CC BY
6Э.Н. Жук «НАС ЗДЕСЬ СТОЯЛО»1
Осень 1965 г. После четырех месяцев безработицы, казавшейся совсем уж беспросветной и бесконечной, узнаю, что в ФБОН, в созданную годом раньше реферативную группу требуется сотрудник со знанием польского и чешского языков. Имеющим гуманитарное образование обычно редко удается найти работу, соответствующую полученной специальности. Я окончил истфак МГУ по кафедре истории южных и западных славян, и предлагаемая работа была несомненной удачей.
Написав два пробных реферата, я отправился за отзывом к Надежде Ноевне Косорез, возглавлявшей тогда реферативную группу. Навстречу мне по коридору широким, военизированным шагом быстро шла женщина лет 50, с короткой стрижкой, в клетчатой рубашке. Протянув мне один из рефератов, она сказала (до сих пор помню каждое ее слово): «Ну что ж, русского языка вы не знаете вообще, а чешский - еще нужно проверить». Говорила она с едва заметным английским акцентом. Позже я узнал, что родилась Н.Н. и, кажется, до 12-летнего возраста жила в США. Ее отец был инженером-мостостроителем. Откликнувшись на призыв советского правительства к иностранным специалистам оказать помощь нашей стране в восстановлении народного хозяйства, он вместе с семьей во второй половине 1920-х годов приехал в Советский Союз, где много и плодотворно работал. Одной из наград стала для него трехкомнатная квартира в «сталинском» доме на Фрунзенской набережной, где после смерти родителей жила Надежда Ноевна со своей младшей сестрой.
1 Анна Ахматова: «Вас здесь не стояло».
Суровый вердикт Н.Н. хотя и был неожиданным, скорее позабавил, чем огорчил меня, поскольку в ее голосе, несмотря на строгость, я не почувствовал недоброжелательства. Одним словом, я был принят на работу с испытательным сроком в два месяца.
Фундаментальная библиотека в те годы размещалась в особняке, принадлежавшем до революции нефтепромышленнику Григорию Мартыновичу Арафелову. Здание было построено в 1913 г. по проекту архитекторов А.Г. Измирова и братьев Весниных1 и являло собой стилизацию построек московского ампира. Интерьер еще хранил остатки былой роскоши - громадные зеркала в Белом зале, лепные потолки, мраморные подоконники, бронзовые ручки на окнах и массивных дверях. Реферативная же группа обитала в мансарде, в трех маленьких комнатах, занимаемых в прежние времена, по-видимому, прислугой или какими-то хозяйственными службами. Одна из комнат была завалена подшивками белогвардейских и эмигрантских газет, которым не нашлось, по причине тесноты, места в спецхране. Мы, естественно, с большим интересом читали их.
К моменту моего прихода в реферативную группу в ней работали 11 человек: Н.Н. Косорез, Г. А. Антонос, К. А. Беляева, Л.Б. Бибикова, С.П. Кабатова, В. Лазарев, М.И. Левина, К.Г. Мяло, Э.Ф. Петров, М.Л. Полищук, Е.Б. Рашковский. В основном это были выпускники исторического и философского факультетов МГУ. Средний возраст группы был немногим более 33 лет. Самыми пожилыми (по 50 лет) были М. И. Левина и Н. Н. Косорез. Сравнивая со средним возрастом научного сотрудника ИНИОН в наши дни - просто молодежь! Спустя два-три года на работу в группу пришли И.Е. Попова, Е.Я. Додин, Л.Н. Верчёнов, А.Б. Каплан, А.И. Сперанский, Ф.А. Фёдорова.
Суть работы состояла в том, что «наверх» в Президиум АН посылались аннотированные списки наиболее важных и интерес-
1 К сожалению, автор приводит не вполне точные сведения, касающиеся истории здания, в котором размещалась ФБОН. Его заказчиком стал владелец земельного участка И.Е. Пономарёв. Проект был выполнен архитектором К.Ф. Буровым. Время постройки особняка - с 18 мая 1899 г. по 8 мая 1900 г. Новые строительные работы были заказаны в 1912 г. очередным владельцем здания Г.М. Арафеловым гражданскому инженеру А.Г. Измирову и его помощнику - технику И.П. Румянцеву. Также в работах принимали участие гражданские инженеры А. А. и В. А. Веснины. См.: Лазарев А.В. Историческая справка по дому 11 в Малом Знаменском переулке // Теория и практика общественно-научной информации: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. БЕН; Ред. кол.: Пивоваров Ю.С., гл. ред., и др. - М., 2011. - Вып. 20. - С. 182-188. - Прим. ред.
