CC BY
86
УДК 165.21; 159.95; 808.5
И.В. Журавлев
ОРГАНЫ СОЗНАНИЯ И МЕХАНИЗМ ОБЪЕКТИВАЦИИ
Статья представляет собой расширенный текст доклада «Устройство сознания и проблема объективации», прочитанного на конференции «Жизнь языка в культуре и социуме» (Москва, 14 апреля 2010 г.). В работе рассматриваются узловые моменты в теории сознания, формирующейся в рамках деятельностной парадигмы. Основная идея заключается в представлении сознания как динамичной «живой» системы с опорой на леонтьевское противопоставление «образ—процесс». Обоснованы положения о многоуровневости системы средств категориального «прощупывания» (моделирования) мира и о возможности представить любые средства моделирования как «зонды», которые не объективируются до тех пор, пока сами служат для объективации (схватывания, оформления, осознания) чего-либо другого.
Ключевые слова: сознание, деятельность, объективация, овнешнение, снятие, язык, образ и процесс, значение, образ мира
... внутри длительности предмета есть пустота, которая требует заполнения нашим усилием.
[М. Мамардашвили 2008: 30].
1. Феноменологический сдвиг
Сущностная характеристика сознания состоит в том, что оно (почти мистическим способом, который нам и предстоит эксплицировать) обеспечивает «приплю-совывание» предмета (или «Я») к нему самому: означивающий (т.е. сознательный) взгляд на предмет — это взгляд, гарантирующий не только узнавание предмета в качестве его самого при каждой новой встрече с ним, но и «дление» предмета как тождественного в рамках «одного и того же» акта восприятия, мышления, деятельности. Означивание, называние, осознание предмета есть взятие его как единого во множественности, как сохраняющего свое постоянство в каждый новый момент времени и в каждой новой ситуации деятельности. Проблема в том, что это постоянство предмета (а равным образом и постоянство «Я») не гарантируется никакими внутренними его характеристиками. Не тождество вещи позволяет
ее обозначить («обобщить», представить как класс родственных ситуаций деятельности), но наоборот, обозначение вещи (т. е. введение ее в типичные ситуации деятельности) только и делает ее тождественной (в психологии это обсуждается как появление «перманентного объекта»: в опыте ребенка таких объектов до поры до времени нет, как нет их и в опыте животных). Однако сознание - не набор «фиксаторов» вещного мира, не просто система значений; оно само должно «длиться», должно обладать бытийными характеристиками, выводящими его как «то же самое» за предел любого актуального момента (т.е., фактически, за предел самого же сознания - ибо, с одной стороны, сознание «внутри» каждого момента присутствует только целиком, а с другой - момент есть то, что дано самим сознанием). В этом и состоит двоякая проблема бытия (как проблема бытия и как проблема бытия сознания), решение которой у Декар-
та было связано с идеей непрерывного творения (поскольку существование вещи в данный момент не может быть причиной ее существования в следующий момент, акт творения должен совершаться постоянно и «каждый раз заново»), а у Канта - с идеей трансцендентальной апперцепции как функции непрерывного восполнения зазора, отделяющего сознание от него самого.
Эта проблема была центральной для М. К. Мамардашвили, который, возвращаясь к ней в разных контекстах, говорил о «пульсации человеческого усилия», «доопределении мира», «местах, оставленных пустыми для наших актов», и т.д. «Ничто человеческое не может само собой пребывать, оно постоянно должно возобновляться и только так может продолжать жить, а возобновляться оно может только на волне человеческого усилия <...> наш макровзгляд не обладает такой размерностью, которая позволяла бы нам различить маленькие пространства между предметом в момент А и в момент Б. Но есть зазор, внутри которого, чтобы будучи в моменте А, предмет был бы потом в моменте Б, должно вспыхнуть человеческое усилие. И в данном случае мышление, понимание выступают как элемент самого бытия. <...> чужой взгляд увидит дление правила, но не заметит зазоров между моментами дления правила, которые заполнены исполнением человеком своего назначения. <. > мы видим непрерывный предмет, а он в действительности не такой» [Мамардашвили 2008: 19, 29, 38].
