CC BY
90
И.в. Журавлев, Ю.в. Журавлева УДк 165.21; 159.95; 392.9; 81'23
соотношение ритуала и мифа и механизмы коммуникативного воздействия
Для анализа соотношения мифа и ритуала и механизмов коммуникативного воздействия привлекается теория образа мира, сформулированная А.Н. Леонтьевым и его последователями. С опорой на леонтьевское противопоставление «образ—процесс» обосновывается положение о многоуровневости системы средств категориального «прощупывания» (моделирования) мира. Механизмы и стратегии воздействия на сознание анализируются на примере психотерапии как особого вида знаковой деятельности.
Ключевые слова: миф, ритуал, сознание, коммуникация, коммуникативное воздействие, образ мира, образ и процесс, психотерапия.
Ignatiy V. Zhuravlev, Julia V. Zhuravleva
the relationship between ritual AND MYTH AND THE mechanisms of persuasive communication
The relationship between myth and ritual and the mechanisms of persuasive communication are analyzed by means of World Image theory formulated by A.N. Leontiev and his adherents. On the base of Leontiev's "image—process" opposition, we defense the idea of a multilevel system of world categorization (modeling). The mechanisms and strategies of persuasive communication are analyzed through the example of psychotherapy as a specific type of symbolic activity.
Keywords: myth, ritual, consciousness, communication, persuasive communication, world image, image and process, psychotherapy.
1. проблема воздействия на сознание в современной науке
Механизмы, пути и способы воздействия на сознание изучается целым рядом научных дисциплин, включая социальную психологию и психологию общения (изучение технологий влияния и убеждения, «нейромаркетинг»), лингвистику, психолингвистику, теорию коммуникации (риторика, семиотика, анализ дискурса, прагматика речевого общения, исследования рекламной коммуникации, пропаганды, манипулирования сознанием), социальную философию, философскую антропологию (исследование феноменов идеологии, управления, власти), а также клиническую психологию и психотерапию (нейролингвистическое программирование, суггестия, гипноз) и др. Исследуются механизмы, способы, приемы формирования общественного сознания, механизмы формирования, трансляции и поддержания мифов (политических, рекламных, научных и т.д.). Изучаются различные аспекты формирования потребностей, программирования поведения, технологии манипуляции и убеждения, суггестии и контрсуггестии. Описаны различные эффекты группового поведения, такие как диффузия ответственности и эффект социального доказательства. Изучаются средства и механизмы вербального и невербального воздействия, предпринимается лингвистический анализ способов воздействия на сознание на различных уровнях (уровень слова, уровень предложения, уровень тек-
ста). Исследуются способы репрезентации доминирования в языке и коммуникации. Исследуются семиотические аспекты различных видов сообщений (рекламных, политических и др.). Изучаются различные аспекты влияния на индивидуальное сознание, включая приемы суггестии, нейролингвистического программирования, наведения транса, такие как создание и утилизация замешательства, рефрейминг, парадоксальные предписания и др.
Методологические сложности исследования механизмов воздействия на сознание обусловлены, во-первых, сосуществованием в современной науке различных (имеющих разные теоретические основания) концептуальных систем или фреймов, фиксирующих понятие сознания и задающих стратегии его описания, а во-вторых - сосуществованием столь же различных представлений о субъекте, объекте, инструментах, способах и целях воздействия (кто/что, на кого/на что, посредством чего, как и с какой целью воздействует?). Риторика, пропаганда, суггестия, пиар, манипулирование сознанием, доминирование - вот лишь несколько терминов, задающих «географию» проблемной области, именуемой воздействием на сознание [ван Дейк 2014; Данилова 2011; Медведева 2008; Субботина 2007 и мн. др.].
В традициях, сложившихся в отечественной психологии и психолингвистике (теория деятельности), разграничиваются понятия коммуникации и общения, а общение понимается как процесс регулирования внутреннего и внешнего поведения партнера с целью его вовлечения в сотрудничество в ходе совместной деятельности (деятельность детерминирует общение, общение организует деятельность). С этой точки зрения, различаются задачи по организации совместной деятельности (ориентирование в совместной деятельности, мотивирование сотрудничества) и задачи по организации общения (привлечение и удержание внимания, ориентирование партнера в себе и ориентировка в партнере) [Сорокин, Тарасов, Шахнарович 1979]. Следуя данной традиции, различные виды и механизмы воздействия на сознание можно описывать исходя из специфики решаемых субъектами общения задач. Возможно и уточнение списка самих задач, в частности - обсуждение задачи ориентации реципиента сообщения в самом себе.
Анализ процессов решения субъектами некоторых из указанных задач может проводиться с опорой на разрабатываемую нами модель сознания как многоуровневой системы средств категориального «прощупывания» мира. Методологическим принципом, в соответствии с которым в рамках данной модели описываются структура сознания и механизмы воздействия на сознание, является сформулированный А.Н. Леонтьевым принцип противоположности образа и процесса («действительная противоположность» — это противоположность образа и процесса, безразлично внутреннего или внешнего, а не противоположность сознания и предметного мира).
