CC BY
8И.Л. Беленький «ОСЕННЯЯ СЕДОСТЬ» (О М.И. Левиной)
Работа в ФБОН-ИНИОН, куда я пришел благодаря Надежде Петровне Дебец в начале 1967 г., подарила мне встречи с людьми, образ которых навсегда вошел в мою жизнь. Среди них: Григорий Григорьевич Кричевский, Лев Владимирович Морозов, Елена Дмитриевна и Василий Николаевич Романовы, Юрий Владимирович Цейтлин, Зельма Карловна Янель.
Один из самых бесценных даров - общение с Маргаритой Иосифовной Левиной, с первых месяцев знакомства (1968) поразившей меня благородством своего облика (сейчас, вглядываясь в ее портрет, лежащий под стеклом на моем письменном столе, я вижу удивительное его сходство с поздними фотографиями боготворимой ею М.В. Юдиной); аристократической по своей сути сдержанностью ее поведения, исключающей какую-либо возможность обсуждения дел и поступков коллег; различением сущностного и суетного в происходящем вокруг.
Позволю себе личное: в начале 1990-х, когда тяжело болел отец, я регулярно звонил ей поздно вечером; и она, оторвавшись от читаемой книги, от очередного перевода, от слушания записей любимых музыкальных произведений, подолгу говорила со мной опять же о книгах, музыке, своих переводческих делах; делилась воспоминаниями об А.И. Неусыхине (именно в связи с этой темой ею нарушался запрет на обсуждение поведения и поступков других людей - в данном случае некоторых его учеников), о своих однокурсниках по историческому факультету МГУ; с большой теплотой говорила о всегда трудных обстоятельствах жизни Е. Я. Додина, которого очень ценила. Как значимы для меня были эти телефонные беседы. Думаю, что не только мне общение с
Маргаритой Иосифовной помогало в трудные минуты, снимало, пусть на какое-то время, внутреннее напряжение.
Обостренно и глубоко личностно переживая «шум и ярость» действительности, она, однако, сознательно дистанцировалась от некоторых форм реакции на нее, характерных для общественной среды 1960-1970-х годов. О моментах этической небезупречности этих форм в ряде случаев свидетельствовал ее жизненный опыт. Она хорошо помнила эпизод 1957 г., когда один из ее коллег (имени, естественно, она не называла), сообщил следствию, что именно ей он ранее передал на хранение рукопись Л.Н. Краснопевцева.
М.И. очень скупо, почти протокольно рассказывала о Тбилиси и тбилисском периоде своей жизни: в 1933 г. окончила Тбилисский индустриальный техникум, в 1937 г. - Тбилисскую консерваторию. В том же 1937 г. вместе с родителями переехала в Москву, где поступила на исторический факультет МИФЛИ, закончив его в 1945 г., как уже исторический факультет Московского университета.
Что стояло за прекращением М.И. преподавания музыки? Были на это внутренние мотивы или какие-то внешние обстоятельства? Наконец, что вынудило семью к переезду? - можно строить только предположения.
Она училась на истфаке в нелегкие годы. Но как раз тогда на нем преподавали такие замечательные ученые, историки par excellence, как: Н.П. Грацианский (внесший значительный вклад в изучение французского и западноевропейского в целом Средневековья, фактический руководитель кафедры истории Средних веков в годы войны), Е.А. Косминский (создавший фундаментальные труды по аграрной истории Англии в XIII-XV вв.; заведующий кафедрой в 1934-1949 гг.), В.М. Лавровский (реконструировавший социальные отношения в английской деревне XVI-XVIII вв. в контексте социально-экономической истории других стран Западной Европы, читавший спецкурс по истории английской революции 1648 г.; глубокий знаток творчества А.Н. Скрябина и истории западноевропейской музыки позднего Средневековья и Нового времени, многие годы друживший с семьей Гнесиных и М.В. Юдиной), С.Д. Сказкин (исследовавший в широком, комплексном плане социальные, экономические, политические и культурные процессы в Западной Европе в Средние века; автор классических работ по истории австро-германо-русских отношений второй половины XIX в.), М.И. Смирин (посвятивший себя изучению истории Германии, Чехии, Австрии и Швейцарии в XV-XVI вв., истории Реформации и взаимосвязей ее с гуманизмом).
Лидия Тихоновна Мильская, самая близкая подруга Маргариты Иосифовны с университетских лет (они были неразделимы в делах, в отношении к миру, в заботах повседневной жизни) рассказывала, какое впечатление на нее и М.И. произвела одна из первых лекций Сказкина на истфаке после возвращения факультета в Москву. Вдохновленный наступившим переломом в войне, он говорил страстно и свободно, передавая это чувство свободы своим слушателям.