Тем самым, первым фактом, который можно установить относительно сознания, оказывается факт невозможности отделения сознания от бытия (здесь очень важен порядок слов: бытие может быть противопоставлено сознанию, но сознание не может не обладать бытийными характеристиками). Осознание чего-то в мире случается в самом же мире и по его законам, но «дление», «случание», существование этого акта (усилия осознания) заслоняется от нас представленным в нем сознавае-
мым содержанием; мы не можем видеть одновременно предмет и свое видение предмета, которое, конечно, является событием в том же мире, в котором существует и видимый предмет. Это означает, что «бытийный» и «рефлексивный» уровни в сознании нельзя представлять как два этажа, из которых один просто надстроен над другим (нельзя сознание отделить от бытия сознания). Выйти к бытийному уровню, или, как говорил Мамардашвили, «сдвинуться» от содержания к существованию (от явления к феномену), можно только путем абстракции. Еще раз подчеркнем поэтому, что различение бытийного и рефлексивного уровней в сознании (чувственная/биодинамическая ткань и значения/смыслы) [Зинченко 1988] не следует понимать упрощенно. Целесообразнее говорить о многоуровневой системе органов сознания (или моделей-овнешнителей), каждый уровень которой обладает собственной феноменальной тканью.
Именно так может быть «прочитана» леонтьевская идея о том, что «действительной противоположностью» является противоположность образа и процесса, а не противоположность сознания (как внутреннего) и предметного мира (как внешнего) [Леонтьев А.Н. 2003: 368]. Как раз при таком понимании феноменальная ткань оказывается моментом, а не элементом сознания: если учесть, что образ никогда не есть ставшее, но всегда - становящееся [Леонтьев А. А. 2003: 263], что он постоянно создается, то и феноменальную (чувственную/биодинамическую) ткань можно будет определить как «работу» органов сознания (любого уровня), заслоненную от нас объективируемым (сознаваемым) содержанием. «Отражение мира в С[ознании] нужно мыслить в движении, в процессе возн[икновения] и разр[ешения] противоречий. <...> Образ, обобщение и процесс связаны друг с другом не неподвижно, но динамическими отношениями. Их "совпадение" выступает лишь как момент, и они могут находиться
в открытом противоречии друг с другом. Существует инерция образа. Образ отстает от процесса. <...> Принципиальное отношение "образ-процесс" остается одинаковым, на каком бы уровне развития мы его ни исследовали» [Леонтьев А.Н. 2003: 354-371].
2. Механизм объективации
Рассмотрим условия, выполнение которых только и обеспечивает возможность того, чтобы в сознании нечто было объективировано.
Любая объективация служит для снятия некоторого противоречия. Для демонстрации этого обратимся к феномену «зонда», или феномену транслокализации субъект-объектной границы (он состоит в изменении местоположения этой границы в зависимости от того, фиксируется ли в сознании средство объективации или объективируемый предмет). Слепой воспринимает не свою палку, а нечто при помощи палки; хирург действует не со скальпелем, а с раной посредством скальпеля; палка или скальпель выступают здесь как органы, которые не объективируются до тех пор, пока служат для объективации чего-то другого. Представим теперь, что слепой уткнулся палкой в стену и перестал ей двигать: восприятие немедленно прекратится, и человек не сможет понять, что перед ним стена (аналогичным образом прекращается визуальное восприятие предмета, когда прекращаются микродвижения глаз). Чтобы воспринимать, необходимо осуществлять определенную «работу», необходимо в буквальном смысле прощупывать реальность (так, как это делает слепой). Но воспринимаемым содержанием оказывается при этом не движение наших органов, не наша «работа», а тот объект, на который эта «работа» направлена (стена, ощупываемая палкой). Принципиально важно здесь то, что форма объекта выступает как форма самой этой «работы» (форма деятельности) и, тем самым, цементирует, упорядочивает ее (процесс живет в образе в снятом виде).
