CC BY
52
В. Н. ЗАХАРОВ*
Российкий гуманитарный научный фонд, г. Москва
ОТВЕТ ПО СУЩЕСТВУ
В последнее время выявились разноречивые мнения, была или не была русская литература христианской, и своей пристрастной преданности Церкви православной, сохраняли ли Веру и чаяли ли Спасения русские писатели в советские времена, каков круг писателей, которых критика связывает с христианской традицией в русской словесности.
В этой дискуссии важно определить, о чем спорить и можно ли в споре установить истину, памятуя, что был несказанный ответ на релятивистский вопрос Пилата: "Что есть истина?" — и эту Истину засвидетельствовало само явление Христа, она и стала Благой Вестью.
Об этой Истине не спорят. Она непреложна. Ее принимают или не воспринимают.
Речь пойдет о суждениях, которые претендуют на истинность.
Есть ситуации, в которых спор невозможен. Имеет смысл спорить с собеседником, но не с оппонентом, который цитирует с купюрами, перевирает цитированное, передергивает чужие мысли. Нет смысла спорить, когда оппонент спорит не по существу, а по подозрениям, не понимает сказанное, не воспринимает написанное, приписывает свои измышления другим. Собственно, этим и объясняю свое нежелание вести полемику с автором, который четырежды за три года опубликовал свои полемические возражения на мои утверждения о
том, что русская словесность была и остается православной1. Назойливость оппонента вынуждает к ответу,
* Захаров В. Н., 2005
1 Позиция А. М. Любомудрова высказана в статье, под разными
названиями опубликованной в журналах "Литературная учеба" (2000, № 5—6. С. 120—144) и "Русская литература" (2001. № 1. С. 107—
124), в IV сборнике "Христианство и русская литература" (СПб.,
2002. С. 87—109), в его монографии "Духовный реализм в
литературе русского Зарубежья" (СПб., 2003. С. 7—48; особенно С. 7 —22).
6
хотя разбирать чужие ошибки и
заблуждения — неблагодарный и малодостойный труд.
А. М. Любомудров пишет, что я в своей программной статье "Русская литература и христианство", кроме того, что утверждаю, "русская литература была не только христианской, но и православной", завершаю работу словами: "...она оставалась ею и в советские времена"2.
Что делать с недобросовестным цитированием, которое замаскировано купюрой и оборванной на полуслове фразой? Завершаю я свою статью другими словами, которые в полном извлечении звучат так:
Русская литература была христианской. Вопреки историческим обстоятельствам, она оставалась ею и в советские времена. Надеюсь, это ее будущее3.
Как объяснить непонимающему смысла слов и чужой текст оппоненту, что русская литература в советские времена — это не официальная советская литература, а именно русская литература в 20-80-е годы XX века, что она включает в себя не только христианских писателей, которых время от времени исключали из Союза советских писателей, но и писателей русского зарубежья, которые в изгнании сохранили христианское призвание
русской словесности. И дело не в количестве писателей, а в "качестве" их творчества4.
2 Любомудров А. М. Духовный реализм в литературе русского Зарубежья. С. 7.
3 Захаров В. Н. Русская литература и христианство // Евангельский текст в русской литературе: Цитата, реминисценция, сюжет, мотив, жанр. Петрозаводск, 1994. С. 11.
4 По поводу христианских традиций в русской литературе XX века я писал в этой статье: "В отношении к христианству русская литература была неизменна, но были и антихристианские писатели, и таких было много в советской литературе. Их отрицание Христа и христианства не было последовательным и однозначным, но четко декларированным в двадцатые-пятидесятые годы. Впрочем, пройдя эпоху классовой борьбы и ожесточение социалистического строительства, и советская литература обнаружила глубокую связь с предшествующей традицией, назвав многое из христианского идеала общечеловеческими гуманистическими ценностями. И, пожалуй, самое главное: и в советской литературе сохранились христианские писатели — назову самых знаменитых: Борис Пастернак, Анна Ахматова, Александр Солженицын. И хотя их и объявляли антисоветскими писателями, отлучить их от русской литературы оказалось невозможным. В том, что писали Горький, Фадеев, Маяковский, Шолохов и другие, была своя правда, но правда историческая — она в прошлом, будущее за иной заповеданной правдой.