2. образ мира как система ожиданий
Согласно А.Н. Леонтьеву, «отражение мира в сознании нужно мыслить в движении, в процессе возникновения и разрешения противоречий. <...> Образ, обобщение и процесс связаны друг с другом не неподвижно, но динамическими отношениями. Их "совпадение" выступает лишь как момент, и они могут находиться в открытом противоречии друг с другом. Существует инерция образа. образ отстает от процесса. <...> Принципиальное отношение "образ—процесс" остается одинаковым, на каком бы уровне развития мы его ни исследовали» [Леонтьев А.Н. 2003: 354-371]. Эта идея коренным образом отличает психологическую теорию дея-
тельности от других психологических теории, восходящих в своей методологии к классической оппозиции внутреннего и внешнего, субъекта и объекта. «Онтологически первичен... не объектный мир и противополагаемый ему субъект (картезианская точка зрения), а единый континуум, в котором субъект взаимодействует с миром объектов» [Леонтьев А.А. 2001: 262]. Но тогда и «.главное различение, лежавшее в основе классической картезианско-локковской психологии, — различение, с одной стороны, внешнего мира, мира протяжения, к которому относится и внешняя, телесная деятельность, а с другой — мира внутренних явлений и процессов сознания, — должно уступить свое место другому различению, с одной стороны — предметной реальности и ее идеализированных, превращенных форм <...>, с другой стороны — деятельности субъекта, включающей в себя как внешние, так и внутренние процессы» [Леонтьев А.Н. 1975: 99-100].
В теории, разработанной А.Н. Леонтьевым и представителями его школы, ключевой категорией является категория образа мира. Образ мира понимается как отображение в психике человека предметного мира, опосредованное предметными значениями и поддающееся сознательной рефлексии. «Мир презентирован отдельному человеку через систему предметных значений. Человек не "номинирует" чувственные образы предметов — предметные значения суть компонент этих образов, то, что их цементирует для человека.» [Леонтьев А.А. 1997: 268-269]. Образ мира первичен по отношению к отдельным чувственным восприятиям: «.. .условием адекватности восприятия отдельного предмета является адекватное восприятие предметного мира в целом и отнесенности предмета к этому миру» [Зинченко 1983: 149]. Кроме того, образ мира амодален, т.к. по способу происхождения он соотносится не со стимулом, а с действиями субъекта в предметном мире [Зинченко 1983: 147]. Но если образ формируется в ходе деятельности (а на втором шаге и руководит ею), то и восприятие предстает как активный процесс, в ходе которого реципирующая система уподобляется свойствам воздействующих на субъекта предметов. А.Н. Леонтьеву удалось экспериментально продемонстрировать, что уподобление процессов в реципирующей системе свойствам предмета (в ходе его «опробования», «прощупывания») является общим механизмом восприятия: моторные звенья реципирующей системы «не просто дополняют или усложняют конечный сенсорный эффект, но входят в число основных компонентов данной системы» [Леонтьев А.Н. 1959: 179]. Это положение, сформулированное полвека назад, подтверждается и современными когнитивными исследованиями, демонстрирующими активацию моторных систем мозга в ходе восприятия предмета: «.зрительный образ чашки есть только лишь предварительная форма действия, некий призыв к движениям руки, который. определяет ее функции и возможности для действия, которые она в себе заключает» [Риццолатти, Синигалья 2012: 56].
В связи с этим становится понятной наиболее глубокая характеристика образа мира — его прогностическая направленность. Образ мира представляет собой не столько отображение прошлого и настоящего, сколько отражение будущего, т.е. систему ожиданий и прогнозов человека, совершающего те или иные действия. В этой системе ожиданий можно выделять различные уровни или слои [Смирнов 1983: 152].
3. объекты «особой плотности»
В известных психологических примерах слепой человек воспринимает не свою палку, а дорогу при помощи палки; хирург действует не со скальпелем, а с
раной посредством скальпеля; палка или скальпель выступают здесь как средства или «органы» восприятия, которые не объективируются до тех пор, пока служат для объективации чего-то другого. Представим теперь, что слепой уткнулся палкой в стену и перестал ей двигать: восприятие немедленно прекратится, и человек не сможет понять, что перед ним стена (аналогичным образом прекращается визуальное восприятие предмета, когда прекращаются микродвижения глаз). Чтобы воспринимать, необходимо осуществлять определенную «работу», необходимо в буквальном смысле прощупывать реальность. Но воспринимаемым содержанием оказывается при этом не движение наших «органов», не сама наша «работа», а объект, на который эта «работа» направлена. Форма объекта выступает как форма этой «работы» (форма деятельности) и, тем самым, «цементирует», упорядочивает ее (процесс «живет» в образе в снятом виде).
Здесь следует оговориться: беря слово «орган» в кавычках, мы имеем в виду не органы восприятия в физическом смысле, а ментальные конструкции или схемы разной степени сложности, которые можно трактовать как формы активности субъекта (так, в приведенном примере с палкой в руке слепого «органом» в точном смысле является сенсомоторная схема, т.е. схема возможных или ожидаемых движений, осуществляемых при помощи палки). Как говорил М.К. Мамардашвили, «...для того чтобы испытать, действительно пережить какое-то живое чувство или живое восприятие, человек должен иметь, получить или создать сам, сотворить какую-то конструкцию, которая является органом, или средством, для человека испытать неорганические восприятия и чувства, которые он не мог бы испытать в результате функционирования своих естественных природных устройств» [Мамардашвили 2008: 222]. Восприятие всегда опосредовано (лучше сказать — опосредствовано) активностью соответствующих «органов»; в случае человеческого, сознательного восприятия в качестве таких «органов» или средств выступают созданные и интериоризованные человеком конструкции, различные компоненты или слои его образа мира (т.е. его системы ожиданий) — сенсомоторные схемы, предметные и вербальные значения, повседневные и научные теории, мифы.