ных книг и статей (преимущественно зарубежных) по философии, политологии, социологии, экономике, поступающих в библиотеку, а затем эти списки возвращались к нам с отмеченными галочкой работами. Их-то и нужно было реферировать. Затем готовые рефераты рассылались «заказчикам». По мере накопления из этих рефератов создавались тематические сборники, выпускаемые небольшими тиражами под грифом «Для служебного пользования».
Нет сомнения в том, что продуктивная работа реферативной группы на протяжении нескольких лет и стала толчком в реализации идеи создать Институт научной информации в области общественных наук. Не имея реальных результатов вряд ли удалось бы доказать целесообразность создания такого института.
Между тем подходил к концу второй месяц моего испытательного срока. Я заметил, что отношение Надежды Ноевны ко мне стало меняться в худшую сторону. Причина этого была поначалу непонятна, тем более что по работе претензий ко мне не было. Я не стал тянуть время и напрямую спросил у Н.Н.: «Мне искать работу?» - «Да!» - был ответ. Позже я узнал о появлении «конкурирующей фирмы» в лице моей однокурсницы, заручившейся поддержкой в дирекции и якобы не ведавшей о том, что я уже работаю. Может быть, так оно и было, не берусь судить. Мысленно я уже распрощался с ФБОН, стал думать о поисках работы. Но тут на помощь мне неожиданно пришел «спаситель» в лице корифея польской социологии Яна Щепаньского. Напоследок, перед уходом я написал реферат на его новую книгу. На Н.Н. он произвел впечатление. Она показала реферат нескольким ФБО-Новским «авторитетам», которые по прочтении в один голос заявили, что работа очень интересная, а реферат хорошо написан. Это и решило мою судьбу, я был зачислен в штат. Какое-то время спустя мне сказали, что на решение Н. Н. взять меня на работу повлияло еще и то обстоятельство, что меня, родившегося во время войны на оккупированной немцами Украине, родители назвали Эрнстом, что в представлении Надежды Ноевны было проявлением мужества и даже героизма. Хотя на самом деле все было гораздо проще. Просто мой отец, будучи коммунистом-интернационалистом, уходя на фронт, сказал маме, если родится сын, назвать его Эрнстом - в честь вождя немецкого пролетариата. Так она и сделала. Вот и весь героизм.
Отношения с Н.Н. наладились, и одно время я даже носил звание «мой лучший референт», чем вызывал многочисленные шутки коллег. Надежда Ноевна в сущности была добрым, поря-
дочным человеком, но с импульсивным, иногда вздорным, непредсказуемым характером, из-за чего нередко возникали конфликты. С такими качествами трудно руководить коллективом. Назначая Н.Н. завреферативной группой, по-видимому, исходили, прежде всего из того, что она обладала глубокими знаниями, владела иностранными языками. Возможно, сложность характера Н.Н. была обусловлена пережитыми потрясениями (насколько я знаю, в конце 1940-х годов ее исключали из партии, позже, правда, она была восстановлена в ее рядах), возможно, сказалось отсутствие семьи, одиночество. Помнится, как-то с Жорой Антоносом по просьбе Н. Н. устанавливали на ее кухне холодильник и, когда закончили работу, она произнесла сакраментальную фразу: «Наконец-то я поняла, зачем в доме нужен мужчина».
Надо сказать, что к Г. А. Антоносу Надежда Ноевна относилась с большой симпатией, чувствуя в нем родственную душу, поскольку Жора был исключен из МГИМО с 6-го курса, когда ему оставалось сдать госэкзамен. Причина - «антисоветская деятельность» (хотя вся эта деятельность яйца выеденного не стоила). Частенько, устав от поисков Г. Антоноса, Н.Н. буквально врывалась в нашу комнату с возгласом - «Где этот негодяй Жора?!» Но мы-то знали, что гнев этот напускной.
Хотя Н.Н. весьма критически относилась к властям предержащим, но диссидентом не была. Ее раздражал ортодоксальный марксизм, отсюда - интерес к идеям еврокоммунизма и, прежде всего, к деятельности компартий Италии и Испании. Помню, какое воодушевление охватило Н.Н. во время Пражской весны, когда любимым ее героем стал А. Дубчек. Она просила переводить и реферировать все, что содержало информацию о событиях в Чехословакии о «социализме с человеческим лицом».
