CC BY
15
УДК 81.2.2
Б01 10.17223/18137083/59/11
Л. А. Ильина
Институт филологии СО РАН, Новосибирск
О вероятных социокультурных детерминантах граммем незрительной чувственной засвидетельствованности в диахронии языков Северной Азии
Впервые предложено и аргументировано междисциплинарное объяснение социокультурной детерминации процессов грамматикализации эвиденциальной семантики незрительной чувственной засвидетельствованности в диахронии сопоставляемых языков Северной Азии. Выделены и лингвофактологически верифицированы конкретные материально-культурные и духовно-культурные детерминанты, вероятно обусловившие базовое в синхронии и первичное в диахронии значение граммем незрительной чувственной засвидетельствованности самодийских и юкагирских языков - указание на слуховое восприятие невидимой ситуации.
Ключевые слова: эвиденциальность, языки Северной Азии, сенсорные граммемы, экстралингвистическая детерминация, междисциплинарность, диахроническая типология.
1. Постановка проблемы
Результаты наших предшествующих исследований проблем эволюции и генезиса глагольной категории эвиденциальности (засвидетельствованности) на материале преимущественно самодийских и юкагирских языков позволили выдвинуть и обосновать гипотезу о том, что исключительно редкая в современных языках Евразии, имеющих грамматикализованную эвиденциальность, сенсорная граммема незрительной чувственной засвидетельствованности является в аспекте диахронической типологии одной из наиболее древних, генетически первичных и универсальных эвиденциальных граммем в диахронии языков северноазиатско-го происхождения [Ильина, 2006; 2010; 2013; 2014; 2016].
При обосновании и первоначальной верификации изложенной гипотезы мы опирались в основном на следующие данные, как давно известные, так и вновь установленные.
Ильина Людмила Алексеевна - кандидат филологических наук, старший научный сотрудник сектора тунгусо-маньчжуроведения Института филологии СО РАН (ул. Николаева, 8, Новосибирск, 630090, Россия; [email protected])
ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2017. № 2 © Л. А. Ильина, 2017
В Северной Азии и Евразии в целом многие языки имеют эвиденциальные глагольные граммемы. Но граммема незрительной чувственной засвидетельство-ванности, указывающая исключительно или преимущественно на незрительные сенсорные источники получения сообщаемой информации (слух, тактильные ощущения и др.), была известна в Евразии до недавнего времени только по материалам четырех самодийских языков: ненецкого, энецкого, нганасанского и северных диалектов селькупского. Глагольные формы - носители (манифестанты) этой граммемы традиционно обозначаются в самодистике термином «аудитив», так как в абсолютно преобладающем большинстве документированных употреблений указывают на слуховое восприятие репрезентируемой референтной ситуации, устанавливаемой говорящим по ее акустическим признакам [Прокофьев, 1935, с. 69-70; 1937, с. 44; Терещенко, 1947, с. 224-225; 1973, с. 145-146; Вербов, 1973, с. 100]. Поэтому грамматикализованные суффиксальные показатели самодийских аудитивных форм принято переводить на русский язык приблизительными лексическими эквивалентами: «слыхать», «слышно», «слышится».
Идентичность базовой семантики северносамодийских и селькупской ауди-тивных форм и существенное материальное сходство их суффиксальных показателей дают необходимые основания (диахронно-типологические и сравнительно-исторические) для отнесения самодийской граммемы аудитива в диахронической ретроспективе к прасамодийскому языку. По современным представлениям пра-самодийский язык выделился из прауральской языковой общности примерно в V-IV тыс. до н. э., самостоятельно существовал (как совокупность контактирующих диалектов) приблизительно в течение трех тысячелетий и распался на несколько ветвей примерно на рубеже нашей эры или в последние столетия I тыс. до н. э. [Хайду, 1993, с. 8; Хелимский, 2000, с. 13-25; Дыбо, Норманская, 2010, с. 71]. В данной связи уникальность самодийской граммемы аудитива в Евразии представлялась нам весьма странной, особенно с учетом генетических и/или долговременных ареально-контактных связей самодийских языков с рядом других се-верноевразийских языков - обско-угорских, пермских, юкагирских, тунгусских. В этих языках есть эвиденциальные глагольные граммемы и оппозиции, типологически сходные с самодийскими. Но граммемы незрительной чувственной за-свидетельствованности, типологически сходные с самодийским аудитивом, в известных нам исследованиях этих языков не выделялись.
Вместе с тем эвиденциальные сенсорные граммемы незрительной чувственной засвидетельствованности, в том числе указывающие, подобно самодийскому аудитиву, на слуховое восприятие говорящим референтной ситуации, давно выявлены американистами в ряде индейских языков и отражены в обобщающих лингвотипологических работах зарубежных и отечественных исследователей. Эти индейские сенсорные граммемы были учтены Н. А. Козинцевой в ее известной семантической модели эвиденциальных высказываний [Козинцева, 1994, с. 9395]. Следовательно, самодийская граммема аудитива не является лингвотиполо-гической аномалией, реализовавшейся только в самодийских языках, а напротив, является лингвотипологической закономерностью, реализованной и в других языках, обслуживающих или обслуживавших в недавнем прошлом традиционные этнические культуры древнего происхождения. Поэтому уникальность в Евразии самодийской граммемы аудитива мы осмыслили как лингвотипологический парадокс, требующий анализа, объяснения и целенаправленного поиска типологических аналогов этой самодийской граммемы в других языках Северной Азии.
Этот лингвотипологический парадокс был в существенной мере снят после выявления близкого типологического (грамматико-семантического) аналога самодийского аудитива в записанных В. И. Иохельсоном в конце Х1Х в. архаичных текстах традиционного фольклора колымских юкагиров [Ильина, 2010]. Формальная структура самодийских синтетических и юкагирских аналитических
аудитивных форм существенно различается. Но их базовая грамматическая семантика и коммуникативные функции, особенно архаичные, диахронически ранние, уходящие в глубокую древность, в значительной степени сходны. Так, базовым и вероятно генетически первичным значением и самодийского, и юкагирского аудитива является указание на слуховое восприятие не любой ситуации, а только ситуации невидимой. Поэтому, например, и самодийские, и юкагирские аудитивные формы речевых глаголов, вводящих цитируемую чужую речь, грамматически выделяют речевые сообщения невидимого говорящего, воспринятые исключительно на слух, и грамматически противопоставляют их видимым речевым актам, воспринятым не только на слух, но и зрительно [Ильина, 2014]. И самодийские, и юкагирские аудитивные формы употреблялись в шаманских обрядах, в сообщениях камлающих шаманов о действиях духов-помощников, которые в самодийской и юкагирской традиционных этнических культурах считались невидимыми. И в самодийских, и в юкагирских фольклорных текстах употребляются типологически сходные полипредикативные эвиденциальные высказывания, в которых слуховой источник информации указывается дублированно: лексической семантикой сказуемого модусной части - глагола слухового восприятия и грамматической семантикой сказуемого диктумной части в аудитивной форме. Последняя указывала, что ситуация, воспринятая на слух, невидима.
