CC BY
100
М.Л. Давыдова
Давыдова М.Л. — доктор юридических наук, профессор, заведующий кафедрой конституционного и муниципального права Волгоградский государственный университет
Ограничительные нормативно-правовые предписания: проблема существования и классификационная характеристика
Существование правовых ограничений всегда предполагает формально-юридическое их закрепление. Будучи зафиксированными в тексте нормативного правового акта, ограничения материализуются в конкретных нормативно-правовых предписаниях. В порядке гипотезы можно предположить наличие особого вида предписаний, выполняющих такую функцию. Т.В. Кашанина, например, упоминает о таком виде, как нормативные предписания, устанавливающие пределы осуществления прав1. Имеют ли право на существование ограничительные предписания как отдельный вид? Есть ли основания для его рассмотрения в качестве самостоятельного с точки зрения природы и сущности нормативно-правового предписания? Если да, то каково их положение в общей классификации нормативных предписаний? Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо опираться на научное представление о понятии, характерных чертах и классификации нормативно-правовых предписаний.
Ключевых признаков, определяющих природу рассматриваемого явления, по нашему мнению, три: нормативно-правовое предписание — это (1) правовое веление, (2) носящее элементарный характер и (3) непосредственно выраженное в тексте нормативного правового акта. Остановимся на современных научных дискуссиях, связанных с этими признаками.
Правовое веление. В первоначальной советской трактовке этот признак формулировался как государственно-властное веление, отсылая к государственно-волевой природе права. Современным представлениям о праве подобная формулировка не совсем соответствует. Нормативные правовые акты сегодня могут исходить от целого ряда субъектов, помимо государственных органов (муниципальные, локальные акты). И, хотя опосредованно все они опираются на авторитет государства2, указание на государственно-властный характер их предписаний выглядит морально устаревшим.
Наличие властного характера сохраняет при этом значение. Даже имея своим источником согласованную волю участников корпоративной организации, предписание становится обязательным для всех ее членов, функционируя как правовое веление, а не как пожелание или рекомендация.
Однако и в таком смягченном виде данный признак вызывает возражения некоторых исследователей.
В.М. Шафиров, признавая наличие властно-волевого, принудительного начала у императивных правовых норм (обязывающих и запрещающих), решительно возражает против признания общеобязательными веление норм управомочивающих, которые, по его мнению, имеют совершенно иную природу, так как закрепляют свободу индивидов3. На этом основании и термин «предписание» кажется автору неуместным, ввиду того, что несет в себе властный императив. Отсюда предписаниями предлагается именовать лишь императивные нормы, а существующие, наряду с нормами, иные положения нормативного акта (декларации, дефиниции, принципы и т. п.), называть нормативными обобщениями4.
Стоит заметить, что термин «предписание» не устраивает и некоторых других авторов. Так, А.В. Демин вместо существующих в науке терминов «веление», «установление», «предписание» предлагает использовать категорию «нормативное положение», аргументируя это тем, что последняя «обладает необходимой нейтральностью и, кроме того, указывает на устойчивую связь правовой нормы и определенной структурной единицы текста источника права»5.
Следует признать, что смысловой акцент на обязанности в термине «предписание», безусловно, присутствует. И связан он, вне всякого сомнения, с восприятием принудительной природы права как свойства первоочередной значимости (что и не могло подвергаться сомнению в советской юридической науке 60—70-х годов XX века, когда происходило формирование понятия «нормативно-правовое
1 Кашанина Т.В. Структура права. М., 2012. С. 123.
2 Например, А.М. Лушников пишет: «Очевидно, что локальные нормативные акты не теряют при этом связи с государством, которое признает их, определяет место данных актов в системе источников трудового права и определяет пределы работодательского усмотрения». См.: Лушников А.М. Демократизм и локальное нормотворчество: теория и практика // Юридическая техника. 2014. № 8. С. 68.
3 Шафиров В.М. Общее учение о норме права и современное (интегративное) правопонимание // Вопросы правоведения. 2013. № 2 (18). С. 83.
