CC BY
29
А. Ю. Урманчиева
ИЛИ РАН, Санкт-Петербург
ОТ ИМПЕРФЕКТИВНОСТИ К ЭВИДЕНЦИАЛЬНОСТИ (НА МАТЕРИАЛЕ ТАЗОВСКОГО ДИАЛЕКТА СЕЛЬКУПСКОГО
ЯЗЫКА)1
1. Сведения о языке
Селькупский язык относится к самодийской группе уральской семьи языков. В составе самодийской группы селькупский образует особую ветвь. Селькупский подразделятся на пять основных диалектов, распадающихся на локальные говоры. В данной статье рассматривается материал одного из северных говоров — тазовского. Выбор тазовского в качестве основного объекта исследования обусловлен тем, что в глагольной системе северных диалектов грамматическая категория эвиденциальности занимает центральное положение, тогда как в южных диалектах эвиденциальность находится на периферии грамматической системы (см. [Ильина 2002; 2006; Казакевич 2005]). Данная работа базируется на фольклорных текстах на тазовском говоре селькупского языка. Это фольклорные тексты, записанные в 1925-1928 годах Г. Н. Прокофьевым и опубликованные им [Прокофьев 1935: 101-109]. О. А. Казакевич также любезно предоставила мне возможность ознакомиться с готовящимися к печати текстами, записанными Г. Н. Прокофьевым. Эти тексты хранятся в Архиве МАЭ (компьютерная версия копий этих текстов, сделанных в 1940-1941 гг. Л. А. Варковицкой, хранится в Селькупском компьютерном архиве ЛАЛС НИВЦ МГУ). Изучались и фольклорные тексты, записанные в 1970-х годах [Кузнецова, Казакевич и др. 1993].
2. Эвиденциальность — типологический обзор
Показатели эвиденциальности используются для указания на источник информации. Можно также говорить о способе доступа
1 Исследование выполнено в рамках проекта РНФ «Диахронически нестабильные аспектуальные категории» № 14-18-02624.
говорящего к ситуации, о которой он сообщает. Ниже будет дан краткий обзор эвиденциальных значений; в этом обзоре мы ориентируемся на раздел, посвященный эвиденциальности, в [Плунгян 2011], где учтены также основные исследования, посвященные эвиден-циальной проблематике. Значения категории эвиденциальности можно классифицировать по типу доступа говорящего к ситуации; в работе [Там же: 463-480] предлагается два отчасти независимых параметра классификации: прямой ~ непрямой доступ (говорящий наблюдал ситуацию ~ говорящий не наблюдал ситуацию) и личный ~ неличный доступ (говорящий имел личный доступ к фактам ~ говорящий не имел личного доступа к фактам). Сочетание различных значений этих классификационных признаков дает три логически возможных комбинации, позволяющие разделить различные значения эвиденциальной сферы на три группы:
Таблица 1. Типы эвиденциальных значений (см. [Плунгян 2011: 473])
Прямой личный доступ партиципантное 'говорящий лично был вовлечен в ситуацию
визуальное 'говорящий лично наблюдал ситуацию'
сенсорное 'говорящий лично воспринимал ситуацию каким-то органом чувств, отличным от зрения'
эндофорическое 'говорящий сообщает о своем личном внутреннем состоянии (например, о чувстве голода, о состоянии здоровья, о собственных эмоциях), воспринимаемом им на основе собственных ощущений'
Непрямой личный доступ инферентивное 'говорящий судит о ситуации по наблюдаемым результатам'
презумптивное 'говорящий судит о ситуации на основе общих знаний о мире'
Непрямой неличный доступ репортативное 'говорящему известно о ситуации с чужих слов'
Относительно семантических противопоставлений внутри эвиденциальной сферы хотелось бы сделать несколько замечаний. Прежде всего, перечисленные здесь семь значений (партиципантное, визуальное, сенсорное, эндофорическое, инферентивное, презумп-тивное и репортативное) никогда не порождают эвиденциальной парадигмы с семью различными показателями — такое дробное деление нехарактерно для эвиденциальных систем. В. А. Плунгян предлагает считать семантически наиболее последовательной тернарную систему, которая в определенном смысле может считаться «эталонной»; такая система ориентирована не на конкретные значения, представленные в правом столбце Таблицы 1, а на базовые типы доступа к информации, представленные в левом столбце этой таблицы. Таким образом, в подобной троичной системе будут различаться показатели прямого доступа, показатель непрямого личного доступа (инферентив) и показатель непрямого неличного доступа (репортатив). Однако в языках мира наиболее распространенными являются не тернарные, а бинарные системы «с одним обобщенным эвиденциальным показателем „медиативного" типа (т. е. обозначающим все виды непрямого доступа к ситуации), которому может быть противопоставлен показатель прямого доступа или же немаркированная форма (четко разграничить эти два случая бывает трудно...» [Плунгян 2011:477]. В. А. Плунгян указывает, что другим возможным типом бинарных систем является такая, в которой выделяется только репортативный показатель. Все же прочие системы, в которых есть специализированные показатели, обслуживающие отдельные значения из правого столбца Таблицы 1, В. А. Плунгян предлагает считать расширенными системами. При этом предполагается, что в расширенных системах должна сохраняться релевантность троичного противопоставления из левой части таблицы, просто применительно к расширенным системам можно говорить о более дробном членении, например, зоны прямого личного доступа или зоны непрямого личного доступа.
2 Особые партиципантные показатели (типологически это явление достаточно редкое), отличные от визуальных и сенсорных, зафиксированы по крайней мере в языках помо и в трансновогинейских языках (см. [Плунгян 2011:470]).
