Отрицание как облигаторный элемент в карачаево-балкарских приметах Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

концептологические и лингвокультурологические исследования

отрицание как облигаторный элемент в карачаево-балкарских приметах

Мусса Бахаутдинович кетенчиев,

доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой балкарского языка Кабардино-Балкарского государственного университета им. Х. М. Бербекова, г. Нальчик, е-mail: [email protected]

Работа посвящена выявлению функционально-семантических и грамматических особенностей отрицательных высказываний, отражающих приметы и суеверия карачаевцев и балкарцев. Исследуется их этнокультурная маркированность. Подвергнутый анализу иллюстративный материал извлечен из фольклорных текстов, использованы и полевые материалы автора. Исследование показало, что большая часть суеверий и примет представлены в форме простого и сложного предложений, в которых отрицание выражается как эксплицитно, так и имплицитно. В них закодированы архетипические представления карачаево-балкарского этноса, отражающие различные сферы его жизнедеятельности.

Ключевые слова: карачаево-балкарский язык, синтаксис, категория отрицания, предложения негации, приметы, языковое сознание, этнокультурная семантика.

NEGATION AS OBLIGATORY ELEMENT IN KARACHAY-BALKAR OMENS

M. B. KETENCHIEV,

Kabardin-Balkar State University named after H. M. Berbekov, Nalchik, Russia, е-mail: [email protected]

The work is dedicated to the revealing of functional-semantic and grammatical peculiarities of negative expressions reflecting omens and superstitions of Balkars and Karachays. It investigates their ethnic and cultural markedness. The analyzed illustrative material is taken from folklore texts, and field materials of the author are used. The investigation showed that the most part of superstitions and omens are represented in the form of simple and complex sentences in which negation is expressed both explicitly and implicitly. Archetypal ideas of the Karachay-Balkar ethnic group, reflecting different spheres of its vital activity are encoded in them.

Keywords: the Karachay-Balkar language, syntax, denial category, negative sentence, omens, linguistic consciousness, ethno cultural semantics.

Категория отрицания, являясь абсолютной универсалией, имеет непосредственное отношение к различным уровням языковой системы. Если обратиться к истории науки о языке можно заметить то, что лингвистами были предприняты многочисленные попытки определить сущность категории отрицания, причем ее интерпретация осуществлялась с различных позиций - логической, философской, психологической и лингвистической. Это явно прослеживается во многих теоретических исследованиях, посвященных изучению отрицания в разносистемных языках, в том числе и тюркских [1, 2, 5, 7, 10]. Функционально-семантическая характеристика рассматриваемого феномена на материале карачае-

м. Б. КЕТЕНЧИЕВ

во-балкарского языка представлена у Ф. И. Тохаевой [8]. Есть ряд работ, в которых освещены некоторые аспекты отрицательных конструкций с точки зрения парадигматики [4, 9]. Однако отсутствуют работы, нацеленные на изучение репрезентации отрицания в фольклорном дискурсе. В данной статье попытаемся осветить функционально-семантические возможности данного явления в карачаево-балкарском языке, опираясь на материал, наличествующий в приметах.

В карачаево-балкарском устном народном творчестве бытует значительное количество примет, представленных синтаксическими конструкциями (они являются простыми двусоставными), ядерный конституент которых выражен лексемой ырыс. В имеющихся лексикографических источниках данное слово признается как имя существительное, отмеченное следующей семантикой: «плохая примета; предрассудок, суеверие». Это слово по своей природе призвано для обозначения отрицания, т. е. семантика негации передается лексически. Правда, есть мнение, согласно которому рассматриваемая лексема включается в специальный класс слов, называемых в лингвистике «предикативы». При этом упор делается на ее синтаксические функции [3: 176]. С подобным мнением трудно не согласиться, поскольку для слова ырыс, как правило, присуща сказуемостная, или предикативная, функция, о чем свидетельствуют примеры типа Юй ичинде сызгъыргъан ырысды «Свистеть в доме - это плохая примета». Подобные конструкции в структурно-грамматическом отношении состоят из подлежащего и сказуемого. Подлежащее при этом выражается причастным оборотом, стержневым элементом которого является причастие прошедшего времени на -гъан, а сказуемое - предикативом ырыс. В данных синтаксических построениях гипотетически возможно заменить причастие на инфинитив или имя действия. Ср. Жатып ашагъан ырысды - Жатып ашаргъа ырысды - Жатып ашау ырысды - Жатып ашамакълыкъ ырысды «Есть лежа - это плохая примета». Как видим, эти конструкции передают одно и то же значение, но для фольклорно-разговорного дискурса узуальным является употребление синтаксических единиц, в составе которых имеется причастие.