Наличие настолько типологически сходных эвиденциальных сенсорных граммем незрительной чувственной засвидетельствованности в самодийских и юкагирских языках представляется существенной и научно значимой лингвоти-пологической параллелью. На современном уровне лингвистических и этноноло-гических знаний эта лингвотипологическая параллель не может быть, на наш взгляд, сколько-нибудь доказательно объяснена ни вероятными отдаленными генетическими связями самодийских и юкагирских языков, ни их возможными древними ареально-контактными связями. Поэтому на сегодняшний день наиболее перспективным направлением научного объяснения отмеченной лингвотипо-логической параллели представляется гипотеза о грамматикализации семантической зоны незрительной чувственной засвидетельствованности в диахронии самодийских и юкагирских языков под влиянием идентичных или существенно сходных социокультурных детерминантов.
2. Междисциплинарный подход к проблеме социокультурной детерминации граммемы аудитива
Исследование проблемы социокультурной детерминации эвиденциальных граммем и эвиденциальных грамматических оппозиций предполагает междисциплинарный подход. Особенно необходимо соотнесение данных лингвистической диахронической типологии с данными исторической этнологии. Это дает возможность выявить в документированном материале остаточно сохранившиеся в нем глубокие языковые и этнокультурные архаизмы и на основе их междисциплинарного синтеза реконструировать явления и связи, существовавшие в глубокой древности.
Так, в самодийских и юкагирских языках сенсорная граммема аудитива в базовом и диахронически раннем значении обусловила грамматически обязательное выделение в речевых сообщениях невидимых референтных ситуаций и противопоставление их ситуациям видимым, зрительно воспринятым говорящим. Это дает основание предполагать, что конституируемая граммемой аудитива как маркированным членом оппозиция эвиденциальных граммем, указывающих на зрительное либо не зрительное чувственное восприятие референтных ситуаций, сформировалась в диахронической ретроспективе самодийских и юкагирских языков под влиянием древней ментальной оппозиции видимого и невидимого.
Эта ментальная оппозиция считается в этнологии центральной в системе бинарных оппозиций древнего мифологического мировоззрения и мышления и прослежена исследователями по архаичным мифологическим материалам в традиционных культурах Америки и Северной Азии [Леви-Строс, 1983; Мелетинский, 1983; Симченко, 1996; Островский, 1997]. В данной связи представляется значимым, что именно в ряде языков коренных этносов Америки и Северной Азии выявлены сенсорные эвиденциальные граммемы незрительной чувственной засвидетельст-вованности и оппозиции граммем, указывающих на зрительное и незрительное чувственное восприятие референтных ситуаций.
В наших предшествующих работах древняя ментальная оппозиция видимого и невидимого рассматривалась как наиболее универсальный социокультурный (духовно-культурный) детерминант грамматикализации семантической зоны незрительной чувственной засвидетельствованное™ [Ильина, 2013; 2014; 2016]. Но учет только этого древнего фундаментального социокультурного детерминанта не позволяет объяснить, почему в диахронической ретроспективе самодийских и юкагирских языков семантическая зона незрительной чувственной засвидетель-ствованности была грамматикализована именно на базе семантики слухового восприятия невидимой ситуации, а, например, не на базе семантики тактильных ощущений или обоняния. Для объяснения такого варианта исходной грамматикализации семантики незрительной чувственной засвидетельствованности необходимо в дополнение к ментальной оппозиции видимого и невидимого выявить на документированном этнокультурном и языковом материале также другие древние, но более конкретные социокультурные детерминанты, исторически долговременно существовавшие в этнических культурах самодийцев и юкагиров.
Для традиционных этнических культур Северной Азии и сопредельных ареалов Евразии и Америки системные историко-этнологические знания сейчас достигают в ретроспективе эпохи неолитической культуры охотников на дикого северного оленя. Эта древняя северноевразийская культура была впервые реконструирована известным российским этнологом Ю. Б. Симченко (см.: [Симченко, 1976; 1982]). Реконструкция осуществлялась на основе выявления в современных культурах коренных этносов Северной Евразии и отчасти Северной Америки (алеутов и эскимосов) сходных древних субстратных черт. Согласно выводам Ю. Б. Симченко, в Северной Азии в наибольшей степени сохранили древний социокультурный субстрат, восходящий к культуре охотников на дикого северного оленя, этнические культуры северных самодийцев (ненцев, энцев и особенно нганасан) и юкагиров. Однако в юкагирской культуре, по мнению Ю. Б. Симченко, этот древний субстрат существенно редуцировался в последние столетия в связи с инокультурными влияниями: тунгусскими, якутскими и русскими.
По аналогии с подходом Ю. Б. Симченко к выявлению древнего социокультурного субстрата в современных этнических культурах самодийцев и юкагиров логично предположить, что и языки самодийцев и юкагиров сохранили в той или иной мере общий древний грамматико-семантический субстрат, исторически связанный с языком и культурой неолитических охотников на дикого северного оленя. В данной связи значимым представляется существенное типологическое сходство самодийских и юкагирских эвиденциальных систем [Ильина, 2013].
И в самодийских, и в юкагирских языках эвиденциальность является центральной категорией глагола. Это, в частности, означает, что в адекватных сообщениях о репрезентируемых референтных ситуациях указание источника информации об этих ситуациях является грамматически обязательным в любых реальных временных планах.
И в самодийских, и в юкагирских языках глагольные грамматические формы, считающиеся индикативными формами времени, указывают на прямую личную
засвидетельствованность репрезентируемой ситуации, а в прототипических контекстах - на ее отчетливую зрительную засвидетельствованность. Эта особенность индикативных форм отмечалась для самодийских языков Г. Н. Прокофьевым [Прокофьев, 1936, с. 158], а для юкагирских языков Е. А. Крейновичем [Крейнович, 1982, с. 139-143].
И в Северной Азии, и в целом в Евразии только в самодийских и юкагирских языках обнаружена сенсорная эвиденциальная граммема незрительной чувственной засвидетельствованности. Эта граммема наиболее рельефно выделяет невидимые репрезентируемые ситуации и противопоставляет их ситуациям видимым, отчетливо зрительно воспринятым.
Наконец, главное в контексте данной статьи. И самодийская, и юкагирская граммемы незрительной чувственной засвидетельствованности многозначны. Но важно, что их базовым значением в документированной синхронии и, вероятно, первичным в диахронии является указание на слуховое восприятие невидимой ситуации. Это базовое и генетически первичное значение отчетливо и доказательно реализуется в диахронически ранних коммуникативных функциях данной граммемы. Поэтому ее разноязычные типологические аналоги мы обозначаем термином «аудитив», в соответствии с традицией самодистики.
