CC BY
28
УДК 1:316.75:321.01
М. В. Гринь, кандидат юридических наук, доцент кафедры уголовного права, ФГБОУ ВПО «Кубанский государственный аграрный университет» e-mail: grin.m@kubsau.ru
ОСОБЕННОСТИ ФОРМИРОВАНИЯ РОССИЙСКОЙ НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕОЛОГИИ:
ТРАДИЦИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ
В статье осуществляется попытка анализа традиционных особенностей формирования российской государственной национальной идеологии, на основе привлечения социально исторического материала императорской России и современности. По мнению автора, отечественной спецификой следует считать наличие двух активных субъектов идеологического творчества - государства и интеллигенции. Деятельность этих двух субъектов мало координируется между собой, что во многом является следствием значительной дистанции между верховной властью и обществом. В результате имеется и существенное содержательное расхождение идеологического производства. Государственная власть является непосредственным и главным творцом российской политики, тогда как представители интеллигенции, склонные к независимым суждениям, этого фактически лишены. Официальные идейные проекты неизбежно содержат не только идеи, связанные с общенациональной проблематикой, но так же положения, отражающие интересы правящего класса, часто маскируемые под общенациональные. Идейные проекты, производимые интеллигенцией, формируются в отрыве от нюансов политико-управленческой практики, что делает неизбежным присутствие элементов иллюзорности и абстрактности.
Ключевые слова: идеология, государство, российская политическая традиция, интеллигенция, общенациональные интересы, классовые интересы, реформы Петра I, классовое расслоение интеллигенции.
Проблема российской общенациональной идеологии в настоящий момент как никогда уместна. В условиях обострения международной проблематики имеет смысл задуматься об усилении духовных скрепов российского социума. По поводу опыта формирования отечественной государственной идеологии имеется множество суждений, в которых, при всех их, вызванных идейной предрасположенностью различиях, имеется ряд общих моментов. Нам представляется важным в данной статье выявить главные особенности, связанные с источниками и механизмами отечественной государственной идеологии. Как мы полагаем, будет вполне уместно привлечение исторического опыта.
Современный российский политолог и правовед В. Б. Пастухов пытается дать собственную историософскую картину образования и динамики отечественной идеологии, явно отталкиваясь от либеральных теоретических предпосылок. В связи с этим в его рассуждениях просматривается идеализация западного политико-культурного опыта, который очевидно выигрывает в сравнении с отечественным. Так, В. Пастухов видит источник западной идеологии в реальных проблемах общества, которое и навязывает ту или иную доктрину государству, которое в своей практической политике не сильно отклоняется от идеологических положений. Иное дело в России, где государство навязывает обществу разработанную в высших административных структурах идеологию, которая может принципиально отличаться от практических действий той же самой государственной администрации. Главная задача отечественной идеологии не обоснование социальных практик, как на Западе, но прежде всего
обеспечение символического единения общественного сознания. В силу этого российская идеология всегда тотальна (независимо от содержания), а также статична, то есть «направлена на удержание и сохранение, а не на действие и созидание» [7, с. 55].
В качестве едва ли не основного фактора отечественной идеологии названный автор определяет западную культуру. Дело в том, что, по его мнению, российская цивилизация является «парной» или «ведомой» по отношению к западной цивилизации, отсюда и следует эта своего рода культурно-идеологическая зависимость от идей, разработанных в западных странах. В связи с этим В. Пастухов пишет о «глубинной внутренней культурной потребности следовать Западу» [7, с. 54]. Однако, будучи заимствованной, русская государственная идеология развивается в превращенной форме, в силу чего ей оказывается присущи абстрактность и иллюзорность. По мнению упомянутого автора, отечественная идеология проходит определенный похожий цикл, состоящий из одних и тех же четырех фаз: импорт, адаптация, ритуализация, деградация. Переход от одной фазы к другой представляет собой качественный скачок к новой структуре взаимодействия государства, общества и идеологии.