Примыкают к представленным выше конструкциям предложения типа Кече тырнакъ кесип болмай-ды «Ночью нельзя стричь ногти». В данном случае мы имеем дело с односоставным безличным предложением, в котором наличествуют: а) обстоятельство времени (локальный конкретизатор), выраженное наречием времени; б) прямое дополнение (объект действия), выраженное именем существительным в винительном падеже; в) сказуемым (предикатом действия), выраженным сочетанием первичного деепричастия на -ып в сочетании с вспомогательным глаголом бол-, принимающим маркер отрицания -ма. Подобная модель предложения обычно употребительна в разговорной речи и не зафиксирована в имеющихся хрестоматийных изданиях по карачаево-балкарскому фольклору.

Значительным функционально-семантическим потенциалом отмечены в фольклорном дискурсе рассматриваемого жанра сложноподчиненные предложения с придаточным условия: Сабан бек битсе, ырысды «Если хорошо уродится - это плохая примета». В таких предложениях главная часть представлена очень часто лексемой ырыс. Думается, что главное предложение в подобных конструкциях является неполным, поскольку имеет место элиминация подлежащего, выраженного дейктической лексемой ол «это». В пользу этого свидетельствуют самые разнообразные конструкции, употребляющиеся носителями карачаево-балкарского языка в процессе повседневного общения: Ёретинлей ашасанг, ол ырысды - Ёретинлей ашасанг, ол ырыс болады «Есть стоя - это плохая примета».

В языке наблюдается замена лексемы ырыс словом жарамайды «нельзя»: Юй ичинде сызгъыргъан ырысды //Юй ичинде сызгъырыргъа жарамайды //Юй ичинде сызгъырсанг жарамайды //Юй ичинде сызгъырып жарамайды «Нельзя свистеть в доме». При этом имеет место употребление в составе сказуемого глагольного маркера отрицания -ма.

В ряде случаев имеет место элиминация показателей негации, однако при этом семантика отрицания подразумевается из контекста, о чем говорят примеры типа Кече бёрю сагъынылса - ыстауатха бёрю чабар «Если ночью вспомнить волка - на стойбище нападет волк».

особого внимания заслуживают сложноподчиненные конструкции, в главной части которых в роли сказуемого выступают глаголы различных лексико-семантических групп, снабженных морфологическими показателями отрицания: Жолоучуну жолун кессенг, аны жолу болмаз «Если пересечешь путь путнику, то его дорога будет неудачной»; Агъазны ёлтюрсенг, юйюнге игилик келмез «Если убъешь ласку, то в твой дом добро не придет» и др.

актуальные проблемы филологии и педагогической лингвистики, 2016, № 4

Все рассмотренные выше конструкции объединены регулятивной функцией, для них релевантно значение запрещения определенного действия. Причем в некоторых случаях в них репрезентируется собственно запрет, в других же случаях срабатывает значение предостережения. В них имеет место простая констатация запрета или предостережения от нежелательных действий и поступков с точки зрения общепринятых норм в этносе. Смысл запрета раскрывается при обращении к генетической памяти носителей языка.

Однако, как показывает фактологический материал, зафиксированный в специальном хрестоматийном издании [6: 410-428], в приметах в ряде случаев наличествует и контекст, в котором объясняются причины запрета: Ючайлыкъ къарны болгъан тиширыу, ёлген жерге ёлюк чыкъгъынчы барса, ырыс болгъанды. Анасыны къарынында жан сабийге тёрт ай бла беш кюнде киреди, дегендиле. Ары дери барса уа, ол ёлген адамны жаны сабийге айланып киреди, деп ийнаннгандыла «Если беременная женщина в первом триместре заходила во двор, откуда еще не вынесли покойника, считалось плохой приметой. Говорили, что в ребенка в утробе матери душа вселяется в четыре месяца и пять дней. Верили, что, если женщина заходила во двор до этого, душа умершего вселяется в ребенка». Однако подобный фон в абсолютном большинстве случаев отсутствует, что затрудняет понимание поверий. Для этого необходимы специальные этнографические экспедиции.