Сейчас литература пребывает в жестоком кризисе. Не все писатели его переживут, но у русской словесности глубокие тысячелетние корни и лежат они в христианской православной культуре, а это значит, что у нее всегда есть возможность воскреснуть и преобразиться" (Захаров В. Н. Русская литература и христианство.
С. 11). Ср.: "И конечно, полнее всего христианский характер раскрылся в литературе русского зарубежья, которая жила памятью былой христианской России, лелеяла исторический образ Святой Руси" (Там же. С. 8).
7
Даже присутствие одного праведника спасает дело, а в русской словесности их были сотни и тысячи.
От того, как мы назовем явление, зависит и его понимание: литература исключает, а христианская
словесность включает в себя, кроме собственно литературы, Священное и церковное Предание, оригинальную и переводную книжность, духовные сочинения разных авторов.
Политически разделенная в 20-80-е годы на дореволюционную, советскую, антисоветскую и зарубежную литературу, русская словесность XX века после снятия искусственных препон снова вошла в общее русло — стала единым потоком, в котором снова выразились ее историческое направление и христианское призвание первых девяти веков ее развития.
Оппонент приписывает мне свои абсурдные (иначе не могу сказать!) измышления. Он упрекает:
В современных трудах литературоведов можно обнаружить, как православие отъединяется и от Христа (?! — В. З.), и от Церкви (?! — В. З.)5.
Мое выражение ("В этом недогматическом смысле говорят о православной культуре и литературе, о православном человеке, народе, мире и т. п."6) становится в его представлении "апологией недогматического православия"7. Цитируя мои слова о том, что Православие — не только вероучение, но еще и "образ жизни, мировосприятие и миропонимание народа", он полагает:
Это неслучайная описка. Для исследователя и в дальнейшем православием оказывается не что иное, как народная
5 Любомудров А. М. Духовный реализм в литературе русского Зарубежья. С. 10.
6 Захаров В. Н. Православные аспекты этнопоэтики русской литературы // Евангельский текст в русской литературе: Цитата, реминисценция, сюжет, мотив, жанр. Вып. 2. Петрозаводск, 1998. С. 7.
7 Любомудров А. М. Духовный реализм в литературе русского Зарубежья. С. 11.
вера. Народ (в дальнейшем случае - русский), замещая Церковь, становится источником православности, которая обращается в атрибут народности8.
Подтверждаю, что это не описка, но и не мое суждение, а убеждение Достоевского в моем изложении, что вслед за ним и я считаю, что Православие стало осознанной верой народа (и народной верой), что эта вера русского народа не есть "народное православие", которое так же относится к Православию, как и народная этимология к собственно этимологии, что православный народ не "замещает церковь", а сам и есть Церковь. Чтобы обличать так, как делает А. М. Любомудров, нужно не читать или не понимать Достоевского, не слышать его слова:
...въ сущности, все народныя начала у насъ сплошь вышли изъ православiя (Дневник писателя, 1876, апрель).
<Россия> несетъ внутри себя драгоценность, которой н^ тъ нигде больше — Православiе...
.она — хранительница Христовой истины, но уже истинной истины, настоящаго Христова образа, затемнившагося во всехъ другихъ верахъ и во всехъ другихъ народахъ (Дневник писателя, 1876, апрель).
Я утверждаю, что нашъ народъ просветился уже давно, принявъ въ свою суть Христа и учете Его. Мне скажутъ: онъ учешя Христова не знаетъ и проповедей ему не говорятъ, — но это возражеше пустое: все знаетъ, все то что именно нужно знать, хотя и не выдержитъ экзамена изъ катихизиса (Дневник писателя, 1880).
.въ томъ что народу мало читаютъ проповедей, а дьячки бормочатъ неразборчиво, — самое колосальное обвинеше на нашу церковь, придуманное либералами, вместе съ неудобствомъ церковно-славянскаго языка будто-
бы непонятнаго простолюдину (А старообрядцы то? Господи!). Зато выйдетъ попъ и прочтетъ: "Господи Владыко живота моего" — а въ этой молитвЬ вся суть христганства, весь его катехизисъ, а народъ знаетъ эту молитву наизусть. Знаетъ тоже онъ наизусть мнопя изъ житш Святыхъ, пересказываетъ и слушаетъ ихъ съ умилешемъ. Главная же школа Хриспанства, которую прошелъ онъ — это вЬка безчисленныхъ и безконечныхъ страданш имъ вынесенныхъ въ свою исторда, когда онъ, оставленный всЬми, попранный всЬми, работающiй на всЬхъ и на вся, оставался лишь съ однимъ Христомъ — утЬшителемъ, котораго и принялъ тогда въ свою
8 Любомудров А. М. Духовный реализм в литературе русского Зарубежья. С. 11.
