CC BY
12Общественный порядок и безопасность против верховенства права
*
в государствах переходного периода
Габор Хдлмди
В первой части статьи Автор пытается рлзрЕшить противоречие между общественной безопасностью и принципом верховенства права в странах Центральной и Восточной Европы. Он анализирует решения конституционных судов Венгрии, Чехии и Германии, чтобы определить, как принцип верховенства права понимается в этих государствах и какой смысл в него вкладывают суды. Во второй части статьи Автор задается вопросом: на каком основании могут быть ограничены основополагающие права, и особенно прАво на жизнь, в целях защиты общественного порядка и безопасности? Он рассматривает прАво на жизнь через призму решений конституционных судов о возможности ограничения этого Абсолютного права и делает вывод об обоснованности и логичности данных решений.
Я предлагаю рассматривать противоречие, заложенное в названии данной статьи, проанализировав следующие проблемы: имеет ли место противостояние идеи общественного порядка и безопасности недавно упрочившемуся в Центральной и Восточной Европе принципу верховенства права, и какие дилеммы в этой связи возникают в практике конституционных судов данного региона? После того как я попытаюсь ответить на основной вопрос, мне бы также хотелось рассмотреть смежную, но, возможно, более значимую проблему: на чем может быть основано ограничение основополагающих прав человека и особенно права на жизнь, как почти абсолютного права, в целях защиты общественного порядка и обеспечения безопасности?
Ограничение прав в переходный период
Достаточно важным является вопрос о том, существуют ли какие-либо особые, сниженные стандарты свободы, позволяющие вводить больше ограничений в государствах переходного периода. Теоретический ответ на данный вопрос был дан главным судьей Апелляционного суда США и профессором Школы права Чикагского университета Ричардом А. Познером на конференции по экономическим перспективам в свете основных прав, которая состоялась в Будапеште в 1995 году1. Он призвал молодые демократии Восточной Европы сохранять предельную осторожность в отношении свобод личности. Познер указал на то, что для посткоммунистических стран переходного периода может быть контрпродуктивным «отдавать наибольший приоритет обеспечению негативных свобод. Ценность этих свобод может весьма различаться в бедных странах». Говоря более конкретно, если «защита права собственности и основных политических прав очень важна», то было бы неверной стратегией «придавать аналогичную значимость также таким правам, как
* Данная статья была опубликована на английском языке: Halmai G. Public order and security versus rule of law in transition countries // Fundamentum 2005. № 0. P. 70—75.
право на защиту от жестокого обращения со стороны полиции во время заключения под стражу на досудебной стадии, право на защиту от злоупотреблений во время изоляции в публичных психиатрических больницах и право на получение помощи компетентного адвоката неимущих, обвиняемых в уголовных преступлениях». Янош Киш назвал это утверждение основным тезисом судьи Познера2. Отстаивая свою позицию, Познер опирался на хорошо известный метод анализа затрат и выгод. Однако он выдвинул также и другой аргумент, основанный на исторических наблюдениях. Судья отметил, что молодым демократиям Восточной Европы было бы неразумно копировать систему прав, признанную в настоящее время в США, поскольку эти права не являются «правами semper et ubique [то есть действующими всегда и везде. — Примеч. перев.], а соответствуют определенному этапу исторического развития».
Признаки поступательного движения в государственно-правовой трансформации могут быть выявлены при исследовании событий в Чехии, произошедших сразу же после крушения коммунизма. С целью признания преступной поддержки или пропаганды тоталитарной (или какой-либо иной исключительной) идеологии был принят закон «О незаконности коммунистического режима», в котором осуждались всякие публичные призывы к подавлению гражданских прав и свобод. В тексте указанного закона в скобках были упомянуты нацизм и коммунизм, что, вероятно, оправдывалось историческим прошлым этой страны. Также в законе отмечалось, что «с 1948 по 1989 год при коммунистическом режиме нарушались как права человека, так и создаваемые той же властью законы»3. Конституционный суд Чехии установил, что «при таких обстоятельствах пресечение поддержки и пропаганды движений, которые бы стремились вновь подавить права и свободы граждан, при помощи уголовного права является оправданным»4. Суд поддержал данный закон, который, по его мнению, способствовал развитию плюрализма.
Другой важный вопрос, с которым сталкиваются все страны переходного периода, заключается в том, необхо-
димо ли уголовное преследование лиц, обладавших властными полномочиями при прежнем режиме, за те злоупотребления полномочиями, которые были допущены ими по отношению к народу. Если допустить люстрацию, то может быть высказано предположение, что намерение прибегнуть к уголовным санкциям прямо противоречит таким принципам демократического правопорядка, как ex post facto и nulla poena sine lege, запрещающим преследование за действия, которые в момент их совершения не считались уголовно наказуемыми. Некоторые наиболее вопиющие нарушения прав человека и в прежней системе признавались преступлениями, но совершившие их лица тогда не подверглись уголовному преследованию. Соответственно, если срок давности за эти преступления уже истек к моменту, когда в обществе произошли серьезные социально-политические изменения, уполномочена ли новая власть привлечь преступников к ответственности за их деяния? Законодатели посткоммунистического периода утверждали, что срок давности ранее не действовал, поскольку лица, совершившие данные преступления, особенно при подавлении народных волнений 1956 и 1968 годов, не подверглись уголовному преследованию исключительно по политическим соображениям. Теперь же, когда устранены политические препятствия на пути осуществления правосудия, можно начать заново отсчитывать срок давности, что позволило бы новым властям назначить наказание для лиц, совершивших преступления десятилетия назад. И в Венгрии, и в Чехии были приняты соответствующие законы. В обеих странах данный вопрос стал предметом разбирательств в только что сформированных конституционных судах. Каждый из них принял решение, где красноречиво описывалась необходимость рассматривать вопрос наследия прошлого и ответственности в контексте приверженности демократий принципу верховенства права. Однако при весьма схожих фактических обстоятельствах Конституционный суд Чехии поддержал введение нового отсчета срока давности за преступления, совершенные при старом режиме, в то время как Конституционный суд Венгрии посчитал, что в данном случае происходит нарушение принципа верховенства права.