Импорт. Здесь имеет место выбор подходящей идеи на Западе. Такой выбор вовсе не случаен и обусловливается тем, как общество воспринимает конкретную идейную концепцию. В данный период инициатором фактически является бурлящее общество, тогда как государство предпочитает следовать «в фарватере общественной мысли». Задача определяется максимально точным воспроизведением западных оригиналов, тогда как функциональная
специфика русской идеологии еще не проявляется.
В рамках фазы адаптации происходит некое приспособление заимствованной концепции под русские условия и проблематику. Приземленные и практичные западные «теории» трансформируются в абстрактную «русскую идею», интерпретация которой уже далека от оригинала, оставив только формальное сходство, что зачастую и вводит в заблуждение, как считает В. Пастухов. На этом этапе идеология становится «государственной» и приобретает уже отечественные функциональные особенности. «Рождается та самая "надмирность", которая призвана примирить русского человека с самим собой, русское общество с русским человеком, русское государство с русским обществом, а Россию с миром» [7, с. 56]. Государство прочно забирает себе роль идеологического лидера, в связи с чем, идеология становится средством государственного контроля.
В ходе третьей фазы - ритуализации идет уже полное выхолащивание западного содержания, над которой окончательно торжествует «русский дух». Идеология окончательно становится административно-бюрократическим феноменом и средством контроля над массовым сознанием. «Идеи трансформируются в шаблоны. Мысль окостеневает. Русская жизнь зашнуровывается в тугой корсет. Он очень прочен, но, как и у любой жесткой системы, у него есть конечный ресурс. Рано или поздно он затрещит по швам под натиском свежих жизненных сил» [7, с. 56].
Завершающая фаза - деградация, на которой происходит деградация, распад и потеря массовой популярности этих неорганичных идейных форм. «Власть похожа на змею, отравленную своим же идеологическим ядом. Государство утрачивает контроль над обществом. Общество активизируется. Наступает время подыскивать новые идеи» [7].
Приведенный подход В. Пастухова, как представляется, слишком схематичен, хотя и не лишен познавательной ценности. В качестве наиболее спорных мест следует отметить несколько моментов. Во-первых, и западная действительность «знает» периоды идеологического диктата - период господства испанской инквизиции, продолжавшийся несколько веков, или те же самые фашистские режимы. Во-вторых, предложенный автором цикл более или менее удачно можно применить к судьбе разве что коммунистической идеологии в России, но и то, здесь необходима важная оговорка - марксизм стал господствующей идеологией в России далеко не в западном варианте, к которому ближе стояли меньшевики, но уже основательно переработанный «русским духом» в большевистской версии, о чем очень точно писал Н. Бердяев [1]. Наконец, в-третьих, исчезновение старых идеологий в российской духовной среде отнюдь не происходит «без остатка», как склонен полагать В. Пастухов, тому пример довольно устойчивая популярность тех же социалистических идей у значительной части рос-
сийского социума или использование коммунистической идеологией форм Православия.
Но, как уже отмечалось, подход В. Пастухова не лишен здравых идей, в качестве которых мы намерены выделить два тезиса. Первый заключается в утверждении западной культуры как фактора отечественной идеологии и вообще социокультурных процессов, что тем более актуально в современных условиях глобализации, когда западная культура отличается «возможностью ежедневного и повсеместного влияния» [7, с. 54]. Второй тезис касается указания на периоды жесткой гегемонии государственной идеологической политики, которая может весьма далеко отстоять от политической практики того же государства.
Для более расширенного понимания специфики отечественной идеологии уместно обратиться к работам российских мыслителей, представителей так называемой «религиозной философии». Как нам представляется, их стремление объяснять социальную действительность с религиозных масштабов помогала им стать выше обычных социально обусловленных мировоззрений и, по выражению К. Маннгейма, «свободно парить» над политико-идеологическими спорами [5]. Во всяком случае, по нашему мнению, этим отличаются работы Н. Бердяева, периода со второй половины 20-х гг., когда несколько схлынули его эмоции, связанные с революцией и гражданской войной.