Процесс перцепции выглядит достаточно просто до тех пор, пока мы рассматриваем его как процесс уподобления средства восприятия (т.е. «органа») форме воспринимаемого объекта. Однако в некоторых ситуациях воспринимаемыми (объективируемыми) оказываются сами средства восприятия (если палка в руке слепого поведет себя непредсказуемым образом, она тут же превратится в воспринимаемый объект): для восприятия средства как объекта должны, опять-таки, задействоваться другие средства, форма которых будет подчиняться форме этого объекта-средства.
Конструкции, которые в одних случаях выступают как средства или «органы» восприятия, а в других — как воспринимаемые объекты, мы будем называть объектами особой плотности. Рассмотрим примеры.
По словам Р. Барта, наделить знак двусмысленностью — значит придать ему затрудняющую его восприятие плотность [Барт 1989: 63]. Именно плотность (знака или сообщения) побуждает воспринимающего к различным толкованиям, требуя от него усилия интерпретации (это описано как эффект деавтоматизации восприятия). Сообщение, оставляющее меня в недоумении, — это «такое сообщение, на которое я смотрю, соображая, как оно устроено» [Эко 2004: 100]. Эстетическое сообщение неоднозначно по отношению к той системе ожиданий, которая и есть код: «С того мига, как начинает разворачиваться игра чередующихся и наслаиваю-
щихся друг на друга интерпретаций, произведение искусства побуждает нас переключать внимание на код и его возможности» [Эко 2004: 118].
Современное искусство, если датировать его рождение приблизительно концом XIX века, характеризуется как раз появлением «двойных» произведений, повествующих одновременно и о себе, и о некотором содержании (это картины-объекты, тексты-объекты, фильмы-объекты и др.). Текст Пруста, Набокова или Джойса иммунизирован от исчезновения, от превращения в прозрачные очки, сквозь которые читатель следит за сюжетом: такой текст повествует о самом себе, он имеет «плотность», заставляющую читателя балансировать между восприятием текста как объекта и текста как содержания. Аналогично рассуждение М. Фуко о живописи Э. Мане: «Мане заново изобретает (а может быть, изобретает впервые?) картину-объект, картину как материальность, картину как нечто раскрашенное, то, что освещается внешним светом и перед чем или вокруг чего может ходить зритель. Изобретение картины-объекта, повторное введение материальности холста в изображаемое - это, мне кажется, самая суть грандиозной перемены, произведенной Мане в живописи.» [Фуко 2011: 23].
Эффект объективации средства демонстрируется и на примере восприятия мифа (в бартовском смысле). Мифическое сообщение всегда является неоднозначным, оно сродни окну, глядя в которое, можно воспринять либо стекло, либо пейзаж за стеклом: «.миф — это двойная система; в нем обнаруживается своего рода вездесущность: пункт прибытия смысла образует отправную точку мифа. .значение мифа представляет собой некий непрерывно вращающийся турникет, чередование смысла означающего и его формы, языка-объекта и метаязыка, чистого означивания и чистой образности. Это чередование подхватывается концептом, который использует двойственность означающего, одновременно рассудочного и образного, произвольного и естественного» [Барт 1989: 88].
Подобная ситуация может быть прослежена и в ходе развития научного знания: «.всякое объективное знание служит людям дважды — сначала как объяснение окружающей реальной действительности, а затем в качестве средства, метода при решении тех или иных проблем. Фактически любая научная теория выполняет методологические функции, когда она используется за пределами ее собственного предмета, а научное знание в целом играет роль методологии по отношению к совокупной практической деятельности человека. <.> В развитии каждой науки наступает период, когда в ней система знания начинает "давать перебои", перестает "работать" с прежней безотказностью. В системе знания обнаруживаются парадоксы. Их возникновение является первым сигналом к анализу самого знания, т.е. к методологическому анализу процесса получения знания» [Юдин 1978: 34-35].
Таким образом, средство объективируется, когда система ожиданий оказывается нарушенной: как слепой обращает внимание на палку, когда она начинает двигаться непредсказуемо, так и интерпретирующий сообщение обращает внимание на код, если интерпретация вызывает у него затруднения. Однако этот простейший, казалось бы, путь снятия противоречия требует «включения» еще двух сопряженных процессов. С одной стороны, чтобы «орган» воспринимался как объект, должна производиться определенная «работа», должен идти процесс, как бы покрываемый образом этого нового объекта. С другой стороны, сама объективация «органа» создает противоречие нового уровня, которое тоже требует своего снятия; объективация сама выступает как процесс, который требует фиксации, «цементиро-
вания» новыми средствами - например, противоречие на уровне визуального ряда может быть снято, разрешено словесной формулировкой. Таковы сложные взаимопереходы между образом и процессом, осуществляющиеся на разных уровнях сознания [Журавлев 2010].