Вот мы и получили, с одной стороны, феноменальную ткань, а с другой - значение. Ср.: «Человек не "номинирует" чувственные образы - предметные значения есть компонент этих образов, то, что их цементирует для человека, то, что опосредует само существование этих образов» [Леонтьев А. А. 2003: 126].
Если же «зонд» (или то, что мы назвали органом) объективируется сам, то это также происходит как обнаружение и снятие противоречия (представим, что палка в руке слепого повела себя непредсказуемым образом и тут же из средства восприятия превратилась в воспринимаемый объект): чтобы «зонд» воспринимался как объект, должна, опять-таки, производиться определенная «работа», должны задей-ствоваться другие «зонды» или органы, форма движения которых будет соответствовать форме объективируемого «зонда». В основе эффекта транслокализации лежит именно возникновение противоречия, а если говорить на языке психологии - то этот эффект напрямую связан с возможностью/ невозможностью произвольного овладения: субъект-объектная граница - это граница между сферой подконтрольного (усвоенного, устоявшегося, предсказуемого) и сферой неподконтрольного (непредсказуемого, неожиданного) [Тхостов 2002]. Например, мы испытываем неловкость, заходя на неподвижный эскалатор, потому что он ведет себя непредсказуемым образом: мы замечаем этот эскалатор, когда нам приходится изменить форму своей активности по отношению к нему («свернуть» схему восприятия движущегося эскалатора и «развернуть» схему восприятия обычной лестницы).
Противоречие, являющееся условием объективации, можно рассматривать как противоречие внутри определенной системы ожиданий. Это легко продемонстрировать на семиологическом материале. Как говорил Р. Барт, наделить знак двусмысленностью - значит придать ему затрудняющую его восприятие плотность
[Барт 1994: 63]. Именно плотность (знака или сообщения) побуждает воспринимающего к различным толкованиям, требуя от него усилия интерпретации (это описано как эффект деавтоматизации восприятия). Сообщение, оставляющее меня в недоумении, - это «такое сообщение, на которое я смотрю, соображая, как оно устроено» [Эко 2004: 100]. Эстетическое сообщение неоднозначно по отношению к той системе ожиданий, которая и есть код: «С того мига, как начинает разворачиваться игра чередующихся и наслаивающихся друг на друга интерпретаций, произведение искусства побуждает нас переключать внимание на код и его возможности. <. > ощущение растерянности и удивления вынуждает нас вновь возвратиться к сообщению, представившему нам объект в столь странном виде, и в то же самое время, естественно, обратить внимание на средства выражения, с помощью которых оно осуществляется, и на код, которому они подчинены» [Эко 2004: 118-120].
Отметим попутно, что эффект объективации «зонда» демонстрируется и на примере восприятия мифа (в бартовском смысле). Мифическое сообщение всегда является неоднозначным, оно сродни окну, глядя в которое, можно воспринять либо стекло, либо пейзаж за стеклом: «. миф - это двойная система; в нем обнаруживается своего рода вездесущность: пункт прибытия смысла образует отправную точку мифа. .значение мифа представляет собой некий непрерывно вращающийся турникет, чередование смысла означающего и его формы, языка-объекта и метаязыка, чистого означивания и чистой образности. Это чередование подхватывается концептом, который использует двойственность означающего, одновременно рассудочного и образного, произвольного и естественного» [Барт 1994: 88].
Итак, «зонд» объективируется, если система ожиданий оказывается нарушенной: как слепой обращает внимание на свою палку, когда она начинает двигаться
непредсказуемым образом, так и интерпретирующий сообщение обращает внимание на код, если интерпретация вызывает у него затруднения. Однако этот простейший, казалось бы, путь снятия противоречия требует «включения» еще двух сопряженных процессов. С одной стороны, как мы уже говорили, чтобы «зонд» воспринимался как объект, должна производиться определенная «работа», должен идти процесс, как бы покрываемый образом этого нового объекта. С другой стороны, сама объективация «зонда» создает противоречие нового уровня, которое тоже требует своего снятия; объективация сама выступает как процесс, который требует фиксации, «цементирования» новыми средствами - например, противоречие на уровне визуального ряда может быть снято, разрешено словесной формулировкой. Ср.: «Если я меняю что-то одно в контексте, все остальное приходит в движение» [Эко 2004: 101]. Тем самым, мы подходим к идее о многоуровневой системе органов сознания и к проблеме взаимодействия этих уровней.