3. Эвиденциальная система тазовского селькупского: общий
обзор
Однако материал тазовского селькупского дает несколько иную картину, не столь однозначно соотносимую с предложенной схемой. В тазовском селькупском имеется форма, которую мы ниже, вслед за авторами [Кузнецова, Хелимский, Грушкина 1980] будем называть латентивом. В первой северноселькупской грамматике [Прокофьев 1935] данная форма описана следующим образом: «Повествовательный (или) предположительный аорист (аопэШш паггайуиш) употребителен в рассказе для выражения таких действий, относительно которых у рассказчика нет полной уверенности в их достоверности» [Там же: 66]. В следующей по времени северносель-купской грамматике [Кузнецова, Хелимский, Грушкина 1980] данной форме, названной латентивом, дано следующее определение: «Глаголом в латентиве обозначается действие, сам факт или обстоятельства совершения которого не являются для участников разговора (обычно и для самого говорящего) очевидными, зримыми» [Там же: 241]. Таким образом, авторы трактуют этот показатель как эвиденциальный.
В свою очередь, Г. Н. Прокофьев трактует соответствующий показатель как выражающий эпистемическую оценку. Отмечу специально, что речь ни в коем случае не идет о том, что, как можно было бы предположить, Г. Н. Прокофьев попросту не «распознал» эвиденциальную природу этого показателя в силу того, что в те годы эвиденциальность не была «общеизвестной» лингвистической категорией. Будучи прекрасным знатоком самодийских языков, он вполне осознавал значимость заглазных форм для грамматической системы этих идиомов. В частности, в той же селькупской грамматике Г. Н. Прокофьев так характеризовал форму с инферентивным значением: «Повествовательное (или предположительное) прошедшее время (рг^епШш рег£есй паггайуиш) служит для выражения таких действий, относительно которых можно предполагать (напр. по каким-либо сохранившимся признакам), что они имели место в более или менее отдаленном прошлом» [Прокофьев 1935: 67].
Таким образом, вопрос о семантической сфере, к которой относится латентивный показатель, требует дополнительного исследования. Каковы основные контексты употребления латентивного показателя? В действительности употребления его естественно описывать, именно опираясь на различные типы доступа к информации о ситуации, представленные в правом столбце Таблицы 1.
А именно, латентив употребляется для маркирования следующих значений, бесспорно связаных с непрямым доступом к информации о ситуации:
Значения сенсорного доступа
(1) Ыупу ыккыг еопгд-цуг ыдкукутр-э-Щ: потом один время-Ьос услышать-Аоя-оЗРь тэгурэто-пгу тетку па Ш-иЬу-О.
крыша-1ьь ветер и прийти-ЬАТЕ^^З 'Потом вот что услышали: на крышу ветер пришел.'
[Кузнецова, Казакевич и др. 1993: 9/текст 2:15]
(2) Оупук ыдкукутр-а-гу ргеуЬ эату вечером услышать-Аоя-оЗ топор-GEN звук Иппу-Шу-0.
слышаться-ЬАТЕ^^З 'К вечеру услышала: звук топора слышится.'
[Там же: 12 / текст 3: 39]
Эндофорического значения
(3) Кэгзаг, эпу\', ца1утр-а<; гору-Ба. А го таг внук правда идти-Iмvs2 нога-1штк А то я Ма-р cusaly-nty-0.
рука-1 заболеть-ЬлтЕ]\т-83
'Внук, правда, иди пешком. А то мои руки заболели.'
[Тамже: 18/текст 6: 55-56]
(4) Нын поцыннаны ныцк-а-0; топы-ты потом на.улице стоять-Аоя^З нога-3 цантеи-нты-0.
замерзнуть-ЬлтЕ]\т-83 'На улице стоит; ноги у нее замерзли.'
[Прокофьев рук.: Фонд 6, опись 1, ед. хр. 18, текст 24: 8]
Репортативного значения
(5) Ара-ту тотр-а-0 дШу-п1у-0. отец-1 говорить-Аок^З болеть-ЬлтЕ]\т-83 'Мой отец, говорят, болен.'
[Кузнецова, Хелимский, Грушкина 1980: 241]
(6) Qum-yt nik tom-no-tyt, lapkö-qyn üt человек-PL так говорить-Аоя-ЗРь магазин-Loc вода cäggy-nty-0.
не.иметься-ЬАТЕ]\Т-83
'Люди говорят, в магазине водки нет.'
[Кузнецова, Хелимский, Грушкина 1980: 241]
Наконец, латентив используется в контекстах, которые следует, как кажется, определить как презумптивные. В работе [Урманчиева 2014] соответствующие употребления описывались как инферен-тивные, однако теперь мне кажется более уместным квалифицировать соответствующие употребления как презумптивные. Эти колебания объясняются тем, что, на первый взгляд, в соответствующих примерах можно выделить текстовые фрагменты, эксплицитно описывающие основания для инференции (то есть ту наблюдаемую ситуацию [1], на основании которой говорящий путем инференции восстанавливает наличие ситуации [2], которую он лично не наблюдал). Тем не менее, эти основания для инференции обладают определенным свойством, которое отличает эти контексты от классических ин-ферентивных (для маркирования которых в селькупском существует отдельный собственно инферентивный показатель -mpy, см. [Там же]). А именно, ситуации [1] (в примере (7) ниже выделена разрядкой) и [2] связаны настолько опосредовано, что для постулирования связи между ними необходимо в значительной сфере опираться на общие рассуждения, знания о мире и т. п. Именно такое значение описывается в типологии эвиденциальных значений В. А. Плунгяна как презумптивное (в типологии эвиденциальности [Aikhenvald 2004] соответствующее значение определяется как assumption):
(7) Me rky namyssak esy-mpa-0 — m о t-ty n ony pona ветер такой стать-ШРЕЯ^З чум-3 из наружу assa tann enta. Ira nil'cik esa:
Neg выйти-Рит^З. Старик так сказать-Аоя^З:
«Nop» qat-qolam-ty.
