CC BY
144
УДК 81'13; 159.9 DOI: 10.30982/2077-5911-2-42-57
СЛОВО И ОБЪЕКТ (ВОЗМОЖНА ЛИ БЕССЛОВЕСНАЯ МЫСЛЬ)
Статья подготовлена при поддержке РНФ, грант № 17-18-01642 «Разработка коммуникативной модели вербального процесса в условиях кризиса языковой модели», в Институте языкознания РАН
Журавлев Игнатий Владимирович
старший научный сотрудник ИЯз РАН 125009, Москва, Большой Кисловский пер., 1
semiotik@yandex. ги
Журавлева Юлия Валерьевна
научный сотрудник ИЯз РАН 125009, Москва, Большой Кисловский пер., 1
clinic@yandex. ги
Статья отражает позицию авторов в дискуссии о соотношении мышления и языка, развернувшейся в ходе работы над проектом «Разработка коммуникативной модели вербального процесса в условиях кризиса языковой модели» в Институте языкознания РАН. Авторы отстаивают аргумент о единстве мышления и речи, ссылаясь на фундаментальные положения теории Л.С. Выготского и А.Н. Леонтьева, раскрывающие место и роль языка (речи) в психике и сознании. Ставится вопрос о тождестве слова и тождестве предмета. Показано, что слово не может служить для именования «готового» предмета, данного в восприятии. Формы деятельности, формы обобщения, категоризации предмета не являются статичными: они претерпевают сложное развитие. Предмет становится тождественным в результате экспликации его существенных и латентных признаков, которая возможна лишь при «опробовании» предмета в разных деятельностях. Слову, как и предмету, нужно «побывать» в разных деятельностях, чтобы за ним закрепилось тождественное значение. Любой сознательный образ по происхождению есть образ совместной деятельности. Нет таких образов сознания, которые не могли бы быть выражены семиотическими средствами. Язык как главная семиотическая система является условием и формой существования идеального. Все высшие психические функции в ходе развития психики опосредуются речью. Главная психологическая функция речи - это функция управления внутренними процессами.
Ключевые слова: мышление, речь, язык, мысль, тождественный предмет, форма обобщения, форма деятельности, сознание, коммуникация
Введение
Проблеме соотношения языка (речи) и мышления посвящено бессчетное количество исследований и научных публикаций, что связано с ее огромным методологическим значением для целого ряда наук. Обзор даже только современных
значимых работ, посвященных этой проблеме, представляется почти невыполнимой задачей. Не ставя перед собой такую задачу, мы постараемся сформулировать и обосновать ряд положений, которые должны прояснить нашу позицию в научной дискуссии, развернувшейся в Институте языкознания РАН в ходе работы над проектом «Разработка коммуникативной модели вербального процесса в условиях кризиса языковой модели».
В языкознании, психологии, психолингвистике и современных когнитивных науках формулировались различные взгляды на соотношение мышления и языка. Одна из крайних точек зрения заключается в полном отрыве языка от мышления: язык - это лишь номенклатура, «одежда» для бессловесной мысли. Противоположная точка зрения состоит в полном подчинении мышления языку (лингвистический детерминизм). В большинстве своем не принимая строгую версию лингвистического детерминизма, современные исследователи тяготеют к той или иной версии обособления языка от мышления (концепция мыслекода С. Пинкера, гипотеза модулярности Дж. Фодора и др.).
Центральным вопросом, поднятым в дискуссии, стал вопрос о бессловесном мышлении и, соответственно, о функциях речи во внутренних (психологических) процессах (мышлении, воображении, памяти и т.п.). На этот счет участниками дискуссии выдвигались три конкурирующих точки зрения.
1. Мышление принципиально бессловесно. Речевые средства (слова) выполняют лишь функцию коммуникации. Соответственно, мысль предсуществует слову и «встречается» с ним только в коммуникативном процессе. Сами по себе, в отрыве от коммуникации (взаимодействия коммуникантов), слова не обладают тождественным значением. Сознания коммуникантов так же принципиально (вне коммуникации) не тождественны. В ходе коммуникации производятся и понимаются не слова, а коммуникативные действия.
Эта позиция отражает направление в современной лингвистике, связанное с попыткой построения коммуникативной модели речевого процесса и преодоления «лингвистического имяславия» [Вдовиченко 2016].
2. Мышление может осуществляться как в речевой, так и в неречевой форме. Речевая форма мышления может быть как внешней (развернутой), так и внутренней. Формы (средства) неречевого мышления - это планы, схемы, образы, которые могут существовать независимо от языковых (речевых) средств. Существует языковое и неязыковое сознание. Соответственно, существуют такие образы сознания, которые не связаны с речью. Можно иметь сознательный образ, но не быть способным к его словесному оформлению. Для реализации целей общения необходима общность сознаний коммуникантов, которая вытекает из принадлежности их к определенной культуре.
Данная позиция отражает представления о языке, сознании и коммуникации, сложившиеся в отечественной психолингвистике в форме теории языкового сознания [Тарасов 2000].
3. Генетически (по происхождению) все средства мышления связаны с языком. Только оречевленная в ходе развития мысль может позволить себе роскошь быть бессловесной. Все высшие психические функции (мышление, память, воображе-
ние и т.п.) в ходе развития психики опосредуются речью. Главная психологическая функция речи - это функция управления внутренними процессами. Любой сознательный образ по своему происхождению есть образ совместной деятельности; соответственно, нет таких образов сознания, которые не могли бы быть выражены семиотическими средствами. Представить себе (осознать) можно только то, что можно представить другому. Язык как главная семиотическая система является условием и формой существования идеального. Будучи носителями языка, люди не «вступают» в коммуникацию, а изначально присутствуют в ней.