3. Сознание как многоуровневая система
В различных научных направлениях и школах употребляются понятия «уровни регуляции», «уровни построения движения», «уровни деятельности» и др. В когнитивной науке выделяют разные уровни обработки информации, говорят о путях обработки «сверху вниз» и «снизу вверх», о «параллельной распределенной обработке» и т.д.; в модификации теории установки, предпринятой А.Г. Асмоловым, говорится об иерархии установок (смысловые - целевые - операциональные) и о «фильтрующей» функции установок высшего уровня по отношению к низшим; в семиотике идет речь об «уровнях сообщения» и о «сети изоморфных соответствий» между ними. Ср.: «Сообщение вводит в игру различные уровни реальности: физический, вещественный уровень, уровень той материи, из которой состоят озна-
чающие; уровень различий, дифференциальных признаков означающих; уровень означаемых, уровень различных коннотаций; уровень психологических, логических, научных ожиданий, и на всех этих уровнях устанавливается некое соответствие так, словно все они структурированы на основе одного и того же кода» [Эко 2004: 102].
Если рассматривать в качестве «зонда» любое средство объективации, которое в определенных обстоятельствах само может стать объектом, то сознание окажется возможным представить как сложный аппарат органов или «зондов», имеющий многоуровневую организацию: различные его уровни или слои будут представлены перцептивными или сенсомотор-ными схемами, разными видами значений (включая образ мира как систему предметных значений), совокупностью имплицитных знаний, повседневными и научными теориями, идеологией. В рамках каждого уровня органы сознания обладают различной степенью сложности, что лишает нас возможности четкого разграничения уровней (ср. предметное значение и систему предметных значений, вербальное значение и систему артикулируемых знаний; ср. также идею А.А. Леонтьева о континууме уровней рефлексии глобального мира [Леонтьев А. А. 2001: 271]).
«Зонды» высших уровней должны служить как организаторы движения «зондов» низших уровней (предметное значение служит для снятия «работы», происходящей на уровне сенсомоторных схем, обеспечивая тем самым константность восприятия; научная теория организует предметный материал, и т. д.) - но и наоборот, движение на низшем уровне способно всколыхнуть верхние слои, вызвать их поломку или перестройку (чувство тревоги способно опредметиться в иллюзии и галлюцинации; нарушение ожиданий в рамках научной теории может привести к переосмыслению теоретических установок).
Рассмотрим взаимодействие между «зондами» разных уровней на примере проанализированного Р. Бартом отношения между иконическим и языковым сообщением. Представим изображение тарелки с неизвестным кушаньем и подпись под ним: «тунец с рисом и грибами». Любое изображение, говорит Барт, полисе-мично; полисемия изображения заставляет нас задаться вопросом о его смысле. Общество вырабатывает «приемы, предназначенные для остановки плавающей цепочки означаемых, призванные помочь преодолеть ужас перед смысловой неопределенностью иконических знаков: языковое сообщение как раз и является одним из таких приемов» [Барт 2008: 260]. Именование в рассматриваемом примере выполняет функцию контроля над образом (или функцию закрепления смысла). В других случаях словесный код может выполнять функцию связывания визуального ряда; единство сообщения достигается тогда «на некоем высшем уровне - уровне сюжета» [Барт 2008: 261].
