CC BY
195
Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 5 (143).
Филология. Искусствоведение. Вып. 29. С. 13 -16.
ОТ ПАМЯТИ К БЕСПАМЯТСТВУ: К ВОПРОСУ О ТИПОЛОГИИ ПЕРСОНАЖЕЙ В РОМАНЕ А. ПЛАТОНОВА « ЧЕВЕНГУР»
В настоящей статье предлагается стилевое решение проблемы типологии платоновских персонажей. Герои «Чевенгура» рассматриваются как различные типы человеческой личности, существующие в зоне «высокого напряжения» между двумя абсолютными полюсами творимого автором мира - совершенной, всеобъемлющей памятью и полным, непреодоли-
мым беспамятством.
Ключевые слова: А. Платонов, «Чевенгур мяти и беспамятства.
Вопрос о типологии платоновских персонажей вряд ли можно отнести к числу малоизученных в современном литературоведении. Прежде всего назовем здесь работы Е. Яблокова1, Н. Малыгиной2, К. Баршта3, в которых отчетливо прослеживается стремление авторов создать универсальную классификацию героев А. Платонова, охватывающую всё его творчество. При этом основным критерием для выделения того или иного типа оказывается отношение персонажа к миру, обусловленное либо доминантным началом его личности - «рационально-волевым», «инстинктивно-природным» или «интуитивно-духовным», как у Е. Яблокова и Н. Малыгиной, либо его профессиональной принадлежностью, являющейся, по мнению К. Баршта, «выражением функциональной связи между человеком и “веществом существования”»4.
Не умаляя достоинств названных исследований, мы предлагаем взглянуть на проблему типологии персонажей А. Платонова иначе
- отталкиваясь от мироощущения не героя, а самого автора, ведь каждый компонент текста, каждая «клеточка» его художественного целого несет в себе отпечаток личности творца. Именно поэтому проблема типологии платоновского героя не отделима для нас от проблемы платоновского стиля.
Вслед за Е. Белоусовой мы определяем его специфическую природу как «драматически-сопрягающую»1, проявляющую «максимальную устремленность художника к контактам и связям и открывающую в этой своей устремленности труднейший характер движения человека навстречу другому (миру или
1 Здесь и далее, в том числе и в цитатах, курсивом выде-
лено нами. - Е. Б.
, типология персонажей, стиль, проблема па-
человеку), движения, которое требует от него “напряжения высших сил”»5.
Оставаясь верным своей «драматически-сопрягающей» сущности, стиль А. Платонова. как показывают современные исследования (М. Дмитровской6, Е. Белоусовой7 и особенно В. Эйдиновой8), отличается удивительной динамичностью. В частности, «структура связей и сопряжений», характерная для творчества художника начала и середины 1920-х годов, в «Чевенгуре» вдруг оборачивается иной своей стороной - структурой «разрывов», «сближенных, но не сопрягающихся друг с другом частей»9.
Исходя из всего сказанного выше о специфике творческого сознания А. Платонова и природе его стилевой формы, мы выделяем в художественной структуре платоновского романа два абсолютных полюса. В контексте русской прозы рубежа 1920-1930-х годов и, прежде всего, той её линии, которую
В. Топоров называет «другой» прозой, подчеркивая её альтернативность официально признанной литературе тех лет,10 - «Жизнь Арсеньева» И. Бунина, «Лето Господне» И. Шмелева, «Кащеева цепь» М. Пришвина и др., они вполне могут быть определены как полюс памяти, призванной «собирать» мир, накапливать его в сознании человека, обретающего таким образом чувство укорененности в бытии и ощущение внутреннего единства своей индивидуальности, и полюс беспамятства, лишающего личность всякой связи с миром, более того, разрушающего саму целостность человеческого «Я»11.
В зависимости от степени устремленности к обозначенным выше полюсам платоновского мира, персонажей «Чевенгура» можно разделить на пять основных типов.
Прежде всего отметим те типы героев, в образе которых «предельное» качество платоновского стиля, его тяготение к крайним, максимально напряженным по своему смысловому наполнению и эмоциональной окраске формам получает наиболее явственное воплощение. Это носитель всеобъемлющей, совершенной памяти и олицетворение абсолютного беспамятства.