«Бог» убить-РК08Р-ЬАТЕ]\Т-03
'Ветер такой поднялся — из чума на улицу старик не выйдет. Старик так сказал: «Бог меня убить собрался».'
Однако латентив маркирует также визуальный доступ к ситуации, что выгладит практически парадоксально, учитывая, что традиционно о прямой засвидетельствованности говорят именно в том случае, если говорящий непосредственно наблюдал описываемую ситуацию. Тем не менее, примеры совершенно бесспорны и достаточно многочисленны:
Значения визуального доступа:
(8) Оит гдп-пу-0, иккут сопгд-цуг человек идти.на.лыжах-Аоя^З один время-Ьос цо-уу-гу: эпу1', туга, ца) найти-Аоя-оЗ действительно мол что Ш cэpy-nty-0, ца), туга, се1у-гу огонь гореть-ЬлтЕ]\т-83 что мол день-З 51у-Му-0 .
всходить-ЬлтЕ]\т-83
'Человек идет на лыжах, вдруг увидел: действительно, мол, то ли огонь горит, то ли, мол, солнце всходит.'
[Кузнецова, Казакевич и др. 1993:10/текст 2: 49]
(9) Катта-г ко$ат цотруп'-п'а-0: э^ип'сук, из.воды-LосADV мамонт вынырнуть-Аоя^З правда Ца-1'а тоца1-гу д-цуп 5тпу-Му-0. ребенок^Ш спина-З на-Ьос сидеть-ЬлтЕ]\т-83
'У берега мамонт всплыл: действительно, ребенок на его спине сидит.' [Там же: 13/ текст 3: 69-70]
(10) Бдуо1' роту-туг тоггу таппутр-а-0 — очаг.землянки верх-Ряоь чум-1ьь смотреть-Аоя^З эту-т-гу Тотшука сацу-Му-1у.
мать-Асс-З РК разделать.добычу-ЬлтЕ]\т-о3
'Через дымовое отверстие чувала в дом смотрит — ее мать Томнэнка разделывает (= разрезает тело на куски).'
[Там же: 12 / текст 3:15]
(11) Уккыр.чонтд-цыт Ий манталпы-ла ипп-а-0 — один.время-Ьос РК смотреть-CVB лежать-Аоя^З тдль пэлаццыны аманы цоцы-т другой сторона-Еь мать^ЕК! бок-LосADV
кыпа тимня-ля-мы шна на вэщ1-нты-0, младший брат-Б1М-1 вверх и встать-ЬлтЕ]\т-83 питы-н-ты нёны пона на тары-нты-0. гнездо-вЕ^3 место.из наружу и выйти-ЬлтЕ]\т-83 'Вдруг Ий, смотря, лежит — с противоположной стороны матери моей сбоку младший брат мой вверх вот поднялся из зыбки своей, на улицу вот вышел.'
[Прокофьев рук.: фонд 6, опись 1, ед. хр. 18, текст 13: 85]
Таким образом, в тазовском селькупском сфера употребления нейтральной формы прямой засвидетельствованности несколько уже, чем предсказывает приведенная в предыдущем разделе схема. А именно, в тазовском селькупском она сужена до партиципантных контекстов за счет того, что значение сенсорного восприятия и в значительной степени — значение визуального восприятия (подробнее ниже) из сферы прямого доступа передается формой латентива.
Исключение значения сенсорного восприятия вполне ожидаемо на общесамодийском фоне: во всех северно-самодийских языках существует показатель так называемого аудитива, который обслуживает именно эту сферу3. Что касается значения визуального восприятия, его исключение из сферы прямого доступа менее ожидаемо, так как зрительный доступ к информации о ситуации в большинстве языков является основанием для употребления форм прямой засвидетельствованности. В частности, на этом свойстве визуального доступа базируются типологические определения «незаглазных»
3 Термин аудитив не вполне удачен, так как восприятие информации на слух — один из самых частых контекстов употребления этого показателя, но все же не единственный: например, этот показатель может передавать и значение тактильного восприятия. Важно отметить, что аудитив в самодийских языках должен трактоваться не как более дробное членение семантической зоны прямого доступа к ситуации, а именно как один из типов косвенного получения информации о ситуации. Об этом свидетельствует, в частности, то, что в ненецком аудитив используется в репортативных контекстах, а репортатив является, несомненно, значением из сферы косвенной засвидетельствованности. Еще одним аргументом может служить именно ситуация в селькупском. В селькупском существовал отдельный показатель аудитива, но в настоящее время он вытеснен показателем косвенной засвидетельствованности с широкой эвиденциальной семантикой (подробнее см. далее в статье), что также доказывает, что сенсорное значение в самодийских языках входит в сферу косвенной засвидетельствованности.
форм: ситуация, в которой говорящий принимал участие или которую видел собственными глазами, описывается при помощи форм прямой засвидетельствованности. Таким образом, выведение визуальной информации из семантической сферы прямого доступа, имеющее место в тазовском селькупском, — типологически явление достаточно редкое.
Прежде чем предложить объяснение того, каким образом возникла типологочески редкая эвиденциальная система, которую мы можем наблюдать в тазовском селькупском, обратимся к дискурсивным употреблениям этого показателя, также непосредственно связанным со значением визуального доступа.