Оборотной стороной организующей функции «зонда» более высокого уровня оказывается эффект фильтрации. Устойчивая система ожиданий (например, система научных ожиданий, сформировавшаяся в рамках определенной парадигмы) всегда препятствует иному взгляду на вещи, препятствует такому движению сознания, которое не соответствует форме, закрепленной в данной системе. Технологии, основанные на эффекте организации/фильтрации, активно используются в политической деятельности, рекламе и др. Например, рекламное сообщение может способствовать формированию определенной системы ожиданий, под которую будет подводиться затем некоторая «вторичная» предметность. В этом проявляется механизм самоподдержания мифа (в данном случае - рекламного мифа): надо создать неоднозначность, чтобы ее снять («нужным» образом), или, наоборот, нужно так снять неоднозначность, чтобы тем самым ее сохранить (так создается по-
требность в мифе). В подобную же ловушку ловит себя ипохондрик, накладывающий на свое тело категориальную сеть, которая затем начинает продуцировать болезненные ощущения: болеть в действительности нечему, а - болит...
Идеологию, мораль, «национальную идею» нельзя «надеть» на народ, как шапку надевают на шевелящиеся волосы: она должна быть развита, сформирована изнутри. В противном случае народ, как тело ипохондрика, начнет производить то, чего нет (например, несуществующие тонны хлопка), и окажется беспомощным в попытке самоузнавания, саморазличения, самореализации. «У подножия статуй мыслить невозможно, хотя тебя призывают мыслить, то есть это заранее заданное идеологическое или мысленное пространство, в котором при видимой самодеятельности твоя мысль в действительности пробегает заранее заданные силовые, магнитные линии» [Мамардашвили 2008: 90]. Аналогичным образом, нельзя сделать из человека ученого, снабдив его некоторой (пусть самой сложной и совершенной) системой знаний: самое безобидное, что он сможет произвести - это годовой отчет для дирекции научно-исследовательского института.
В связи с этим представляется крайне наивной отстаиваемая иногда до сих пор (даже в психолингвистике) точка зрения, согласно которой представители разных культур воспринимают мир одинаково, но мыслят («концептуализируют») его по-разному. Эта точка зрения ошибочна по трем причинам. Во-первых, сознательное восприятие предметно, оно опосредствуется системой предметных значений (т.е. системой форм деятельности, существующих как формы предметов). Во-вторых, даже если искусственно лишить человеческое восприятие сознательности (предметности), то обнажившиеся сенсо-моторные схемы все же будут обладать явными признаками «обработки» со стороны системы предметных значений, выполняющей по отношению к ним упомя-
нутые выше функции организации и фильтрации. В-третьих, сенсомоторные схемы человека изначально формируются как схемы движения тела по форме именно тех предметов, которыми располагает данная культура - ибо именно ими, а не бескультурной «нейтральной» средой оказывается окружен с самого начала, с момента своего рождения человеческий ребенок. Эту мысль предельно четко сформулировал Э.В. Ильенков, анализируя проблему отношения мышления и языка. «Ребенку с самого начала противостоит не просто среда, а среда, по существу очеловеченная, в составе которой все вещи и их отношения имеют общественно-историческое, а не биологическое значение. Соответствующими оказываются и те сенсомоторные схемы, которые образуются в процессе человеческого онтогенеза. Но именно они и составляют предпосылку и условие формирования речи, деятельности с языком и в языке» [Ильенков 2010: 127-128]. Еще раз повторю, что разные уровни в системе категориального «прощупывания» мира - это не блины в тарелке, лежащие друг на друге: не видя взаимодействия между формами, относящимися к разным уровням, упуская из виду все сложности «снятия» одного уровня активности в другом, мы никогда не сможем смоделировать сознание как динамическую «живую» систему, а ведь именно к этому стремились создатели психологической теории деятельности.
4. Формирование органов сознания
Мы подошли, таким образом, к проблеме формирования органов сознания. Формироваться они должны именно в ходе обнаружения и снятия противоречий, как органы обобщения, а стало быть - как органы совместной деятельности (принцип интериоризации). Например, предметное значение есть орган, позволяющий увидеть что-то в мире предметно. Но предметный взгляд - это всегда взгляд из общественных глаз; это взгляд на вещь с точки зрения не только «своей собствен-
ной», но и другого человека; это способ увидеть вещь сообразно тому, к чему она предназначена в совместной деятельности людей. Напомню в связи с этим идею А.Н. Леонтьева: если генезис действия - в обмене деятельностями, в соотношении совокупного субъекта и индивидуального субъекта, то генезис операции - в соотношении действий, их включенности одно в другое [Леонтьев А.Н. 1983: 156-157]. Ср. также мысль Д.Б. Эльконина: «Главное, что непосредственная ориентировка на реальные предметные условия действия (то, что А.Н. Леонтьев называл операцией) включена и определена в совокупном действии ориентацией на действия другого! Я действую так, чтобы организовать, подготовить действия другого. Одной рукой я держу гвоздь, а другой его забиваю. Но я держу так, чтобы облегчить забивание. Две руки - как два человека. Это и есть интерпсихическое» [Эльконин 1989: 518].