Нам следует обратить внимание на двух основных субъектов идеологического производства - государство и общество, причем во втором случае наиболее активной частью выступает интеллигенция. Имеет смысл начать с государства, поскольку его идеологическая деятельность имела очевидное преимущество в плане практической реализации. И в то же время идеологическая деятельность этих двух субъектов в российских условиях не столько дополняла, сколько противоречила друг другу, в чем судьбоносное значение сыграли петровские реформы. Принято считать в качестве одного из главных «минусов» реформ Петра I (не лишенных и значительных позитивных последствий) духовный раскол российского общества на вестернизированные верхи и традиционные низы. Как считает Н. Бердяев, основное мировоззренческое противоречие было «между идеей империи, могущественного государства военно-полицейского типа, и религиозно-мессианской идеей царства», связанной с народным сознанием [1, с. 14]. В то же время именно после петровских реформ стала бурно развиваться отечественная общественно-политическая мысль, до этого явно отстававшая от западной. В связи с этим мы намерены обратить большее внимание именно на императорский период отечественной истории.
Российская историческая традиция свидетельствует об объективной необходимости жесткой вертикали власти, ослабление которой в основном вело к периодам усиления центробежных тенден-
ций и, соответственно, к угрозе государственного распада. Высшие структуры власти стремились контролировать практически все значимые процессы отечественного социума, что в свое время нашло довольно последовательное обоснование в письмах царя Иоанна Грозного эмигрировавшему князю А. Курбскому. Естественно, что российское государство претендовало на идеологическую монополию, используя для этой цели церковные институты.
Значение мощной государственной составляющей закономерно нашло отражение в монархистском течении общественной мысли, к которой принадлежали довольно значительные российские умы - Л. Тихомиров, К. Победоносцев, И. Ильин. В их интерпретации власть монарха возвышалась как бы над сословиями и классами, примиряя их в рамках общенациональных целей и интересов. На практике же дела обстояли совсем по-другому. Классовый характер российского самодержавия бросался в глаза. Крестьянство, составляющее подавляющее большинство российского населения на протяжении всего императорского периода, являлось наиболее забитым и бесправным сословием, при этом именно на него ложился основной налоговый гнет. Количественно возраставшие рабочие в ходе бурного экономического роста конца девятнадцатого столетия, по паспортам числились теми же крестьянами, соответственно, обладая низшим политико-правовым статусом. Правительство фактически не пыталось сгладить разрыв между богатством и бедностью, временами даже содействуя его увеличению. «Во всех конфликтах, будь то крестьянские волнения или забастовки рабочих, власти неизменно занимали сторону помещиков и фабрикантов» [8, с. 263].
Это в значительной степени можно объяснить традиционной большой дистанцией между высшей властью и народными массами. Более того, петровские преобразования, открывшие страну большему европейскому влиянию, содействовали увеличению этой дистанции. Усиливающееся воздействие Запада, по выражению Н. Бердяева, «ударило по народу и укрепило привилегированное барство» [1, с. 13]. Кроме того, экономический разрыв теперь дополнился социокультурным - вестернизировавшиеся верхи и остававшиеся в рамках традиционной патриархальной культуры народ смотрели друг на друга как на чуждые расы [1, с. 13].
Вплоть до 1917 года элитные слои Российской Империи формировались практически полностью из представителей титулованных родов и столбового дворянства. Даже среднее звено административного аппарата комплектовалось большей частью потомственными дворянами. На местах правительственную политику проводили также губернские и уездные предводители дворянства [8, с. 264]. В связи с этим логично предположить, что принадлежавшие к данной среде государственные идеологи являлись изначально носителями сословного (классового)
сознания и смотрели на российскую проблематику именно с этих пристрастных позиций. В качестве главного идеологического средства использовались институты Православной Церкви, которая с легкой руки Петра I оказалась встроенной в структуру государственного аппарата, превратившись в бюрократическое ведомство - Священный Синод, который управлялся светским лицом. Полная зависимость церкви от государства в материальном и правовом отношении оказывала на первую удушающее воздействие, снижая ее авторитет в народе. Только по официальным данным в конце XIX века насчитывалось 2 млн сектантов, тогда как по неофициальным -их было в десять раз больше. Несмотря на то, что по данным переписи 1897 года 70% населения исповедовали Православие, масса людей лишь формально выполняла обряды, давно утратив веру [8, с. 263].