Высказываний, отражающих приметы и суеверия, в языке много. Они закодировали и аккумулируют в себе представления народа, сопряженные с их поверьями, социальным опытом. В силу этого подобные синтаксические единицы имеют непреходящее значение для выявления и декодирования ар-хетипических представлений карачаевцев и балкарцев относительно их многогранной жизнедеятельности, а также для определения особенностей языкового сознания. Немаловажным представляется также отражение в подобных микротекстах фольклора и мифических воззрений социума.

Часто приметы отражают отношение носителей языка к представителям фауны, домашним и диким животным. Так, например, категорически запрещалось бить овцу, а также лошадь по голове, поскольку они являются культовыми, что обусловлено, по всей видимости, их значимостью в жизни народа. Указанные животные в большей степени были важны для традиционного хозяйства карачаевцев и балкарцев. Примеры регулятивов: Къойну ургъан ырысды «Бить овцу нельзя»; Атны башынаургъан ырысды «Бить лошадь по голове нельзя».

Наличествует целый пласт примет, существенных для сферы овцеводства, согласно которым запрет на выполнение определенных действий налагается исходя из различных критериев. Обратимся к имеющемуся фактологическому материалу: Къочхар къошхандан башлап, жангы тёлю алгъынчы, сюрюучю баш, сакъал жюлюмегенди, ырыслап. Чач кесилген кибик, мал къырылады дегендиле «От случки овец с баранами-производителями до получения нового приплода чабан не стриг волосы на голове и не брил бороду, считая запретным. Говорили, что человек лишается скота, как и волос»; Тёлю алгъан заманда, кеслери хайырланнгынчы, башха адамгъа къой берген ырысды «Во время окота запрещается давать чужому человеку овцу, пока сами хозяева не воспользуются овцами»; Къой къыркъгъанда лёкъум эт-мегендиле, аны да ырыслап болгъандыла «Во время стрижки овец лакумы не жарились, это тоже считалось табу». В данном случае первый пример не нуждается в особом толковании, чего не скажешь относительно других примеров. Относительно второго примера можно констатировать тот факт, что в нем скрывается боязнь того, что новый приплод уйдет к другому хозяину. Для последнего примера уместно отметить, что лакумы обычно жарились на поминки. Это могло привести к убою скота на эти же цели.

Среди представителей карачаево-балкарского этноса существует запрет на убийство целого ряда диких животных. Приведем примеры табу на это: Байрым эркекни ёлтюрген бек ырысды «Убивать удода большой грех»; Агъазны ёлтюрюрге жарамайды «Нельзя убивать ласку»; Макъаны ёлтюрген ырысды «Убивать лягушку - табу». Согласно карачаево-балкарскому языковому сознанию, нарушение указанных запретов приводит к следующим нежелательным последствиям: а) человек, который убивает удода, может навлечь на себя беду; б) убив ласку, человек подвергает себя опасности; в) после убийства лягушки человек впадет в нищету.

В ряде примет наблюдается собственно прагматическое отношение к животным: Жаз башында уу-гъа баргъан ырысды «Идти весной на охоту - плохая примета» (весной вся дичь еще худая, не нагуляла мяса и жира, шкура не пригодна для использования); Къозуну алты айы толгъунчу, кесерге ырыслагъ-

андыла «Ягненок не режется до исполнения шести месяцев» (ягненок еще мал, выхода мяса нет, хотя очень часто ягненок-сосунок до шести месяцев считается деликатесом).

В приметах отражается отношение и к ушедшим в мир иной людям, поскольку между двумя мирами живых и мертвых или верхним и нижним миром присутствует незримая связь. Согласно представлениям карачаевцев и балкарцев, на умершем нельзя экономить: Ёлгенде кемлик этген ырысды (он может выразить недовольство). Запрещается также считать усопших: Ёлгенлени санагъан ырысды (это доставляет им беспокойство, с другой стороны, когда человек упоминает ушедших в мир иной близких людей, он бередит душу самому себе). В связи с отмеченным можно говорить и об отношении к могилам, кладбищу, ср. примеры: Къабырланы бармагъынг бла кёргюзтген ырысды «Указывать пальцем на кладбище - плохая примета»; Къарны болгъан неда къагъанакъ сабийи болгъан тиширыуну къабырланы ичи бла угъай, жаны бла окъуна, ырыслап, жибермегендиле «Беременную или женщину с маленьким ребенком не пускали близко к кладбищу».