Иначе говоря, «дление» или жизнь сознания подразумевает сущностную связь между людьми. Если в мире есть «места, оставленные пустыми для наших актов», то сами эти акты суть акты нашего невозвращения к самим себе: зазор внутри предмета, требующий восполнения нашим усилием, - это и есть зазор между мной и другим, между моей деятельностью и деятельностью другого, и зазор этот может быть «покрыт» только сознательным (а значит, общественным, обобщающим) взглядом на предмет. Ср.: «. когда мыслю, будет какая-то структура, гармония, связь, причем она - связь согласия» [Ма-мардашвили 2008: 61].
Органы сознания должны именно формироваться, выращиваться, как мускулы (сравнение Мамардашвили), и тогда они окажутся структурами, которые, будучи произведены, также еще и производят: «.я могу помыслить что-то, лишь установившись в мысли, и структуры позволяют мне установиться в мысли. <...> Это телесное, вещественное действие, тем более что оно связано всегда с артефакта-
ми, имеющими знаковый, символический характер. . мы подразумеваем под структурами особого рода генерирующие структуры. Они сами должны быть генерированы, но, будучи генерированы, они, в свою очередь, генерируют другое, то есть генерируют нас в каких-то состояниях. Они порождают что-то как бы резонансом внутри себя. <. > Таким резонатором, структурой по отношению к нам является, например, язык, если брать его с этой стороны. <. > мы сами узнаем свое состояние, его контуры, то, что в действительности в нас происходит, через конструкцию, которую сами же строим, начиная с ней резонировать» [Мамардашвили 2008: 97-98].
Объективация или овнешнение как производство некоторого продукта подразумевает, поэтому, также и производство формы или принципа понимания, формирование нового механизма сознания и деятельности: например, изобретение колеса оказалось также и изобретением определенного способа посмотреть на вещи, способа организации жизни; в этом смысле колесо есть орган человеческого сознания.
Однако именно в этом пункте возникает опасность совершить серьезную ошибку, представив мир продуктов сознания как некий самостоятельный («третий») мир, с которым сознание взаимодействует (как это получилось у К. Поп-пера). Необходимость в подобной онтоло-гизации «третьего мира» сразу же отпадает, как только мы обращаем свой взор к бытийным характеристикам самого сознания, к его жизни, которая и есть не что иное, как (вспомним слова Э.В. Ильенкова) встречное движение формы вещи и формы деятельности.
5. Образ мира и языковое сознание
«Мы видим окружающий нас мир только посредством того образа мира, который носим в себе» [Гийом 2004: 144]. Эти слова французский лингвист Г. Гийом произнес в одной из своих лекций в 1957 году. Естественно, сама идея опосредст-
вованности человеческого восприятия определенным аппаратом форм возникла задолго до Г. Гийома; как и всегда, упоминание одного только И. Канта делает излишними остальные отсылки (Кант, правда, разводил формы чувственности и формы рассудка; он хотел найти общий корень для них, но не мог этого сделать). Естественно также, что в разных школах и направлениях науки понимание этого опосредствования различно; в частности, понятие «языковая картина мира» отнюдь не тождественно понятию «образ мира», употребляемому в современной психологии и психолингвистике.