В те годы мы все с нетерпением ждали выхода из печати каждого номера «Нового мира». А.Т. Твардовский был тогда еще одним любимым героем Надежды Ноевны. Она долго собирала отклики зарубежной прессы на деятельность «Нового мира» и об его влиянии на общественное сознание, на роль самого Александра Трифоновича в его борьбе с цензурой и идеологическими препонами. Собрав эти материалы в увесистый пакет, мы отвезли его в редакцию «Нового мира». А через некоторое время в библиотеку пришло благодарственное письмо за подписью А.Т. Твардовского, адресованное тов. Косорезу (по фамилии трудно было определить пол адресата; аналогичный сюжет повторился, когда в ИНИОН пришло
письмо из-за границы на имя madame Gapochka). Письмо из «Нового мира», помещенное в рамку, долго висело у нас в комнате.
Работа работой, но мы, естественно, жили не только ею одной. Мы были тогда молодые, веселые и задорные, любили пошутить (иногда с элементами розыгрыша и провокации). Однажды, когда в г. Тольятти завершилось строительство ВАЗа, Миша По-лищук придумал такую шутку: на доску объявлений вывешиваем бумагу с текстом - «Желающие приобрести автомобиль FIAT должны указать свою фамилию, занимаемую должность и зарплату. Ориентировочная стоимость автомобиля 900-1000 рублей». И подпись - Оргкомитет. Время от времени мы проходили мимо доски объявлений, фиксируя количество записавшихся. Вначале их было немного - два-три человека, а потом как прорвало - записывались все подряд, начиная от коменданта Рябова с окладом жалованья в 75 руб. до замдиректора. Кстати, Рябов «прославился» еще раз, когда в ФБОН ожидали делегацию Библиотеки Конгресса. Обуреваемый «административным восторгом» и осознавая важность момента, комендант ходил по парадной лестнице, разбрызгивая с помощью пульверизатора «хвойную воду», дабы американские гости думали, что сотрудники и читатели библиотеки постоянно пребывают в атмосфере, наполненной озоном и ароматом соснового бора.
Наше объявление, в некотором смысле, стало своего рода микросоциологическим исследованием, которое было прервано контробъявлением: «Представителей оргкомитета по продаже автомобилей FIAT просим зайти в местком». Автором объявления был С.М. Шапиро, замдиректора по административно-хозяйственной части. Говорили, что Семён Минаевич раньше работал «в органах», потому и засомневался в серьезности нашего объявления. Естественно, сдаваться в местком никто не пошел, и стало ясно, что над общественностью нехорошо пошутили. Шапиро на этом не успокоился и даже собирался установить шутников по шрифту пишущей машинки, на которой было напечатано объявление. Но это уже было из области фантастики. На том все и кончилось.
Стены комнаты, в которой сидела большая часть сотрудников отдела, мы расписали «фресками». Е. Рашковский сделал портреты Ивана Грозного и Мао Цзэдуна, а М. Полищук черной тушью нарисовал ряд довольно изящных стилизованных женских фигур. Слухи о наших художествах дошли до партбюро, правда, в искаженном виде. Говорили, что рефератчики (так именовали нас в библиотеке) расписали стены «порнографией». Когда выяснили, что это совсем
не так, нам все равно пригрозили, что покрасят стены за наш счет. Стены действительно покрасили, но «фрески» все-таки проступили сквозь слой краски, что невероятно нас забавляло.
Еще одним видом коллективного творчества были капустники. Сценарий писали сообща, привлекая некоторых сотрудников из других отделов. Стихотворные тексты обычно писал Е. Рашковский, а прозаические - все вместе. Капустники для библиотеки были «планетарным» событием, поэтому в нерабочее время нам разрешали сочинять и репетировать в кабинете В.И. Шункова, директора ФБОН. Темы капустников были самыми разнообразными - «Свадьба», «Китайский» и др., но это была, скорее, форма, а содержание - сатирическое и юмористическое представление тех или иных производственных (и не только) коллизий. В дни, когда устраивались капустники, людей набивалось в Белый зал в два раза больше, чем он мог вместить. Активное участие в них принимали сотрудники разных темпераментов и возрастов - М. Полищук, Е. Рашковский, мой однокурсник М. Корнилов, Г. Рудяков, А. Орлов, Л. Фарбер, А. Непомнящая, Е. Серебряная, Н. Визильтер, А. Баракчеева и даже Г. Померанц. Успех капустников всегда был безоговорочным. Помню, после одного из них, где я исполнял роль «сына степей, горного орла, акына Аула Аулова», меня не раз затаскивали в разные отделы с просьбой исполнить его куплеты.