Диахронически ранней коммуникативной функцией эвиденциальной граммемы мы называем прослеженное в документированном языковом материале регулярное употребление этой граммемы в исторически значимых и типичных с глубокой древности для данной этнической культуры конкретных коммуникативных ситуациях, то есть ситуациях речевого общения. Древность, диахроническая глубина, историческая этнокультурная значимость и типичность той или иной коммуникативной функции эвиденциальной граммемы обосновываются междисциплинарно с привлечением данных лингвистической типологии, исторической этнологии и фольклористики. Естественно, что научными фактами для лингвистического исследования являются не все реально существовавшие в прошлом диахронически ранние коммуникативные функции эвиденциальной граммемы, а только те из них, которые сохранились на документированных срезах языка и информативно отражены в документированном языковом материале.
Именно такие информативно представленные на документированных срезах самодийских и юкагирских языков диахронически ранние коммуникативные функции граммемы аудитива указывают на ее вероятные социокультурные детерминанты: материально-культурные и духовно-культурные.
В качестве вероятного материально-культурного детерминанта граммемы аудитива мы рассматриваем визуально-акустические свойства древнего традиционного жилища типа чума, для которого издревле константны почти полная визуальная замкнутость и высокая звукопроницаемость. Данные свойства чума обусловили то, что пространство внутри чума и пространство снаружи около чума являлись зрительно изолированными, но акустически объединенными. Регулярно (повседневно в летний сезон) и долговременно (в течение тысячелетий) в этих пространствах осуществлялась хозяйственная деятельность и происходило речевое общение многих сменяющихся поколений охотников на дикого северного оленя и северных оленеводов. Поэтому представляется закономерным, что в языках, обслуживавших эти традиционные генетически связанные культуры, в которых чум являлся основным или одним из основных типов жилища, унифицировались и грамматикализовались средства, дифференцирующие и противопоставляющие действия видимые, зрительно воспринятые, и действия невидимые, воспринятые только на слух. Граммема аудитива в своем базовом и генетически первичном значении - слуховое восприятие невидимой ситуации - как раз и является таким языковым средством.
В качестве вероятного духовно-культурного детерминанта граммемы аудитива мы рассматриваем традиционный шаманский обряд, в процессе которого камлающие шаманы издревле сообщали обычным «непосвященным» участникам обряда о своем общении с духами-помощниками, которые считались невидимыми. Считалось, что невидимые духи вообще не могут чувственно восприниматься обычными «непосвященными» людьми. Чувственно воспринимать невидимых духов могут исключительно шаманы, но не зрительно, а только на слух, по акустическим признакам, «шумам» духов. Данные особенности сакрального общения тоже могли, как и свойства чума, детерминировать в диахронии грамматикализацию семантики слухового восприятия невидимых ситуаций.
3. Лингвофактологическое обоснование материально-культурной детерминации граммемы аудитива
В соответствии с ориентацией нашего исследования на междисциплинарное объяснение базовой и диахронически исходной семантики граммемы аудитива приведенные ниже примеры употребления аудитивных форм в традиционном фольклоре сгруппированы не по монодисциплинарным чисто лингвистическим основаниям, а по междисциплинарным основаниям, рассмотренным в предшествующем разделе. Эти группировки выделяют диахронически ранние коммуникативные функции граммемы аудитива, отражающие вероятные социокультурные детерминанты ее базового и диахронически исходного значения - указания на слуховое восприятие невидимой ситуации. Примеры (1)-(17) лингвофактологи-чески верифицируют вероятную материально-культурную детерминацию данной семантики визуально-акустическими свойствами древнего традиционного жилища типа чума.
В примерах (1)-(6) из ненецкого и (7)-(9) из юкагирского фольклора персонаж, находящийся около чума, воспринимает событие, происходящее внутри жилища. Вследствие реальных визуально-акустических свойств чума такое событие происходит вне поля зрения персонажа, в невидимом для него пространстве и устанавливается им только по акустическим признакам, на слух. В речевых сообщениях данный слуховой источник информации о невидимом событии выражается грамматически - сказуемым в форме аудитива (АИБ). В ненецком языке (и других самодийских языках) аудитив - синтетическая форма с суффиксальным показателем (нен. =моно= (=воно=) с вариантами). В юкагирском (колымском) языке аудитив - аналитическая форма: деепричастие на (л)ла + грамматический показатель аудитива мод= (мэд=), восходящий к основе глагола мод1= (мэд/=) 'быть слышным', 'звучать'. Возможно, что и самодийские суффиксальные показатели аудитива диахронически восходят к лексической основе с аналогичным или близким значением [Киппар, 2002, р. 151].
(1) нен.
Мяд' хэван' ти тэвыв'. Мякы мякна хибяхава лаханако=вон=да (АиБ=38в). Арка Вай' не эвна.
'Я до чума дошел. В чуме, слышно, кто-то разговаривает. Это была жена Старшего Вай. ' (ЭПН, с. 509, 528)
(2) нен.
Мякан тэвван сер' изелем'. Мякнан мун' со=воно=до' (АиБ=3РЬ).
'Когда я подошел к чуму, слушаю. В чуме слышны голоса.' (Там же, с. 510; 529)
(3) нен.
Контекст. Персонаж-рассказчик Евадана тэта (букв.: Сирота, имеющий оленей), находящийся около чума Великана тунгуса, сообщает о событиях, происходящих внутри чума.
Сусуй ацъкэр... мяд няна хая'. Эвта=вано=да (ЛиБ=380). Ылька тыгор ма=мано=да (ЛиБ=380) эсъты: - Няр' не нюв хазер' татын, няцэ мэ 'ин.
'Юноша Сусуй... пошел к чуму. Слышно - сватается. Великан тунгус, слышно, говорит: - Как я отдам трех моих дочерей, это мои товарищи.' (ЭПН, с. 715, 728)
(4) нен.
Ян' нё' хэван' тэвыв', нябав ярсуб=вон=да (ЛиБ=380). Пыда ма=мано=да (ЛиБ=380) : -Не надов ханакы. (Там же, с. 378, 391)
'Я до входа в чум дошла. Невестка (в чуме) плачет=слышно. Она гово-рит=слышно: - Моя золовка умерла, наверное.'
(5) нен.
Инзелебнани...: мякымякна ёнэ нинекани вабцри со=ван=да (ЛиБ=380).
'Прислушавшись, я понял.: в чуме слышится только голос среднего брата.' (Вануйто, Буркова, 2010, с. 318)
(6) нен.