4. Некоторые дискурсивные употребления латентива
Как правило, при описании грамматической семантики глагольных показателей в фокусе внимания оказываются прежде всего те значения, которые можно выделить у исследуемой грамматической конструкции в рамках изолированного высказывания. Эти значения, собственно, и являются в узком смысле грамматическими глагольными значениями — значениями аспекта, времени, модальности или эвиденциальности, как в случае показателя, который будет рассматриваться в данной статье. Наряду с этими собственно грамматическими значениями глагольный грамматический показатель может обладать рядом специфических употреблений, которые невозможно объяснить, если не перейти от рассмотрения внутри-фразовой семантики к расширенному сверхфразовому контексту. В этих случаях говорящий употребляет тот или иной глагольный показатель не для выражения некоторого конкретного грамматического значения в рамках данной пропозиции, а для обозначения роли данной предикации в общей информационной структуре текста. Проблематика таких специфических дискурсивных, или текстовых, функций грамматических показателей вошла в лингвистический обиход достаточно давно; так, более полувека назад Э. Бенвенист в статье «Временные отношения во французском глаголе» указал на связь определенных форм французской глагольной парадигмы с определенными типами дискурса. Вообще, об истории становления дискурсивных исследований в связи с дискурсивными функциями грамматических показателей см. [Плунгян 2008]. Не углубляясь здесь
в историю вопроса, можно сказать, что к настоящему моменту накоплен достаточно значительный материал, касающийся дискурсивных употреблений глагольных показателей. Тем не менее в этих исследованиях граммемы различных глагольных категорий представлены не в равной степени. С одной стороны, целый ряд работ посвящен дискурсивным функциям темпоральных и аспектуальных показателей4. С другой стороны, положение такой «неевропейской» грамматической категории, как эвиденциальность, оказывается несколько иным. Граммемы этой категории, как и представленные в языках мира эвиденциальные системы, в настоящее время, бесспорно, изучены достаточно хорошо; им посвящен целый ряд специальных работ. Тем не менее, проблематика дискурсивных функций эвиденциальных показателей до сих пор не затрагивалась. Исключение составляет работа [Aikhenvald 2004], в которой есть специальный раздел, посвященный эвиденциальным показателям в дискурсе, однако там затрагивается только проблематика корреляции между определенными нарративными жанрами и определенными эвиденциальными показателями.
Селькупский язык в этом отношении представляет уникально интересный материал, даже на фоне ближайших родственных языков — а именно, северно-самодийских (ненецкого, энецкого и нгана-
4 Естественно, говорить о сколько-нибудь исчерпывающем их описании пока рано, так как языки мира демонстрируют целый ряд специализированных дискурсивных стратегий, в которых доминируют различные принципы организации текста. В ходе ряда исследований, выполненных автором данной статьи на материале различных языков как совместно с В. А. Плунгяном, так и самостоятельно, были выделены как минимум следующие типы нарративных стратегий (данный список, как кажется, может быть еще дополнен и расширен):
1. нарративные стратегии, ориентированные на противопоставление различных дискурсивных фрагментов;
2. нарративные стратегии, ориентированные на выделение кульминационных, или фокусных, фрагментов;
3. нарративные стратегии, ориентированные на разделение нарратива на отдельные «сцены» — приблизительный аналог «устных абзацев»;
4. нарративные стратегии, в которых цепочки событий, связанных только отношением временного следования, маркированы иначе, чем цепочки событий, связанных более тесно — отношением причинно-следственной обусловленности.
санского) — в которых категория эвиденциальности также является одной из центральных в глагольной системе. Одна из причин отличия селькупской эвиденциальной системы от северно-самодийских эвиденциальных систем, возможно, кроется в различном происхождении эвиденциальных показателей. Так, в тундровом ненецком показатель основной эвиденциальной формы материально тождествен показателю перфективного причастия5. Что же касается селькупского, то в нем основной эвиденциальный показатель, рассматриваемый в данной статье, также восходит к причастному показателю — но не перфективному, а имперфективному. Это обусловливает и несколько иной семантический центр эвиденциальной грамматической зоны в селькупском, и, соответственно, иные дискурсивные функции, связанные с таким происхождением показателя с эвиденциальной семантикой.
На проблему проникновения латентива в нарративную сферу обратил внимание еще Г. Н. Прокофьев: «Надо заметить, что смысловое различие между повст. аор.6 и аор. в изъяв. нкл.7 часто настолько стирается, что формы повст. аор. могут быть заменены соответствующими формами аор. в изъяв. нкл. и наоборот. Это можно проследить на часто встречающихся в сказках повторениях одного и того же сюжета одними и теми же словами. В совершенно одинаковых контекстах рассказчик пользуется в одном случае формой аориста в изъяв. нкл., в др. случае — формой повст. аориста» [Прокофьев 1935: 67].
Так, встречаются достаточно большие фрагменты текстов, где ситуации, которые протагонист видит (но участником которых он при этом не является), описываются последовательностью латентив-ных форм. Ниже приводятся два примера. В них в поле зрения протагониста попадают ситуации различных типов. В первом случае (12) латентивными формами зрительного восприятия описывается некоторая панорама, состоящая из нескольких одновременных ситуаций
5 В большинстве самодийских языков ситуация с основным эвиденциальным маркером такова, что он может быть соотнесен с той или иной формой перфективного причастия; не обязательно при этом форма причастного показателя, материально тождественная эвиденциальному маркеру, будет представлена в том же идиоме, однако она с легкостью может быть обнаружена в одном из родственных языков в пределах самодийской подгруппы.
6 В терминологии данной статьи — латентив.
7 Нейтральная форма прямой засвидетельствованности, в терминологии данной статьи — аорист.
стативного характера. Это так называемая фоновая информация (точнее, промежуточная интродукция): описывается некоторое положение дел, которое является «предысторией» либо «декорацией» тех событий, которые составляют основу сюжета.