Здесь снова уместно сослаться на М.К. Мамардашвили. В девятой лекции из его курса «Проблемы анализа сознания» (не опубликованной, но доступной в Интернете в виде аудиозаписи) присутствует принципиально важная формулировка: «В том, как функционирует и образуется сознание, есть одно очень странное и сложное для исследователя свойство - свойство структур сознания вступать между собой в такие взаимоотношения, что какие-то слои сознания тяготеют к тому, чтобы выражаться в терминах других, более высоких или просто других слоев сознания. А исследователь в конечном итоге, подходя к объекту исследования, в котором имплицированы сознательные акты, сталкивается именно с этим продуктом, в котором ему не дана ни последовательность этих слоев, ни сам факт вообще, что имеет место такое свойство сознательной жизни, а именно, что одни слои сознания или одни содержания сознания живут в других терминах, в других содержаниях сознания, таких, что вторые не суть действительность первых».
Итак, сознание может быть представлено как многоуровневая система средств или «органов» «прощупывания» мира, на каждом уровне которой вскрыть отношение «образ-процесс». Любое средство сознания выполняет организующую функцию по отношению к движению средств низшего уровня, выступая как форма такого движения. Например, научная теория формулируется на основе фактов, но в то же время задает для исследователя способ их обнаружения и «фильтрует» исключения. Аналогичным образом, вербальное значение является результатом превращения формы предметных отношений, но в то же время само служит для управления предметной деятельностью. Наконец, предметное значение строится на базе сенсомоторной активности (перевод движения в действие), но в то же время «снимает» ее - и потому человек воспринимает предмет (константно), а не активность своих органов восприятия. Форма активности, задаваемая тем или иным средством сознания, является правилом, которому подчиняется движение средств низшего уровня (как форма предмета, ощупываемого рукой, подчиняет себе движения руки).
4. проблема соотношения мифа и ритуала и феномен двойственности сознания
Историко-генетический анализ вскрывает отношение преемственности между современными практиками воздействия на сознание (в частности, психотерапией) и предшествующими им архаическими техниками и ритуалами, в частности - обрядами инициации, техниками экстаза и ритуального лечения. В частности, сопоставление ритуалов перехода (инициации) и современных методов психологического воздействия (психотерапии) выявляет «удивительное формальное сходство, базирующееся на глубинном соответствии причин, целей, поведенческих и коммуникативных средств» [Тукаев 2007: 24].
Мы рассмотрим основные характеристики ритуального действия (на примере архаичных ритуалов), с тем чтобы в дальнейшем обратиться к современным практикам воздействия на сознание (на примере психотерапии) и попытаться вскрыть в них соотношение ритуальной и мифологической составляющей.
Наблюдателю, анализирующему архаические ритуалы, прежде всего бросается в глаза следующая их характеристика: кажется, будто, делая нечто одно, человек делает нечто другое (например, сжигая веревки с узелками, он избавляется от грехов). В этом и можно усмотреть суть ритуала: ритуал — это совокупность действий, смысл которых не выводится напрямую из их структуры. Смысл ритуального действия произволен, потому что одно и то же (с внешней стороны) действие, будучи включенным в разные ритуалы или же воспроизводимым представителями разных культур, будет и осмысливаться по-разному. В то же время смысл ритуального действия детерминируется культурой, т.е. его произвольность не абсолютна (смысл ритуального действия может подлежать реконструкции).
В ритуальных действиях, производимых здесь и сейчас, воспроизводится каждый раз нечто неизменное и к настоящему моменту не относящееся: то, что стороннему наблюдателю кажется цикличностью ритуала, изнутри является его внев-ременностью. В ритуале, действительно, происходит устранение мирского времени [Элиаде 1998]. Но если действие, когда бы оно ни совершалось, является актуализацией каждый раз одного и того же смысла, если оно воспроизводит некое идеальное событие, существующее как бы вне времени, то само это действие должно обладать устойчивой структурой, которая не должна трансформироваться от раза к разу — такая трансформация, если мы все-таки ее обнаружим, будет свидетельствовать о трансформации смысла. Трансформация смысла ритуала возможна тогда, когда ритуал только еще формируется (или усложняется), либо, наоборот, когда он умирает. Антропологами хорошо изучен процесс умирания ритуала, который можно наблюдать у современных первобытных обществ [Леви-Стросс 1999: 445-446]. Но подлинный ритуал должен быть неизменным. Здесь мы сталкиваемся со следующим парадоксом, который можно назвать парадоксом времени ритуала. С одной стороны, ритуал есть тогда, когда есть действие (или совокупность действий) с устойчивой структурой и устойчивым смыслом, и поэтому ритуал не может трансформироваться (существуя вне времени). С другой стороны, ритуал может рождаться, формироваться, претерпевать постепенный распад и, наконец, умирать (существуя во времени). Парадокс этот разрешается именно как парадокс времени. Действие является ритуальным в момент, когда оно воспроизводит идеальное вневременное событие, и, стало быть, ритуал не трансформируется. То, что подлежит трансформации, — это уже не ритуал, или, по крайней мере, это уже другой ритуал, который также не должен трансформироваться. Отсюда также следует, что идеальным событием, воспроизводимым в ритуале, является только такое событие, для которого уже сформирована цепочка повторений. Или — скажем более жестко: событие, воспроизводимое в ритуале, появляется сразу как свое собственное повторение. Здесь мы попутно избавляемся от необходимости искать в истории культуры реальные события, которые были ритуализованы. Их можно иногда найти, глядя на ритуал извне, но не при феноменологическом его анализе, исключающем, как мы убедились, фактор времени. Однако именно такой анализ позволяет нам увидеть персеверативную тенденцию в действии, наблюдаемом здесь и сейчас, даже если нам ничего не известно о том, совершалось ли оно когда-либо ранее. Ср.: «Объект и событие такого рода, т.е. существующие вне времени (которые, как казалось бы, имеют какой-то реальный аналог, но в действительности вовсе к нему не относятся, а являются чем-то другим), в принципе иначе анализируются. И сам факт наблюдения, восприятия людьми реального события должен анализироваться, таким об-
разом, совершенно иначе, нежели тот же факт, но ставший "мировым событием" и долженствующий быть соотнесенным, как таковой, уже с жизнью сознания. Можно утверждать, что материал мифов составляется из мировых событий (выступающих как мифемы)» [Мамардашвили, Пятигорский 2011: 50].