Данная точка зрения, во многом близкая к предыдущей, отражает фундаментальные положения психологической школы Л.С. Выготского и общепсихологической теории деятельности А.Н. Леонтьева.
Отметив, что мы отстаиваем третью из представленных точек зрения, мы должны подчеркнуть, что все участники дискуссии сходятся друг с другом в понимании того, что коммуникация включена в деятельность, во взаимодействие коммуникантов, и поэтому, конечно, источником смысла средств коммуникации (слов и т.п.) являются не сами эти средства, а процесс взаимодействия. Принципиальное расхождение между первой и второй позициями связано с вопросом о том, может ли мышление осуществляться в словесной (внешней или внутренней) форме. Менее заметное расхождение между второй и третьей позициями связано с вопросом о месте языка (речи) в структуре психики и сознания. Для большей ясности уточним, что различие между первой и второй точками зрения связано главным образом с вопросом о том, может ли мышление быть вербальным, а различие между второй и третьей точками зрения - с вопросом о том, может ли мышление быть невербальным.
Проблему соотношения мысли и слова необходимо рассматривать как частную проблему психологической и психолингвистической теории. Методологически некорректным было бы, говоря об этой проблеме, «выносить за скобки» онтологию мысли и слова, мышления и речи, ибо подобное «эпохе» оставило бы изучаемые сущности за скобками научного описания и объяснения. «Отрезаем» ли мы мысль от слова или рассматриваем их в единстве и сложных взаимопереходах - в любом случае мы должны сформулировать теорию, в которой мысль и слово предстают как объекты научного рассмотрения.
Конечно, легко «отрезать» слово от мысли. Но если слово тогда будет чувствовать себя хоть сколь-нибудь адекватно (в конце концов, оно останется объектом внутренней лингвистики), то вот мышлению придется туго. С ним нужно будет понянчиться. Ведь мышление и другие психические процессы - это прежде всего объект психологии, а не лингвистики. Понимая, что границы между науками - вещь достаточно условная, мы, тем не менее, хотим подчеркнуть, что, описывая отношения между мышлением и речью, т.е. заходя в область психологии, исследователь должен формулировать прежде всего психологическую, а не лингвистическую теорию: ему придется объяснить, как «устроена», как «работает», как развивается и как «ломается» психика. И если мы говорим конкретно о мышлении, то необходимо будет формулировать научную психологическую теорию мышления.
Но это только полдела. Независимо от того, «отрезаем» ли мы мысль от слова
или отстаиваем их единство, - мы должны не только сохранить за мыслью и словом статус объектов научного рассмотрения, но и быть способными ответить на главный вопрос психолингвистики. А именно, нам придется описать механизм производства речи и механизм восприятия (понимания) речи (путь от мысли к слову и обратно). И здесь недостаточно будет простых констатаций: их не примет не только представитель Московской психолингвистической школы, но и ни один современный ученый-когнитивист, представляющий производство и восприятие речи как сложные многоэтапные и многоуровневые процессы. Исследователь, отрезающий мысль от слова, должен будет описать механизм их тайных встреч, а не просто принять, что - да, мол, все мы не без греха и с кем не бывает. Если мы соглашаемся с тем, что понимание и производство речи все-таки возможно, то нам придется указать, на каком именно этапе этих процессов мы имеем дело уже не с речью, а с мыслью, и наоборот...
Говоря об этом, мы подчеркиваем необходимость ведения дискуссии о соотношении мышления и речи с обязательной опорой на научную теорию и научную методологию. Задача настоящей статьи и заключается в том, чтобы прояснить научные основания, стоящие за нашими аргументами. Мы будем ссылаться на теорию развития высших психических функций Л.С. Выготского и его школы, а также на общепсихологическую теорию деятельности А.Н. Леонтьева (различия между этими теориями в данном контексте несущественны).
1. Служит ли слово для именования «готового» предмета?
Проблема первоначала оказалась первой философской проблемой именно потому, что зарождающаяся в древности философская мысль обнаружила тождественность объектов, которую до того (на уровне мифологического мышления) заметить было нельзя. Объекты мира, да и мир в целом, предстали перед философской мыслью как субстанция, как нечто само по себе неизменное, остающееся одним и тем же под многообразием масок явленности. Мифологическое мышление субстанции не видело; в мифе вещь не была «самой собой», она могла превращаться в любую другую вещь, присутствовать в одно время в разных точках пространства, как и наоборот, одно место в пространстве могли с легкостью занимать разные вещи.
Вопрос о том, почему вещь остается самой собой, с тех пор (и до сих пор) является одним из главных вопросов философии. Наивное сознание нам твердит, что никакого вопроса тут нет: мол, вот же вещь, она перед глазами, и если мы от нее отвернемся, она никуда не денется. Правда, этот взгляд уже не столь наивен, как взгляд первобытного человека или ребенка: для них как раз вопрос «сохранности» объекта в момент, когда мы закрыли глаза, - это очень и очень большой вопрос. Так что мы говорим здесь о наивном сознании взрослого человека, являющегося к тому же представителем западной (в широком смысле) культуры.