4 Там же.
5 Демин А.В. Общая теория налогово-правовых норм: монография. М., 2012. С. 19.
предписание»). При этом содержание понятия и научная традиция его использования далеко выходят за пределы констатации принудительного характера, который звучит в слове «предписание».
Когда в конце 60-х начале 70-х годов XX века А.В. Мицкевич ввел термин «предписание»1, а С.С. Алексеев стал говорить о «логической норме»2, теоретико-правовая наука находилась перед совершенно конкретной задачей: традиционной категории «норма права» оказалось явно недостаточно для того, чтобы охватить существующие правовые явления, учитывая разницу, с одной стороны, между правилом поведения и его отражением в тексте закона, и, с другой стороны, между правилами и обеспечивающими их действенность вспомогательными установлениями. Разные по своей природе явления назывались одним и тем же термином — «норма». Расширение категориального аппарата науки в этой ситуации было не только оправданно, но и необходимо. Предложенные впоследствии варианты такого расширения (норма и предписание, основные и специализированные нормы, типичные и нетипичные предписания, основные и вспомогательные предписания и т. п.) были удачны в большей или меньшей степени, но главное — укладывались в общую логику поиска недостающего термина.
На сегодняшний день недостатка в терминах нет. Одни и те же явления уже имеют по нескольку названий, и новые часто оказываются отнюдь не лучше критикуемых старых. Так, идея именовать управо-мочивающую норму не нормативным предписанием, а нормативным предложением3, также влечет наложение смыслов (предложение как то, что предложено (оферта) или как синтаксическая единица языка).
Наиболее традиционным и устоявшимся из всех существующих вариантов является термин «предписание». Конечно, звучащая в нем властность иногда вносит путаницу в научные тексты4, но это определенно является меньшим злом, чем постоянный пересмотр сложившейся терминологии. Гораздо продуктивнее принять условность терминов как неизбежное зло и изучать новые явления вместо того, чтобы переименовывать старые.
Непосредственная выраженность в тексте нормативного правового акта и элементарный характер — это признаки нормативно-правового предписания, которые очень важны для решения вопроса о его соотношении с нормой права. Носителем одного правового предписания, как правило, выступает отдельное предложение текста нормативного акта. Логическая структура правовой нормы (гипотеза-диспозиция-санкция) оказывается слишком громоздкой для того, чтобы быть выраженной одним предписанием-предложением, поэтому, оставаясь идеальной схемой, она материализуется в словесных формулировках по частям. Универсальной структурой предписаний, выражающих части правовой нормы, при этом выступает двухэлементная схема (гипотеза-диспозиция или гипотеза-санкция). Даже немногочисленные примеры прямого изложения всех трех элементов нормы в статье нормативного акта чаще всего предполагают наличие в этой статье двух соответствующих предписаний-предложений. («Соглашение о неустойке должно быть совершено в письменной форме (диспозиция) независимо от формы основного обязательства (гипотеза). Несоблюдение письменной формы (гипотеза) влечет недействительность соглашения о неустойке (санкция)» — ст. 331 ГК РФ; «При заключении договора залога (гипотеза) залогодатель обязан предупредить в письменной форме залогодержателя о всех известных ему к моменту заключения договора правах третьих лиц на предмет залога (вещных правах, правах, возникающих из договоров аренды, ссуды и т. п.) (диспозиция). В случае неисполнения залогодателем этой обязанности (гипотеза) залогодержатель вправе потребовать досрочного исполнения обеспеченного залогом обязательства или изменения условий договора залога, если иное не предусмотрено законом или договором (санкция)» — ст. 336 ГК РФ; «Участникполного товарищества (гипотеза) не вправе без согласия остальных участников совершать от своего имени в своих интересах или в интересах третьих лиц сделки, однородные с теми, которые составляют предмет деятельности товарищества (диспозиция). При нарушении этого правила (гипотеза) товарищество вправе по своему выбору потребовать от такого участника возмещения причиненных товариществу убытков либо передачи товариществу всей приобретенной по таким сделкам выгоды (санкция)» — ч. 3 ст. 73 ГК РФ).