Для архаических обществ характерна весьма строгая система правил и запретов, касающаяся самых разных ситуаций и вещей: каких животных и когда можно употреблять в пищу, по каким тропинкам можно ходить, с кем и как здороваться, с кем можно вступать в брак и т.д. [Фрейд 2008]. Такая регламентация пронизывает все аспекты деятельности представителя традиционной культуры, причем сознательной эта деятельность является в той мере, в какой каждое действие соотносится с правилом или запретом, закрепленным традицией (феномен сознания, с этой точки зрения, и состоит первоначально в расщепленности или удвоенности действия, выполняемого здесь и сейчас, на актуальный и представляемый компоненты; значительно позже эти компоненты разводятся и обретают относительную независимость, закрепляясь в форме предметных и вербальных значений).
Итак, первоначально сознательное действие — это не произвольный акт, а вынужденное следование правилу, столкновение с необходимостью или запретом; осознать нечто — значит осознать недопустимость того, чтобы было иначе (объективация через запрет). «При комплексном рассмотрении поведения человека архаической стадии развития общества поражает следующий факт: дела людей, равно как и предметы окружающего их мира, не имеют собственной реальной значимости. Предмет или действие приобретают значимость и, следовательно, становятся реальными, потому что они тем или иным образом причастны к реальности трансцендентной. <.> Подобная тенденция может показаться парадоксальной, в том смысле, что человек на архаической стадии развития осознавал себя реально существующим лишь тогда, когда переставал быть самим собой (с позиций современного наблюдателя) и довольствовался тем, что воспроизводил или повторял поступки другого» [Элиаде 1998]. Быть в сознании — значит действовать так, как предписано культурой, т.е. действовать как другой. Лишь в ходе длительного развития обретаем мы способность не замечать эту фундаментальную природу сознательного действия, присваивать не только действие другого, но и сам факт такого присвоения, наделять это действие чувством авторства и относить его к себе.
Сказанное позволяет рассматривать в качестве конститутивной характеристики сознания его фундаментальную двойственность: сознательное действие всегда является как бы собственным повторением; оно является автоматизированным и в то же время произвольным; оно совершается по предписанию как действие другого и в то же время расценивается субъектом как свое собственное.
Именно с двойственностью сознательных явлений, по-видимому, связана давно обсуждаемая в гуманитарных науках проблема соотношения ритуала и мифа. Современные исследователи предлагают различные способы решения этой проблемы. В частности, можно говорить, что ритуальная практика служит для поддержания жизни мифа, либо, напротив, можно рассматривать миф как форму (символическую, пространственно-временную), служащую для обоснования ритуальных практик [Кириленко 2013]. Особое внимание современная наука уделяет механизмам производства и трансляции современных мифов, а также функционированию ритуала в медиапространстве [Черных 2013].
Нам представляется перспективным исследовать соотношение ритуала и мифа с опорой на методологию исследований сознания, сформировавшуюся в русле психологической теории деятельности. В данном контексте существенное значение имеет уже упоминавшаяся идея А.Н. Леонтьева о противоположности образа и процесса, сформулированная им как альтернатива по отношению к классическому противопоставлению сознания и физического мира. С точки зрения данной идеи возможно анализировать технологии воздействия на сознание, используемые в политике, рекламе и многих других сферах деятельности. В частности, она проливает свет на механизмы формирования, трансляции и самоподдержания мифа, а также позволяет описать различные эффекты коммуникативного воздействия (такие, как разрушение системы ожиданий субъекта, воспринимающего сообщение).
Принципиальная осуществимость взаимопереходов между образом и процессом и снятия процесса в образе (или «жизни» одних слоев сознания в других) допускает возможность трансляции реципиенту сообщений одновременно или поочередно на разных уровнях (например, предметном, вербальном), а также одновременно на уровне процесса (запуск поисковой активности) и образа (снабжение «готовой» интерпретацией). О существовании подобных механизмов говорил создатель знаменитой теории "double bind" Г. Бейтсон, разграничивший в сообщении уровни коммуникации и метакоммуникации [Бейтсон 2005]. Данным аргументам созвучна и «верификационная» теория внушения А.М. Свядоща, согласно которой в ходе внушения информация вводится двояким образом: основная (семантическая) информация, например, указание: «Руке не больно», подкрепляется добавочной (верифицирующей) информацией, передаваемой в форме интонации, мимики и т.д. [Свядощ 1982: 206].
5. психотерапия как знаковая деятельность и как техника воздействия на сознание
Проблему соотношения мифа и ритуала можно попытаться раскрыть на примере психотерапии как особого вида знаковой деятельности и специфической практики коммуникативного воздействия.