(12) Mannymp-a-ty: n'ary-t qontù-qyt смотреть-Аоя-оЗ тундра-GEN полоса-Loe ota-t kuraly-mmy-ntO-tyt. Tù олень-PL ходить-1]\СОМРЬ-ЬАТЕ]\Т-83Рь. Туда pU-qa-0. Cap mannymp-a-ty: перебраться-Aor-s3. Только смотреть-Аоя-оЗ mot 5mny-nty-0. Tül'c-a-0 mot-ty, чум сидеть-ЬАТЕ]\Т-83. Подойти-Aor-S 3 чум-lLL mannymp-a-ty: qaqly totty-nty-0. смотреть-Аоя-оЗ нарты стоять-ЬАТЕ]\Т-83. Ukkyr pùl'1qoryl'2 qaqly totty-nty-0, ukkyr Один грузовой нарта1;2 стоять-ЬАТЕ]\Т-83 один ima-l' qaqly totty-nty-0. Motùqyn женщина-ADJ нарты стоять-ЬАТЕ]\Т-83. Чумное pona mannymmy-nty-0 ukkyr natak.
снаружи смотреть-ЬАТЕ]\Т-83 один девушка. 'Смотрит: на полосе тундры олени ходят. Туда перебрался. Смотрит, а там чум стоит. Приехал к чуму, смотрит: нарта стоит. Одна грузовая нарта стоит, одна женская нарта стоит. В дверях на улицу смотрит одна девушка.'
[Кузнецова, Казакевич и др. 1993:13-14/текст 4: 7-12]
В следующем примере латентивными формами зрительного восприятия описывается цепочка хронологически упорядоченных ситуаций, составляющих звенья основной сюжетной цепи. Контекст таков: женщина, главный герой повествования, приходит в неизвестный ей чум (оказавшийся жилищем нечистой силы) и тихо сидит в нем, наблюдая происходящее в чуме, но до поры до времени ни во что не вмешиваясь:
(13) Уккыр чонтоцыт мОтты котта Один время^ое чум-ILL навзничь нйкык-а-0 мОтащ щумын мОт-ты открыться-Аоя-S3 дверь-GEN сквозь чум-lLL
латтар-ыт ола лака чакыль мвтны покойник-Gen голова штука высохший чум-D at/All альч1-нты-0 янна1 курта2 тутто-нты-0
упасть-ЬАТЕ]\Т-83 к.очагу1>2 прийти-LATENT-sS
омтеи-ныты-0, нть на кэтты-нты-ты Ман сесть-ЬАТЕ]\Т-83 так и сказать-ЬАТЕ]\Т-о3 я чи конна вэчиэ1-ния. Чи конна на
котел на.огонь подняться-OPT.sS. Котел на.огонь и тоттъш-нты-0. На латтыр олы-ль лака
встать-Latent-s3. Тот покойник голова-ADJ штука чоа-м ам-цолам-та-0. сало-Acc есть-1]\сн-ЬАТЕ]\Т-83.
'Вдруг дверь на улицу отворилась, в дверь в чум мертвеца череп засохший в чум упал, к очагу пришел к краю огня, сел, так вот говорит: «Мой котел на очаг подымись». Котел к очагу поставился. Этот череп сало есть стал.'
[Прокофьев рук.: фонд 6, опись 1, ед. хр. 18, текст 24: 20-22]
Такие употребления латентива имеют уже скорее дискурсивные основания, нежели передают собственно эвиден-циальные значения внутри отдельно взятого высказывания. Но эти дискурсивные употребления в то же время непосредственно связаны с эвиденциальными употреблениями латентивного показателя. Дискурсивные функции латентива вполне оригинальны. Выше — см. сноску 4 — вкратце перечислялись различные дискурсивные стратегии, выявленные в рамках типологического изучения стратегий организации нарратива. Дискурсивные функции латентива в селькупском не соотносятся ни с одной из перечисленных выше стратегий — возможно, потому, что в выявленных стратегиях принимают участие другие грамматические показатели — аспекту-альные, темпоральные, показатели подчиненных предикаций, но не показатели эвиденциальности.
Дискурсивные функции латентива в тазовском селькупском обусловлены именно значением эвиденциальности, точнее — шифтерным характером этой категории. Идея текстовых употреблений эвиденциальных показателей состоит в том, чтобы удерживать фокус повествования привязанным к протагонисту либо переключать его на других участников повествования. А именно, рассказчик,
описывая ситуации, в которых не участвует протагонист, стоит перед следующим выбором: он может описывать их при помощи формы прямой засвидетельствованности (т. е. при помощи аористной формы) либо при помощи латентива. При употреблении аорист-ных форм протагонист как бы вовсе уходит из повествования, и фокус внимания переходит к другим героям повествования. Если же рассказчик употребляет формы латентива, мы видим эти ситуации сквозь призму восприятия их протагонистом; тем самым, протагонист, хотя и не участвует в описываемых ситуациях, не уходит совсем со сцены.
Это текстовое значение категории латентива можно определить как дискурсивный дейксис. То есть формы прямой засвидетельствованности определяют «здесь-и-сейчас» повествования, так, что их можно назвать формами ближнего дискурсивного дейксиса, а формы косвенной засвидетельствованности, тем самым, оказываются формами дальнего дискурсивного дейксиса, описывая ситуации, в которых протагонист не участвует.