Мы привыкли иметь дело с тождественными предметами (здесь уже можно употребить термин «предмет», имея в виду предмет деятельности, а не объект сам по себе). Однако из самих предметов (как объектов реального мира) это тождество отнюдь еще не извлекается (Декарту в связи с этим пришлось предположить, что
Бог творит мир постоянно, и только за счет этого возобновляемого акта объект в каждый новый момент времени остается равным самому себе в предшествующий момент времени). Никаких «готовых», тождественных себе предметов не существует не только для ребенка, овладевающего языком, но даже и для взрослого, который в целом уже «опредметил» для себя реальность. Л.С. Выготский называл психику «островками безопасности в гераклитовом потоке»: реальность для нас предметна, поскольку иначе мы не смогли бы с ней взаимодействовать, но ее предметность обеспечивается постоянным усилием нашего сознания (М.К. Мамардашвили), т.е. нашим опредмечивающим взглядом.
«Ничто человеческое не может само собой пребывать, оно постоянно должно возобновляться и только так может продолжать жить, а возобновляться оно может только на волне человеческого усилия <.. .> наш макровзгляд не обладает такой размерностью, которая позволяла бы нам различить маленькие пространства между предметом в момент А и в момент Б. Но есть зазор, внутри которого, чтобы будучи в моменте А, предмет был бы потом в моменте Б, должно вспыхнуть человеческое усилие. И в данном случае мышление, понимание выступают как элемент самого бытия. <...> чужой взгляд увидит дление правила, но не заметит зазоров между моментами дления правила, которые заполнены исполнением человеком своего назначения. <.> мы видим непрерывный предмет, а он в действительности не такой» [Мамардашвили 2008: 19, 29, 38].
Итак, мы видим непрерывный (тождественный) предмет, а он в действительности не такой: его тождественность не дана изначально, она обеспечивается исключительно нашим опредмечивающим взглядом; воспринимая объект, мы опредмечиваем его, что требует, конечно, усилия нашего сознания, причем за этим усилием стоит не что иное, как деятельность с предметом.
А.Н. Леонтьев неоднократно подчеркивал фундаментальную для современной психологии идею о том, что восприятие есть активный процесс, опосредованный системой предметных значений. Чтобы увидеть предмет, недостаточно просто открыть глаза: предмет не «отпечатывается» в психике, как печать на глине; для восприятия предмета нужно, чтобы между человеком и предметом сложилось отношение деятельности. Иначе говоря, нужна актуализация формы предметной деятельности, т.е. значения (предназначения) предмета. Это положение касается не только человеческого, сознательного восприятия, но и восприятия вообще, с тем лишь уточнением, что человек при восприятии актуализирует формы предметной деятельности, а животное - формы двигательной активности (сенсомоторные схемы). Формы движений более жестко «привязаны» к физическим характеристикам воспринимаемых объектов, чем формы деятельности, и, соответственно, не требуют тождественности объекта: физические характеристики любого стола позволяют кошке запрыгнуть на него или спрятаться под ним. Для человека важны предметные характеристики стола, позволяющие ему использовать стол в соответствии с его назначением; человек, имея в своей голове предметное значение (форму деятельности со столом), может поэтому «увидеть» стол даже в доске, положенной на колени. Тождество стола обеспечивается деятельностью с ним, причем форма этой деятельности (значение) должна существовать где-то еще помимо любого
конкретного объекта, используемого как стол. Она должна быть воплощена в квазиобъекте, в превращенном предмете, т.е. существовать в теле знака (или любого другого символа).
К идее квазиобъекта мы еще вернемся, а пока зафиксируем следующее. Никаких «готовых» предметов в человеческом опыте не существует; в ходе онто- и филогенеза человек опредмечивает реальность, активно взаимодействуя с ней, «примеряя» к ней формы своей активности, которые отнюдь не являются константными, раз и навсегда данными. Эти формы активности (формы деятельности, обобщения, категоризации) претерпевают сложное развитие, связанное с их структурными перестройками. Это фундаментальное положение Л.С. Выготского. Все психические функции развиваются: развивается мышление, восприятие, память, воображение и т.п. Единицами этих функций, претерпевающими развитие, как раз и являются формы обобщения, т.е. формы узнавания предмета, его категоризации, деятельности с ним. Ребенок иначе категоризует воспринимаемую реальность и, соответственно, иначе ее воспринимает, чем взрослый. Л.С. Выготский подробно описал путь развития форм обобщения (синкреты - комплексы - понятия). Так, на стадии синкретов, произнося слово «чашка», ребенок сначала «имеет в виду» не дискретный объект, а совокупную не вполне дифференцированную ситуацию или процесс. Объектов, равных самим себе, сначала в опыте ребенка нет и быть не может: в разных ситуациях восприятия они не являются «теми же самыми». Задачу со скрытым перемещением объекта дети начинают решать правильно лишь с 18-месячного возраста, а от комплексного мышления к понятийному переходят лишь в школьном возрасте.
С развитием форм обобщения и связано появление тождественных предметов. Представим ложку в руке ребенка. В одной ситуации это машинка, в другой - кораблик, в третьей - то, чем размешивают чай. Предмет для ребенка становится тождественным по мере того, как ребенок обучается выделять его существенные признаки и отличать их от латентных. Но различение существенных и латентных признаков требует того, чтобы предмет «побывал» в разных деятельностях! Невозможно знать А, не зная при этом не-А... Именно поэтому непременным условием развития психики ребенка является игра, в которой и происходит «опробование» разных сторон предмета, способствующее вычленению его существенных признаков.