Существуют различные определения психотерапии и разные трактовки сущности психотерапевтического процесса. В частности, под психотерапией можно понимать особое воздействие на психику (а через психику — на организм человека), осуществляемое «психологическими» средствами (вербальными и невербальными). Однако такое понимание объекта и средств воздействия неприемлемо для научных направлений, «элиминирующих» психику (внутреннее, субъективное) из сферы рассмотрения (рефлексология, классический бихевиоризм, оперантный бихевиоризм). В этом случае предпочитают говорить об условно-рефлекторной терапии, научении, коррекции поведения. Психотерапию можно определять как «лечение информацией» [Свядощ 1982: 199]. Этот подход, хотя бы внешне, сглаживает противоречие между подходами, ориентированными на поведение, и подходами, ориентированными на внутренний, субъективный мир человека, поскольку в качестве информации можно трактовать и раздражитель-стимул, и речевое сообщение, и различные виды знаков. Однако противоречие не снимается полностью, и термин «информация» в силу его многозначности оказывается избыточным, а по ряду причин (прежде всего обусловленных принадлежностью его к концептуальному полю когнитивных наук) — неприемлемым для исследований, выполняемых в русле теории речевой деятельности.
В данной работе мы будем придерживаться понимания психотерапии как особого вида воздействия на сознание человека в терапевтических целях. Учитывая роль механизмов знакового опосредования в функционировании сознания, мы можем рассматривать психотерапию как особый вид знаковой деятельности. Анализу семиотической составляющей психотерапевтического процесса посвящен целый ряд работ, начиная, по-видимому, с книги М. Бахтина (В.Н. Волошинова) «Фрейдизм». Современные исследователи обосновывают тезис об обязательной семиотической составляющей любого психотерапевтического процесса, обеспечивающей вклад в его эффективность [Тхостов 2006].
Любая сознательная деятельность является, хотя бы отчасти, деятельностью знаковой, т.е. задействует механизмы знакового опосредствования. Это положение можно обосновать как минимум тем, что предмет, с которым действует человек, всегда дан ему в означенной форме, в форме предметного значения (предмет для человека выступает как знак самого себя). Это положение также обосновывается и самой функцией знаков в человеческой деятельности — прежде всего функцией ее контроля и организации. Но сознательная деятельность не сводится только к знаковой, ибо ее предметом исходно не является сам знак. В той мере, в какой психотерапия является сознательной деятельностью (добавим: совместной деятельностью терапевта и клиента), она также связана с механизмами знакового опосредствования. Сразу подчеркнем, что она опосредуется не только вербальными, но и другими видами значений (предметными, ролевыми).
Однако психотерапию можно рассматривать как особенный вид знаковой деятельности, обладающий своей качественной спецификой. По сути, психотерапия есть деятельность, направленная на перестройку сознания человека, на перестройку не только системы значений, составляющих структуру сознания, но и самих механизмов означивания, определяющих динамику или жизнь сознания. Разумеется, в разных видах психотерапии эта ее специфика проявляется по-разному: где-то она очевидна, где-то она практически скрыта от исследовательского взгляда. Для примера можно рассмотреть прием рефрейминга или реструктурирования, используемый в эриксоновском гипнозе, НЛП, стратегической терапии. Человек обладает каким-либо качеством, от которого в данной жизненной ситуации страдает, однако выясняется, что в каких-либо других ситуациях оно могло бы, напротив, послужить ему во благо (контекстный рефрейминг); мы страдаем от крушения надежды, а потом обнаруживаем, что нам «не очень-то и хотелось» иметь то, что мы потеряли, что виноград (как в басне) вовсе не такой привлекательный, каким казался (смысловой рефрейминг). В этих случаях человек, фактически, реструктурирует форму своего взгляда на мир или на самого себя. Несколько сложнее обстоят дела в психоанализе, семиотическая подоплека которого была раскрыта благодаря М.М. Бахтину (В.Н. Волошинову) и в особенности Ж. Лакану. Терапевт, как иногда говорят, занимается «именованием бессознательного», он стремится переозначить симптомы (например, раскрыть смысл конверсионного паралича) или же вообще сконструировать для клиента (и вместе с ним) новую систему значений, которая не только оформит болезненную симптоматику, но и трансформирует ее. И даже в самых «невербальных» практиках, таких как телесно-ориентированная терапия, задействуются механизмы знакового опосредствования. Ибо само тело, сами телесные ощущения могут быть даны человеку (представлены его сознанию) исключительно в знаковой форме.
Поскольку процесс психотерапии основывается на коммуникации терапевта и клиента, он подвержен влиянию целого ряда факторов, включающих особенности и стиль мышления терапевта и клиента, их системы ожиданий, а также мифы, сформированные в их сознании и формирующиеся в ходе терапии.
Можно утверждать, что процесс психотерапии практически всегда ритуали-зован и мифологизирован, и в этом смысле психотерапия близка к различным традиционным методикам лечебного воздействия (вспомним известное сопоставление психотерапии с магией [Бэндлер, Гриндер 2008]). Методики психотерапии зачастую производят впечатление целостных ритуалов, что позволяет проводить сопоставление между ранними архаическими формами терапии (такими, как камлания шамана, ритуальная лечебная практика примитивных земледельцев и знахарская заговорная терапия) и современными способами психотерапевтического воздействия [Тукаев 2007: 22; Lawrence 1910]. На психотерапию можно смотреть не только как на особый вид ритуальной практики, но и как на способ функционирования и трансляции определённого мифа. Знаменитые психотерапевты всегда окружены ореолом мифа, который закономерным образом увеличивает эффективность их работы (высокая стоимость лечения, длинный лист ожидания, информация об уникальных случаях исцеления — всё это не только содействует отбору определённой категории клиентов, «удобных» именно для данного терапевта, но и создаёт установку на излечение, которая будет действовать в дополнение к самим процедурам и техникам, применяемым в ходе психотерапии).
