средних учебных заведений приходит эпоха более свободного институционального формотворчества в образовании. Да и само «образование» уже не трактуется достаточно узко, как это было всего два-три десятилетия назад.
Четверть века назад началось обсуждение идеи «вторичного» образования, понятого как обучение самому процессу обучения. А совсем недавно - и идеи «третичного»
cal Review. 1977. Vol. 42. P. 726-743; Zucker L.G. Institutional theories of organization // Annual review of Sociology. 1987. Vol. 13. P. 443-464.
образования, задачи которого уже никак не являются в чистом виде образовательными, а скорее выступают в виде некоторого вспомоществования современной личности в деле освобождения ею от ненужного бремени старого, консервативного, заскорузлого знания, историческое время которого исчерпано. Сегодняшний профессионал в этом смысле нуждается и в формальном - университетско-институциональном, и, одновременно, в гораздо менее формализованном - перманентном образовании, выходящем в публичное пространство без прошлых «учрежденских» форм6. И если «третичное» образование, осуществляемое малыми ресурсами на площадках семинаров, круглых столов, летних и зимних школ, дискуссионных клубов и т.п., скорее, перемещается в так называемый третий сектор гражданских инициатив, то университет по-прежнему остается важнейшей институцией сегодняшней государственной политики. При этом власть, с одной стороны, как будто бы заинтересована в том, чтобы университеты приобретали всё большую социальную и финансовую независимость от государства, но, в то же время, не готова даже в постсовременном обществе выпустить из своих рук контроль над образовательными практиками. Ресурс, деньги, голоса избирателей - все это и многое другое делает именно университет (а не частные инициативы в области «третичного» образования) лакомым локусом властного контроля и привлекательным инвестиционным резервуаром для государства (и не только для него).
Серьезную проблему представляет сегодня понимание того, какое начало преобладает в нынешних университетах - академико-образовательная функциональность или локальная культурная значимость. Причем эта дилемма не всегда отчетливо проявлена и в публичном дискурсе. В глобальных условиях постсовременности мы наблюдаем
6 Подробнее о проблемах современной трансформации образования см.: Бауман З. Индивидуализированное общество. Гл.10.
«уход» университетских «академиков» от участия в локальном публичном пространстве в пользу сосредоточенности на своих собственных исследовательских или даже чисто приватных интересах, что резко контрастирует с кантовским принципом общественного употребления разума, сформулированным в известном ответе философа на вопрос «Что такое Просвещение?»7. Однако именно это «восстание» университетских элит стало настолько повсеместным явлением8, что впору усомниться в том, что современный университет разделяет те же общественные ценности и представления о своем предназначении, какие были, скажем, сто-двести лет назад.
Этика ответственности перед городскими местными общинами, региональная привязанность университетов, сегодня не просто ослабевает, а претерпевает принципиальные изменения. Конечно же, во многом причины этого следует видеть в глобальных изменениях, в том числе в возникновении глобального информационного пространства и даже глобального рынка образовательных услуг. Мировая мобильность университетских академиков связана не только с «общим» производством информации, но и с тем, что сами члены былых университетских корпораций становятся гораздо более космополитичными, чем раньше, более подвижными и склонными к перемене мест, нежели их предшественники. Как пишет по этому поводу К. Лэш, «сегодня продвижение на деловом и профессиональном поприще требует готовности последовать сладкоголосому зову удачи, куда бы она ни звала. Те, кто сидит дома, упускают шанс продвинуться наверх. Успех никогда не был так тесно связан с мобильностью... Честолюбивые люди понимают, что кочевой образ жизни - это цена продвижения наверх. Цену
7 Кант И. Сочинения. М.: Мысль, 1966. Т. 6. С. 25-36.
8 О «последних» интеллектуалах и о том, как произошел процесс десоциализации университетов в Америке, см. блестящее исследование: Jacoby R. The Last Intellectuals. American Culture in the Age of Academe. New York: Noonday Press, 1987.