Возможность объяснить отсутствие трехчленной структуры в конкретных формулировках текста, не отказываясь при этом от устоявшейся и традиционной концепции трехэлементного строения нормы права, является одним из главных преимуществ понятия «нормативно-правовое предписание»5, однако как ни странно, именно этот пункт вызывает наибольшее количество разночтений. Попытки признать гипотезу-диспозицию-санкцию типичной или стандартной структурой нормативного предписания предприни-
1 Мицкевич А.В. Акты высших органов Советского государства. М., 1967. С. 34.
2 Алексеев С.С. Структура советского права. М., 1975. С. 81—118.
3 Шафиров В.М. Общее учение о норме права и современное (интегративное) правопонимание // Вопросы правоведения. 2013. № 2 (18). С. 89.
4 Т.В. Кашанина, например, использует термин «предписание» одновременно в двух значениях: в формальном (как минимальную единицу нормативного текста) и содержательном (как властный императив). В результате, одна из классификаций у нее включает в себя нормативные предписания-запреты, нормативные предписания-дозволения и нормативные предписания-предписания. Думается, формулировка «предписания-обязывания» в этом контексте смотрелась бы более логично. См.: Кашанина Т.В. Структура права. М., 2012. С. 87.
5 Очень подробно мы писали об этом ранее: Давыдова М.Л. Нормативно-правовое предписание. Природа, типология, технико-юридическое оформление. СПб., 2009. С. 46—53.
мались как в советской1, так и в современной2 научной литературе. Логично, что попытки эти сталкиваются с явными противоречиями и нестыковками.
Приведем две цитаты из работы В.Н. Карташова: «Нормы права являются специфической разновидностью нормативно-правовых предписаний, поскольку выступают в виде правил (эталонов, образцов поведения), носят предоставительно-обязывающий характер, имеют «классическую» логическую структуру (соответствующим образом организованные и связанные между собой гипотезу, диспозицию и санкцию)...»3. Однако буквально через несколько страниц читаем: «...Регулятивные и охранительные нормы права имеют различную логическую структуру. Первые состоят из гипотезы и диспозиции, вторые — из гипотезы и санкции»4. Нет сомнения в том, что речь в приведенных цитатах идет о разных логических структурах, точнее, о логической структуре разных правовых явлений.
Предписание, содержащее все три элемента логической структуры нормы права, не является типичным или стандартным, а наоборот, уникально, так как в абсолютном большинстве случаев непосредственное выражение в тексте нормативного акта получают лишь структурные части нормы. Правовая норма в ее трехэлементном виде выполняет роль идеальной модели, мысленно конструируемой из нескольких нормативно-правовых предписаний. При этом подобное конструирование охватывает не все нормативные предписания, содержащиеся в тексте правового акта. Часть велений (например, правовые дефиниции) не устанавливает правила поведения, поэтому не относится к числу предписаний, выражающих нормы права.
Учитывая сказанное о соотношении нормы права и нормативно-правового предписания, необходимо уточнить наш подход к классификации последних. Все возможные критерии их классификации объединим в три группы:
1. Ряд оснований деления относится не столько к нормативным предписаниям, сколько к актам, их содержащим. К примеру, классификации по субъекту правотворчества, по юридической силе нормативного правового акта, по его отраслевой принадлежности автоматически охватывают все предписания, содержащиеся в том или ином акте. Говорить об особенностях отдельных велений в этом случае не имеет смысла.
2. Многие классификации традиционно рассматриваются в связи с правовыми нормами и отражают особенности соответствующих правил поведения. Деление по методу правового регулирования (императивные и диспозитивные), по способу воздействия (запрещающие, обязывающие, управомочиваю-щие), по характеру санкции (альтернативные, кумулятивные и пр.) отражают регулятивные особенности норм права. Упоминание о нормативно-правовых предписаниях не добавляет ничего нового к этим устоявшимся классификациям.