Мякы мякна цоблери хасава тарем' ма=моно=да (ЛиБ=38в):
- Сюдбабц' ню, пин' вэдеркар, ями терсиси, цамгэ худ то? (Там же, 2010, с. 335).
'Чума внутри мужчина так сказал=слышно: «Дочь Сюдбабца, наружу выгляни, кто откуда приехал?»'
(7) юк.
Контекст. Старик-юкагир подходит к своему жилищу (урасе) и по звучащему пению узнает, что жена жива и находится в урасе.
Пудйт марщаI: тарМад1а]ахталла модгч (ЛиБ=38в).
'Со двора прислушивается: старушка как поет, слышно.' (Иохельсон, 1900, с. 3).
(8) юк.
Пабагг молло-модгЧ (ЛиБ=38в): «Яма, пон чомдн ¡унт, шашпад-ацП тонк». Атца1)а пудат мддгм, туда паба-ацугала мддгм. (Там же, с. 159)
'Старшая сестра сказав-слышна: «Мама, сильно задымило, дверь закрой!» Атца1)а (имя собственное, букв.: Сквернослов) на дворе слышал, слова своей старшей сестры слышал.'
(9) юк.
Контекст. На спящих юкагиров напали враги. Герой, услышав снаружи крики девушки, входит в жилище и видит реальную ситуацию, ранее воспринятую только на слух.
Модш - тшатан мархП орналла модгч (ЛиБ=38в), ]уом - па1 чанма ходог, туда jонддцйгйлй туда-будш атахун нугдна мом. Тат1ат орнаг. (Там же, с. 139)
'Слышит: та (ранее названная) девушка (мархП) крича-слышна, видит: молодая женщина (паг) на спине лежит (это видно), свое одеяло над собой двумя руками держит (это видно), в таком положении находясь, кричит (это видно).'
Приведенные ниже примеры (10)-(17) так же, как и примеры (1)-(9), лингво-фактологически верифицируют диахронически раннюю функцию граммемы аудитива, детерминированную визуально-акустическими свойствами чума. Только в (10)-(17) в отличие от (1)-(9) персонаж, находящийся внутри чума, воспринимает на слух и устанавливает по акустическим признакам невидимое событие, происходящее снаружи, вне чума.
(10) нен.
...$iß fiee%qeix makkqöjinffle. pi^inne gitfe%ä§gßßptö=ßßanön=di''(AUD=3DU).
...Horcht der Siebenklafter-Ostjake vom Zelte aus: man hört, dass auf den Hof zwei Männer gekommen sind. (Lehtisalo, 1947, S. 87)
'Высокорослый чужеземец из чума слышит: снаружи два ненца подъеха-ли=слышно.'
(11) нен.
Ламдо' не ню мят' тю. Со=воно=да (AUD=3SG), саюе' мяд' сюрте=воно=до' (AUD=3PL). Уена moüma=eoHO=do'(AUD=3PL), лахана=воно=до'(AUD=3PL): -Ябтако Носитэта, пыр мякна хась пягуруе'? (ЭПН, с. 202, 208)
'Дочь Ламдо в чум вошла. Услышала (буке.: слышит=слышно): войсга чум окружили=слышно. По шесту стучат=слышно, говорят=слышно: - Ябтако Носитета, в чуме будешь умирать?'
(12) нен.
Мят' тюни'. ... Селиро Харюци мяд' хазоена яд=вона=да (AUD=3SG).
'Мы вошли в чум. .Селиро Харюци, слышно, идет около чума.' (Там же, с. 466, 488)
(13) нен.
Пихи-пихиня хадна "цани' седа лану=мон=да (AUD=3SG).
'И на улице снова, слыхать, затих голос пурги.' (НЭ, с. 61, 72)
(14) нен.
Пихий пихиня цацекэ "ма=мон=до' (AUD=3PL): «Янэдо "на "мяд "си "йе' тяха-на цаха "на хаеаць».
'На улице (буке.: на уличной улице) ребята, слыхать, сказали: «Чумы наших свояков семь дней тому назад снялись».' (Там же, с. 125, 137)
(15) нен.
Цоб""цэдалёда то=воно=да (AUD=3SG) пихиня. Тад мят тю. Ёней-Нохо цэеы.
'Слышно, как кто-то на легковой нарте подъехал снаружи. В чум вошел. Средний-Нохо оказался.' (ФН, с. 260, 261)
(16) нен.
Мяд 'сидимана сидя сацгоеотаядна то=ван=ди' (AUD=3DU).
'По обеим сторонам чума, слышно, прошлись два тяжелых человека.' (Ва-нуйто, Буркова, 2010, с. 342)
(17) нен.
Не туридась, пой' хануена сидя цэдалёда хыркада=вано=да (AUD=3SG)... Пи-хина мэнаха' ханоди' Ц)д=мон=ди' (AUD=3DU).
'Когда вернулась женщина, мы услышали, как приехали две упряжки. Приезжие, слышно, распрягли оленей.' (Там же, 2010, с. 343)
Подчеркнем, что представленная в примерах (1)-(17) лингвистическая фактология, показательно иллюстрирующая отражение в грамматической семантике языка визуально-акустических свойств чума, является глубоко архаичной. Она утрачена или существенно редуцирована в тех языках Северной Азии, у носителей которых чум давно перестал быть одним из основных типов жилища. Поэтому весьма важно и ценно для лингвистики, что эта архаичная фактология информативно сохранилась в ненецком традиционном фольклоре. Так, примеры, подобные (10)-(17), широко представлены в ненецких эпических песнях жанров сюдбабц (песни о предках-великанах) и ярабц (песни-плачи). В них типичны сюжеты, в которых главный герой по тем или иным причинам вынужден длительное время находиться в чуме, не покидая его. Н. М. Терещенко отмечала, что это «обычное времяпрепровождение героев ненецких сказаний, предшествующее их вступлению в какие-либо активные действия (обычно в военные столкновения)» [Терещенко, 1990, с. 82]. Специфика восприятия такими эпическими героями внешнего мира информативно передана ненецкой писательницей А. Неркаги в русском изложении эпоса «Сын Пучи»: «Звуки говорят обо всем, чего я не вижу (курсив наш. - Л. И.). Слышу, как трое Братьев часто уезжают то ли на охоту, то ли еще куда. Слышу детей, женщин. Знаю, когда приходят олени. Слышу песни, плачи, радости» [Неркаги, 2005, с. 108].
Подобные фольклорные сюжеты на ненецком языке наполнены формами аудитива в базовом и диахронически исходном значении - указание на слуховое восприятие невидимой ситуации. В них отчетливо проявляется связь данной семантики аудитива с визуально-акустическими свойствами чума. Поэтому их фактологическую значимость для объяснения и обоснования материально-культурной детерминации граммемы аудитива трудно переоценить.