В 60-е годы культурная жизнь в ФБОН, естественно, не ограничивалась «внутренними ресурсами». В библиотеке постоянно устраивались творческие вечера поэтов, писателей, актеров, композиторов. Помню выступления С. Образцова, Н. Коржавина, В. Солоухина, М. Таривердиева, сестер Лисициан, актеров Театра сатиры и многих других. Особенно запомнился вечер Иосифа Бродского, приехавшего в Москву после архангельской ссылки. В Белом зале собралось «пол-Москвы». На подобного рода мероприятиях библиотечное начальство всегда присутствовало, занимая первый ряд. И вот когда Бродский, в свойственной ему манере чтения, возопил: «Мимо ристалищ и кладбищ...», руководство наше встревожилось, стало нервно переглядываться и перешептываться: «Кто такой? Кто его пригласил?» Тревогу вызывало еще и то, что Белый зал, все проходы и подступы к нему были забиты до отказа, причем в значительной степени людьми, не имеющими к библиотеке никакого отношения. Но потом тревога улеглась, и все обошлось. А однажды (кажется, это был 1967 г.) чуть было не произошла встреча с А.И. Солженицыным. Ему было послано приглашение, он дал согласие. Были напечатаны кустарным спо-
собом и в ограниченном количестве пригласительные билеты с указанной на них датой. Но в последний момент дирекция по своей воле, или по указанию свыше, решила не испытывать судьбу и приглашение отменила. К Александру Исаевичу был отправлен И. А. Энгельгардт с извинительным письмом и заверениями в глубоком уважении к его таланту. Думаю, вряд ли сам А. И. верил, что его визит в ФБОН состоится. Такие были времена.
Раз, а иногда и два раза в год мы ездили в подшефный детский дом под Рузой. Он располагался в усадьбе Волынщина, которая была создана в 70-е годы XVIII в. и находилась тогда во владении князей Долгоруких-Крымских. Поездке в детский дом предшествовали довольно длительные сборы. В библиотеке бросался клич, и все кто мог, приносили одежду, обувь, книги, игрушки и т.п. Всё это в день поездки размещалось по рюкзакам, и мы отправлялись в путь. Вдохновителем и организатором этих походов, как обычно, был Г. Антонос. Надо сказать, что детдом и его обитатели в целом находились в неплохом состоянии, в основном благодаря стараниям директора (не помню, к сожалению, его имени), но дети всегда ждали нас с нетерпением и встречали с радостью. Стоило нам появиться, как они тотчас же облепляли нас, особенно наших сотрудниц. Чувствовалось, как им не хватает ласки. В детдоме мы давали концерты, общались с детьми, раздавали им вещи и подарки. Обычно по одному, по два человека приглашали, чтобы не создавать суету, и каждый выбирал себе по вкусу и размеру одежду. Помнится, зашел в комнату мальчишка лет пяти-шести, такой коренастенький, косоглазенький, но очень симпатичный маленький мужичок. Оглядев все, по-деловому спросил:
- Можно я себе свитер возьму?
- Можно.
- А можно я сестре кофту возьму? (Сестра жила в этом же детдоме).
- Можно.
- А можно я еще шарф себе возьму?
- Конечно можно.
Посмотрев на нас с сознанием выполненного долга, «мужичок» как-то очень по-взрослому сказал:
- Слушай, а здорово я на зиму утеплился.
Нас это растрогало почти до слез. Походы в детский дом учили нас сочувствию и состраданию.
Кажется, в конце 1968 или начале 1969 г. Надежда Ноевна Косорез решила уйти с должности завреферативной группой. Воз-
можно, накопилась усталость, возможно захотелось заниматься только научной работой. Одним словом, Н.Н. ушла, а на ее место пришел полковник в отставке, кандидат филологических наук Яков Абрамович Блинкин. Отношения с отделом у него сразу не заладились. Его раздражали наше вольномыслие, нежелание следовать нелепым указаниям и, как ему казалось, разболтанность. Одна из первых задач, которую он себе поставил, прозвучала в брошенной кому-то фразе: «Я разгоню эту шарагу!» Разогнать, правда, не удалось, но некоторые изменения в нашей жизни произошли. Большинство книг и журналов, с которыми работали наши сотрудники, были из спецхрана. Кроме того, мы регулярно получали БПИ (бюллетень почтовой информации), в которых печатались переводы статей из буржуазных газет и сообщения западных информагентств. Мы сами их читали и давали читать другим, т. е. нарушали правила пользования закрытой информацией. Думаю, что именно с подачи Я. А. решено было переселить наш отдел в большую комнату рядом с Белым залом и спецхраном. Одно время у нас даже дежурил кто-то из сотрудников спецхрана, что было довольно глупо, а работникам неловко, но Я.А. был доволен. Армейские методы управления не приживались. Мы частенько подшучивали над Блинки-ным. Он обижался. А когда ему говорили: «Яков Абрамович, это же юмор», он с готовностью отвечал: «Ах, юмор? Юмор я понимаю». Мила Бибикова как-то сказала о Блинкине: «Вот пример того, как армия может вытравить из человека все национальные черты». А вообще-то мы воспринимали Я. А. скорее как забавного, нежели сурового руководителя. Помню, как обитая еще в мансарде, отмечали День Советской армии, а Я. А. «гулял» в буфете, где ветеранам накрыли стол. Поднялся он к нам в мансарду навеселе и, когда через некоторое время появился Алёша Сперанский, между ними произошел такой разговор:
Я. А. - Алексей Иммануилович, мы вас ждем, ждем, а вы где-то ходите.