Предметность не статична: она развивается, перестраивается, и образ мира как система предметных значений («превращенная форма мира», по А.А. Леонтьеву) константен лишь отчасти, лишь в определенных ситуациях и в небольших временных интервалах. Потому и тождество предмета не является абсолютным даже для взрослого (а не только для ребенка). В связи с этим становится очевидным, что слово не может служить для именования «готового» предмета - ибо неясно, откуда этот «готовый» предмет мог бы вообще взяться. Само понятие «номинация» теперь оказывается лягушкой, раздувшейся до размеров вола: в реальности номинация как таковая происходит гораздо реже, чем кажется на первый взгляд.
«Номинирует» ли человек «чувственно выделенные» предметы? Вот что писал об этом С.Д. Кацнельсон: «Это старая песня. Сначала дан предмет в восприятии. Предметы чувственно выделены, но нет еще названий для них. Затем приходят на-
звания и начинают вторично влиять на "выделение определенных сторон в восприятии предмета". Сначала, совсем как в Ветхом Завете, идет процесс наречения "готовых предметов", предметов, открываемых чувственным восприятием, а уж затем с помощью слов производится процесс анализа чувственных данных, выделения сторон. И это спустя полтора столетия после Канта, Гегеля и Маркса, показавших, что "предмет" не дан готовым в восприятии, что нет "предмета" с самого начала, что нет зеркально-мертвого отображения готовых предметов, что предметный мир входит в сознание лишь определенными пластами, уровнями, что "предметность" "предметности" рознь, что на каждой ступени познания формируется новое, более глубокое понятие о предмете и что это понятие существенным образом меняется не только в своем содержании, но и в объеме, в его отношении к другим предметным понятиям» [Кацнельсон 2001: 526].
В связи с этим возникает вопрос, возможно ли бессловесное восприятие. Ответ на этот вопрос достаточно очевиден. Чтобы сознательно воспринять предмет, необходимо увидеть в нем форму предметного действия, т.е. актуализировать предметное значение. О том, чем предметное значение отличается от вербального, мы скажем чуть ниже. Пока отметим, что генетически (по происхождению) любое значение есть форма деятельности, а язык - это система значений, могущих актуализироваться как в вербальной, так и в невербальной форме [Леонтьев А.А. 2003: 124]. «Сто лет назад Штейнталь сказал: "Чтобы думать, надо уметь говорить". Чтобы воспринимать, тоже надо уметь говорить, по крайней мере если мы имеем в виду человеческий способ видеть вещи. Ведь человек видит вещи именно как "социальные вещи", проецируя на них знание их объективных свойств. Чтобы иметь возможность выделить предмет из окружающего мира как носитель таких объективных свойств, его нужно осознать; чтобы его осознать, его нужно обозначить» [Леонтьев А.А. 2003: 15].
В отечественной психологии процесс словесного обозначения предмета «понимается не как особый, отделенный от восприятия процесс последующей обработки его продукта мышлением, а как процесс, включенный в деятельность самого восприятия. Ведь опознание... необходимо требует соотнесения получаемой пре-дынформации с эталоном, который у человека хранится в обобщающих системах, имеющих языковую основу» [Леонтьев, Гиппенрейтер 1968: 22]. Еще более жесткое высказывание принадлежит В.П. Зинченко: «.сознательно воспринять предмет - значит мысленно назвать его» [Общая психология 1970: 226].
2. Квазиобъект, номинация и экспликация признаков предмета
В общепсихологической теории деятельности язык рассматривается как превращенная форма предметной деятельности. Предметное значение как форма деятельности обретает «самостоятельное» существование (в виде представлений, воспоминаний и т.п.) лишь тогда, когда появляется знак (или любой другой символ), в котором эта форма продолжит свое существование, будучи «оторванной» от актуально воспринимаемого предмета (форма деятельности расщепляется на предметное и вербальное значение).
Предметное значение - это форма деятельности, воспринимаемая нами в самом предмете (который, соответственно, выступает для нас как знак самого себя). Вербальное значение - это та же форма деятельности, только воспринимаемая (воплощенная) в слове как превращенном предмете (квазиобъекте). Слово как превращенный предмет является «местом хранения» формы деятельности с предметом реальным: предмета перед глазами нет, а слово - есть. Значение (предназначение) предмета, будучи зафиксировано в слове и, стало быть, продолжая существовать вне любой актуальной деятельности с предметом, может возвращаться к предмету в любой новой ситуации деятельности.
Поэтому слово, как говорил А. Валлон, оказывается средством включения отсутствующего прошлого в настоящее, средством выхода сознания за предел актуальной ситуации [Валлон 2001: 165]. Именно слово, как демонстрируют исследования Л.С. Выготского, оказывается в развивающейся психике ребенка гарантом перманентности воспринимаемых объектов. При этом значения слов - не статичные формы; будучи формами обобщения, они сами, как мы уже говорили, претерпевают сложное развитие.
С разделением формы деятельности на предметное и вербальное значение, с появлением квазиобъекта связано рождение идеального, т.е. появление сознания. Согласно Э.В. Ильенкову, идеальное есть лишь там, «где сама форма деятельности, соответствующая форме внешнего предмета, превращается для человека в особый предмет, с которым он может действовать особо, не трогая и не изменяя при этом до поры до времени реального предмета, той внешней вещи, образом которой является эта форма деятельности» [Ильенков 1962: 226]. «Необходимо ввести предмет в такую систему отношений, в которой он бы мог сыграть роль зеркала, превращая представление человека в сознательное. Этот предмет должен быть означен и жить в особой форме - в форме языка. Язык и есть то необходимое условие, единственно посредством которого предмет может получить свою жизнь в голове человека, свое существование в идеализированной форме и, следовательно, преобразовать форму отражения» [Леонтьев А.Н. 2001: 94].