В целом же идеологическая политика русской власти носила консервативно-охранительный характер, что было выражено в той же знаменитой идейной триаде графа П. Уварова «Православие. Самодержавие. Народность». Из содержания этой формулы можно предположить, что власть все же стремилась перекинуть какой-то идеологический мост с народу. Его сознанию. В то же время нарастала отчужденность от культурных слоев русского общества, развитию которых дали толчок петровские реформы.
Высшая власть в российский императорский период примеряла стандарты просвещенного абсолютизма, довольно не терпимо относясь к любым формам идейно-политической оппозиции. По сути дела, даже сами некоторые русские властители оказывались заложниками устойчивых традиций и характера государственной власти - например, Екатерина II осуждала крепостное право лично, но проводила реальную политику лишь на его укрепление; также показательна в этом отношении фигура Александра I, воспитанного в традициях Просвещения. Вплоть до либеральных преобразований 1860-х гг. власть «как бы читала свой монолог, обращенный к собственному народу и окружающему миру» [8, с. 176]. После указанных реформ начинается институциональное оформление слабеньких механизмов воздействия общества на власть, которые в полной мере так и не заработали в силу ряда причин, анализировать которые здесь нет смысла. Кстати Н. Бердяев отмечает исключительно практический, бюрократический характер либеральных реформ Александра II, за которыми не стояло «никакой идеологии, в которой всегда нуждалась русская интеллигенция» [1, с. 30].
Как отмечалось выше, в качестве субъекта идеологического производства выступает не только государство, но и общество. В этой связи представляется уместным рассмотреть роль интеллигенции, соответствующие функции которой подчеркивали как зарубежные, так и отечественные авторы.
Следует сразу отметить существенные отличия интеллигенции российской и западной. Классик со-
циологии идеологии К. Маннгейм считал именно интеллигенцию группой, которая способна подняться над ограниченными конкретными социальными интересами классовым мышлением, и сформировать некий целостный мировоззренческий синтез [5, 138]. При этом решающим фактором формирования интеллигенции немецкий мыслитель считал образование, с помощью которого возможно универсализировать мышление выходцев из разных социальных слоев. Представители интеллигенции примыкают к тем политическим силам, которые нуждаются в духовной опоре и даже могут оказаться в лагере, классово антагонистичном им самим. Но интеллигенция на то и интеллигенция, что способна вчувствоваться даже в политически враждебную позицию.
Возможно К. Маннгейм где-то недооценил воздействие материальных факторов на интеллигенцию, которая в основном примыкает не столько к тем, кто нуждается в духовной опоре, сколько к тем, кто готов оплатить ее услуги, в том числе и в качестве идеологов. Речь идет о правящем классе, располагающем соответствующими ресурсами, «приказчиками» которого обычно и выступают интеллигенты. Именно об этом писал современник К. Маннгейма итальянец А. Грамши [2]. Буржуазный характер западной интеллигенции отмечал и Н. Бердяев, уже после более чем десятилетнего пребывания на Западе [1, с. 50]. Тем самым, если вернуться к логике рассуждений В. Пастухова, западная интеллигенция служит в основном обоснованию социальных практик западного общества, проще говоря, обоснованию и оправданию капитализма.
Русская интеллигенция представляла собой иное явление, в силу различных ментальных особенностей, а также объективных условий, в основном связанных с социально-политической спецификой, так как условия получения высшего образования здесь были не настолько заметной привилегией высших классов, как на Западе. Следует признать появление отечественной интеллигенции во многом результатом западного влияния, а именно распространением просветительских тенденций. Как отмечает тот же Н. Бердяев, русская интеллигенция формировалась, прежде всего, по идеологическому, а не профессиональному признаку, включая выходцев из самых разных классов, объединенных идеями социального характера. Сначала интеллигенция рекрутировалась преимущественно из дворянства, позже «из сыновей священников и диаконов, из мелких чиновников, из мещан и, после освобождения, из крестьян» (разночинцы) [1, с. 17]. Но в любом случае, известный философ русской эмиграции подчеркивает небуржуазный, а скорее пролетарский характер отечественной интеллигенции (разорившиеся дворяне, перебивающиеся грошовыми уроками разночинцы).