Единственным представителем персонажей первого типа в романе «Чевенгур» является Алексей Алексеевич Полюбезьев, наделенный поистине идеальной, безукоризненной памятью. И дело здесь не столько в том, что он способен хранить «вечную» память о самых различных вещах и явлениях, сколько в том, что все эти различные и разрозненные явления в воспоминаниях героя собираются воедино. Одновременно с воссозданием утраченной целостности бытия в памяти Полюбезьева происходит и процесс его освоения, точнее «присвоения». Не случайно при характеристике Алексея Алексеевича автор так активно и целенаправленно использует местоимение «свой»: «Он вспомнил свою домашнюю мебель, свой ветхий двор, супругу и был рад, что они тоже не знали Карла Маркса
и поэтому не расстанутся со своим мужем и
12
хозяином»12.
Ко второму крайнему типу платоновских персонажей мы относим так называемых «прочих», олицетворяющих собой абсолютное, то есть полное и непреодолимое, беспамятство. Рожденные в забвении («<...> родители зачали их не избытком тела, а своею ночной тоской <...> - это было взаимное забвение двух спрятавшихся, тайно живущих на свете людей» [253]) и живущие в беспамятстве, они льнут друг к другу, не в силах пережить своё сиротство в одиночку: «<...> товарищ тоже не имел ни отца, ни имущества, но мог заставить забыть про то и другое» [255]. Не случайно «прочие» не имеют даже имен, ведь беспамятство, в понимании Платонова, коллективно, в то время как па-
13
мять всегда индивидуальна13.
Помимо героев, олицетворяющих собой совершенную память и крайнее беспамятство, мы обнаружили в «Чевенгуре» три промежуточных типа. И хотя в них нет полноты воплощения интересующей нас проблемы, зато есть устремленность к названным выше полюсам. А это значит, что промежуточные типы тоже несут на себе отпечаток самобыт-
ного платоновского стиля, структурными основаниями которого являются «связь» и «предел»14. Эти типы мы обозначили следующим образом: носители ассоциативно-связующей, «осколочной» и мнимой памяти.
В первом случае речь идет о героях, которые всеми силами души стремятся к собиранию и накоплению мира в своем сердце, но не всегда могут воскресить то или иное воспоминание, причем переживают эту свою несостоятельность невероятно тяжело. Таковыми в романе являются Александр Дванов, Степан Копенкин, Захар Павлович, Яков Титыч и др. Их память отличается ассоциативностью, способностью связывать между собой, казалось бы, крайне далекие друг от друга явления, например, небо и узловую станцию: «Захар Павлович подумал - на что похоже небо? И вспомнил про узловую станцию, куда его посылали за бандажами» [33].
Другой отличительной чертой воспоминаний названных героев оказывается их откровенно чувственная природа15. Именно поэтому в памяти Александра Дванова хранятся не только люди и события, но так же запахи и тактильные ощущения: «Дванов задержался от воспоминания - женщина пахла молоком и потной рубахой, он поцеловал её ещё раз в нагрудный карман рубахи, как целовал и в младенчестве в тело и в пот мертвого отца» [349]. Да и сами воспоминания по своей эмоциональной окраске тоже далеко не нейтральны: «Вы сестры, - сказал Дванов с нежностью ясного воспоминания» [102]. Под действием же рационального начала память героев такого типа начинает слабеть, оборачиваясь забвением: «Чем больше Дванов думал, как поступить, тем незаметнее забывал своё желание остаться у Якова Титыча на ночь, точно ум поглощал чувствующую жизнь Дванова» [307]. При этом особо подчеркнем, что, будучи оборотной стороной памяти, забвение переживается платоновскими героями не менее, а может быть, даже и более страстно. Оно безжалостно терзает и мучает человека, так как не позволяет ему окончательно слиться с миром, вобрать его без остатка в своё сердце: «Копенкин не имел сознания и лишь стонал от грустного, почерневшего чувства забвения» [191]. Или: «Копенкин приподнял голову и, оглядев белыми глазами позабытый мир, искренно заплакал» [353].