Интересно, что наличие такого коммуникативного центра в нарративе коррелирует с самодийской традицией фольклорного нар-ратива: рассказ ведется не от имени того человека, который в данный момент воспроизводит перед слушателями фольклорный текст, а как бы от имени повествования, истории как таковой8. При этом, если повествование переходит от одних героев к другим, находящимся в данный момент в отдалении, специально упоминается, что «Сказ отсюда ушел, и к ним пришел». Таким образом, оказывается, что повествование эксплицитно переключается от одного пространственно-временного плана на другой. Дискурсивная функция селькупского латентива по сути близка к роли Сказа, определяющего центр повествования, только латентив как грамматическая форма является гораздо более гибким механизмом, позволяя по усмотрению рассказчика с легкостью смещать фокус повествования внутри одной сцены. В частности, достаточно распространена следующая стратегия: когда в истории наряду с протагонистом появляется некоторый новый персонаж, самые первые его действия описывается латентивом — так, как их видит протагонист. Далее, по мере
8 Например, в энецкой фольклорной традиции олицетворенное повествование обозначается при помощи терминов й'игее 'сказ' либо е1'ю 'только-рот'.
развития сюжета, этот второстепенный персонаж как бы обретает «повествовательную независимость» от протагониста, становясь равноправным участником повествования, сигналом чего служит смена латентивных форм аористными.
Ниже приводятся два фрагмента двух текстов с одним и тем же сюжетом: герой повествования Ича попадает в ловушку черта-старика (по принципу действия аналогичную смоляному чучелку из истории про Братца Кролика), и сидит в ловушке, не имея возможности пошевелиться. Наконец появляется хозяин ловушки:
(14) Nymty melty 5mt-a-0. Ugkylymp-a-ty: kos qaj tuntyloryc-cy-0m sattypyk. Na qaj — los-ira tUtyloryc-cy-0[2]. Qol'cy-mpa-ty los-ira: «Kysymyl' cayko-qyt soryk ija omny-nty-0.» Tii-la to misallE-gy-ty[3], mesaq-qyn-ty saqal-ny-ty{4], nynymoqyna qanty-qy-ty^]. 'Там все время сидит. Услышал: кто-то подходит^] тяжело. Это что (= вон оно что) — черт-старик подходит^]. Увидел черт-старик: «В счастливой ловушке птенчик сидит.» Подойдя, вынул[3] (Ичкычу), в мешок засунул[4], потом домой понесу.'
[Кузнецова, Казакевич и др. 1993: / текст 5, 22-28]
В текстовом отрывке, приведенном в примере (14), появление черта-старика мы видим глазами протагониста Ичкычи. Это глагольные формы латентива с индексами [1] и [2]9. Дальнейшие действия старика-черта описываются уже аористными формами (индексы [3], [4] и [5]). При таком построении нарратива черт-старик оказывается равноправным с Ичкычей героем истории, находящимся в фокусе повествования. В приведенном примере стратегия использования латентивных форм для представления действий других персонажей сквозь призму восприятия протагониста используется по минимуму; а именно, латентив используется фактически только в первых двух предложениях новой сцены, для обозначения появления нового персонажа — черта-старика. Более расширенно эта стратегия используется в следующем отрывке — в тексте с тем же сюжетом, записанном в те же годы, но от другого рассказчика:
9 Если глагольную форму [1] можно считать и употреблением латентива в аудитивном значении, глагольная форма [2] соотносится с тем моментом повествования, когда Ича уже видит черта-старика, так что латентив в данном случае, несомненно, имеет значение визуального, а не сенсорного доступа.
(15) Ica na omny-mmy-nty-0. Ukkyr contö-t U tyn lös-ira tüntyloryc-cy-0[i], sumpy-ia: «Kysymyl' cagka-qag n'oma-n ija tütyry-nty-0!» Lös-ira tiil'cecE-ia Ica-p inna misacE-nty-00[2]. Waccé-nty-0[3], qanny-nty-0mot-qyn-ty am-qyntö. Oaiymp-a-0[5] Icakycyka-p w@ccy-mpy-la. Icakycyka nil' kotyrjyty: «Il'ca, sip Utas! Mat topysa qaiymm-Enta-k!» «Kdtsat, Onyl', qalympas topysa. A to mat utap cUsalynty.» Icap illa Uty-gy-ty[6]. Ica qalymp-a-0[7] topy-sa il'ca-n-ty qoqyt. 'Ича сидит и сидит. Наконец вечером черт-старик приближается^], напевая: «В мою счастливую ловушку зайчонок попался!» Черт-старик подойдя Ичу выдернул[2]. Поднял[3], понес[4] в свой дом, чтобы съесть. Идет[5], Ичакычику неся. Ичакычика так сказал: «Дед, меня отпусти! Я пешком буду идти.» «Внук, правда, иди пешком. А то мои руки заболели.» Ичу опустил[6]. Ича идет[7] пешком рядом с дедом.'
[Кузнецова, Казакевич и др. 1993:18 / текст 6, 48-58]
В примере (15) латентивом описывается не только появление черта-старика (форма [1]), как в предыдущем примере, но и первые его действия (формы [2], [3], [4]). Здесь действия нового персонажа подаются через призму восприятия протагониста. Такую интерпретацию дискурсивного употребления латентива в данном случае поддерживает то, что переходные глаголы в латентиве (глагольные формы [3], [4]) употреблены в форме так называемого субъектного спряжения. Дело в том, что в селькупском переходный глагол автоматически требует употребления показателей другого, объектного спряжения — за одним исключением: при объекте первого лица переходный глагол употребляется с показателями субъектного, а не объектного типа спряжения. Интересно, что латентивные формы [2], [3] и [4] от переходных глаголов оформлены также показателями субъектного спряжения, несмотря на то, что глагольная форма [2], имеющая при себе объект в аккузативе, доказывает, что речь идет об объекте именно третьего, а не первого лица. Тем не менее, употребление субъектного спряжения сохраняет здесь для нас «я» протагониста, именно через восприятие которого рассказчик преподносит данный ряд действий, совершаемых чертом-стариком.