эту они с радостью платят, поскольку представление о доме связывается у них с надоедливыми родственниками и соседями, мелкими дрязгами и косностью общепринято-го»9. И если новые университетские элиты «дома, лишь когда они в разъездах», то не трудно понять, что региональный патриотизм - далеко не самая высшая добродетель в их иерархии ценностей. Тогда о каком производстве культуры здесь может идти речь? Только лишь о том, что мы в самое недавнее время стали называть «мультикультура-лизмом»10.
И если следовать лэшовскому диагнозу, то «восстание» элит неизбежно влечет за собой неприятное признание в том, что университеты, сохранив сегодня внешне классические формы институциональной идентичности, по сути, утратили в постсовременном мире свою прошлую субъектность. Кто сегодня выступает полноценным носителем университетского «духа»? Однозначного ответа нет. И, наверное, не может быть.
Возможно, эта метаморфоза не случайно произошла с университетом именно тогда, когда его исконное рациональное целеполагание оказалось подчиненным «новому» культурному началу - ревизии традиционных университетских идентичностей. Производитель и хранитель неких локальных традиций (в тех случаях, когда речь идет о мировых университетских «брэндах»), интеллектуальный стержень региональной жизни (когда речь заходит не о столь знаменитых заведениях) и т.п. - вот лишь некоторые фор-
9 Лэш К. Восстание элит и предательство демократии. М.: ЛОГО! & ПРОГРЕСС, 2002. С. 8-9.
10 «Мультикультурализм... безукоризненно им подходит, рождая приятный образ мирового базара, где можно, не проявляя разборчивости, отведать экзотической кухни, экзотических стилей одежды, экзотической музыки, экзотических племенных обычаев и где ни о чем не спросят и подписываться ни за что не потребуют... Их взгляд, по сути, взгляд туриста на мир.» (Лэш К. Восстание элит и предательство демократии. С. 9).
мы нарождающейся постсовременной субъектности меняющихся университетов. Они не противоречат изначальной университетской функциональности, но в условиях единого и глобального информационного пространства роль «хранителя» знаний как будто бы выходит за пределы стен любого конкретного университета, располагаясь, скорее, в виртуальном пространстве, в том числе и в поле интернет-коммуникаций (e-Ducation).
Но кем в таком случае апроприированы роли «хранителей» локальных и региональных культурных традиций и инноваций? Всей университетской корпорацией? «Академиками»? Менеджментом? Школярами? В разных ситуациях выбор может быть разным. Универсальных моделей нет, и они уже вряд ли сложатся. Но складывается впечатление, что в условиях «восстания элит» в государственных или даже частных учреждениях высшего образования социальные позиции менеджмента настолько укрепились, что теперь именно от их мифотворчества и символического конструирования внутренних
идентичностей зависит внешняя траектория университета -как компонента внешней среды постсовременного города, так и части единого мирового рынка образовательных услуг.При этом университетский менеджмент все в большей степени опирается на сообщество «школяров», от жизненных траекторий которых зависит репутация их «alma mater», спонсорские пожертвования выпускников и многое другое, на базе чего формируется долгосрочный символический капитал постсовременного университета. Ближние выгоды порой мешают им перспективно развиваться. Отсюда следует, что, говоря об университетской корпорации, мы все больше имеем в виду долгосрочный двухсторонний союз менеджмента и школяров - нынешних и прошлых.
Все меньше в этом союзе места для университетских академиков. Академический корпус постсовременного университета неустойчив, преподаватели сегодня в гораздо большей степени, чем даже вчера, перемещаются в межу-
ниверситетском пространстве, связывают свои профессиональные судьбы с множеством институций, фирм и компаний, совмещают преподавательскую работу в разных университетах и тем самым оказываются менее привязанными к стенам какого-то одного учреждения. Они далеко не всегда разделяют всю полноту ответственности за символическую репутацию и даже культурно-политическую идентичность своего университета. И в этом нет их вины - таковыми делает их время, гибкая морфология и социальная мобильность. Они скорее готовы брать на себя ответственность за Университет «с большой буквы», то есть за некий воображаемый глобальный университет, за собирательность его имиджа и его институциональное будущее. Их помыслы - в «обществе знаний»11, как принято сегодня именовать наше информационное общество, а не в поддержании локальных и региональных традиций старых и новых университетов.