А.С. - А я ездил за ключами от новой квартиры.
Я. А. - Вот прекрасный повод обмочить ключи!
Нам было довольно странно услышать такой оборот речи из уст человека, написавшего диссертацию о творчестве итальянского писателя эпохи возрождения Франко Сакетти.
Правление Я.А. длилось недолго. С созданием в 1969 г. ИНИБОНа (позже «Б» пропала) власть переменилась. Блинкин перешел в Отдел европейских соцстран, где, говорят, стал спокойным, адекватным и полностью избавился от армейских комплек-
сов. Надежда Ноевна вернулась в Отдел истории, в котором когда-то работала. А через несколько лет она уехала в США. Поначалу Н.Н. собиралась съездить по приглашению, но когда пришла в посольство за визой, ей сказали, что в этом нет необходимости, поскольку родившись в Нью-Йорке, она автоматически обрела гражданство США. В общем, уехала Н.Н. и не вернулась. Жила она в Бостоне, говорят, полностью адаптироваться к тамошней жизни так и не смогла, и даже жалела о содеянном, и мы тоже жалели, но что случилось, то случилось.
Итак, реферативная группа прекратила свое существование. Сейчас из ее состава в ИНИОНе осталось всего два человека -Л.Н. Верчёнов и автор этих строк, а тогда группу в полном составе назвали Отделом научного коммунизма и прислали нового заведующего - Я.М. Бергера. Вначале мы отнеслись к нему настороженно, но убедившись в его демократичности, интеллигентности и наличии чувства юмора, приняли. Тем более что было с кем сравнивать.
В период становления ИНИОНа в отделе постоянно появлялись новые люди. Одни приходили ненадолго, затем переходили в другие отделы, иные уходили совсем, кто-то оседал надолго, а то и навсегда. К середине 70-х годов численность отдела стабилизировалась, составив почти 40 человек. Научный коммунизм для всех нас был тогда terra incognita, но постепенно мы освоились и вошли в курс дела.
В конце 60-х - начале 70-х годов в марксистской науке стала разрабатываться концепция развитого социализма. Поскольку проблема была новой, многие сперва даже не знали как правильно говорить: развитый или развитой социализм. Помню, по этому поводу разгорелся спор. Парторг отдела Снегина Жакова утверждала, что развитой - это выдумка малообразованных партийных функционеров, а правильно надо говорить развитый социализм, на что Жора Антонос, хитро улыбнувшись, сказал: «Снегина, ты не права. Развитым может быть Рабинович, а социализм - только развитой».
В отделе было много ученых, а «больших ученых» еще больше. Все хотели создавать «нетленки», но надо было оправдывать название отдела и выпускать соответствующую продукцию с желанием или даже без отсутствия оного. «Нетленки» тоже создавались, и, прежде всего, нужно назвать работы М. Вебера и К. Ясперса в великолепных переводах Маргариты Иосифовны Левиной, человека необычайной скромности и деликатности.
В 1984 г. с уходом Л.Н. Верчёнова на должность ученого секретаря института Я.М. Бергер поручил мне редактировать «зару-
бежный» РЖ, чем я и занимался вплоть до ликвидации Отдела научного коммунизма. Последний, шестой номер журнала за 1990 г. храню как память о далеко не худшем периоде своей жизни.
С октября 1990 г. нас в очередной раз переименовали. На сей раз в Отдел культурологии.
В конце 80-х - начале 90-х годов из института многие сотрудники стали уходить в поисках лучшей доли. Спустя какое-то время, смотрю - один появился, второй, третий, четвертый. Думал, приходят в институт как читатели, ан нет - попросились обратно. Вероятно, оказались невостребованными на стороне, или сила притяжения ИНИОНа возобладала. Говорю это не в осуждение, а в подтверждение максимы - от добра добра не ищут. За годы работы в ФБОН-ИНИОН я неоднократно получал предложения сменить работу, некоторые были весьма заманчивыми, но после недолгих раздумий я всякий раз отказывался и нисколько об этом не жалею. Такие дела.