В северно-самодийских языках представлена более архаичная нарративная стратегия, когда повествование ведется от первого лица героя. Возможно, что описываемое употребление латентива,
приравнивающее с точки зрения грамматического маркирования объекта-протагониста к объекту первого лица, берет свое начало именно в такой нарративной стратегии. Так, в текстах Г. Н. Прокофьева, записанных почти на полвека раньше, чем тексты из [Кузнецова, Казакевич и др. 1993] (конец 1920-х vs начало 1970-х годов), такое дискурсивное употребление латентива — описание ряда ситуаций через восприятие протагониста — регулярно (но не обязательно) сопровождается следующим переключением: повествование, которое до того велось в третьем лице, начинает вестись от лица протагониста. Таким образом, описание сюжетных фрагментов через восприятие протагониста здесь маркируется дважды: благодаря переходу от третьего к первому лицу и при помощи употребления латентива. Ср. фрагмент из текста, записанного Г. Н. Прокофьевым:
(16) Топы-кыты-ль кэтсат-ты корты-ла ны цэчи-цы-тыщ. Сёпылац нан ил-а-0щ кэтсат-ты нымты. Уккыр чонтё-цыт мвта-м-ты цотта ну-ла (пинпы-ла) ёмт-а-0[3]. Пёпы нть-чть марцы-ль пальча на ту-нты-0[4]. Тина топё-ны тэ-ль кэмы-ль щуры-ль мы-п ныны на мщал-ты-ты[5]. Сёпылац ё-ла лозы-ль имакота цонтщэи-нты-0[6] ны. Тап по-т топы тыналлэи-нты-т[7], ай то пё-т тёпы тыналлэи-нты-тыщ. Уккыр чонтё-цыт макка кольлял-ла ныь на ту-нты-0[9] мыцаи лэты-мп-а-0. Мат корны топыт топым шла на маты-цолам-ты-т[10]. 1л омпа нвты альч-энты-0 кор. Уккыр чонтё-цыт кула на ту-нта-0[11], нль на кэты-нты-ты^щ: «Ман ицак омт-ащш». Кула-н и-нты омт-а-0[13]. Кула ныны вэщщэ-я-0[14].
'Безногого внука ее, в амбар посадив, там оставила^]. Достаточно долго жил[2] внук ее там. Однажды дверь свою в сторону открыв, сидит[3]. Вдруг такой ветряной вихрь вот пришел^. Этой ноги моей гнойной кровяной (струпья) потом вот схва-тил[5]. Через некоторое время чертова старуха появилась[6] вот. То этого дерева подножие нюхает[7], то того дерева подножие нюхает[8]. Вдруг ко мне повернувшись, так вот пришла[9], даже трясется. Моего амбара ноги (подножия) край вниз вот рубить стала[10]. Вниз сейчас впредь упадет амбар. Вдруг ворона вот пришла^], так вот говорит[12] : «На меня садись». На ворону сел[13]. Ворона потом полетела^].'
[Прокофьев рук.: фонд 6, опись 1, ед. хр. 18, текст 13:17-29]
В этом отрывке повествование ведется сначала от третьего лица при помощи аористных форм [1], [2], [3]. Затем, при появлении новых персонажей (вихря, чертовой старухи и вороны) референция к протагонисту осуществляется при помощи первого лица ('моей ноги', 'моего амбара', 'ко мне повернувшись'), и идет довольно длинная цепочка латентивных форм [4]-[12], описывающих действия этих новых персонажей от лица наблюдающего за ними протагониста. Наконец, когда сам он включается в действие, референция к нему опять осуществляется при помощи третьего лица, и в повествовании появляются аористные формы [13], [14].
Итак, функцию латентива в тазовских фольклорных наррати-вах можно определить как дискурсивный дейксис. Фокус повествования, его «здесь-и-сейчас», определяются фигурой протагониста. Происходящие с ним события описываются формой прямой засвидетельствованности — функциональным аналогом ближнего дейксиса. Те ситуации, в которых действуют другие герои, могут быть описаны с помощью форм косвенной засвидетельствованности. Это, так сказать, дальний дискурсивный дейксис. Благодаря такому нарративному приему слушатели видят эти ситуации как бы глазами протагониста, что позволяет ему не покидать повествование и тогда, когда он не участвует в описываемых событиях. Дискурсивные функции латентива непосредственно связаны с грамматическим значением этого показателя, и в особенности — со значением визуального восприятия информации. Именно шифтерная природа эвиденциальности, позволяющая маркировать одну и туже ситуацию по-разному в зависимости от того, с чьей точки зрения — участника («изнутри») или стороннего наблюдателя («снаружи») — она описывается, лежит в основе стратегии дискурсивного дейксиса.
5. Формирование семантики латентива
Можно предполагать, что своеобразие эвиденциальной системы тазовского селькупского связано с этимологией латентивно-го показателя. Этот показатель, как уже было сказано, восходит к имперфективному причастию. Употребление такого причастия в предикации, зависящей от глагола зрительного восприятия, вполне естественно. При грамматикализации значения визуального доступа
происходит трансформация такой полипредикативной конструкции. Этот процесс должен был включать в себя следующее: 1) субъект зависимой клаузы, маркированный аккузативом (как объект глагола зрительного восприятия), начинает маркироваться номинативом; 2) причастие из препозиции к субъекту должно переместиться в постпозицию, что характерно для финитного предиката; 3) в полипредикативной конструкции с глаголом зрительного восприятия клауза с глаголом в латентиве присоединяется уже не при помощи подчинительной связи, а при помощи паратаксиса; 4) наконец, становятся допустимыми независимые употребления предложений с латентивным глаголом, употребление глаголов зрительного восприятия перестает быть обязательным, так как семантика визуального доступа начинает маркироваться собственно латентивным показателем. Дальнейшее развитие значений латентивного показателя можно проиллюстрировать следующей схемой, где в марровских кавычках приводится собственно значение, а в квадратных скобках — коннотации, которые в дальнейшем также могут послужить основанием для возникновения нового значения (см. Рис 1).