4. Лингвофактологическое обоснование духовно-культурной детерминации граммемы аудитива
Приведенные ниже примеры (18)-(30) ориентированы на лингвофактологическое отражение диахронически ранних коммуникативных функций граммемы аудитива в сфере сакральной коммуникации традиционного шаманского обряда и на лингвофактологическое обоснование духовно-культурной детерминации граммемы аудитива традиционными особенностями этой сакральной коммуникации. Информативно документированные Т. Лехтисало в 1911-1912 и 1928 гг. ненецкие шаманские обрядовые песни дают серьезные основания полагать, что формы аудитива издревле регулярно и типично употреблялись камлающими самодийскими шаманами в сообщениях «непосвященным» участникам обряда о действиях своих духов-помощников. И в самодийской, и в юкагирской традиционных этнических культурах духи-помощники шаманов считались невидимыми и их действия устанавливались только на основе слухового восприятия камлающего шамана. Поэтому примеры (18)-(30) лингвофактологически верифицируют вероятную духовно-культурную детерминацию отмеченными особенностями сакральной коммуникации шаманов базовой и диахронически первичной семантикой граммемы аудитива «указание на слуховое восприятие невидимой ситуации».
(18) нен.
Контекст. Ненецкий шаман высокого статуса в начале камлания, обращаясь к своим духам-помощникам, говорит:
$ец ¡¡еццаЦ ¡¡I" хищащац ¡¡I" §от^аРац ¡¡I" таП'ефаццэ хё^зтщ цаев "цац ¡¡I" ртрг'гшдй" /о=вв«иои=/и"(ЛиБ=3РЬ).
Fhüher irgendwann, zur Zeit meines Gutwerdens (d.h. als ich Zauberer wurde), in meinem Traume ihr Rauschen hörte man kommen. (Lehtisalo, 1947, S. 474)
'В моем прошлом когда-то, когда я окончательно окреп (как шаман), в моем сне ваши шумы пришли=слышно.'
Из этого сообщения следует, что, во-первых, способность слышать «шумы» духов шаман приобретает на определенном этапе своего обучения, «окрепнув» в статусе шамана, и во-вторых, что эту приобретенную способность он реализует только в определенном состоянии - шаманском сне. Поэтому слуховое восприятие шамана не обычное, а сакральное, сверхъестественное, близкое к интуиции на базе слухового восприятия.
Примеры сообщений шамана о прибытии призванных им духов-помощников:
(19) нен.
Jäm% fe xädqkkqmmi'' faq==ßßon=^^! (AUD=3SG).
Die Erdalte, meine Grossmutter hörte man kommen. (Lehtisalo, 1947, S. 479)
'Земля-мать, моя бабушка, пришла=слышно.'
(20) нен.
Bqrkku-'' neee xäSqkkqmmi'' f^ßßon^a? (AUD=3SG).
Die Bärenmutter meine Grossmutter hörte man kommen. (Ibid., S. 480)
'Мать медведей, моя бабушка, пришла=слышно.'
(21) нен.
Jqltsq П 'e zäökcqmmi'' f(=ßßon=i£ (AUD=3SG).
Meine Grossmutter von jgttsa l'l'e hörte man ihn kommen. (Ibid., S. 479)
'Моя бабушка с мыса Оби пришла=слышно.'
(22) нен.
Käsa mnäj xä3qkcqmmi'' t^<3.=ßßon=fa! (AUD=3SG).
Das Weib vom Kazym, meine Grossmutter, hörte man kommen. (Ibid., S. 480)
'Женщина с Казыма, моя бабушка, пришла=слышно.'
Пантеон духов-помощников шаманов формировался исторически: многократно наследовался в ряду поколений шаманами-учениками от шаманов-учителей, обновлялся и пополнялся новыми духами. В примерах (19)-(22) представлены духи женского пола, которые, вероятно, имеют очень древнее происхождение, восходят к древнему культу «Матерей природы», считавшемуся Ю. Б. Симченко важным компонентом духовной культуры охотников на дикого северного оленя [Симченко, 1976, с. 239-267].
В примерах (23)-(28) представлены духи мужского пола, которые, вероятно, имеют более позднее происхождение и возникли не в культуре охотников на дикого оленя, а в культуре оленеводов.
(23) нен.
Jitleee meqgrH'e jirikkqmmi'' fq=ßßon=fs'- (AUD=3SG).
Den Lebensmittelspender, mein Grossvater, hörte man kommen. (Lehtisalo, 1947, S. 479)
'Дух-даритель съестных припасов, мой дедушка, пришел=слышно.'
(24) нен.
Siß %ärß ijämfl "qdiAjirikkqmmi'' f$=ßßort=itf (AUD=3SG).
Den Sitzenden von sieben Lärchenbaumen meinen Grossvater, hörte man kommen. (Ibid., S. 480)
'Дух семи лиственниц, мой дедушка, пришел=слышно.'
(25) нен.
§er" jänni" qämtrö^fi^ßßon^ (AUD=3SG).
Den sitzenden Geist meines Eislandes hörte man kommen. (Lehtisalo, 1947, S. 480) 'Дух моей Ледяной страны пришел=слышно.'
(26) нен.
Toxq'Tn'tii" qämtal "öd—jirikkqmmi" fi^ßßon^s*(AUD=3SG). Den Sitzenden des toxQi'se-Stammes, meinen Grossvater, hörte man kommen. (Ibid.)
'Дух рода Тохо, мой дедушка, пришел=слышно.'
(27) нен.
T'Tei ftm'ni'' qämfl l 'с>0эА tqxäßßäijp? f^ßßon^z*(AUD=3SG). Den Sitzenden (Geist) des t'iBiJ'tse-Stammes hierauf hörte man ihn kommen. (Ibid., S. 479)
'Дух рода Тибице наконец-то пришел=слышно.'
(28) нен.
Mänfükkäeх-jirikkqmmi" fi£=ßßon=$3? (AUD=3SG).
Den Geist des mäntü-Stammes, hörte man kommen. (Ibid., S. 480)
'Дух рода Манту пришел=слышно.'
Отметим, что в шаманской песне каждое из приведенных высказываний шамана имело свою специфическую мелодию, которая сообщала непосвященным участникам обряда о прибытии того или иного духа. «Музыкальная драматургия шаманского обряда, - пишет О. Э. Добжанская, - связана с последовательным чередованием разных мелодий, соответствующих разным духам-помощникам. Эти мелодии появляются в ритуале последовательно, отражая последовательность чередования (прихода) духов-помощников шамана» [Добжанская, 2008, с. 24].
Примеры цитирований шаманами высказываний духов-помощников:
(29) нен.
Контекст. Шаман, камлая, цитирует своего вызванного и прибывшего духа-покровителя (предка-великана), который невидим.