3. Классификациями собственно нормативно-правовых предписаний должны, по нашему мнению, считаться такие основания деления, которые, с одной стороны, охватывают все положения нормативного правового акта (не только правовые нормы), а с другой стороны, позволяют дифференцировать разнородные веления в структуре этого акта. Такими, к примеру, являются классификации по степени распространенности (типичные и нетипичные по форме либо содержанию), по происхождению (первичные и вторичные).
Наибольшее значение имеет деление по функциональной роли, которое можно рассматривать не как классификацию, а как типологию нормативных предписаний, так как каждый их тип характеризуется здесь не одним, а совокупностью признаков — содержательных, формальных и функциональных. В самом общем виде речь идет о делении на «нормы» и «не нормы», то есть. на предписания, выражающие правила поведения и иные веления. Первые составляют основную часть нормативного текста и представляют собой правовые веления, выражающие элементы логической структуры нормы права (гипотезу и диспозицию либо гипотезу и санкцию). Вторые носят вспомогательный характер и включают в себя нормативно-правовые дефиниции, декларации, принципы, системосохраняющие нормативные предписания (оперативные, коллизионные и пр.).
Заметим, что традиция называть все положения нормативного текста нормами достаточно сильна. В рамках нее та же классификация выглядит следующим образом: исходные (отправные) нормы (нормы-начала, нормы-принципы, определительно-установочные нормы, нормы-дефиниции) и нормы-правила поведения5. Ряд современных исследователей, используя эту классификацию6, одновременно употребляет термин «нормативные предписания», но в качестве синонима правовой нормы7. Другие связывают
1 Горшенев В.М. Нетипичные нормативные предписания в праве // Советское государство и право. 1978. № 3. С. 113—118.
2 Карташов В.Н. Теория правовой системы общества. В 2 т. Т. 1. Ярославль, 2005.
3 Там же. С. 100.
4 Там же. С. 135.
5 Нормы советского права. Проблемы теории / под ред. М.И. Байтина, В.К. Бабаева. Саратов, 1987.
6 Петров Д.Е. Дифференциация и интеграция структурных образований системы российского права / под ред. Н.И. Сенякина. Саратов, 2015. С. 73.
7 Там же. С. 165—176.
термин «нормы» только с правилами поведения и называют остальные предписания нетипичными или нестандартными, подразумевая существование неких эталонных, правильных, а также «неправильных» предписаний. Представления о таких эталонных правовых велениях и критерии их стандартности или типичности могут существенно разниться, поэтому использование подобных терминов всегда носит субъективный характер. В отличие от них, наименования «основные» и «вспомогательные» указывают на функциональное назначение нормативных предписаний и являются поэтому более удачными.
Приведенный перечень основных и вспомогательных предписаний не является закрытым, но все предложения по поводу его дополнения должны оцениваться с точки зрения наличия у каждого из них совокупности содержательных, формальных и функциональных признаков.
Например, В.Н. Карташов в данной классификации предписаний, наряду с принципами, дефинициями и другими велениями, перечисляет нормативно-правовые рисунки и формулы1. Они, действительно, имеют нестандартную форму выражения, при этом по содержанию являясь обычными правовыми нормами (закрепляемое ими содержание при желании можно было бы представить в традиционной словесной форме, менее наглядной и понятной, но по сути тождественной). А значит, признавать их самостоятельным типом предписаний нет оснований — это предписания-нормы, выраженные в нетипичной форме.
Т.В. Кашанина вслед за В.М. Горшеневым2 разновидностью предписаний называет юридическую конструкцию3. Здесь приходится признать обратную ситуацию: по своему содержанию конструкция представляет собой уникальное и очень важное средство юридической техники, обеспечивающее логические связи между элементами правовых понятий, но никакой устойчивой формы, в которой конструкция выражалась бы в тексте нормативного акта, не существует: по объему она может соответствовать правовой дефиниции, одной или нескольким правовым нормам или вообще существовать на уровне доктрины, не материализуясь в конкретных нормативно-правовых предписаниях.