На истфаке произошла встреча М.И. с Александром Иосифовичем Неусыхиным, историком-германистом, учеником Д.М. Пет-рушевского, одним из крупнейших отечественных медиевистов XX столетия, ставшая важнейшим событием в ее жизни.
Она и Мильская принадлежали к небольшому кругу самых преданных учеников Неусыхина.
Кодекс нравственной ответственности историка, завещанный Учителем, его методические принципы подхода к постижению исторического прошлого1, его философские убеждения и литературные пристрастия2 - краеугольные основания исторического миросозерцания М.И.; ее понимания неразрывности исторического познания, философского умозрения и поэтического творчества. Нет сомнений, что и интерес к Максу Веберу сложился у нее под влиянием Неусыхина.
1 «Историк, оставаясь самим собой, - писал А.И. Неусыхин, - т.е. чистым историком - и не становясь "самим собою" в более широком смысле слова, конечно, не имеет право на суждения по существу. Ни как исследователь причинных закономерностей, ни как имманентный интерпретатор он еще не вышел за пределы "временного", за пределы "явлений" и "проявлений" (хотя вторая интерпретация уже приводит к этому, а первая кладет этому начало). Лишь воспарив над ними, после предварительного проникновения в них и вбирания их в себя, он увидит, что все его причинные анализы и толкования были лишь подготовительной стадией для уразумения сущности явления. Необходимой - только для тех, кто умудрен, но зато и обременен интеллектом. Ибо ведь сущность открывается иным и без этих стадий: "Блаженные нищие духом, ибо их есть царствие небесное..."» (Из архива А.И. Неусыхина (К проблеме толкования философских и религиозных идей). Письмо Е.Е. Слуцкому от 15.08.1943 г. / Публ. Мильской Л.Т. // Традиции и новации в изучении западноевропейского феодализма. - М., 1995. - С. 93). М.И. Левина полностью разделяла эту точку зрения.
2 А.И. Неусыхин писал о И. Гёльдерлине (БСЭ. Изд 1-е. - М., 1929. -Т. 15. - С. 94-95); Р.М. Рильке (Основные типы поэтического творчества Рильке // Рильке Р.М. Новые стихотворения. - М., 1977. - С. 420-443); Ф.И. Тютчеве (Тютчев и Гёльдерлин // Литературное наследство. - М., 1997. - Т. 97, Кн. 2. -С. 542-547).
Память об Учителе, скончавшемся в 1969 г., М.И. и Л.Т. Мильская хранили постоянно и деятельно: разбирали его домашний архив перед сдачей в Архив Академии наук, в 1975 г. издали том его избранных работ; поддерживали тесные отношения с вдовой и дочерью.
В 1945 г. М.И., получившая первоклассное по тем временам историческое образование, знавшая три европейских языка и латынь (по присущей ей скромности она всегда говорила, что в полной мере владела только немецким), не могла, по условиям тех дней, рассчитывать на место в аспирантуре. Путь в науку был для нее закрыт.
С 1946 по 1982 г. М.И. трудилась в ФБОН-ИНИОН (в 19461965 гг. - в секторе истории; с 1966 - в Реферативном отделе, преобразованном в 1972 г. в Отдел научного коммунизма).
В секторе истории, который возглавлял К.Р. Симон, она занималась обработкой зарубежной литературы по медиевистике, принимала участие в сборе материалов для международного указателя изданий источников по истории средневековой Европы.
Библиографическая работа в ФБОН в те годы предполагала очень тщательное аннотирование литературы, отнимавшее много времени и сил. Утомляли и неизбежные в ней элементы рутины. Не знаю, пыталась ли М.И. исследовательски заниматься интересующими ее историческими сюжетами. Если и пыталась, то урывками: времени явно не хватало для регулярных занятий. Библиографическая эвристика, которой была фантастически предана Е.В. Бажанова в ее разысканиях документов социально-экономической истории раннего этапа советского общества, все же не могла стать страстью души М. И.; притом что учившаяся анализу исторических источников у А. И. Неусыхина, М. И. безоговорочно принимала ее источниковедческие основания.
Вряд ли она в полной мере разделяла суждения ряда выдающихся деятелей отечественной библиографии о сути своей профессии как ремесле (в обыденном смысле этого слова), становящемся искусством. Для нее, узнавшей еще в юности подлинное искусство (музыку и поэзию) в его самих совершенных формах библиография оставалась необходимым и самодостаточным ремеслом, требующим профессионализма и честности от своих тружеников.
И именно так, профессионально и честно она 20 лет занималась ею - сферой деятельности, ставшей в советское время условием существования для многих ученых-историков как старшего, так и более молодого поколения.