SuS(ä) Ь'ёГjirikow(d) ijdni'tarem'ma=monon=ta (AUD=3SG): «sämt(a)xä8e xora namna!»
Meinen riesenhaften Grossvater wieder so hörte man sagen: «Rauchig gewordener Stier im zweiten Jahr!» (Lehtisalo, 1947, S. 471)
'Мой великанский предок (букв.: дедушка) так сказал=слышно: «Дымным ставший олень-самец, бычок-второгодок!»' (Шаман, цитируя невидимого духа, вероятно, сообщает «непосвященным» участникам обряда о жертве, требуемой духами, и указывает масть, пол и возраст жертвенного оленя.)
(30) юк.
Контекст. Юкагирский шаман, камлая, цитирует предсказание своего духа-помощника, который невидим (устами шамана вещает вселившийся в него невидимый дух).
(Алма)]ал^1нат молло мод/ч,(АиВ=380): «Опдч1а тгн Онмунлацгн агуцуцтаг, тацпугг агурпацгтаг». (Иохельсон, 1900, с. 99)
'(Шаман), камлая, говоря-слышен: «Позже этим местом на Колыму кочевать будут, мучиться будут».'
Заключение
Оба выделенных социокультурных детерминанта грамматикализации базового и генетически первичного значения граммемы аудитива «слуховое восприятие невидимой ситуации» являются весьма древними, ведут, вероятно, в историческую ретроспективу, более глубокую, чем эпоха неолитической культуры охотников на дикого северного оленя. Но важно, что в рамках этой культуры, функционировавшей долговременно, в течение нескольких тысячелетий, почти на всем евразийском Севере, оба выделенных детерминанта сосуществовали и оба выполняли значимые социокультурные функции. Следовательно, они совместно и взаи-модополняюще влияли на ментальные и языковые процессы, в том числе на становление и/или закрепление ментальной оппозиции видимого и невидимого и сопряженной с ней эвиденциальной оппозиции глагольных граммем, указывающих на зрительное / не зрительное чувственное восприятие референтных ситуаций.
Выделение и анализ в данной статье вероятных конкретных материально-культурного и духовно-культурного детерминантов эвиденциальных сенсорных граммем самодийских и юкагирских языков позволили предложить и аргументировать объяснение исходной грамматикализации эвиденциальной семантической зоны незрительной чувственной засвидетельствованности в сопоставляемых языках на базе значения «слуховое восприятие невидимой ситуации» как диахронически первичного значения.
Список литературы
Вербов Г. Д. Диалект лесных ненцев // Самодийский сборник. Новосибирск, 1973. C. 1-190.
Добжанская О. Э. Шаманская музыка самодийских народов Красноярского края. Норильск: Апекс, 2008. 271 с.
Дыбо А. В., Норманская Ю. В. Прасамодийская лексика материальной культуры // Материалы III Междунар. науч. конф. по самодистике, Институт филологии СО РАН, 26-28 октября 2010 г. / Отв. ред. С. И. Буркова. Новосибирск: Любава, 2010. С. 71-84.
Ильина Л. А. Эволюция эвиденциальных высказываний в самодийских языках // Языки коренных народов Сибири. Вып. 18. Новосибирск: Любава, 2006. С. 79-119.
Ильина Л. А. Самодийская глагольная граммема аудитива и ее юкагирский аналог // Материалы III Междунар. науч. конф. по самодистике, Институт филологии СО РАН, 26-28 октября 2010 г. / Отв. ред. С. И. Буркова. Новосибирск: Любава, 2010. C. 99-106.
Ильина Л. А. Идентичность генетической структуры глагольной категории за-свидетельствованности в самодийских и юкагирских языках // Лингвистический
беспредел-2: Сб. науч. тр. к юбилею А. И. Кузнецовой. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2013. С. 32-47.
Ильина Л. А. Феномен грамматического выделения речи невидимого говорящего в языках Северной Азии // Сибирский филологический журнал. 2014. № 2. С. 200-209.
Ильина Л. А. К проблеме социокультурной детерминации эвиденциальных граммем и оппозиций в языках Северной Азии // Языки и фольклор коренных народов Сибири. Вып. 30. Новосибирск, 2016. С. 21-29.
Козинцееа Н. А. Категория эвиденциальности (проблемы типологического анализа) // Вопросы языкознания. 1994. № 3. C. 92-104.
Крейноеич Е. А. Исследования и материалы по юкагирскому языку. Л.: Наука, 1982. 301 с.
Лееи-Строс К. Структурная антропология. М.: Наука, 1983. 536 с.
Мелетинский Е. М. Мифология и фольклор в трудах К. Леви-Строса // Леви-Строс К. Структурная антропология. М.: Наука, 1983. С. 467-522.
Неркаги А. Сын Пучи. Ненецкое сказание в литературной обработке // Тобольск и вся Сибирь. Тобольск: Возрождение Тобольска, 2005. С. 107-118.
Остроеский А. Б. Мифология и верования нивхов. СПб.: Наука, 1997. 288 с.
Прокофьее Г. Н. Селькупская (остяко-самоедская) грамматика. Л.: Изд-во Ин-та народов Севера ЦИК СССР, 1935. 131 с.
Прокофьее Г. Н. Самоучитель ненэцкого языка. М.; Л.: Учпедгиз, 1936. 184 с.
Прокофьее Г. Н. Ненецкий (юрако-самоедский) язык // Языки и письменность народов Севера. Ч. 1. М.; Л.: Учпедгиз, 1937. C. 5-52.
Симченко Ю. Б. Культура охотников на оленей Северной Евразии: Этнографическая реконструкция. М.: Наука, 1976. 311 с.
Симченко Ю. Б. Традиционные верования нганасан. М.: Изд-во Ин-та этнологии и антропологии РАН, 1996. Ч. 1. 216 с.
Симченко Ю. Б. Культура охотников на оленей Северной Евразии: Проблемы генезиса и этногонии. Опыт историко-этнографической реконструкции: Автореф. дис. ... д-ра ист. наук. М., 1982. 38 с.
Терещенко Н. М. Очерк грамматики ненецкого (юрако-самоедского) языка. Л.: Учпедгиз, 1947. 271 с.
Терещенко Н. М. Синтаксис самодийских языков. Л.: Наука, 1973. 323 с.
Терещенко Н. М. Ненецкий эпос. Материалы и исследования по самодийским языкам. Л.: Наука, 1990. 336 с.
Хайду П. Уральские языки // Языки мира: Уральские языки. М.: Наука, 1993. C. 7-19.
Хелимский Е. А. Компаративистика, уралистика: Лекции и статьи. М.: Языки русской культуры, 2000. 640 с.
Künngp A. On the Enets evidential suffixes // Linguistka Uralka. 2002. Vol. 38, No. 2. P. 145-153.