Но если эстафета университетской ответственности переходит преимущественно к союзу менеджмента и школяров, то влияет ли эта трансформация хоть каким-то образом на природу современного университета и университетскую доксу? Иными словами, насколько серьезными могут стать изменения в предмете рациональной и культурной ответственности университетов?
предмет ответственности - университетская докса?
Университет не обучает профессии. Это парадоксальное утверждение может показаться, по крайней мере, странным, в том числе и с точки зрения государственной политики в сфере образования. Как же так, если государство по-прежнему финансирует университеты, полагая, что таким образом оно пополняет необходимые для общества профессиональные кадры? Опыт централизованных обра-
11 Ср.: Формирование общества, основанного на знаниях. М.: Весь мир, 2003.
зовательных систем (а таковым был весь коммунистический блок и многие западные страны буквально ещё поколение назад) показывает, что даже в условиях образовательного госплана вести «грамотную» и корректную кадровую политику современного общества практически никому не удалось. Циркуляция профессиональных кадров, разумеется, в принципе невозможна без образовательного фактора, но и переоценивать его роль также не следует. Университетское образование - лишь информационный старт в жизни профессионала, освоение же навыков профессии, проникновение её «духом» и этикой происходит всегда за пределами университетских стен.
В то же время, мы все отчетливее понимаем, что в постсовременном мире научиться профессии можно. Но научить профессии уже не может ни одна институция в отдельности, ибо профессия - это, скорее, не результат образовательных технологий (в красивой и удобной для рыночного потребления упаковке), а длительный - и, может быть, бесконечный - процесс. Кроме того, профессия, основываясь на фундаментальности знания, ценностях и правилах цеховой культуры, становится сегодня одновременно и «Делом», а точнее - предпринимательством в достаточно широком смысле понятия. Профессиональные услуги в «сервильном», постиндустриальном обществе предлагаются на высококонкурентном рынке и «проталкиваются» по всем законам современного маркетинга и бизнеса. И на сегодняшнем рынке профессиональных услуг эта «оборотная» сторона профессии становится не менее (если не сказать «более») востребованной, чем глубокая информационная и академическая фундированность профессионала.
Добавим, что рыночный спрос на профессии и профессиональные услуги меняется с громадным ускорением и, естественно, ни одному университету не угнаться за сменой этой конъюнктуры. Многое в этих условиях приходится брать на себя самому профессионалу: проявлять гибкость, постоянно перепрофилируясь и переклассифицируясь, в
том числе и за счет обращения к услугам организаций «третичного» образования. Впрочем, как кажется, университет и в прошлом своём никогда не стремился к обучению профессии. Он лишь ловко играл с этим корпоративным имиджем, систематически пользуясь им как весьма эффективным социальным ресурсом, особенно в тех случаях, когда вступал в торг с государством. На самом же деле, современный университет на протяжении последних двух-трех столетий предлагал человеку совершенно иное.
Университет обучает человека частному использованию своего автономного разума. Такой буквальной постановки вопроса в отношении миссии высшего образования мы не находим у Канта, но именно об этом он написал в своем ответе на вопрос «Что такое Просвещение?». Университет никогда не был ступенью обязательного образования, и поступление в него предполагало акт самостоятельности человека, желающего научиться распоряжаться своим разумом. «Резонировать» (к сожалению, этот глагол приобрел в русском языке негативное значение), по Канту, означало «рассуждать во имя самого рассуждения». А университетская площадка предоставляла для этого наилучшие возможности и, вероятно, именно поэтому могла (и должна была) быть только свободной и публичной.