«Переселившись» из реального предмета в квазиобъект, т.е. став словесным, значение отнюдь не теряет родственной связи с реальным предметом: напротив, эта связь только укрепляется. Это - капитальное положение, сформулированное А.Н. Леонтьевым: «отделение значения от предмета в языке <.> есть вместе с тем новая форма соединения значения и предмета: предмет выступает теперь в определенном общественном значении или во многих, но всегда общественных значениях <...>. Можно сказать, что в значениях слов реализуются для сознания значения предметов. Значение слова есть форма "идеального присвоения" человеком его, человеческой, действительности» [Леонтьев А.Н. 1994: 167].
Однако как реальный предмет, так и превращенный предмет (квазиобъект) сначала никакой тождественностью не обладает. Тождество того и другого гарантируется исключительно деятельностью, «опробованием» в различных ситуациях деятельности, переходами из одной деятельности в другую. Что это значит?
Номинацию предмета можно рассматривать как деятельность с ним. Соответственно, номинация также будет способствовать экспликации признаков предмета:
слово «ложка» для ребенка, играющего с ложкой как с корабликом, оказывается поэтому средством разграничения существенных и латентных признаков ложки. Рассмотрим пример, который приводил А.А. Потебня: ребенок называет шаровидный колпак лампы арбузиком. Как говорил, анализируя этот пример, С.Д. Кацнельсон, в этот момент признак шаровидности актуализируется не только в колпаке, но и в арбузе (невозможно увидеть шаровидность как признак арбуза, пока ты не увидел ее в чем-то еще) [Кацнельсон 2001: 293]. Слову, как и предмету, тоже нужно побывать в разных деятельностях, для того чтобы за ним закрепилось тождественное значение. Именно поэтому дети играют не только с предметами, но и со словами.
3. «Хитрость» разума
В игре со словами происходит не только овладение значениями слов, но и объективация слова - колоссально важный процесс, без которого невозможно усвоение языка. Ребенок в одной ситуации относится к слову как к объекту, а в другой - употребляет его как средство (осознания, познания, номинации). Этот процесс подобен овладению внешним орудием, которое в одних ситуациях воспринимается как объект, а в других - служит проводником активности субъекта. Неслучайно поэтому Л.С. Выготский и представители его школы называют слово орудием психической деятельности (неважно при этом, идет ли речь о внешнем или о внутреннем слове).
Хитрость разума, по Гегелю, состоит в опосредствующей деятельности, «которая, дав объектам действовать друг на друга соответственно их природе и истощать себя в этом воздействии, не вмешиваясь вместе с тем непосредственно в этот процесс, все же осуществляет лишь свою собственную цель» [Гегель 1974: 397]. Иначе говоря, деятельность человеческого разума всегда чем-то опосредуется, независимо от того, идет ли речь о внешней деятельности или внутренней (с этим связан принцип изоморфизма деятельности внешней и внутренней в теории А.Н. Леонтьева).
Любое орудие нашей деятельности и любое средство восприятия лучше работают тогда, когда мы их не замечаем: например, мы не должны замечать стекол очков, когда читаем книгу, или тяжести молотка, когда забиваем гвоздь. Пока мы учимся использовать орудие, оно должно быть объектом нашего сознания. Но когда мы действуем при помощи орудия, оно должно быть проводником нашей активности, незаметным для нашего взгляда. Деятельность нашего разума опосредуется не только внешними, но и внутренними орудиями: слепой правильно использует палку потому, что образ ее возможных движений включен в схему движений его руки (внутренним, психологическим орудием в данном случае будет сенсомотор-ная схема). Согласно теории интериоризации Л.С. Выготского, по мере развития психики опора на внутренние орудия возрастает. При этом универсальным орудием психики становится знак (в первую очередь - слово). Знаковая деятельность позволяет нам не только общаться друг с другом и познавать реальность, но и управлять собственными психическими функциями.
Благодаря знаковой деятельности человек может познавать объекты, недоступные его прямому наблюдению (например, изучать черные дыры). Но даже прямое
наблюдение объекта опосредуется его значением: как уже говорилось, мы воспринимаем мир «сквозь призму» форм возможного взаимодействия с ним. Отметим также, что в качестве психологических орудий могут выступать не только знаки и сенсомоторные схемы, но также знания, убеждения, мифы и даже научные теории. Так, для ученого орудием восприятия и анализа данных является теория, которой он придерживается.
4. Образ сознания и его связь с языком
«Образ вычерпывается из мира» [Леонтьев А.Н. 1983: 128, 169]. Форма обобщения, форма деятельности - это и есть ментальная конструкция, служащая для нас «черпаком», при помощи которого мы активно воспринимаем предмет (образ в голове не появляется, как отпечаток на глине). Принципиально важно, что о наличии образа в голове человека можно судить лишь тогда, когда человек оказывается способен иметь дело с предметом в его отсутствие, когда, по Ильенкову, появляется особый предмет, с которым можно действовать, не изменяя до поры до времени реального предмета. Каждый из нас с легкостью может доказать, к примеру, что обладает сознательным образом бегемота. Мы можем нарисовать бегемота, изобразить бегемота жестами или просто сказать слово «бегемот». Этого будет более чем достаточно. О наличии образа можно судить только тогда, когда человек обладает возможностью представить (себе и другим) предмет в его отсутствие. Важно не узнавание предмета, когда он перед глазами, а действие с предметом, когда его перед глазами нет! Если есть любая символическая имитация предмета или ситуации - значит, есть и его/ее образ. Образ, как говорил Пиаже, - это инте-риоризованная имитация [Пиаже 2001: 147].