Таким образом, если формулы и рисунки можно считать, если не типом, то хотя бы устойчивой разновидностью предписаний, то конструкции, будучи явлениями совершенно иной природы, вообще нормативными предписаниями признаваться не могут.
Все сказанное позволяет теперь обратиться к исследованию ограничительных нормативно-правовых предписаний. Если предположить, что таковые существуют, разумно попытаться понять, вписываются ли они в какую-то из существующих классификаций. Являются ли они разновидностью только предписаний, выражающих норму права, или ограничительными могут также быть правовые принципы, дефиниции? Есть ли какие-то устойчивые формальные и содержательные признаки у предписаний, устанавливающих ограничения, позволяющие включить их в основную типологию (классификацию по функциональной роли)? Имеет ли смысл предложить отдельную классификацию и какие виды предписаний следует выделить в ней наряду с ограничительными?
Итак, если под ограничительным нормативно-правовым предписанием понимать закрепленное в минимальной смысловой единице нормативного текста правовое ограничение, то общая характеристика рассматриваемого явления существенно зависит от смысла, вкладываемого в понятие «ограничение». Последнее может быть представлено по-разному:
— ограничения как установление каких-либо рамок, границ;
— ограничения как уменьшение пределов действия другого правила;
— ограничения как сужение сферы свободы индивида.
Рассмотрим каждое из приведенных значений, подчеркивая, что их анализ не преследует в данном случае цели определить научную ценность каждого подхода, а лишь увидеть, согласуется ли с каким-то из них существование ограничительных нормативно-правовых предписаний.
Первая интерпретация понятия «ограничение» является наиболее широкой и охватывает собой все нормативно-правовые предписания. Назначение любой правовой нормы в широком смысле заключается в том, чтобы установить рамки правомерного поведения, в большей или меньшей степени ограничить свободу выбора вариантов такого поведения. Эту функцию выполняют не только нормы, но и иные виды нормативных предписаний, например, дефиниции: слово «определение» подразумевает не что иное, как установление пределов, ограничивающих объем понятия. Можно предположить, что в самом широком смысле право в целом и любое его предписание в отдельности служит для ограничения свободы либо произвола (в зависимости от того, какие оценочные акценты уместно будет расставить в том или ином контексте).
Сказанное, однако, означает, что любое нормативно-правовое предписание при такой интерпретации может быть названо ограничительным. А, значит, для целей нашего исследования подобная трактовка понятия «ограничение» интереса не представляет.
Второй подход наиболее развернуто представлен в работах А.В. Малько. Исследователь указывает, что «обыденный смысл слова "ограничение" как синонима любого преграждающего фактора не соответствует категориальному статусу понятия "правовое ограничение"», поэтому предлагает считать пра-
1 Карташов В.Н. Теория правовой системы общества: в 2 т. Т. 1. Ярославль, 2005. С. 140—148.
2 Горшенев В.М. Нетипичные нормативные предписания в праве // Советское государство и право. 1978. № 3
3 Кашанина Т.В. Структура права. М., 2012. С. 100—106.
. С. 117.
вовыми ограничениями «.лишь такие сдерживающие средства, которые устанавливаются в праве в целях упорядочения общественных отношений и которые носят прескриптивный характер»1.
Правовое ограничение А.В. Малько определяет как правовое сдерживание противозаконного деяния, создающее условия для удовлетворения интересов контрсубъекта и общественных интересов в охране и защите2. Такие ограничения выражаются в нормах непосредственно или через свои формы: обязанности, запреты, приостановления, лимиты, меры защиты, меры пресечения, наказания и т. п., а также косвенно, через оговорки и исключения3.При этом автор приводит многочисленные примеры неудачного, необоснованного, излишнего применения термина «ограничения» в законодательстве4. Это лишний раз подтверждает, что руководствоваться наличием самого слова в тексте нормативно-правовых предписаний при классификации последних не имеет смысла. Следовательно, ограничительным нормативным предписанием можно было бы признать веление, устанавливающее ограничение в любой из перечисленных форм. Стоит констатировать, что при таком подходе в разряд ограничительных попали бы все императивные (запрещающие и обязывающие) и все охранительные предписания, а также многие регулятивные и диспозитивные, содержащие, например, исключения.