В школе А. Н. Леонтьева образ мира понимается как «отображение в психике человека предметного мира, опосредствованное предметными значениями и соответствующими когнитивными схемами и поддающееся сознательной рефлексии» [Леонтьев А.А. 1997: 268]. Образ мира воспринимается нами как сам мир [Леонтьев Д. А. 2003: 143]. А. А. Леонтьев с понятием «образ мира» сближал используемое в современной психолингвистике понятие «языковое сознание», подчеркивая, что единицей сознания является предметное значение, а язык есть система значений, выступающих как в предметной, так и в вербальной форме [Леонтьев А. А. 2003: 123-129]. Согласно несколько более широкому пониманию, образ мира «конструируется» в четырех формах сознания (можно различать орудийно-предметное, языковое/речевое, кинесико-проксеми-ческое и семиотическое сознание), являющихся способами опредмечивания индивидуального, группового и этнического вербального и невербального опыта [Сорокин 2007: 13]. Мера рефлексивности образа мира может быть различной; соответственно, можно различать ситуативный образ мира и образ мироздания. Можно, далее, различать индивидуально-личностное видение мира и инвариантный образ мира, соотнесенный со значениями (а не с личностными смыслами) [Леонтьев А. А. 2001: 270-272].
А.А. Леонтьев любил повторять слова Л.С. Выготского о том, что психика - это «островки безопасности в гераклитовом потоке» [Выготский 1982: 347]. В одном из последних прочитанных им докладов («Объект психологии и объект в психологии», МГУ, октябрь 2003 г.) он говорил, что деятельность вносит дискретность в «пространство событий», переводит его в «пространство предметов». Тем самым, образ мира определялся как превращенная форма мира, как инобытие мира в системе предметных значений.
Нам осталось сказать несколько слов о языковом сознании. Языковое сознание понимается в современной психолингвистике как «совокупность образов сознания, формируемых и овнешняемых при помощи языковых средств - слов, свободных и устойчивых словосочетаний, ассоциаций, предложений, текстов и ассоциативных полей» [Тарасов 2000: 26]. В этом определении «свернуты» две идеи. Первая: существуют разные образы сознания (первичные и вторичные) и, соответственно, различные виды знаний: одни формируются в предметной деятельности, другие - в общении (правда, не нужно забывать, что «только теоретический анализ в наблюдаемом социальном взаимодействии вычленяет деятельность без общения и общение вне структуры деятельности -всё это теоретические конструкты» [Тарасов 1992: 33]). И вторая: «манипулирование» образами сознания предшествует «одеванию» мысли в слово (ср. в связи с этим идею Н.И. Жинкина о том, что мысль зарождается в предметно-изобразительном коде [Жинкин 2004]).
Но, опять-таки, любые образы сознания сознательны, т.е. означены, т.е. закреплены языком (ибо любые значения закреплены языком - а не только вербальные [Леонтьев А.А. 2003: 124]). Ведь чтобы возникло предметное значение, должно возникнуть и вербальное значение (напомним, что идеальное существует только там, где существует квазиобъект), и именно вербальные значения обеспечивают
возможность отражения в развивающейся психике тождественных объектов, возможность «отрыва» объекта от сенсорного поля (можно сказать слово, хотя объекта нет) [Валлон 2001]. Значит, дело идет о различии между предметными и вербальными значениями, которое проясняется, как только мы обращаемся к понятию идеального, раскрытому Э. В. Ильенковым [Ильенков 1962: 226]: форма деятельности, соответствующая форме внешнего предмета, должна превратиться в особый предмет... - и дальше можно говорить о создании новой системы отношений, о «чувственной базе» (предметное значение существует на чувственной базе перцептивного образа, вербальное - на чувственной базе языка) и т.д. Добавим, сославшись на А.А. Леонтьева, что пара-ситуативно оба вида значений репрезентируются одинаково, что у них единая топология, но разная метрика [Леонтьев А.А. 2003: 119].