Конечно, средствами формирования образа являются не только слова (словесные значения). Однако главная символическая система, позволяющая нам представлять всё что угодно, даже то, чего нет, - это язык. «Язык и есть система ориентиров, необходимая для деятельности в этом вещном и социальном, одним словом - предметном, мире. .Усвоение нового языка есть переход на новый образ мира, необходимый для взаимопонимания и сотрудничества с носителями этого другого языка и другой культуры» [Леонтьев А.А. 1997: 272].
Отсюда следует: образ (по своему происхождению) - это то, что можно разделить с другими людьми. То, чем я не могу поделиться с другими, я сам не осознаю. Сознательный взгляд на вещи - это взгляд глазами других людей, глазами социума. В этом и только в этом состоит сущность сознания: «.все то, что я не могу выразить в форме речи, высказать в форме, понятной другому, я и сам не осознаю в качестве общественного индивида, в качестве человека. <.> В состав "представления" входит то, что удержано в "общественной" памяти, в формах общественной памяти. А такой формой является прежде всего речь, язык» [Ильенков 1997: 43, 84].
Когда испуганный гусь своим криком «предупреждает» сородичей об опасности, его сигналы выражают его состояние и ситуацию, но ничего не репрезентируют (не представляют). «Сигнал является частью сигнализируемой ситуации» [Жинкин 2004: 64]. Иное дело - знаки человеческого языка. Они не являются частью ситуации: они репрезентируют что-то для кого-то. «При таком понимании бо-
лее чем проблематично существование зоосемиотики и правомерность разговора о коммуникативных системах животных как о "языках", хотя и sui generis» [Леонтьев А.А. 2008: 79-80]. Знак что-то репрезентирует именно потому, что он обладает значением. Значение - это свернутая деятельность, причем деятельность социальная, совместная. Видя в молотке молоток, я смотрю на него глазами всех представителей моей культуры. Животное смотрит на мир биологическим взглядом, человек - социальным.
Отсюда: «.ключ к пониманию места языка в жизни и деятельности общественного человека лежит. в четком понимании соотношения предметной действительности, языка и мира идеального, т.е. в последовательной трактовке языка как одной из форм взаимодействия субъекта и объекта человеческой деятельности, как своего рода "мостика", связывающего совокупный опыт и совокупную деятельность общества, человеческого коллектива, с психикой, сознанием, личностным опытом отдельного члена этого коллектива, как условия и формы существования идеальных явлений» [Леонтьев А.А. 2008: 85-86]. Еще раз: язык - это условие и форма существования идеального.
5. Интериоризация
Последний ключевой момент, на который мы должны обратить внимание, касается проблемы развития высших психических функций. Если образ сознания мы трактуем как форму совместной деятельности, наполненную некоторой «чувственной тканью», а лучше сказать, оживляемую процессом деятельности, то возникает закономерный вопрос, откуда же эта форма берется в голове отдельного человека. Принципиальная позиция общепсихологической теории деятельности заключается в том, что субъектом сознания является отнюдь не индивид, а общество, человеческий коллектив. Мы не будем сейчас касаться всех сложностей, возникающих на пути иной (индивидуалистической) трактовки сознания. Отметим лишь, что при такой трактовке приходится и усвоение ребенком социальных норм рассматривать как частный случай биологического приспособления к среде. Здесь же возникает и проблема тождества сознаний разных людей, которая, конечно, в деятельностном подходе оказывается мнимой. Ибо личность в психологии деятельности понимается как ансамбль социальных отношений; соответственно, можно утверждать, что люди не «приходят» в коммуникацию и деятельность извне, а изначально находятся внутри коммуникации и деятельности. Вопрос не в том, чем обеспечивается «тождество сознаний» (ибо оно дано изначально), а в том, откуда берутся индивидуальные различия между сознаниями. А они связаны всего лишь только с тем, что каждый человек занимает в деятельности свою особую позицию. Именно поэтому А.А. Леонтьев так любил повторять слова В. фон Гумбольдта: «Каждую человеческую индивидуальность. можно считать особой позицией в видении мира» [Гумбольдт 1984: 80].
Процесс развития психики объясняется школой Л.С. Выготского как процесс интериоризации, в ходе которого формируются высшие психические функции как социальные способы поведения, применяемые человеком по отношению к самому себе. Все высшие психические функции в своем развитии проходят через знаковое
опосредование (сначала внешнее, затем внутреннее). Это показано в многочисленных экспериментах и исследованиях А.Н. Леонтьева, Б.В. Зейгарник, А.Р. Лурии и др. Соответственно, слово, как уже говорилось выше, становится не только средством управления поведением собеседника, но также и средством контроля над собственным поведением и внутренними психическими процессами.