9
душу на вЬки и который за то спасъ отъ отчаяшя его душу! (Дневник писателя, 1880).
А идеалъ народа — Христосъ (Дневник писателя, 1880).
Народъ русскш въ огромномъ большинства своемъ — православенъ и живетъ идеей православiя въ полнотЬ, хотя и не разумЬетъ эту идею отвЬтчиво и научно. Въ сущности въ народЬ нашемъ кромЬ этой "идеи" и нЬтъ никакой, и все изъ нея одной и исходить, по крайней мЬрЬ народъ нашъ такъ хочетъ, всЬмъ сердцемъ своимъ и глубокимъ убЬждешемъ своимъ (Дневник писателя, 1881).
Вся глубокая ошибка ихъ въ томъ, что они не признаютъ въ русскомъ народЬ Церкви. Я не про здашя церковныя теперь говорю и не про причты, я про нашъ русскш "сощализмъ" теперь говорю (и это обратно-противоположное Церкви слово беру именно для разъяснешя моей мысли, какъ ни показалось бы это страннымъ) — цЬль и исходъ котораго всенародная и
вселенская Церковь, осуществленная на земле, поколику земля можетъ вместить ее. Я говорю про неустанную жажду въ народе русскомъ, всегда въ немъ присущую, великаго, всеобщаго, всенароднаго, всебратскаго единешя во имя Христово. И если нетъ еще этого единешя, если не созиждилась еще Церковь вполне, уже не въ молитве одной, а на деле, то всетаки инстинктъ этой Церкви и неустанная жажда ея, иной разъ даже почти безсознательная, въ сердце многомилюннаго народа нашего несомненно присутствуютъ. Не въ коммунизме, не въ механическихъ формахъ заключается сощализмъ народа русскаго: онъ веритъ, что спасется лишь въ конце концовъ всесвттнымъ единешемъ во имя Христово (Дневник писателя, 1881).
А. М. Любомудров упрекает меня, как ему кажется, в "очевидной подмене":
.приводя обширные цитаты из Достоевского, он доказывает, что православен народ, в то время как в суждениях его оппонентов речь идет о литературе. Но народ и литература — слишком разные субстанции, чтобы из православности одного можно делать вывод о православности другого и наоборот9.
Возражаю: разные, но взаимообусловленные. Достоевский утверждал, что его личное творчество "истекает из
9 Любомудров А. М. Духовный реализм в литературе русского Зарубежья. С. 12.
10
глубины христианского духа народного"10; общим местом в эстетических трактатах любого времени являются вариации на тему о том, что литература выражает характер народа, она — порождение (выражение,
отражение) народного духа (души народа).
В превратных толкованиях оппонент выдумывает и приписывает мне идею некоего "Православия без догматов". К слову сказать, сам полемист после изложения азбучных начал Православия предлагает без должной оглядки свои определения того, что выражено Божественным Глаголом, почему-то думает, что в изложении понимания Достоевским Православия я сверялся с его (Любомудрова) косноязычными определениями Христианства11.
Вот эти перлы: Христианство — "система миропонимания, включающая в себя прежде всего принятие догматов, канонов, церковного
предания, — т. е. христианская вера"12,
"Православие — это комплекс догматических,
"13
канонических, вероисповедальных истин ; их вариации оставляю без комментариев.
И верх непристойности — его упрек по поводу сформулированного в категориях исторической поэтики названия конференций и заглавия сборников "Евангельский текст в русской литературе: Цитата, реминисценция, сюжет, мотив, жанр". Филологический подход к литературе он представляет как "протестантский":
10 При полномъ реализмЬ найти въ человЬкЬ человЬка. Это русская черта по преимуществу и въ этомъ смыслЬ я конечно народенъ, (ибо направлеше мое истекаетъ изъ глубины хриспанскаго духа народнаго) — хотя и не извЬстенъ русскому народу теперешнему, но буду извЬстенъ будущему" (РГАЛИ, ф. 212.1.17. С. 29).