Что тогда такое «одевание в слово»? Еще раз «проиграем» идею о постоянном становлении: слово есть его поиск, значение слова есть не вещь, но процесс, а стало быть, сами слова нигде в психике (или
в мозге) не «записаны» [Леонтьев А.А. 2003: 178]. Кроме того, что бы мы ни говорили о «манипулировании» образами сознания, мы должны само это «манипулирование» понимать как событие, как жизнь, как «живую драму». Хотя имя (слово) - это «та культурная рамка, которая накладывается на индивидуальный опыт каждого человека, прошедшего социализацию в определенной культуре» [Уфимцева 2000: 208], имя не «привешивается» к мысли, а значит, и путь от мысли к слову «. ни в коем случае не сводится к простой номинации. Это, скорее, подчинение связям и отношениям, существующим в данной лексической области. Более того, номинация не является даже обязательным компонентом этого преобразования — об этом говорит известный феномен "на кончике языка"» [Григорьев 2004: 14]. Подчинение чего? Самого пути поиска, или, если угодно, «живого движения» сознания.
Так мы движемся среди «островков безопасности», география которых - и есть культура, находимая нами всегда вовне, но творимая исключительно в нас самих.
Список литературы
1. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. - М.: Издательская группа «Прогресс», «Универс», 1994. - 616 с.
2. Барт Р. Нулевая степень письма. - М.: Академический проект, 2008. - 431 с.
3. Выготский Л.С. Собрание сочинений в 6 томах. Т.1. Вопросы теории и истории психологии. - М.: Педагогика, 1982. - 488 с.
4. Гийом Г. Принципы теоретической лингвистики. - М.: Едиториал УРСС, 2004. -224 с.
5. Григорьев А.А. Репрезентация лексических категорий в сознании носителя языка. - М.: Институт языкознания РАН, 2004. - 180 с.
6. Зинченко В.П. Проблема «образующих» сознания в деятельностной теории психики // Вестник МГУ. Серия 14, Психология. 1988. Т.3. С. 25-34.
7. Ильенков Э.В. Идеальное // Философская энциклопедия. Т.2. - М.: Издательство «Большая Советская Энциклопедия», 1962. С. 219-227.
8. Ильенков Э.В. Истоки мышления. Диалектика идеального. - М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2010. - 208 с.
9. Леонтьев А.А. Основы психолингвистики. - М.: Смысл, 1997. - 287 с.
10. Леонтьев А.А. Деятельный ум. - М.: Смысл, 2001. - 392 с.
11. Леонтьев А.А. Язык и речевая деятельность в общей и педагогической психологии. М.: Издательство Московского психолого-социального института; - Воронеж: Издательство НПО «МОДЭК», 2003. - 536 с.
12. Леонтьев А.Н. Избранные психологические произведения. Т. II. - М.: Педагогика, 1983. - 320 с.
13. Леонтьев А.Н. Становление психологии деятельности: Ранние работы. - М.: Смысл, 2003. - 439 с.
14. ЛеонтьевД.А. Психология смысла. - М.: Смысл, 2003. - 487 с.
15. Мамардашвили М.К. Опыт физической метафизики (Вильнюсские лекции по социальной философии). - М.: Прогресс-Традиция, 2008. - 304 с.
16. Сорокин Ю.А. Этнос, сознание, культура, язык // Социальная психолингвистика: Хрестоматия / Сост. К.Ф. Седов. - М.: Лабиринт, 2007. С. 8-36.
17. Тарасов Е.Ф. Проблемы теории речевого общения: Научный доклад по опубликованным трудам, представленный к защите на соискание ученой степени доктора филологических наук. М., 1992. - 58 с.
18. Тарасов Е.Ф. Актуальные проблемы анализа языкового сознания // Языковое сознание и образ мира / Отв. ред. Н.В. Уфимцева. - М., 2000. С. 24-32.
19. Тхостов А.Ш. Психология телесности. - М.: Смысл, 2002. - 287 с.
20. Уфимцева Н.В. Языковое сознание и образ мира славян // Языковое сознание и образ мира / Отв. ред. Н.В. Уфимцева. - М., 2000. С. 207-219.
21. Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. - СПб.: «Симпозиум», 2004. - 544 с.
22. Эльконин Д.Б. Избранные психологические труды. - М.: Педагогика, 1989. - 560 с.