Ср. примету: Сабий атасына, не анасына бекушаса, ырысды «Если ребенок сильно похож на отца или мать - это плохая примета». Для нее релевантно указание на то, что два очень похожих друг на друга человека вместе на белом свете не уживутся. очень часто в народе можно услышать следующее: Атасына (анасына) бир бек ушай эди, кёп жашарыкъ тюйюл эди «Очень был похож на своего отца (мать), долго не прожил бы».

В социуме была сильно распространена вера в магию слова, о чем свидетельствует следующий текст: Къой къыркъгъан заманда, къыркъып бошай туруп: «Келтир къыркъарыкъ», - деселе, къойла-ны байлап бергенле: «Аллах берсин къыркъарыкъ», - дегендиле. «Жокъду, бошалдыла», - дерге аны ырыслагъан этгендиле «Во время стрижки овец, когда к концу стрижки просят привести еще овцу, нельзя было говорить, что овцы закончились, а надо было сказать следующее: Пусть Аллах даст для стрижки». В данном случае уместно говорить о возможной реализации формулы «подобное рождает подобное», ср. также: Лакъырда бла адамгъа къаргъыш сёз айтма, къабыл болуп къалгъан кезиую болады «В шутку в адрес человека не произноси проклятие, бывает так, что исполняется»; Узакъгъа кетген жолоучуну ызындан жилягъан ырысды «Плакать вслед за уехавшим далеко путником - плохая примета» (возможно, человек будет плакать по поводу смерти путника).

В примете Юйню эшигин къыбылагъа бурмай салсанг - ырысды «Если двери дома не смотрят на ки-блу - это плохая примета» наблюдается влияние культуры ислама. Но, на наш взгляд, здесь имеет место трансформация приметы. Дело в том, что традиционно двери жилища должны открываться в наиболее теплую сторону горизонта.

Интересный материал представлен в приметах, сопряженных с деятельностью, которая приурочивается к тому или иному временному отрезку. Важным представляется распределение дня на различные виды деятельности. так, согласно карачаево-балкарскому языковому сознанию, Всевышний поделил день на три части: для работы, отдыха и служения Богу, о чем свидетельствует следующий микротекст: Аллах кюнню ючге бёлгенди: ишлерге, солургъа, Аллахха къуллукъ этерге, дегендиле къартла. Понедельник в целом признается удачным днем для любых начинаний: Баш кюн не ишни да башласанг, баш боласа дегендиле «Говорили, что при начинании в понедельник любого дела будешь главенствовать». Правда, не в понедельник не рекомендуется заниматься шитьем: Баш кюн ийне тутмагъыз, тигиу эт-мегиз, малгъа бёрю чабады дегендиле къартла «В понедельник не берите в руки иголку, не занимайтесь шитьем, на скот нападет волк, говорили старики». Самым неудачным днем признавался вторник, что отражено в ряде запретов: Геуюрге эм бараз кюн жолгъа чыкъгъанны артыкъ сайламагъандыла «Не предпочитали выходить в путь во вторник или среду»; Геуюрге кюн терек салыргъа эм жангы юйню ишлеп башларгъа эркин этмегендиле къартла «Старики во вторник не разрешали сажать деревья и начинать строительство нового дома»; Къызгъанч кюннге санагъанлары себепли, геуюрге кюн сабаннга чыкъмагъандыла «Во вторник на пашню не выходили, поскольку считали этот день жадным» и др. В целом отношение к тому или иному дню в плане деятельности несколько схоластично, что вполне приемлемо, так как каждый род или индивид по-своему конструирует деятельностную модель.

С принятием ислама пятница начинает выступать некоторым ориентиром относительно проведения тех или иных жизненно важных мероприятий, труда. Этот день, например, был хорошим днем для проведения торжеств: Келинни келтирирге байрым кюннге тюшсе сюйгендиле «Любили, чтобы привод

актуальные проблемы филологии и педагогической лингвистики, 2016, № 4

в дом невесты был приурочен к пятнице». Этот день предпочтителен для отдыха, он обязателен для коллективной молитвы в мечети: Байрым кюн ишлемегендиле, артыгъыракъ да урчукъ ийирмегендиле «В пятницу не работали, особенно не пряли»; Байрым кюн ишлесенг, хайыры жукъмайды «Если работаешь в пятницу, прибыли не получишь».