Мнение университета о самом себе, понимание того, для чего существуют университеты, какое знание они хранят, в чем разница между университетским знанием и про-фанностью общего знания, каким образом и во имя чего происходит приращение нового знания, и многое, многое другое нередко именуется в социальной теории университетской доксой. Фундаментальное знание, академические исследования, бескорыстный научный поиск - все это, в конечном счете, формирует культурную идентификацию университета как общественного института, приоритетно не ориентированного на производство пользы ни в каком её виде. Знание, производимое и репродуцируемое современным университетом, не может стать подвластным государ-
ству, гражданскому обществу или капиталу. «Упражнения разума», практикуемые в его стенах, как справедливо утверждает Ж. Деррида, не признают никакого другого авторитета, кроме как принципа разумного основания12.
В этом смысле исконная ответственность университета - в сохранении и развитии чистого академизма. В том, чтобы не дать возможность прикладному разуму найти пути подчинения себе «чистого» знания, экспроприировать его и реинвестировать по разным университетским програм-мам13. И если это так, то упаковывание универсального знания средствами современного (при этом всегда национального!) языка - его главная и исконная цель. Все остальные виды ответственности университета - его добрая воля и желание. Университет вправе более или менее активно инсталлироваться в местную жизнь города, вправе выполнять другие виды «общественно значимой» работы, вправе частично коммерциализироваться, но все это с точки зрения современной университетской доксы факультативно и не может выступать критериями его общественной оценки.
Университет противостоит нелегитимной власти и компромиссам в политике выполнением своей исконной миссии - легитимным знанием и бескомпромиссностью интеллектуальной позиции. И здесь мы не обнаруживаем принципиальной разницы между университетами «простой» и «высокой» современности.
Апория постсовременного университета
Однако «высокая» современность ставит перед университетом новые проблемы, решить которые бывает затруднительно даже чисто теоретически. Прежде всего следует упомянуть базовое изменение, которое произошло в
12 Подробнее об этом см.: Деррида Ж. Университет глазами его питомцев // Отечественные записки. Т. 6 (15). 2003. С. 186.
13 Деррида Ж. Указ. соч. С. 194.
недрах нашего общества: сменилась парадигма социального статуса университета. В «простой» современности университет создавал ценности, культурные практики и легитимное знание, которое лежало в основании социального взаимодействия, авторитета государства и норм социального и политического послушания (повиновения). В университетах обучались так называемые «социальные наставники», которые полученные «знания» превращали впоследствии в социальные навыки.
Сегодня же именно этот общественный статус университета как центральной точки, где ранее пересекались знание и власть, стоит под вопросом. Этот кризис и порождает трудноразрешимые проблемы (апории) нынешнего высшего образования и, прежде всего, в плане выбора стратегического пути развития. Не сложно увидеть, что сегодняшняя власть потеряла интерес к идеологической мобилизации, популяризации культурных образцов и явлений, чем ранее занимались почти все современные университеты. А это означает, что право на поиск и распространение нового знания имеет множество различных институций и организаций, успешно конкурирующих в этом с университетами. Пиар, слава и паблисити заменили в публичном пространстве университетские квалификации и титулы, формировавшие ранее авторитетность знания и его носителей. Университеты, привыкшие, может быть, в прошлом соревноваться друг с другом за престиж и репутацию, но абсолютно не располагающие опытом конкуренции с другими институциями и организациями, вынуждены действовать по «новым» правилам игры, проталкивая собственные интересы на рынке и, в результате, адаптироваться к реальности, сформВрэвтштшмнаовизна исловиуретзамет ускорившийся технический прогресс. «Постоянная и непрерывная технологическая революция превращает обретенные знания и усвоенные привычки из блага в обузу и быстро сокращает срок жизни полезных навыков, которые нередко теряют
свою применимость и полезность за более короткий срок, нежели тот, что требуется на их усвоение и подтверждение
14 _ _
университетским дипломом» . С этим утверждением З. Баумана трудно не согласиться, тем более, что мы все отчетливее различаем в поле профессионального образования успешный рост всяческих «краткосрочных переподготовок» (зачастую проводимых без отрыва от работы), которые становятся более привлекательными, чем длительный и тернистый путь университетского цикла. И поскольку запрос на профессиональные навыки постоянно меняется (и меняется со всё большим ускорением), то понятно, почему систематическое обучение превращается из привилегии в обузу.