В то же время психотерапия в целом направлена на достижение клиентом более зрелого, более объективного взгляда на мир. В этом заключается глубинная двойственность психотерапевтической практики: она одновременно является мифологизацией и демифологизацией, она создает и поддерживает терапевтический миф (как систему ожиданий и убеждений клиента, хотя бы отчасти недоступную для его рефлексии), но разрушает дисфункциональные убеждения и установки, развенчивает повседневные «мифы» клиента [Журавлева 2015].
Парадокс состоит в том, что, хотя понимание клиентом сути процесса может в отдельных случаях как способствовать, так и препятствовать достижению эффекта терапии, даже разрушение мифа может выступить как способ поддержания его жизни и трансляции его на новом уровне. При работе в основном на вербально-логическом уровне (интерпретации в психоанализе, разрушение дисфункциональных установок в конгитивной терапии) клиент постепенно усваивает и некоторую систему знаний, т.е. раскрытие сути процесса не разрушает, а формирует и поддерживает терапевтический миф. При работе в основном на бессознательном уровне (например, при гипносуггестивной терапии) на этом же уровне транслируется и миф, и раскрытие сути процесса (объяснение клиенту механизма воздействия) способно этот миф разрушить — однако в некоторых случаях рассказ клиенту об этапах погружения в транс сам оказывается успешным способом наведения транса. Таким образом, психотерапию можно рассматривать как сложный процесс работы с сознанием и мышлением человека, учитывающий его мифы и установки.
6. Механизмы коммуникативного воздействия
Если трактовать образ мира как систему ожиданий, то способы коммуникативного воздействия могут быть сведены к следующим вариантам: 1) подстройка под существующую систему ожиданий; 2) поломка существующей системы ожиданий и формирование неопределенности, требующей снятия, фиксации новыми
средствами; 3) формирование новой системы ожиданий. По-видимому, эти варианты могут (и должны) совмещаться друг с другом.
Подстройка под существующую систему ожиданий ради достижения определенного эффекта демонстрируется целым рядом ситуаций. Когда нам протягивают руку для рукопожатия, мы следуем устойчивому стереотипу и протягиваем руку в ответ; в своих актуальных движениях мы движемся по «силовым линиям» традиций, этикета, культуры, языка. Простого употребления союза «потому что» иногда достаточно, чтобы воспринимающий сообщение расценил его как истинное или повел себя так, как от него требуют (известный эксперимент Э. Лангер) [Langer, Blank, Charnowitz 1978].
Эффект разрушения системы ожиданий демонстрируется на примере индейцев бороро, которых пытались обратить в христианство приехавшие в Южную Америку миссионеры. Эти индейцы из века в век строили свои поселения в соответствии со строгими правилами; в центре они располагали большой мужской дом для специальных обрядов, а по окружности выстраивали семейные хижины, соединенные с центральным домом системой тропинок. Выяснилось, что обратить индейцев бороро в христианство значительно проще, если предварительно заставить их отказаться от традиционного типа поселения и, к примеру, поставить хижины вдоль берега реки [Леви-Стросс 1999: 278-279].
В психотерапии аналогичные ситуации описаны как ситуации создания и утилизации замешательства (например, наведение транса прерванным рукопожатием). Нарушение стереотипа создает состояние неопределенности, которого обычно человек стремится избегать. Поэтому, испытывая неопределенность, люди часто готовы воспользоваться первым представившимся способом ее уменьшить (например, поддаться внушению и погрузиться в транс) [Гиллиген 2011: 293].
Один из механизмов действия рекламы может заключаться в создании «плавающей» конструкции на предметном уровне, которая требует прояснения на уровне вербальном. Так «подпитывается» рекламный миф: надо создать неоднозначность, чтобы ее снять («нужным» образом), или, наоборот, нужно так снять неоднозначность, чтобы тем самым ее сохранить (формирование потребности в мифе).
Поломка в системе ожиданий, приводящая к деавтоматизации восприятия, может быть использована как способ привлечения внимания к носителю информации, и вторично — к транслируемому содержанию. Рекламный ролик обычно поражает нас тем, как он устроен; мы обращаем внимание на особенности видеоряда и часто вспоминаем не то, что нам «хотели» сказать или показать, а то, как это было предъявлено.
Эффект формирования системы ожиданий также легко продемонстрировать на примере психотерапии: человек, будучи «снабжен» наименованиями и когнитивными конструкциями, вынужден ожидать от себя соответствующих этим конструкциям и наименованиям изменений, ощущений, поступков и т.п. (на этом же механизме основан плацебо-эффект). Аналогичным образом может действовать рекламное сообщение: сначала формируется система ожиданий (закрепляемых прежде всего на вербальном уровне), а затем под нее подводится некоторая «вторичная» предметность (в виде товара). Напомним, что форма активности, задаваемая средством сознания любого уровня, выполняет роль правила, которому подчиняется движение средств низшего уровня: рекламные, политические, научные
мифы (как вторичные семиотические системы, по Р. Барту) служат для организации предметной деятельности, быта, повседневных ритуалов — так же, как система предметных значений служит для организации сенсомоторики. Формы движения «спрятаны» в предметах так же, как формы предметных действий «спрятаны» в вербальных конструкциях.