Рис. 1. Развитие семантики латентивного показателя
'X воспринимает Р зрительно' —► [X только воспринимает Р] -
Визуальный доступ
(визуальное восприятие
сохраняется до тех пор, п - Эндофорическое
/ Сенсорный доступ ^ г
пока говорящий / значение
непосредственно не
вовлечен в ситуацию)
[X непосредственно не участвует в Р] [Р не засвидетельствовано Х-ом непосредственно]
I
Репортатив
[Восприятие тесно связано с интерпретацией]10
I
Презумптив М-
10 Ср. хотя бы русский глагол 'видеть', который едва ли не чаще употребляется в значении логического вывода (А тут оба одновременно улыбнулись, и я вижу, что это близкие друг другу люди. (Елена Павлова. Вместе мы эту пропасть одолеем! // «Даша», 2004)), чем в значении собственно зрительного восприятия.
Таким образом, латентив в селькупском выражает те значения из сферы эвиденциальности, которые связаны с идеей восприятия ситуации (в том числе зрительного восприятия) — в противовес непосредственному участию в ситуации (представляющему партиципантное значение из эвиденциальной сферы). Эта идея восприятия по сути очень близка к идее субъективной интерпретации информации — вспомним здесь предложенное В. А. Плунгяном понятие эпистемической дистанции, о котором говорилось выше. Тем самым, селькупский латентив является показателем косвенной засвидетельствованности с широкой семантикой, употребления которого ориентированы на понятие восприятия ситуации в противовес непосредственному участию в ситуации.
Список условных сокращений
1, 2, 3 — 1-е, 2-е, 3-е лицо (при имени — посессивные показатели, при глаголе — личное согласование); Acc — аккузатив; Adj — адъективирующий суффикс; Aor — аорист; Carit — каритив; CVB — деепричастие; Dat/All — датив-аллатив; Dim — диминутив; El — элатив; Fut — будущее время; Gen — генитив; Ill — иллатив; Imv — императив; Inch — инхоатив; Incompl — инкомплетив; Indef — частица со значением неопределенности; Infer — инферентив; Instr — инстру-менталис; Latent — латентив; Loc — локатив; LocAdv — локатив при адвербиальных и послеложных основах; LocPoss — местный падеж в посессивном склонении (в посессивном склонении совпадают иллатив, локатив и элатив); o — объектный тип спряжения; Pl — множественное число; PN — имя собственное; Prol — пролатив; PronPersAcc — основа аккузатива личных местоимений; s — субъектный тип спряжения
Литература
Ильина 2002 — Л. А. Ильина. Эволюция глагольной категории эвиденциальности (системно-диахроническое моделирование на материале селькупского языка). Дисс.... канд. филол. наук. Институт филологии СО РАН, Новосибирск, 2002. Ильина 2006 — Л. А. Ильина. Эволюция эвиденциальных высказываний в самодийских языках // Н. Н. Широбокова, А. А. Мальцева (ред.). Языки коренных народов Сибири. Вып. 18. Аналитические структуры в простом и сложном предложении. Новосибирск: Институт филологии СО РАН, 2006. С. 79-119.
Казакевич 2005 — О. А. Казакевич. Изменение структуры языка с ограниченной сферой употребления // А. Е. Кибрик (ред.). Малые языки и традиции: существование на грани. Вып. 1. Лингвистические проблемы сохранения и документации малых языков. Посвящается 75-летию академика Вячеслава Всеволодовича Иванова. М.: Новое издательство, 2005. С. 122-134.
Кузнецова, Казакевич, Иоффе и др. 1993 — А. И. Кузнецова, О. А. Казакевич, Л. Ю. Иоффе, Е. А. Хелимский. Очерки по селькупскому языку. Та-зовский диалект. Т. II. М.: Издательство Московского университета, 1993.
Кузнецова, Хелимский, Грушкина 1980 — А. И. Кузнецова, Е. А. Хелимский, Е. В. Грушкина. Очерки по селькупскому языку. Тазовский диалект. Т. I. М.: Издательство Московского университета, 1980.
Плунгян 2008 — В. А. Плунгян. Дискурс и грамматика // В. Ю. Гусев и др. (ред.). Исследования по теории грамматики. Вып.4. Грамматические категории в дискурсе. М.: Гнозис, 2008. С. 7-36.
Плунгян 2011 — В. А. Плунгян. Введение в грамматическую семантику: Грамматические значения и грамматические системы языков мира. М.: Изд-во РГГУ, 2011.
Прокофьев 1935 — Г. Н. Прокофьев. Селькупская (остяко-самоедская) грамматика. Л.: Издательство института народов Севера ЦИК СССР, 1935.
Урманчиева 2014 — А. Ю. Урманчиева. Эвиденциальные показатели селькупского языка: Соотношение семантики и прагматики в описании глагольных граммем //Вопросы языкознания 4, 2014. С. 66-86.
Aikhenvald 2004 — A. Y. Aikhenvald. Evidentiality. Oxford: Oxford University Press, 2004.
Источники
Прокофьев рук. — Селькупские тексты, записанные Г.Н.Прокофьевым. Архив МАЭ РАН, фонд 6, опись 1.