В ходе развития психики высшие структуры не надстраиваются над низшими как этажи в многоэтажном доме, но «вбирают» их в себя, вызывая их существенную перестройку. Высшая психическая функция - это иерархически организованная система, включающая различные звенья и уровни. Поэтому практически невозможно выявить натуральную, «природную» функцию в чистом виде: оречевление функции в процессе развития влияет на всю ее организацию, на функцию в целом. Именно поэтому мы и утверждаем, что только оречевленная в ходе развития мысль может позволить себе роскошь обходиться без языка. Конечно, мышление не всегда является вербальным. Однако даже в своих невербальных формах оно демонстрирует интимную, генетическую связь с речью: «.подлинное мышление, т.е. деятельность человека по решению задач, всегда опирается наряду с понятийными компонентами на специально выработанные для целей мышления вспомогательные средства и орудия типа схем, планов, зрительно представляемых образных картин. .Другой вопрос, что все эти вспомогательные орудия генетически, по своему происхождению (как в онто-, так и в филогенезе) связаны с языком, речевой деятельностью, что они всегда (у взрослого человека) вторичны» [Леонтьев А.А. 2008: 115-116].
Заключение
Мы рассмотрели лишь часть вопросов, возникающих при анализе соотношения мышления и языка (речи). Наши аргументы в основном отражают фундаментальные положения психологической школы Л.С. Выготского и А.Н. Леонтьева, демонстрирующие не только интимную, генетическую связь между мыслью и словом, но также место и роль языка (речи) в психике и сознании. Данная статья имеет теоретический характер, поэтому мы не ссылались на многочисленные эмпирические исследования, которыми могли бы также подтвердить отстаиваемую нами позицию. Здесь отметим, что речь идет не только об экспериментальном изучении внутренней речи и других психологических процессов в норме, но и о большом массиве данных из области патологии речи, афазиологии, патопсихологии. Рассмотрение этих данных может быть задачей отдельной публикации.
Литература
Валлон А. Психическое развитие ребенка. СПб.: Питер, 2001. 208 с. Вдовиченко А.В. О несамотождественности языкового знака. Причины и следствия «лингвистического имяславия» // Вопросы философии. 2016. №6. С. 164-175.
Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. В. 3-х тт. Том 1. Логика. М.: Мысль, 1974. 452 с.
Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1984. 400
с.
Жинкин Н.И. Замысел речи <Тезисы доклада> // Общая психолингвистика: хрестоматия / Сост. К.Ф. Седов. М.: Лабиринт, 2004. 320 с.
Ильенков Э.В. Диалектика абстрактного и конкретного в научно-теоретическом мышлении. М.: РОССПЭН, 1997. 464 с.
Ильенков Э.В. Идеальное // Философская энциклопедия. Т.2. М.: Издательство «Большая Советская Энциклопедия», 1962. С. 219-227.
Кацнельсон С.Д. Категории языка и мышления: Из научного наследия. М.: Языки славянской культуры, 2001. 864 с.
Леонтьев А.А. Основы психолингвистики. М.: Смысл, 1997. 287 с.
Леонтьев А.А. Психология общения. М.: Смысл; Издательский центр «Академия», 2008. 368 с.
Леонтьев А.А. Язык и речевая деятельность в общей и педагогической психологии. М.: Издательство Московского психолого-социального института; Воронеж: Издательство НПО «МОДЭК», 2003. 536 с.
Леонтьев А.Н. Избранные психологические произведения. Т. II. М.: Педагогика, 1983. 320 с.
Леонтьев А.Н. Лекции по общей психологии. М.: Смысл, 2001. 511 с.
Леонтьев А.Н. Философия психологии. М.: Издательство Московского университета, 1994. 228 с.
Леонтьев А.Н., Гиппенрейтер Ю.Б. О деятельности зрительной системы человека // Психологические исследования. М.: Издательство Московского университета, 1968. С. 3-23.
Мамардашвили М.К. Опыт физической метафизики (Вильнюсские лекции по социальной философии). М.: Прогресс-Традиция, 2008. 304 с.
Общая психология / Под ред. А.В. Петровского. М., 1970.
Пиаже Ж. Схемы действия и усвоение языка // Семиотика: Антология / Сост. Ю.С. Степанов. М.: Академический проект, Екатеринбург: Деловая книга, 2001. С. 144-148.
Тарасов Е.Ф. Актуальные проблемы анализа языкового сознания // Языковое сознание и образ мира / Отв. ред. Н.В. Уфимцева. М., 2000. С. 24-32.
WORD AND OBJECT (DOES WORDLESS THOUGHT EXIST?)
Ignaty V. Zhuravlev
Senior researcher Department of Psycholinguistics Institute of Linguistics, Russian Academy of Sciences 1/ 1 Bol'shoy Kislovsky per., Moscow, 125000, Russia
semiotik@yandex.ru
Julia V. Zhuravleva
Researcher Department of Psycholinguistics Institute of Linguistics, Russian Academy of Sciences 1/ 1 Bol'shoy Kislovsky per., Moscow, Russia, 125000
jv. clinic@yandex.ru
The article reflects the authors' position in the discussion on the relationship of thinking and language developed in the course of work on the project "Development of the Communicative Model of Verbal Process in the Conditions of the Crisis of the Language Model" at the Institute of Linguistics, Russian Academy of Sciences. The authors support the argument about the unity of thought and speech, referring to the fundamental provisions of the theory of L.S. Vygotsky and A.N. Leontyev, revealing the place and role of language (speech) in the psyche and consciousness. The question of the word identity and the object identity is raised. It is shown that the word cannot serve for naming the object "in finished form" given in perception. Forms of activity, forms of generalization, categorization of the object are not static: they undergo a complex development. The object becomes identical as a result of the explication of its essential and latent features, which is possible only when the object is being «testing» in different activities. The word also needs to be used in different activities, so it takes an identical meaning. Any conscious image of the origin is the image of the joint activities. There are no such images of consciousness that could not be expressed by semiotic means. Language as the main semiotic system is a condition and form of existence of the ideal. All higher mental functions during the development of the psyche undergo mediation by speech. The main psychological function of speech is the function of managing internal processes.