Более того, в данной интерпретации ограничений к ним могут относиться и веления, фактически расширяющие сферу правомочий лица, например, налагающие ограничения на ограничения. Так, рассматривая конструкцию «...невправе заниматься предпринимательской или другой оплачиваемой деятельностью, кроме преподавательской, научной и иной творческой деятельности», А.В. Малько замечает: «Здесь из ограничивающего правила делается с помощью оператора «кроме» определенное исключение, что выступает в качестве косвенной формы правового стимулирования. По сути дела, тут одно ограничение (запрет) ограничивается другим ограничением (курсив мой. — М.Д.). В результате получается правостимулирующее средство»5.
При такой широкой трактовке правовых ограничений какие-либо общие формальные, а главное, содержательные признаки у устанавливающих их предписаний обнаружить довольно сложно.
К примеру, в работах С.Ю. Суменкова предпринималась попытка продемонстрировать связь между нормативно-правовым предписанием и правовым исключением, являющимся одной из форм ограничений. Исключение в праве было определено автором как «закрепленное в нормах права и выражающееся в официально признанных формах, объективированное в специальных терминах предписание, выступающее в качестве юридического средства регламентации общественных отношений, подразумевающее дополнение или (и) изъятие из парного с исключением правила и создающее альтернативный последнему вариант регуляции, необходимый для достижения социально значимых целей»6.Учитывая, что по объему и содержанию исключения могут существенно разниться (от оговорки внутри предложения, закрепляющего правило, до целых правовых институтов, выраженных одним или несколькими нормативно-правовыми актами)? автору пришлось сделать вывод о существовании нескольких уровней нормативных предписаний, которые по объему соответствуют (а) исключению из правила, (б) правилу и исключению вместе взятым, (в) нескольким нормам права, (г) одному или нескольким нормативным правовым актам7. Сказанное, особенно последние пункты, разумеется, никаким образом не согласуется с принятыми в науке представлениями об элементарном характере предписания как текстуального выражения смысловых частей правовой нормы8.
Есть и еще одна сложность с поиском ограничительных нормативных предписаний при той трактовке, которую дает ограничениям в праве А.В. Малько. Если все обязывающие и запрещающие веления содержат в себе ограничения, то как быть с тем, что и управомочивающая норма тоже всегда предполагает наличие корреспондирующей праву обязанности? Речь идет о таком свойстве правовых норм (и выражающих их нормативных предписаний), как предоставительно-обязывающий характер.
Это свойство является одним из общепризнанных в отечественной юриспруденции, хотя и оно иногда подвергается критике. Так, В.М. Шафиров, развивая идею о том, что современная теория права не должна держаться за научные догмы советского периода и может позволить себе их критическое осмысление, утверждает: «Управомочивающим нормам не свойственны такие признаки, как общеобязательность, представительно-обязывающий характер, принудительность исполнения»9. Если по поводу общеобязательности и вытекающей из нее принудительности еще можно спорить, то наличие предста-
1 Малько А.В. Стимулы и ограничения в праве: теоретико-информационный аспект. М., 2012. С. 140.
2 Там же. С. 142.
3 Там же. С. 193.
4 Там же. С. 200—206.
5 Там же. С. 194.
6 Суменков С.Ю. Исключение из правил как нормативно-правовое предписание // Право и государство: теория и практика. 2015. № 12 (132). С. 6—8.
7 Там же.
8 Об этом см.: Давыдова М.Л. Правовая норма, нормативное предписание, законодательное исключение — разнопорядковые категории // Юридические исследования. 2016. № 4. С.37—44.