Следующий промежуточный тип в нашей классификации представляют носители «ос-
колочной» памяти. Это персонажи, «вбирающие в себя жизнь кусками», но совершенно не способные увязать их друг с другом, сложить из осколков реальности целостную картину мира. Таковы платоновские больше-вики-чевенгурцы во главе со своим председателем Чепурным, чья память хранит самые разнообразные и совершенно не монтирующиеся между собой фрагменты прошлого. Например: «Он помнил плетни в Тамбовской губернии, фамилии и лица нищих, цвет артиллерийского огня на фронте, знал буквально учение Ленина, но все эти ясные воспоминания плавали в его уме стихийно и никакого полезного понятия не составляли» [181]. В приведенном нами текстовом фрагменте отчетливо проступает ещё одна существенная черта героев такого типа. Речь идет о рациональной природе их памяти, принципиально чуждой А. Платонову и как человеку, и как художнику: «Я про неё не думал, - сообразил Жеев, - я её по памяти сообразил, а не сам» [252]. Или: «Думаю, - сказал сразу Пиюся и слегка смутился - он часто забывал думать и сейчас ничего не думал» [311]. Мучительность воспоминаний, как, впрочем, и связанное с ними невероятное умственное напряжение, побуждает большевиков-чевен-гурцев вообще отказаться от памяти. Они предпочитают ей забвение16, которое, следуя логике катастрофического художественного мышления А. Платонова, доходит до полного беспамятства: «Все большевики-чевенгурцы <...> лежали на соломе на полу, бормоча и улыбаясь в беспамятных сновидениях» [245]. При этом нетрудно заметить, что забвение приносит носителям «осколочной» памяти истинное облегчение, и это дает нам основание противопоставить их предыдущему типу платоновских героев, страдающих от забвения, а счастье обретающих лишь в воспоминаниях.
И наконец, к последнему промежуточному классу нашей типологии относятся персонажи, которые не собирают мир посредством памяти, а разрушают его, ибо выбирают, «выдергивают» из единой картины бытия отдельные элементы. С учетом природы платоновской личности и отношения художника к миру, о которых шла речь в самом начале статьи, мы определили героев такого типа как носителей мнимой памяти. Их ярчайшим примером в романе выступает идеолог нового
мира Прошка Дванов, сознательно выбирающий, о чем ему следует помнить, а что можно забыть: «<...> я на минуту нарочно забыл, что у нас организовался коммунизм» [258]. Или: «А я тебя долго помнил, а потом начал забывать. Сначала вспомню, а потом подумаю, нет, ты уж умер, и опять забываю» [291].
Как можно заметить из представленной нами типологии, персонажи «Чевенгура» иерархично расположены между двумя абсолютами платоновского мира: памятью и беспамятством. Однако следует понимать, что подобное расположение достаточно условно, и прежде всего потому, что каждый из рассмотренных типов обладает внутренней динамикой, активизируя в различные моменты повествования то или иное начало своей личности. Так, например, всеми силами души устремленный к забвению Сербинов, встретив Соню, испытывает непреодолимую потребность остаться в её памяти: «Симон чувствовал <.> как нужно ему отдать своё горе и свое одиночество в другое, дружелюбное тело и, может быть, взять у Софьи Александровны то, что ей драгоценно, чтобы она всегда жалела о своей утрате, скрытой в Сербинове, и поэтому помнила его» [331]. А ориентированный на скрупулезное собирание и бережное хранение мира в памяти Александр Дванов вдруг с легкостью говорит, что совершенно не помнит Соню: «Я её помнил до Чевенгура, а здесь забыл», однако тут же его сердце наполняется «стыдом и вязкой тягостью воспоминания» [353].
Столь частые для большинства героев Платонова переходы от памяти к беспамятству и обратно, на наш взгляд, выражают напряженный поиск человеком гармонии в его взаимоотношениях с миром. Гармонии, которая для художника заключается не в беспамятном растворении личности в других, растворении, доходящем до полной утраты своей уникальности, а в умении слиться с бытием, не забывая себя, более того, обретая своё подлинное «Я». А о том, что такие по-настоящему высокие отношения возможны, говорит платоновское описание ночного неба над Чевенгуром, где «звезды двигались, как товарищи, - не слишком далеко, чтобы не забыть друг друга, не слишком близко, чтобы не слиться в одно и не потерять своей разницы и взаимного напрасного увлечения» [266].