Список источников
Вануйто Э. Б., Вануйто В. М., Буркоеа С. И. Няхар''Хэхо'' то'' Вэра'' (Вэра Трех Священных озер) (Текст на тазовском говоре тундрового диалекта ненецкого языка) // Материалы III Междунар. науч. конф. по самодистике, Ин-т филологии СО РАН, 26-28 октября 2010 г. / Отв. ред. С. И. Буркова. Новосибирск: Любава, 2010. С. 292-353.
Иохельсон В. И. Материалы по изучению юкагирского языка и фольклора, собранные в Колымском округе. Ч. 1. СПб.: Изд. Имп. Акад. наук, 1900. 240 с.
ФН - Фольклор ненцев. Новосибирск: Наука, 2001. 504 с.
ЭПН - Куприяноеа З. Н. Эпические песни ненцев. М.: Наука, 965. 782 с.
НЭ - Терещенко Н. М. Ненецкий эпос. Материалы и исследования по самодийским языкам. Л.: Наука, 1990. 336 с.
Lehtisalo T. Juraksamojedishe Volksdichtung. Helsinki, 1947. 615 S.
Список условных обозначений и сокращений
Нен. - ненецкий язык; юк. - юкагирский язык; 3DU- личный аффикс 3-го лица двойственного числа; 3PL - личный аффикс 3-го лица множественного числа; 3SG - личный аффикс 3-го лица ед. ч.; AUD - форма аудитива; = - морфемный шов.
Ilyina L. A.
Institute of Philology of the Siberian Branch of the Russian Academy of Sciences Novosibirsk, Russian Federation; [email protected]
On probable socio-cultural determinants of non-visual sensory perception evidentials grammemes in diachrony of Northern Asian languages
The theoretical grammar theory has mainly described the evidential grammemes indicating nonvisual perception data sources (audio, tactile, and smelling sensation, etc.) basing on the Amerindian languages data. The Eurasian languages having the grammaticalized evidential category express these grammemes extremely rarely. These are found only in the materials of four Samo-yedic languages: Nenets, Enets, Ngasan, and Selkup.
In the Samoyedic Studies, these grammemes are denoted as «auditive», since primarily they refer to an auditive information source in the majority of documented uses.
The subject and objectives of the paper presented are determined by the following: a) founding out a closely related grammatical and semantic analogue of Samoyedic auditive in Kolyma Yukaghir folklore texts; b) giving evidence to an identical nature of synchronically basic and diachronically fundamental auditive grammemes - indicating auditive perception of a non-observable event; c) substantiating that this auditive grammeme meaning is most regularly realized in their diachronically earlier communicative functions reproduced in Samoyedic and Yukaghir texts since early times; d) supposing that some of the diachronically earlier communicative functions of auditive grammemes are directly related in historical retrospective to probable socio-cultural determinants of their diachronically fundamental meaning - indicating audible perception of a non-observable event.
The main goal of the article is to substantiate a diachronically identical character of the fundamental meaning of Samoyedic and Yukaghir auditive grammemes by the fact of their being diachronically influenced by identical or similar socio-cultural determinants - either material-cultural or spiritual-cultural ones.
To solve the problem in question an inter-disciplinary approach synthesizing both diachronic linguistic typology and historical ethnology has been realized.
The Samoyedic and Yukaghir auditive grammemes in their diachronically original meanings necessarily represent non-observable referential events and oppose them to observable events in speech utterances. That is why the earlier mental opposition of observability and non-observability is considered in the paper to be the most fundamental socio-cultural (spiritual-cultural) determinant of this meaning. In ethnology, this opposition is supposed to be a central opposition in the system of the binary oppositions of the ancient mythological mentality type, and it is traced in the archaic mythology of American and North Asian aboriginal ethnic groups.
This socio-cultural determinant gives a good evidence of grammaticalization of the semantics of nonvisual sensory perception of non-observable events but does not explain the fact why in Samoyedic and Yukaghir languages the semantics under discussion was initially grammaticalized as auditive but not as any other one, e.g. tactile. To explain this fact the author identifies and both linguistically and factually verifies some other ancient but more specific material-cultural and spiritual-cultural determinants.
Keywords: Evidentials, North Asian languages, sensory grammemes, extalinguistic determination, inter-disciplinary approach, diachronic typology.
DOI 10.17223/18137083/59/11
References
Dobzhanskaya O. E. Shamanskaya muzyka samodiyskikh narodov Krasnoyarskogo kraya [Shaman music of Samoyedic peoples of the Krasnoyarsk Territory]. Norilsk, Apeks, 2008, 271 p.
Dybo A. V., Normanskaya Yu. V. Prasamodiyskaya leksika material'noy kul'tury [Pra-Samoyedic vocabulary of material culture]. In: Materialy III Mezhdunar. nauch. konf. po samodistike, Institut flologii SO RAN, 26-28 oktyabrya 2010 g. [Materials of the 3rd International conference on Samoyedic Studies, Institute of Philology SB RAS, 26-28 Oct. 2010]. S. I. Bur-kova (Ed.). Novosibirsk, Lyubava, 2010, pp. 71-84.
Hajdù P. Ural'skie yazyki [Uralic Languages]. In: Yazyki mira: Ural'skie yazyki [Languages of the World: Uralic languages]. Moscow, Nauka, 1993, pp. 7-19.
Helimski E. A. Komparativistika, uralistika: Lektsii i stat'i [Comparative and Uralic Studies: Lectures and Papers]. Moscow, Yazyki russkoy kul'tury, 2000, 640 p.
Il'ina L. A. Evolyutsiya evidentsial'nykh vyskazyvaniy v samodiyskikh yazykakh [Evolution of evidential statements in Samoyed languages]. In: Yazyki korennykh narodov Sibiri. Vyp. 18 [Languages of Aboriginal Peoples of Siberia. Iss. 18]. Novosibirsk, Lyubava, 2006, pp. 79-119.
Il'ina L. A. Samodiyskaya glagol'naya grammema auditiva i ee yukagirskiy analog [Samoyedic verbal grammeme with auditive meaning and its Youkaghir analogue]. In: Materialy III Mezhdunar. nauch. konf. po samodistike, Institut filologii SO RAN, 26-28 oktyabrya 2010 g. [Materials of the 3rd International conference on Samoyedic Studies., Institute of Philology SB RAS, 26-28 Oct. 2010]. S. I. Burkova (Ed.). Novosibirsk, 2010, Lyubava, pp. 99-106.