В условиях политического строя российской империи интеллигенция оказалась лишена реального политического значения, что повлияло на особенно-
сти ее мыслительных форм, усилив некоторые ментальные особенности. Последние были основательно прописаны в работах упомянутых отечественных религиозных философов. Нам важно обратить внимание на неоднократно упоминаемые в указанных работах и связанные между собой антиномичность и духовную (религиозную) целостность.
Совмещение прямо противоположных начал в русской духовной культуре (деспотизм и свобода, возвеличивание национального и стремление к все-человечности, жестокость и сострадательность и т.д.) Н. Бердяев склонен объяснять результатом всей отечественной истории, несущей вечный конфликт «инстинкта государственного могущества и инстинкта свободолюбия и правдолюбия народа» [1, с. 15]. В то же время русская религиозная философия отмечает тоталитарность русского мышления, которому чужд скептический критицизм западных людей. С одной стороны, это несомненное достоинство, указывающее на религиозную целостность русской души. «Все относительное, что бы оно собой ни представляло - будь то мораль, наука, искусство, право, национальности и т. д., как таковое, не является для русского никакой ценностью. Оно обретает свою ценность лишь благодаря своему отношению к абсолютному, лишь как выражение и форма проявления абсолютного, абсолютной истины и абсолютного спасения», - писал другой известный представитель религиозной философии С. Франк [9, с. 491]. Но, с другой стороны, стремясь к целостности и к Абсолютному, русская душа часто совершает смещение и впадает в идолопоклонство, видя в относительном абсолютное, а в частном - универсальное. Обычный русский человек не способен долго терзаться сомнениями и «склонен довольно быстро образовывать себе догмат и целостно, тотально отдавать себя этому догмату» [1, с. 39].
В силу этих особенностей легко объясняются крайности духа, не знающего середины и руководствующегося принципом - все или ничего. Отсюда «либо русский обладает истинным "страхом Бо-жиим", истинной религиозностью, просветленностью - и тогда он временами открывает истины удивительной глубины, чистоты и святости; либо он чистый нигилист, ничего не ценит, не верит больше ни во что, считает, что все дозволено, и в этом случае часто готов к ужасающим злодеяниям и гнусностям» [9, с. 491].
Естественно, все эти черты во многом влияли (если не определяли) на специфику русского политического мышления. Её неотъемлемым атрибутом было стремление, прежде всего, улучшить мир, а не только понять и объяснить его. В силу этого после 1825 года и вплоть до Октябрьской революции несколько поколений отечественных интеллигентов «отдавались политике со страстностью, западной душе едва ли понятной, демонстрируя в то же время политическую несостоятельность, утопическое и хаотически-анархистское настроение» [9, с. 488].
В то же время высшая власть Императорской России отнюдь не склонна была допускать к управлению представителей интеллигенции, которая не могла получить практический опыт в политике, который бы возможно отразился бы на их теоретических взглядах. В силу этого ими создавались и развивались теории, обычно далеко отстоящие от реалий социальной действительности. Тем самым отечественная политическая мысль принимала догматичный и зачастую иллюзорный и мечтательный характер. Кроме того, вышеупомянутый поиск целого и абсолютного стимулировал не такие уж редкие переходы в противоположный политический лагерь. В качестве примеров можно привести знаменитого монархистского мыслителя Л. Тихомирова, начинавшего в среде народников или эволюцию политического мировоззрения Ф. Достоевского. Это очень важная черта отечественной национальной политической теории, которая, как будет далее показано, вовсе не изжита в современности.
Таким образом, предварительное рассмотрение традиций взаимоотношений между обозначившимися в императорский период двумя основными идеологическими субъектами российского общества -государственной властью и интеллигенцией - дают основание предположить изначально фактическое отсутствие взаимопонимания, что, соответственно, блокировало возможности конструктивного взаимодействия. Во многом результатом этого стал радикализм многих течений общественно-политической мысли России, а также формирование проектов, воплощающих желаемый теоретические идеалы и мало учитывающие социальные реалии.