9 Шафиров В.М. Общее учение о норме права и современное (интегративное) правопонимание // Вопросы правоведения. 2013. № 2 (18). С. 84.
вительно-обязывающего характера, как нам кажется, относится к важнейшим чертам любой нормы, без которых закрепленное ею правомочие превратилось бы в пустой звук, поэтому остановимся подробнее на соображениях, вызываемых приведенной научной позицией.
Предложенная В.М. Шафировым трактовка вызывает как минимум два возражения. Во-первых, говоря об управомочивающей норме, автор подчеркивает: «Ее настойчивое предложение совершить действие зиждется не на навязывании индивидам того или иного поведения, а на содержащихся в управо-мочивающей норме ориентирах, обозначающих желательный, в первую очередь для личности, диапазон свободы»1. На самом деле никакого «настойчивого» предложения совершить определенные действия в правовых дозволениях нет. Огромное количество предусмотренных ими вариантов поведения не является ни желательными ни полезными для личности и общества. Действительно, право разрешает нам курить и распивать спиртные напитки при условии соблюдения запретов, касающихся места и времени; проигрывать состояния в казино на территории игорных зон; разводиться, отказываться от ребенка, судиться с близкими людьми из-за наследства или раздела имущества и т. п.
Что касается желательного поведения, в некоторых случаях указание него можно было бы расценивать как манипуляцию со стороны законодателя. Однако в тех ситуациях, когда нет гарантии, что граждане воспользуются «настойчивым предложением», закрепленным в управомочивающей норме, он обычно не полагается на их правосознание, а подкрепляет свое предложение обязанностью (ч. 1. ст. 43 Конституции РФ: «Каждый имеет право на образование», ч. 3: «Основное общее образование обязательно»). В качестве средств манипуляции, подталкивающих субъекта к желательному поведению, гораздо больше подходят запреты и обязывания, а также поощрительные, охранительные предписания, иные стимулы и ограничения, поэтому с помощью управомочивающих норм законодатель, как правило, не манипулирует человеком, а лишь определяет границы его автономии.
Во-вторых, автор указывает: «...главная отличительная черта такого предложения — ориентированность на субъективную сторону поведения. Для того, чтобы цели, заложенные в управомочивающей норме, были достигнуты, определения лишь внешних границ дозволенных действий явно недостаточно. Важно, чтобы человек, которому адресованы права и свободы, обратил на них внимание, осмыслил их, увидел в них именно то самое, недостающее, открывающее путь к желанной цели, проявил готовность воспользоваться ими. Одно внешнее, формальное принятие прав и свобод без развитого правового внутреннего настроя не даст необходимого результата ни личности, ни обществу. Иными словами, действенность нормы дозволения напрямую зависит от признания и принятия ее личностью»2.
Стоит, однако, задаться вопросом о том, что именно создает этот «внутренний правовой настрой», побуждающий человека использовать свое право. Нагляднее всего, по нашему мнению, механизм формирования такого настроя был показан Л.И. Петражицким, и строится этот механизм как раз на корреспонденции права и обязанности: «Императивно-атрибутивное, правовое сознание оказывает специфическое и непосредственное влияние на наше поведение не только в тех случаях, когда мы его переживаем в качестве сознания нашего долженствования — права другого, но и в тех случаях, когда мы его переживаем в качестве сознания долженствования другого по отношению к нам — нашей управомоченности по отношению к другому. Соответствующее поведение представляется нам санкционированным высшим авторитетом атрибутивной нормы. И чем интенсивнее действие соответствующей эмоции, чем сильнее мистически-авторитетный характер атрибуции, чем «святее» и несомненнее представляется нам наше право, тем сильнее эта мотивация, тем бодрее, увереннее и решительнее наш образ действий»3.
Сила и значимость управомочивающих норм заключается, таким образом, не только и не столько в добровольности их использования лицом, наделенным правом. Гораздо важнее оказывается уверенность этого лица в гарантированности его права, в наличии корреспондирующей ему обязанности других лиц.