Весьма интересными представляются запреты и приметы, связанные с таким архаичным видом деятельности, как охота. Для нее и для охотника существовал некоторый регламент, который до наших дней дошел эскизно. Приведем некоторые рекомендации относительно данного вида трудовой деятельности:

а) сокрытие охотником дня отправления на охоту и ее место: Уучу, уугъа барлыкъ кюнюн да, къайры барлыкъ жерин да, айтсам, жолум боллукъ тюйюлдю деп, жашыргъан этгенди «Охотник скрывал день охоты и ее место, считая, что при этом у него не будет удачи»;

б) выход на охоту спозаранку, избегая людского взгляда: Уугъа, танг атмагъанлай, адам кёзю кёр-месин кетгенибизни деп, танг атхынчы кетгендиле «На охоту ходили чуть свет, чтобы их никто не видел»;

в) возвращение домой при встрече с некоторыми зверями: Уучуну аллына не къоян, не киштик чыкъ-са, ол, уугъа бармай, ызына къайтып кетгенди «Если навстречу охотнику выскакивал заяц или кошка, то он непременно возвращался обратно, не идя на охоту»;

г) жесткое соблюдение охотником гигиены: Уугъа жууунуп бармасанг, жолунг болмайды дегендиле «Говорили, что если на охоту выйдешь не помывшись, удачи не видать»;

д) вменение в обязанность охотнику делиться с добычей: Уучу тюбеген адамгъа (уудан къайтып келе) жоллукъ эмда къоншулукъ, аз-кёп болса да, юлюш бермесе, ырысхысы артха кетеди, деп ийнан-нгандыла «Верили, что если охотник не поделится с встречным (когда возвращается с охоты) своей добычей, то его богатство тает» и др.

Небезынтересно то, что функционируют приметы, которые характерны для того или иного рода, взятого в отдельности от этноса: а) табу на уничтожение того или иного живого существа; б) табу на употребление в пищу чего-либо; в) табу на клад; г) табу на деятельность в определенный день недели и т. д. Это подтверждается следующим фольклорным микротекстом: Хар тукъумну кесини ырысы болгъанды. Гыдылары жилянны ёлтюрмегендиле: «Уллу атабызны юсюне жилян жатханды», - деп. Гогуйлары малны къулагъын ашамагъандыла: «Тукъумдан биреуюбюзню къулагъы бек аурурукъду», -деп. Журтубайлагъа басдырылгъан хазна (клад) жарашмагъанды.

Таким образом, как показывает рассмотренный выше фактологический материал, отрицание отмечено значительным функционально-семантическим потенциалом в фольклорном дискурсе, в частности в приметах, многие из которых облечены в форму простых и сложных предложений со значением негации. В них отрицание в большей степени маркируется морфологически и лексически. В ряде случаев семантика негации вытекает из значения синтаксической конструкции и микротекста. Они в целом являются этноспецифическими синтаксическими единицами, являющимися продуктом деятельности коллективной языковой личности, и заключают в себе мировосприятие социума. Их комплексный анализ представляется важным для современной парадигмы лингвистики, имеющей междисциплинарный характер.

литература

1. Бондаренко В. Н. Отрицание как логико-грамматическая категория. М., 1983. 210 с.

2. Булах Н. А. Средства выражения отрицания в немецком языке. Ярославль, 1962. 331 с.

3. Кетенчиев М. Б. Структурно-семантическая организация простого предложения в карачаево-балкарском языке. М.: Поматур, 2010. 274 с.

4. Кетенчиев М. Б. Утвердительные и отрицательные двусоставные глагольные паремические высказывания в карачаево-балкарском языке // Актуальные проблемы башкирской и тюркской лингвистики: сб. науч. трудов. Стерлитамак: Стерлитамакский филиал БашГУ, 2013. Вып. I. С. 186-190.

5. Кусова М. Л. Репрезентация отрицания в семантике лексических и фразеологических единиц (идеографический, ономасиологический, концептуальный анализ): автореф. дис. ... докт. филол. наук. Екатеринбург, 1998. 37 с.

6. Къарачай-малкъар фольклор. Хрестоматия. Нальчик: Эль-Фа, 1996. 592 б.

7. Минкин Л. М. Категория отрицания в современном французском языке: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Л., 1963. 29 с.

8. Тохаева Ф. И. Функционально-семантический потенциал отрицания в карачаево-балкарском языке: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Нальчик, 2008. 25 с.

9. Улаков М. З., Кетенчиев М. Б. Парадигма именного отрицания в карачаево-балкарском языке // Известия Кабардино-Балкарского научного центра РАН. 2013. №3 (53). С. 160-165.

10. Хасанова Л. З. Функционально-семантическая категория отрицания в башкирском и немецком языках: дис. ... канд. филол. наук. Уфа, 1999. 175 с.