Надо отметить, что в последовавший затем советский этап отечественной истории в этих отношениях произошли некоторые сдвиги. Созданное победившими большевиками государство фактически принялось за формирование новой интеллигенции - так называемых «выдвиженцев», которым путь наверх расчищали сталинские репрессии. В связи с этим в сознании новой интеллигенции осуждение террора сочеталось со стремлением максимально воспользоваться его плодами [4, с. 74]. По сравнению с дореволюционной интеллигенцией советская интеллигенция была настроена уже скорее реформистски, нежели радикально [10].
Что касается советской государственной идеологии, то мы считаем излишне категоричными мнения ряда авторов, в основном настроенных в либеральном духе, по поводу того, что советская идеология была совершенно оторвана от реальности. Наиболее справедливым подобный тезис выглядит применительно к периоду застоя и экономической стагнации, когда констатируется всплеск «двоемыслия». Если же оценивать в целом, то советская идеология проявляла известную гибкость на внешнем уровне. Так, идея «мировой революции» сменилась идеей «о построении социализма
в отдельно взятой стране», затем стремлением к «мирному сосуществованию» с капиталистической системой и, наконец, «новым мышлением». Первые советские руководители предпринимали также весьма удачные идеологические ходы и в ходе внутреннего управления - например, стахановское движение, фактически скрытно реанимирующее методы материального трудового стимулирования. Что касается аргумента о несоответствии реального состояния советского общества социалистическим стандартам, о чем объявлялось в государственной идеологии, то здесь можно констатировать, что ряд социалистических принципов был все же воплощен в жизнь (те же самые социальные блага). Одна из главных целей социализма о ликвидации социального неравенства не могла быть выполнена в принципе, но все же общественные группы значительно «подравнялись» в доходах и не идут ни в какое сравнение с социальной поляризацией современной России.
В постсоветский период тенденции расхождения власти и интеллигенции вновь усилились, чему имеется ряд (кстати, схожих с императорским периодом) причин. С одной стороны, интеллигенция, выступившая ярым сторонником рыночных преобразований, совершенно ничего не получила в результате этих преобразований. С другой стороны, для постсоветской России оказалось присуще классовое расслоение самой интеллигенции, чему способствовали некоторые отечественные «деятели культуры» в старейшем конфликте культуры и денег вставшие на сторону денег [3]. Как пишет отечественный политолог и публицист Б. Кагарлиц-кий, постсоветская интеллигенция «разделилась на "верхи" и "низы", на буржуа и пролетариев. Лидеры культурной элиты стали частью элиты коммер-ческо-бюрократической» В то же время «верхи» как бы по инерции продолжали долгое время воспринимать себя как часть однородной интеллигенции прошлых лет, обращаясь на протяжении 1990-х и даже 2000-х годов с различными призывами, коллективными письмами, рекомендациями [4, с. 87]. При этом упомянутое расслоение происходило в условиях аномизации - ценностно-нормативного коллапса, и отсюда важным условием успеха была свобода от моральных ограничений, в силу чего вперед вырывались те, «кто в наименьшей степени были способны остаться интеллигентами» - не лучшие ученые, не самые талантливые артисты [4, с. 110].
Однако верхи интеллигенции, оказавшиеся поблизости от правительственных кругов, рассматривались в основном с точки зрения идеологического обоснования политической практики. «Те, кто согласились с изменившимися правилами, получили возможность выступать на кремлевских концертах и фотографироваться рядом с президентом. Тем, кто пытался требовать большего, власть отвечала раздраженным безразличием» [4, с. 108]. Таким об-
разом, лояльные власти интеллектуалы входили во властные структуры отнюдь не правах властителей дум, но, если перефразировать А. Грамши, в качестве «приказчиков государственной власти».