11 См. наивное восклицание на этот счет: "Насколько логично противополагать только что процитированному нашему определению христианства, в том числе и как "системы миропонимания", свое, определяя его как. "миропонимание"?" (Любомудров А. М.
Духовный реализм в литературе русского Зарубежья. С. 11). О причудах подобного эгоцентризма свидетельствует и такая деталь: в
моей критике в адрес Любомудрова и в адрес В. Лурье оппонент видит "неприязнь к "искушенным в догматике" (?! — В. З.)". Замечу, что, в отличие от оппонента, я не даю "своих" определений Христианства и Православия.
12 Любомудров А. М. Церковность как критерий культуры // Христианство и русская литература. Сб. четвертый. СПб., 2002. С. 90.
13 Любомудров А. М. Православное монашество в творчестве и судьбе И. С. Шмелева // Христианство и русская литература. Сб. второй. СПб., 1994. С. 364.
11
Декларированный в названии протестантский гносеологический дискурс (с его тщательным и исключительным вниманием к тексту писания при отсутствии интереса к Священному Преданию) оказывается вполне правомерным и адекватным по отношению к литературе любого культурного ареала, в том числе и к русской классике, хотя, конечно, далеко не исчерпывает проблему14.
На эту тему и объясняться неприлично. В таком тоне вести полемику просто невозможно. Не спор, а вздор, сплошное недоразумение. Постоянно приходится объяснять и объясняться в том, что не понимает оппонент, разбираться в его "идолах пещеры". Увы, неблагодарный труд!
Вместе с тем в работах А. М. Любомудрова есть утверждения, о которых следует высказаться по существу.
Исследователь декларирует потребность "выработки более тонкого и глубокого методологического аппарата", необходимость "дифференцированно употреблять определение "религиозный", "христианский",
"церковный", "уточнить некоторые понятия и предложить критерии для оценок и классификаций в рамках поставленной темы"15.
До сих пор христианское значение русской литературы
изучали и изучают в категориях философии (идеал, идея, логос, дух, душа, человек, любовь, добро, зло, жизнь, смерть, бессмертие, совесть, утопия), богословия (Священное Писание и Предание, закон, благодать, христология, эсхатология, кенозис, апокатастасис, житие, сказание, легенда, апокриф, страдание, смирение, молитва, грех, искушение, соблазн, исповедь, покаяние, спасение, храм, икона, церковный календарь, исихазм, юродство, паломничество), эстетики (миф, мимесис, катарсис, прекрасное, красота, образ, реализм, этнопоэтика), поэтики (текст, контекст, подтекст, интертекст, тема, проблема, характер, герой, архетип, символ, цитата, реминисценция, парафраза, мотив, сюжет, жанр).
Плодотворны новые категории, предложенные И. А. Есауловым (соборность и пасхальность)16. Их введение в критический оборот — преодоление кризиса современного литературоведения, о котором пишет исследователь:
14 Любомудров А. М. Церковность как критерий культуры. С. 94.
15 Там же. С. 87.
16 Есаулов И. А. Категория соборности в русской литературе. Петрозаводск, 1995; Он же. Пасхальность русской литературы. М., 2004.
12
К сожалению, нужно признать, что истории русской литературы как научной дисциплины, которая бы хоть в какой-то степени совпадала в своих основных аксиологических координатах с аксиологией объекта своего описания, пока еще не существует17.
А. М. Любомудров предлагает "рассматривать категорию церковности как критерий православности явлений культуры"18. Исследователь выдвигает идею "православного литературоведения" и ставит задачу:
Важно установить, присутствует ли, явно и подспудно, Церковь в художественном мире произведения. Православным произведением может считаться такое произведение, художественная идея которого включает в себя необходимость воцерковления для спасения. Его герой — либо воцерковлен, либо антицерковен, либо на этапе движения от одного состояния к другому, либо, наконец, равнодушен к Церкви19.