Заключение
Мы рассмотрели проблему соотношения мифа и ритуала и проблему коммуникативного воздействия, включив их в контекст методологических и общетеоретических исследований, предпринимаемых в современных науках о сознании (философии, психологии, психолингвистике). Особое внимание мы уделили современным представлениям о функционировании сознания, а также многоуровневой модели сознания, позволяющей описывать анализировать различные средства и приемы коммуникативного воздействия. Мы полагаем, что сформулированная А.Н. Леонтьевым идея о противоположности образа и процесса, как и в целом теория образа мира, на которой мы основываемся, обладает огромным методологическим потенциалом и может служить фундаментом для дальнейшего развития научных представлений о строении и функционировании сознания.
литература
Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. - М.: Прогресс, 1989. -
616 с.
Бейтсон Г. Шаги в направлении экологии разума. Психиатрия. Избранные статьи. М., 2005.
Бэндлер Р., Гриндер Дж. Структура магии. Т. I и II. - СПб. Прайм-ЕВРОЗНАК, 2008.
ван Дейк Т. Дискурс и власть: Репрезентация доминирования в языке и коммуникации. - М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2014.
Гиллиген С. Терапевтические трансы. - М.: Психотерапия, 2011. - 448 с.
Данилова А.А. Манипулирование словом в средствах массовой информации. - М.: «Добросвет», «Издательство "КДУ"», 2011.
Журавлев И.В. Органы сознания и механизм объективации // Вопросы психолингвистики. - 2010. - №2(12). - С. 141-150.
Журавлева Ю.В. Мифологическое мышление и процесс психотерапии // Актуальные проблемы гуманитарных наук в работах молодых исследователей. - М.: МГИ им. Е.Р. Дашковой, 2015. - С. 130-135.
Зинченко В.П. От генезиса ощущений к образу мира // А.Н. Леонтьев и современная психология (Сборник статей памяти А.Н. Леонтьева). - М.: Издательство Московского университета, 1983. - С. 140-149.
Кириленко Ю.Н. Проблема соотношения категорий мифа и ритуала в рамках современного лингвофилософского подхода к истолкованию ритуального действия // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. - Тамбов: Грамота, 2013. - №10 (36): в 2 ч. Часть I. - С. 93-96.
Леви-Стросс К. Печальные тропики. - М.: АСТ, 1999. - 576 с.
Леонтьев А.А. Деятельный ум. - М.: Смысл, 2001. - 392 с.
Леонтьев А.А. Основы психолингвистики. - М.: Смысл, 1997. - 287 с.
Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. - М.: Политиздат, 1975. - 304 с.
Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. - М.: Издательство АПН РСФСР, 1959. - 496 с.
Леонтьев А.Н. Становление психологии деятельности: Ранние работы. -М.: Смысл, 2003. - 439 с.
Мамардашвили М.К. Опыт физической метафизики (Вильнюсские лекции по социальной философии). - М.: Прогресс-Традиция, 2008. - 304 с.
Мамардашвили М.К., Пятигорский А.М. Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке. - СПб.: Азбука, 2011.
Медведева Е.В. Рекламная коммуникация. - М.: Издательство ЛКИ, 2008.
Риццолатти Дж., Синигалья К. Зеркала в мозге: о механизмах совместного действия и сопереживания. - М.: Языки славянских культур, 2012. - 208 с.
Свядощ А.М. Неврозы. - М.: Медицина, 1982.
Смирнов С.Д. Понятие «образ мира» и его значение для психологии познавательных процессов // А.Н. Леонтьев и современная психология (Сборник статей памяти А.Н. Леонтьева). М.: Издательство Московского университета, 1983. С. 149-155.
Сорокин Ю.А., Тарасов Е.Ф., Шахнарович А.М. Теоретические и прикладные проблемы речевого общения. - М.: Наука, 1979.
Субботина Н.Д. Суггестия и контрсуггестия в обществе. - М.: КомКнига,
2007.
Тукаев Р.Д. Психотерапия: теории, структуры, механизмы. - М.: ООО «Медицинское информационное агентство», 2007.
Тхостов А.Ш. Психотерапевт и его магия // Психология. Журнал Высшей школы экономики. - 2006. - Т.3. №1. - С. 103-109.
Фрейд З. Тотем и табу. - М.: АСТ, 2008.
ФукоМ. Живопись Мане. - СПб.: Владимир Даль, 2011. - 232 с.
ЧерныхА.И. Медиа и ритуалы. - М.: Университетская книга, 2013.
Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. - СПб.: «Симпозиум», 2004. - 544 с.
ЭлиадеМ. Миф о вечном возвращении. - СПб.: Алетейя, 1998.
Юдин Э.Г. Системный подход и принцип деятельности: Методологические проблемы современной науки. - М.: Наука, 1978. - 391 с.
Langer E., Blank A., Chanowitz B. The mindlessness of ostensibly thoughtful action // Journal of Personality and Social Psychology. 1978. - Vol. 36. - P. 635-642.
Lawrence R.M. Primitive psycho-therapy and quackery. - Boston and New York: Houghton Mifflin, 1910.