В то же время большая часть интеллектуалов оказались не у дел, как это имело место и в императорский период. Тем не менее, это отнюдь не лишило их способности рассуждать по поводу общенациональной проблематики. С одной стороны, глубокий кризис, в котором оказалось российское общество, переживающее национальное унижение, заставлял искать пути возрождения России. С другой стороны, как можно предположить, ценностно-нормативная неопределенность косвенным образом стимулировала к довольно широкому поиску идейных оснований, раздвигая их границы до весьма крайних, радикальных концепций, в свое время подвергавшихся и подвергающихся сейчас дискредитации (или, по словам Г. Мусихина, идеологическому исключению) [6].
Итак, в качестве особенностей формирования национальной идеологии в России, уместно предположить следующее:
1) Применительно к отечественному опыту, следует констатировать наличие двух субъектов идеологического творчества - государственной власти и представителей интеллектуальных кругов - интеллигенции. Подобное разделение следует считать следствием петровских преобразований, которые, как оказалось, сыграли в долгосрочном плане на усиление ряда культурно-политических тенденций. С одной стороны, усилилась отчуждение верховной власти от общества не только в силу политических, но и социокультурных причин, суть которых заключалась в быстрой вестернизации элиты и правящего класса. С другой стороны именно петровские реформы с присущей им ориентацией на просвещение и образование дали толчок формированию
слоя интеллектуалов с достаточно независимым мышлением, плохо поддающемуся официальной идеологической обработке. При этом большинство известных исследователей подчеркивает именно идеологическую роль интеллигенции в российских условиях.
2) В России обнаруживается довольно слабая связь между обозначенными субъектами формирования национальной идеологии - государственной властью. Основная причина этого представляется в различном доступе к политической практике. Если государственная власть является непосредственным и главным творцом российской политики, то представители интеллигенции, особенно те, кто склонен к независимым суждениям, этого фактически лишены. Это обстоятельство накладывает дополнительный отпечаток на характер идеологических проектов, формируемых властью и интеллигенцией и претендующих на обоснование отечественной социальной проблематики. Как можно предположить, что государственные официальные проекты неизбежно содержат не только идеи, связанные с общенациональной проблематикой, но так же положения, отражающие интересы правящего класса, часто маскируемые под общенациональные. Что касается проектов, которые производят отстоящие от власти интеллектуалы, то их содержательный смысл формируется в отрыве от нюансов политико-управленческой практики, что делает неизбежным присутствие элементов иллюзорности и абстрактности. Последнее обстоятельство вполне возможно выступает дополнительным основанием забвения и игнорирования теоретических разработок интеллигенции представителями государственной власти.
Все это обстоятельства, к сожалению, не способствуют усилению контактов между властью и обществом и, скорее, способствуют макросоци-альной дезинтеграции.
Литература
1. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. / Н. Бердяев - М.: Наука, 1990 - 224 с.
2. Грамши А. Тюремные тетради. [электронный ресурс] URL: http://aleksandr-kommari.narod.ru/gramshi_ tyuremnie_tetradi_izbrannoe_ htm, дата посещения: 22.09.2015.
3. Гринь М. В. Социокультурное измерение глобализации: американизация и общество потребления / Власть - 2015. - №6 - с. 111-115.
4. Кагарлицкий Б.Ю. Управляемая демократия: Россия, которую нам навязали. - Екатеринбург: Ультра. Культура. 2005. - 576 с.
5. Маннгейм К. Идеология и утопия / Маннгейм К. - М.: Юрист, 1994. - С. 7-276.
6. Мусихин Г.И. Идеология и власть / Полития, 2010, №3-4 (58-59)- с. 25-39.
7. Пастухов В.Б. Конец русской идеологии. Новый курс или новый путь?/ В. Пастухов // ПОЛИС: Политические исследования. - 2001. - №1. - С. 49-63.
8. Политическая история России: Учебное пособие / Отв. ред. В.В.Журавлев. - М.: Юристъ, 1998.
9. Франк С.Л. Русское мировоззрение./ С.Л. Франк. Духовные основы общества - М.: Республика, 1992. -с. 470-500
10. Шубин А.В. Дессиденты, неформалы и свобода в СССР. М.: Вече, 2008. - 382 с.