В постановке этой задачи очевиден неофитский подход: воцерковление народа и интеллигенции стало насущной потребностью современной России. А если писатель воцерковлен, как это было с большинством авторов XVIII-XIX веков? Почему у них не было потребности "воцерковлять" своих литературных героев? А. М. Любомудров недоумевает:
На протяжении своей истории, вплоть до 1917 года, вся Россия жила погруженной в атмосферу церковного календаря, разворачивался церковный год: посты сменялись великими праздниками, чредой шли празднования иконам и святым, во всех губерниях проходили крестные ходы. До ближайшего приходского храма можно было дойти за несколько минут, и ежедневно на огромной территории раздавался гул колокольного благовеста. Все это - важнейшие жизненные доминанты для христианина. Почему же эта действительность оказалась не отражена? Словесность воплотила мир без Церкви. Но если художественного внимания не заслуживает, допустим, переживание Страстной седьмицы и Крестной смерти Спасителя, воспоминаемое и в годичном, и в еженедельном богослужебном круге, да и за
17 Есаулов И. А. Литературоведческая аксиология: Опыт обоснования понятия // Евангельский текст в русской литературе: Цитата, реминисценция, сюжет, мотив, жанр. Петрозаводск, 1994. С. 382.
18 Любомудров А. М. Церковность как критерий культуры. С. 99.
19 Там же.
каждой литургией, то можно ли говорить о христианском
характере такого творчества?20
А. М. Любомудров не замечает, что при таком подходе не выдерживает критики даже творчество такого строгого ревнителя веры, как К. Леонтьев, в то время как, вопреки его претензиям, романы Достоевского как раз являют этот образ русского мира.
В отличие от исследователя, который видит задачей творчества "отражение (воссоздание) бытия Церкви в художественном произведении, или, иными словами, церковность художественного творчества писателя"21, большинство писателей видели в литературе другое значение. Неужели не очевидно, что у литературы иная сфера эстетического бытия?
Не менее деликатна проблема, кто и как будет определять воцерковленность писателя и его героев. В дореволюционной России от чиновника, например, раз в год требовалась справка священника о говении, исповеди и причастии, и это удостоверяло его воцерковление. А. М. Любомудрову, судя по всему, священник не нужен - все решает критик, он же эксперт, по-фарисейски судящий писателя, истинно ли тот верует, ходит ли в храм, исповедуется, причащается, передает ли свои религиозные переживания литературным героям, отражает ли "бытие Церкви в художественном произведении".
В таком виде церковность слишком напоминает приснопамятную партийность и воспроизводит методологические тупики, в которых в свое время оказалось советское литературоведение. Нечто подобное было в истории нашей литературы и критики. Была директивная статья Ленина "Партийная организация и партийная литература", в которой сформулирован
принцип партийности литературы. Были и "неистовые ревнители", "марксометры" и "партийцы", которые этот принцип проводили в критике. Старые уроки не впрок.
Чем грозит этот подход литературе и что стоит за этим извращением здравого смысла и церковной практики, ярче всего проявляется в отношении к Достоевскому.
А. М. Любомудров обижается на мою критику "безосновательных претензий" В. М. Лурье к Достоевскому. Впрочем
20 Любомудров А. М. Духовный реализм в литературе русского Зарубежья. С. 25.
21 Любомудров А. М. Церковность как критерий культуры. С. 99.
14
есть подобные высказывания и у самого
A. М. Любомудрова, например:
Достоевский же в публицистике гораздо дальше от православного Боговидения, чем в романах22.
Несостоятельность подобных заявлений
обнаруживается в их безаппеляционности и в отсутствии аргументов. Тут и опровергать нечего. Вот эти суждения
B. М. Лурье:
Так поневоле он (Достоевский в 1865 г. — В. З.) впервые освобождается от прежнего нецерковного и прямо
23
антицерковного окружения и жизненных привычек .
Роман ("Преступление и Наказание". — В. З.) знаменовал первый поворот Достоевского к реальному православию от самоизмышленного "христианства" (с. 297).
Самая глубокая идея романа — попытка выбраться из трясины "почвенничества" на твердую землю Православия (с. 297).
Только в 1870 г. он осознает, что в святоотеческом христианстве это область аскетики (с. 298).
Характер верований позднего Достоевского определяется уже в 1870 г. Первым и определяющим шагом здесь был решительный разрыв с человекопоклонством "почвеннической" поры и обращение к реальному Православию (с. 308).