Il'ina L. A. Identichnost' geneticheskoy struktury glagol'noy kategorii zasvidetel'stvovannosti v samodiyskikh i yukagirskikh yazykakh [Identity of genetic structure of the verbal category of evidence in Samoyed and Yukaghir languages ]. In: Lingvisticheskiy bespredel-2: Sb. nauch. tr. Kyubileyu A. I. Kuznetsovoy [Linguistic non-limits-2. Coll. of papers dedicated to Prof. A. I. Kuznetsova's 80th anniversary]. Moscow, MGU publ, 2013, pp. 32-47.
Il'ina L. A. Fenomen grammaticheskogo vydeleniya rechi nevidimogo govoryashchego v yazykakh Severnoy Azii [Phenomenon of grammatical distinguishing of the invisible speaker's speech in the languages of the Northern Asia]. In: Siberian Philological Journal. 2014, no. 2, pp. 200-209.
Il'ina L. A. K probleme sotsiokul'turnoy determinatsii evidentsial'nykh grammem i op-pozitsiy v yazykakh Severnoy Azii [Towards the problem of socio-cultural determination of evidential grammemes and oppositions in Northern Asian languages]. In: Yazyki ifol'klor korennykh narodov Sibiri. Vyp. 30 [Languages and Folklore of Aboriginal peoples of Siberia. Iss. 30]. Novosibirsk, 2016, pp. 21-29.
Kozintseva N. A. Kategoriya evidentsial'nosti (problemy tipologicheskogo analiza) [Cathe-gory of Evidentiality (problems of typological analysis)]. In: Voprosy Jazykoznanija. 1994, no. 3, pp. 92-104.
Kreynovich E. A. Issledovaniya i materialy po yukagirskomu yazyku [Researches and materials on the Youkaghir Language]. Leningrad, Nauka, 1982, 301 p.
Kunnap A. On the Enets Evidential Suffixes. In: Linguistica Uralica. 2002, vol. 38, no. 2, pp.145-153.
Lévi-Strauss C. Strukturnaya antropologiya [Structural antropology]. Moscow, 1983, Nauka, 536 p.
Meletinskiy E. M. Mifologiya i fol'klor v trudakh Lévi-Strauss C. [Mythology and Folklore in Lévi-Strauss's Works]. In: Lévi-Strauss C. Strukturnaya antropologiya [Levi-Strauss C. Structural Anthropology] Moscow, Nauka, 1983, pp. 467-522.
Nerkagi A. Syn Puchi. Nenetskoe skazanie v literaturnoy obrabotke [Puchi's Son. Nenets Legend in Literary Adaptation]. In: Tobol'sk i vsya Sibir' [Tobolsk and the whole Siberia] To-bol'sk, Vozrozhdenie Tobol'ska, 2005, pp. 107-118.
Ostrovskiy A. B. Mifologiya i verovaniya nivkhov [Mythology and Belifs of the Nivkh People]. St. Petersburg, Nauka, 1997, 288 pp.
Prokofev G. N. Sel'kupskaya (ostyako-samoedskaya) grammatika [The Selkup Grammar]. Leningrad, Izd. In-ta narodov Severa TsIK SSSR, 1935, 131 p.
Prokofev G. N. Samouchitel' nenetskogo yazyka [Manual for self-teaching the Nenets Language]. Moscow, Leningrad, Uchpedgiz, 1936, 184 p.
Prokofev G. N. Nenetskiy (yurako-samoedskiy) yazyk [Nenets (Yurak-Samoyedic) Language]. In: Yazyki i pis'mennost' narodov Severa. Ch. 1. [Languages and writing of Northern Peoples. Pt 1]. Moscow, Leningrad, Uchpedgiz, 1937, pp. 5-52.
Simchenko Yu. B. Kul'tura okhotnikov na oleney Severnoy Evrazii: Etnografi-cheskaya rekonstruktsiya [Culture of deer-hunters in the Northern Euro-Asia: Ethnographic reconstruction]. Moscow, Nauka, 1976, 311 p.
Simchenko Yu. B. Traditsionnye verovaniya nganasan. Ch. 1 [Traditional religious beliefs of Nganasan People. Pt 1]. Moscow, Izd. In-ta etnologii i antropologii RAN, 1996, 216 p.
Simchenko Yu. B. Kul'tura okhotnikov na oleney Severnoy Evrazii: Problemy genezisa i et-nogonii. Opyt istoriko-etnograficheskoy rekonstruktsii [Culture of Deer-Hunters in the Northern Euro-Asia: Problems of the Genesis and Ethnogony. Experience of the Historic and Ethnographic Reconstruction]. Abstract of Cand. hist. sci. diss. Moscow, 1982, 38 p.
Tereshchenko N. M. Ocherk grammatiki nenetskogo (yurako-samoedskogo) yazyka [Essay on the grammar of the Nenets (Yurak-Samoyedic) Language]. Leningrad, Uchpedgiz, 1947, 271 p.
Tereshchenko N. M. Sintaksis samodiyskikh yazykov [Syntax of the Samoyedic languages]. Leningrad, Nauka, 1979, 323 p.
Tereshchenko N. M. Nenetskiy epos. Materialy i issledovaniya po samodiyskim yazykam [Nenets Epos. Materials and Research in Samoyedic Languages]. Leningrad, Nauka, 1990, 336 p.
Verbov G. D. Dialekt lesnykh nentsev [Dialect of the Forest Nenets people]. In: Samodiyskiy sbornik [Samodian collection]. Novosibirsk, 1973, pp. 1-190.
List of sources
Fol'klor nentsev [Folklore of the Nenets]. Novosibirsk, Nauka, 2001, 504 p.
Iokhel'son V. I. Materialy po izucheniyu yukagirskogo yazyka i fol'klora, sobrannye v Ko-lymskom okruge. Ch. 1 [Materials on the study of the Yukagir language and folklore, collected in the Kolyma District. Pt 1]. St. Petersburg, Izd. Imp. Akad. nauk, 1900, 240 p.
Kupriyanova Z. N. Epicheskie pesni nentsev [Epic songs of the Nenets]. Moscow, Nauka, 965, 782 p.
Lehtisalo T. Juraksamojedishe Volksdichtung. Helsinki, 1947, 615 p.
Tereshchenko N. M. Nenetskiy epos. Materialy i issledovaniya po samodiyskim yazykam. Leningrad, Nauka, 1990, 336 p.
Vanuyto E. B., Vanuyto V. M., Burkova S. I. Nyakhar''Khekho'' to'' Vera'' (Vera Trekh Svyashchennykh ozer) (Tekst na tazovskom govore tundrovogo dialekta nenetsko-go yazyka). In: Materialy III Mezhdunar. nauch. konf. po samodistike, In-t filologii SO RAN, 26-28 oktyabrya 2010 g. [Materials of the 3rd Intern. Sci. Conf. On samodistics, Inst. of Philology of SB RAS, Oct. 26-28, 2010]. S. I. Burkova (Ed.). Novosibirsk, Lyubava, 2010, pp. 292-353.