Но естественная для библиографии сознательная отрешенность от онтологических и феноменологических проблем (как бы передоверенных в начале ХХ в. книговедению, точнее «философии книги», исчезнувшей в 1940-1950-е годы), была чужда М.И., видевшей в книге прежде всего не предмет библиографии, а яв-ленность человеческого духа (ср.: «Книга есть кубический кусок горячей дымящейся совести» - Б. Л. Пастернак).
В реферативном отделе, куда ее пригласила в 1966 г. его заведующая Надежда Ноевна Косорез, возможностей для творческой работы у нее оказалось значительно больше.
Социально-философские и культурно философские проблемы частично входили в сферу интересов отдела, вернее, тех, кто заказывал ему реферативные материалы.
М. И. наконец-то получила возможность читать и анализировать философские тексты не «библиографическими глазами» в «рабочее время». Рефератами и обзорами, выполненными ею, по праву мог гордиться как отдел, так и ФБОН (позднее и ИНИОН) в целом.
Реферирование текстов западных мыслителей в лучших изданиях ИНИОН, по существу, было формой их герменевтики, так как неявно являлось их интерпретацией (истолкованием); хотя программные документы института и методические материалы, касающиеся практики реферирования, сознательно обходили этот момент. Переводческая деятельность, органически родственная аналитической, тем более издание переводов, согласно официальным установлениям не входила в компетенцию института. И это несмотря на то, что идеология работы ИНИОНа предполагала включение фрагментов реферируемых книг и статей «в раскавыченном виде» в тексты рефератов и обзоров. Первой, и многие годы единственной попыткой нарушить этот канон была публикация перевода классического труда М. Вебера «Протестантская этика», выполненного М.И. в 1971-1972 гг.
У нее уже был опыт переводческой работы. В середине 1960-х годов А.В. Гулыга привлек М.И. к переводу сочинений Г.В.Ф. Гегеля по философии религии для серии «Философское наследие». Так начался новый этап ее «трудов и дней», основным содержанием которого стали переводы немецкой философской и религиозно-философской литературы конца ХУШ-ХХ в.
Ее деятельность как переводчика была необыкновенно плодотворной и завоевала признание в научном мире. Список ее переводов, публикуемых в 1970-1980-е годы издательством «Мысль»,
а в последующие годы благодаря подвижнической инициативе С.Я. Левит издательствами «Юрист», «Гардарики», РОССПЭН, включает труды И. Канта, Г.В.Ф. Гегеля, А. Шопенгауэра, В. Вин-дельбанда, Г. Зиммеля, М. и А. Веберов, Э. Трёльча, К. Манхейма, Э. Кассирера, К. Ясперса, Т. Адорно и др.
Не случайно список этот состоит из книг немецких мыслителей. Философия, литература (И. Гёльдерлин, И.В. Гёте, Р.М. Рильке, С. Георге, Т. Манн), музыка (И. С. Бах) Германии занимали огромное место в духовной жизни М.И., были одной из опор личностного преодоления германской и других катастроф ХХ в.
Но восклицать она не могла и не умела. Размышления и переживания, даже самого трагического характера, в том числе о причинах немецкой катастрофы и ее последствиях, всегда оставались уделом ее внутреннего мира.
Сакральные основания бытия были абсолютно бесспорны для М.И. Она, однако, крайне редко позволяла себе говорить об этом вслух. Думаю, что многие годы в ее душе продолжался мучительный спор христианства с иудаизмом.
С конца 1980-х ей все больше стала мешать катаракта на обоих глазах. Прооперировав один глаз, она вновь обрела возможность полноценно работать. Принимаясь за новый перевод в 1990-е, она неизменно повторяла: «Этот будет последним». Тем не менее вновь и вновь приступала к воистину каторжному труду.
Книга Марианны Вебер, вдовы великого ученого, «Жизнь и творчество Макса Вебера» стала действительно последним ее переводом. Она привлекла внимание М.И. не только глубочайшим проникновением в мир мыслителя, но и строем личности Марианны, поразительной мощью ее духа.
Физические силы стали покидать ее, когда она заканчивала перевод. Выхода книги в свет она, увы, не дождалась. М. И. слабела.
А потом страшная болезнь не пощадила и ее, казалось бы, свыше предназначенную для утверждения господства духа над телом.
О смерти Маргариты Иосифовны мне сообщила С.Я. Левит. На похоронах 7 апреля 2007 г. народа было немного. Кто-то сказал, что в ноябре 2006 г. она крестилась...
Часто вспоминаю, с каким волнением она иногда читала вслух строки любимого ею А. Блока из III тома: «Приближается звук. И покорна щемящему звуку / Молодеет душа».
И еще я вспоминаю, думая о ней, строку Д. Самойлова «Вся наша жизнь - самосожжение.»