Императивный, обязательный характер управомочивающие нормы имеют для обязанной стороны. И именно этим обеспечивается их действенность и эффективность. В самом деле, если согласиться с тем, что право и обязанность закрепляются разными нормами (например, право работника на оплачиваемый отпуск и обязанность работодателя такой отпуск предоставить4), то придется признать, что гораздо большую ценность для носителя прав будет представлять норма обязывающая (именно на нее работник будет ссылаться, требуя от работодателя предоставления положенного по закону отпуска, так как простая констатация его права силы аргумента в споре с работодателем иметь не будет).
А если в каждой управомочивающей норме подразумевается требование, адресованное обязанной стороне, то опосредованно любая норма содержит в себе ограничение. Обособление ограничительных нормативных предписаний в отдельную группу в этом случае оказывается логически невозможным.
1 Шафиров В.М. Общее учение о норме права и современное (интегративное) правопонимание // Вопросы правоведения. 2013. № 2 (18). С. 84.
2 Там же. С. 85.
3 Петражицкий Л.И. Теория права и государства в связи с теорией нравственности. СПб., 2000. С. 129.
4 Шафиров В.М. Общее учение о норме права и современное (интегративное) правопонимание // Вопросы правоведения. 2013. № 2 (18). С. 85.
Третий подход к понятию «ограничения» является наиболее узким, включая в себя прежде всего ограничение прав человека. При такой содержательной трактовке можно говорить о правоограничитель-ных, а также правоустановительных и праворасширительных предписаниях. Одни из них фиксируют определенный объем прав («Жилище неприкосновенно», «Каждый имеет право на жизнь»), а другие — расширяют либо ограничивают его. Так, праворасширительные предписания могут устанавливать дополнительные правомочия или гарантии для отдельных категорий субъектов (ч. 2 ст. 3.9 КоАП РФ: «Административный арест ... не может применяться к беременным женщинам, женщинам, имеющим детей в возрасте до четырнадцати лет, лицам, не достигшим возраста восемнадцати лет, инвалидам I и II групп.»). В этом контексте правоограничительными нормативными предписаниями являются веления, направленные на сужение правовых возможностей (ч. 2 ст. 3.10 КоАП РФ: «Административное выдворение за пределы Российской Федерации как мера административного наказания устанавливается в отношении иностранных граждан или лиц без гражданства и назначается судьей.»).
Стоит заметить, что каких-либо устойчивых формальных признаков, позволяющих говорить о типологии нормативно-правовых предписаний, у данных правовых велений нет. В частности, даже формы выражения ограничений, приводимые выше, к правоограничительным предписаниям имеют весьма отдаленное отношение. Запрет, например, может носить как правоустанавливающий (ч. 3 ст. 29 Конституции РФ: «Никто не может быть принужден к выражению своих мнений и убеждений или отказу от них»), так и правоограничительный характер (ч. 3 ст. 17 Конституции РФ: «Осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц»), в зависимости от того, кому этот запрет адресован: гражданам или государственным органам.
Тем не менее, данный подход, единственный из перечисленных, делает логически возможным обособление ограничительных предписаний в отдельную группу. Наличие общих содержательных признаков у таких предписаний дает основания для исследования соответствующего функционала принципов права или правовых норм, изучения технико-юридических особенностей нормативных ограничений прав1.
Таким образом, говорить об ограничительных предписаниях можно лишь при узком понимании ограничений (ограничения прав), так как при широкой их трактовке (ограничения в праве) этим понятием охватывается бесконечное множество правовых велений, не объединенных ни содержательными, ни формальными, ни даже функциональными признаками. При этом и правоограничительные предписания в узком смысле не характеризуются устойчивыми формальными признаками и могут быть выявлены лишь при содержательном анализе правового текста.
1 Давыдова М.Л. Средства юридической техники и проблема ограничения прав и свобод человека // Юриспруденция. 2010. № 2 (18). С. 29—36.