В этих и подобных суждениях все ошибочно, голословно, выспренно, бездоказательно. Неуместно обличение почвенничества и григорьевского понимания православия, в том числе и со ссылкой на письмо А. Григорьева М. Погодину от 26 августа — 7 октября 1859 года, которое не имеет никакого отношения к Достоевскому, как и странное заявление: "Пост «богослова» в светском кружке «Времени» принадлежал Григорьеву" (с. 295).
Безосновательны и претензии А. М. Любомудрова:
Так, у Достоевского слабо выражено понятие о Церкви, ее мистической реальности, осознание ее как единого Тела Господня, вне которого нет спасения. Подчеркнем, что речь ведется о художественном мире, а не о личной воцерковленности Достоевского24.
22 Любомудров А. М. Духовный реализм в литературе русского Зарубежья. С. 20.
23 Лурье В. М. Догматика "религии любви". Догматические представления позднего Достоевского // Христианство и русская литература. Сб. второй. СПб., 1996. С. 291 (Подчеркивания в цитатах мои. — В. З.).
24 Любомудров А. М. К проблеме воцерковленного героя (Достоевский, Зайцев, Шмелев) // Христианство и русская литература. Сб. третий. СПб., 1999. С. 358.
15
Странная оговорка, разделяющая автора и его творчество в духе давней советской дискуссии "вопрекистов" и "благодаристов" (1930-е годы)! И это сказано об авторе романа "Братья Карамазовы", который впервые в русской литературе представил Церковь как
положительный общественный идеал!
Продолжать этот спор — спорить по частностям. Главная же проблема полемики заключается не в ошибочных суждениях, а в методологических установках А. М. Любомудрова и В. М. Лурье.
Достоевский был одним из тех, кто в своем творчестве органически соединил религиозное и художественное. Большинство его предшественников и современников жили в параллельных мирах. Богу — Богово, кесарю — кесарево.
Приходится вспоминать прописные истины, чтобы сказать очевидное.
Литература не есть Церковь, художественное творчество не есть богословие, никто из русских гениев не мнил себя священником. Опасно путать одно с другим.
Слишком разные жанры — богословский трактат и художественное произведение. Выявление "догматики" художественного текста, если не подгонять решение к известному ответу, почти всегда чревато ересью. Всегда есть повод к незаслуженным упрекам (а отчасти и похвалам), которых в избытке можно найти в статьях А. Любомудрова и В. Лурье: не учел, не понял, не знал, не открыл, ошибся, интуитивно прав и т. п. Всегда есть повод упрекнуть автора, тем более что он не писал и не думал писать богословское сочинение. Искать догматику в художественных произведениях — ошибочная затея с любых точек зрения: это значит просто не понимать природу художественного творчества.
В своих полемических суждениях критик будто не сознает, что церковность требует не только исполнения обрядов, но следования во всей полноте заветам Христа, что это особое состояние духовного бытия может проявляться не только в "молитвах", "молебнах святым угодникам", "церковных богослужениях", почитании "икон Божией Матери", "живом переживании
праздников , но и в отношении писателя
25 Ср.: "Воцерковленность персонажа должна отражаться и в тематике, и в сюжете. Ведь подлинный, а не номинальный православный христианин не может не поверять все главные события в своей жизни в свете Божией правды, не может не включать их в сферу молитвы. Он не может быть оторван от церковных богослужений, молебнов святым угодникам, от икон Божией Матери, живого переживания праздников" (Любомудров А. М. Духовный реализм в литературе русского Зарубежья. С. 23—24).
16
и его героев к ближним и дальним, друзьям и врагам, народу и Родине, в его концепции слова, человека, мира — в конечном счете в отношении к Богу.
Не сомневаюсь в личной благонамеренности А. М. Любомудрова, но то, что он предлагает, знаменует опасную тенденцию превращения Православия в идеологию, предвещает новое отчуждение Церкви от культуры и литературы, перерождение традиционного, отмеченного еще Словарем В. Даля понятия церковность в партийность; ну а в церковном обиходе "часть" именуется не партией, а сектой. Научное сектантство же ничуть не лучше религиозного. По существу, это одна и та же гносеологическая и социальная модель. Подлинная же церковность, как и Церковь, соборна.