Примечания
1 Яблоков, Е. О типологии персонажей А. Платонова / Е. Яблоков // «Страна философов» Андрея Платонова : проблемы творчества. - М. : Наследие, 1993. - С. 194-203.
2 Малыгина, Н. Художественный мир Андрея Платонова / Н. Малыгина. - М., 1995. - С. 2647.
3 Баршт, К. А. Семантика профессии в прозе Платонова : (К вопросу о типологии платоновских персонажей) / К. А. Баршт // Творчество Андрея Платонова : Исследования и материалы. Кн. 3. - СПб. : Наука, 2004. - С. 121-143.
4 Там же. - С. 131.
5 Белоусова, Е. Г. Стилевая интенсификация в русской прозе рубежа 1920-1930-х годов : автореф. дис. . д-ра филол. наук / Елена Германовна Белоусова. - Екатеринбург, 2007.
- С. 29.
6 Дмитровская, М. А. Язык и миросозерцание А. Платонова : автореф. дис. ... д-ра филол. наук / Мария Алексеевна Дмитровская. - М., 1999.
7 См.: Белоусова, Е. Г. Русская проза рубежа 1920-1930-х годов : кристаллизация стиля (И. Бунин, В. Набоков, М. Горький,
А. Платонов) : монография / Е. Г. Белоусова.
- Челябинск : Челяб. гос. ун-т, 2007. - С. 206261.
8 Эйдинова, В. О динамике стиля Андрея Платонова (от раннего творчества - к «Котловану») / В. Эйдинова // «Страна философов» Андрея Платонова : проблемы творчества. - М. : Наследие, 1993. - С. 132-144.
9 Там же. - С. 137.
10 См.: Топоров, В. Н. Вступительное слово к «Второй прозе» / В. Н. Топоров // «Вторая проза». Русская проза 20-30-х годов ХХ века.
- Тренто, 1995. - С. 18.
11 О платоновском понимании памяти как силы, сохраняющей мир, а забвения как стихии, разрушающей его единство, свидетельствуют записные книжки писателя, письма к жене, литературно-критические статьи. Вот некоторые выдержки из них: «Сердце навсегда может быть поражено покосившейся избенкой на краю деревни, и ты не забудешь, не разлюбишь её никогда»; «Мы должны сбе-
речь в памяти и в образе каждого человека в отдельности, тогда будут сохранены и все во множестве и каждый будет прекрасен, необходим и полезен теперь и в будущем, продолжая через память действовать в живых и помогая их существованию»; «В напоминание, в вечное сердечное чувство деревеньки Волошино, школы в ней и мельницы напротив» (См.: Платонов, А. Живя главной жизнью / А. Платонов. - М. : Правда, 1989. -
С. 381, 410).
12 Платонов, А. П. Чевенгур : роман и повести / А. П. Платонов. - М. : Сов. писатель, 1989.
- С. 182. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте в квадратных скобках с указанием номера страниц.
13 Ср.: образ носителя абсолютной памяти Алексея Алексеевича Полюбезьева предельно индивидуализирован в романе, о чем свидетельствует тот факт, что данный персонаж наделен автором и фамилией, и именем, и отчеством.
14 См. об этом: Белоусова, Е. Г. Стилевая интенсификация в русской прозе.
15 Способность помнить сердцем, а не умом персонажи Платонова унаследовали от автора, постигающего мир чувственным образом, всеми силами своей души и сердца. Эту особенность личности художника неоднократно отмечали его современники. Так, Ф. Сучков вспоминает, что в разговоре Платонов зачастую «от нахлынувшего чувства сминал слова, доносил не мысль, а эмоцию». Схожее впечатление писатель произвел и на
В. Келлера, констатирующего, что Платонов «чувствует горячо и сильно, переживания его значительны» (См.: Андрей Платонов : Воспоминания современников : Материалы к биографии : сборник / сост. Н. В. Корниенко, Е. Д. Шубина ; худож. А. Мешков - М. : Соврем. писатель, 1994. - С. 89, 157).
16 К этому типу персонажей, устремленных к забвению, можно отнести и «носителя разлагающегося интеллекта» (Е. Яблоков) Симона Сербинова. Он до такой степени измучен воспоминаниями о матери, что решается закопать её портрет к ней в могилу.