Keywords: thinking, speech, language, thought, identical object, form of generalization, form of activity, consciousness, communication
References
Hegel G.W.F. (1974) Enciklopediya filosofskih nauk. T. 1. Logica [Encyclopedia of philosophical sciences. Vol. 1. Logics]. Moscow: Mysl. 452 P. Print. (In Russian).
Humboldt W. von. (1984) Izbrannye trudy po yazykoznaniyu [Selected Works on Linguistics]. Moscow: Progress. 400 P. Print. (In Russian).
Ilyenkov E.V. (1997) Dialektika abstraktnogo i konkretnogo v nauchno-teoretiches-kom myshlenii [Dialectics of Abstract and Concrete on Scientific-Theoretical Thinking]. Moscow: ROSSPEHN. 464. Print. (In Russian).
Ilyenkov E.V (1962) Ideal'noe [The Ideal] // Filosofskaya enciklopediya. T.2 [Philosophical Encyclopedia Vol. 2]: 219-227. Moscow: Izdatel'stvo «Bol'shaya Sovetskaya Enciklopediya». Print. (In Russian).
Kacnelson S.D. (2001) Kategorii yazyka i myshleniya: Iz nauchnogo naslediya [Categories of Language and Thought]. Moscow: Yazyki slavyanskoj kul'tury. 864 P. Print. (In Russian).
LeontyevA.A. (1997) Osnovy psiholingvistiki [Fundamentals of Psycholinguistics]. Moscow: Smysl. 287 P. Print. (In Russian).
Leontyev A.A. (2008) Psihologiya obshcheniya [Psychology of Communication]. Moscow: Smysl; Izdatel'skij centr «Akademiya». 368 P. Print. (In Russian).
Leontyev A.A. (2003) Yazyk i rechevaya deyatel'nost' v obshchej i pedagogicheskoj psihologii [Language and Speech Activity in General and Pedagogical Psychology]. M.: Izdatel'stvo Moskovskogo psihologo-social'nogo instituta; Voronezh: Izdatel'stvo NPO «MODEHK». 536 P. Print. (In Russian).
Leontyev A.N. (1994) Filosofiya psihologii [Philosophy of Psychology]. Moscow: Izdatel'stvo Moskovskogo universiteta. 228 P. Print. (In Russian).
Leontyev A.N. (1983) Izbrannye psihologicheskie proizvedeniya. T. II [Selected Psychological Writings. Vol. II] Moscow: Pedagogika. 320 P. Print. (In Russian).
Leontyev A.N. (2001) Lekcii po obshchej psihologii [Lectures on General Psychology]. M.: Smysl. 511 P. Print. (In Russian).
LeontyevA.N., Gippenrejter Yu.B. (1968) O deyatel'nosti zritel'noj sistemy chelove-ka [On Activity of Human Visual System] // Psihologicheskie issledovaniya [Psychological Studies]: 3-23. Moscow. Print. (In Russian).
Mamardashvili M.K. (2008) Opyt fizicheskoj metafiziki (Vil'nyusskie lekcii po social'noj filosofii) [Essay on Physical Metaphysics (Vilnius Lectures on Social Philosophy)]. Moscow: Progress-Tradiciya. 304 P. Print. (In Russian).
Obshchaya psihologiya / Pod red. A.V. Petrovskogo [General Psychology / Ed. A.V. Petrovsky]. Moscow, 1970. Print. (In Russian).
Piaget J. (2001) Skhemy dejstviya i usvoenie yazyka [Schemes of activity and language acquisition] // Semiotika: Antologiya / Sost. Yu.S. Stepanov [Semiotics: Anthology / Ed. Yu.S. Stepanov]: 144-148. Moscow: Akademicheskij proekt, Ekaterinburg: Delo-vaya kniga. Print. (In Russian).
Tarasov E.F. (2000) Aktual'nye problemy analiza yazykovogo soznaniya [Actual Problems of Verbal Consciousness Analysis] // Yazykovoe soznanie i obraz mira / Otv. red. N.V. Ufimceva [Verbal Consciousness and World Image]: 24-32. Moscow. Print. (In Russian).
Vdovichenko A.V (2016) O nesamotozhdestvennosti jazykovogo znaka. Prichiny i sledstvija «lingvisticheskogo imjaslavija» [Non-self-identity of Linguistic Sign. Causes and Effects of the "Linguistic Onomatodoxia"] // Voprosy filosofii [Problems of Philosophy] 6: 164-175. Print. (In Russian).
Wallon H. (2001) Psihicheskoe razvitie rebenka [Mental Development of the Child]. Saint-Petersburg: Piter. 208 P. Print. (In Russain).
Zhinkin N.I. (2004) Zamysel rechi <Tezisy doklada> [Speech Intention <Theses>] // Obshchaya psiholingvistika: hrestomatiya / Sost. K.F. Sedov [General Psycholinguistics: Reader / Ed. K.F. Sedov]. Moscow: Labirint. 320 P. Print. (In Russian).