В этих условиях университет в принципе не способен удержать свой прошлый статус «монополиста» на знание и вынужден соглашаться на новую формулу знания как товара, который производится конкурентно и за который можно уплатить деньги, получение которого в принципе не отличается от потребления других постиндустриальных услуг. Даже академическая карьера и та подвергается рыночной коррозии: в университетских сообществах и репутация, и общественное влияние реструктурированы деньгами, телевидением, газетами и т.п. С какого-то момента в недавнем прошлом, по мнению Баумана, в академических кругах известность заняла место славы, а университетская профессура вынуждена вступать в состязание со спортсменами, звездами шоу-бизнеса, террористами, серийными убийцами, победителями лотерей и т.д. Но в таком состязании у неё все меньше шансов на успех и тем более - на победу15. Более того, университетскому сообществу отказано в праве на высокое социальное положение в обществе, а в конце прошлого столетия - после всех ужасов (основанных на знании), которые с таким трудом пережил мир, - стало яс-
14 Бауман З. Индивидуализированное общество. С. 165.
15 Бауман З. Указ. соч. С. 168.
но, что у университетской науки отобран также «мандат» нравственно-гуманистического воздействия (наряду с высоким искусством) на человека и общество в целом.
Многим университетам такая ситуация не показалась катастрофической, поскольку они с легкостью приняли «новые» правила игры, отказавшись от исключительного служения университетской доксе, и стали измерять себя «общественной полезностью», коммерческими соображениями, а качество их деятельности, в свою очередь, как считает З. Бауман, стало оцениваться «объемами продаж»16. Продаваемость знания, взвешивание рыночных шансов тех или иных проектов, удовлетворение запросов заказчиков, соответствие нормам рыночной конкуренции и т.д. становятся в этой стратегии высшими критериями оптимальности университетской ответственности. Примечательно, что некоторые из этих университетов увидели свою миссию и в том, чтобы максимально плотно встроиться в своё муниципальное окружение и стать органичной частью локального мира, создавая для городов и городских властей больше комфорта, чем проблем, как это было со средневековых времен буквально везде и всегда. Но есть много сторонников и у противоположной стратегии: нарочитого ухода из внешнего мира с его интересами и реалиями
- в свой замкнутый и эзотеричный по языку мир внутриуни-верситетского общения. Социальная бесполезность - высший критерий ответственности в этой стратегии. Но и эта стратегия противоречит принципу публичного и свободного употребления разума. Одним словом, обе стратегические крайности нарушают в миссии университета самое главное
- интеллектуальную автономность и общественную устремленность.
16 Там же. С. 170. О дилеммах коммерциализации университетов см. блестящий очерк Дерека Бока, в прошлом президента Гарвардского университета (1971-1991): Бок Д. Плюсы и минусы коммерциализации // Отечественные записки. Т. 6 (15). 2003.
Перемены оказались настолько кардинальными, что ставят каждый университет в ситуацию супериндивидуального выбора своей университетской ответственности. Апорию университетской ответственности не решить теоретически, она разрешаема каждым университетом в отдельности через принятие индивидуальных рисков и ответственности за свою уникальную в этом глобальном мире идентичность. А все университеты, к счастью, столь непохожи друг на друга, что, возможно, через некоторое время нам и не придется говорить об одной или даже нескольких (!) моделях университетской ответственности.