Вновь избранный парламент Венгрии принял закон об уголовном преследовании лиц, совершивших преступления в период с 21 декабря 1944 года до 2 мая 1990 года, в котором содержалась норма о том, что срок давности отсчитывался заново со 2 мая 1990 года — даты начала деятельности вновь избранного парламента и касался только таких преступлений, как государственная измена, умышленное убийство и причинение телесных повреждений, повлекших смерть потерпевшего, и только в тех случаях, когда «государство не осуществляло уголовное преследование лиц, совершивших указанные преступления по политическим мотивам». Президент Венгрии Арпад Гёнц не подписал данный закон и направил его на рассмотрение Конституционного суда. Конституционный суд Венгрии в решении № 11/1992 (III. 5.) AB признал неконституционной попытку парламента осуществить ретроактивное нормотворчество, согласившись с большин-
ством доводов, изложенных в заявлении Президента. Суд установил, что указанный закон нарушал принцип юридической безопасности, который должен быть гарантирован в качестве основополагающего принципа конституционного правового государства. Кроме того, было указано, что терминология закона является расплывчатой, в том числе и потому, что содержание понятия «политические мотивы» в значительной степени изменилось в течение того промежутка времени, который охватывался законом, да и формулировка составов самих преступлений также претерпела изменения. Основные принципы уголовного права, согласно которым нет наказания без преступления, а преступление должно определяться законом, несомненно, были нарушены при попытке придать обратную силу течению сроков давности уголовного преследования. Конституционный суд отметил, что единственным видом законодательных изменений, которые могут иметь обратную силу, являются такие изменения, которые улучшают положение обвиняемого. Сославшись на нормы Конституции, согласно которым Венгрия является конституционным правовым государством и наказание может назначаться лишь в соответствии с законом, действовавшим в момент совершения преступления, Суд объявил указанный закон неконституционным5.
Конституционный суд Чехии в решении от 21 декабря 1993 года не согласился с доводами, изложенными в заявлении группы депутатов чешского парламента, в котором оспаривалась конституционность Закона «О незаконности коммунистического режима», и поддержал приостановление в законодательном порядке течение сроков давности применительно к уголовным преступлениям, совершенным в период с 1948 по 1989 год, преследование за которые не осуществлялось по «политическим причинам, несовместимым с основополагающими принципами правопорядка демократического государства»6. Это решение Конституционного суда Чехии частично основывалось на решении Федерального конституционного суда Германии от 12 ноября 1996 года, в котором было поддержано осуждение должностных лиц бывшей Германской Демократической Республики (ГДР), содействовавших проведению близорукой политики, которая привела к смерти 260 человек, пытавшихся перейти границу между Восточной и Западной Германией или Восточным и Западным Берлином в период с 1949 по 1989 год. Германский Конституционный суд отверг доводы защиты о том, что подобное преследование запрещается § 2 статьи 103 Основного закона ФРГ, согласно которому «деяние может наказываться только в том случае, если его наказуемость была определена законом до его совершения». Суд установил, что данная норма не распространяется на те случаи, когда государство (ГДР) с помощью законов пыталось санкционировать явное нарушение общепризнанных прав человека.
В объединенной Германии судебный процесс над пограничниками, открывшими огонь у Берлинской стены, является еще одной иллюстрацией к вопросу, сформулированному судьями Конституционного суда Венгрии, о том, «имеет ли определенность права, основывающаяся
на формальных и объективных принципах, большее значение, чем неизбежно пристрастное и субъективное правосудие». Закон об охране государственных границ бывшей ГДР наделял солдат правом производить выстрелы только в ответ на «действия по незаконному переходу границы». Подобные действия определялись очень широко и подразумевали попытку перехода границы совместно двумя лицами или аналогичные действия, осуществлявшиеся «особенно интенсивно». Общей практикой на границе была четкая реализация положений закона: лица, уполномоченные осуществлять надзор, подчеркивали, что «нарушение пограничного режима должно быть предотвращено любой ценой». Суды первой инстанции ФРГ опирались на прецеденты Федерального конституционного суда, в духе которых принципы материального права признавались более важными, чем принцип определенности права. Таким образом, Конституционный суд Венгрии, с одной стороны, и конституционные суды Чехии и Германии, с другой стороны, сформулировали одну и ту же проблему схожим образом, но при этом подойдя к ней с разных сторон. Венгерский Конституционный суд истолковал содержание принципа верховенства права как подразумевающее требование определенности права, тогда как конституционные суды Чехии и Германии интерпретировали его сквозь призму материального права7.
Правоограничительный подход Конституционного суда Чехии был подтвержден в решении Европейского Суда по правам человека по делу Реквени8, где предметом рассмотрения стали ограничение права на объединение и ограничение свободы слова. Эта позиция первоначально была представлена и среди некоторых членов Европейской комиссии по правам человека, которая в то время отвечала за передачу жалоб Европейскому Суду. В деле Кастеллса9 члены Комиссии посчитали, что в 1979 году в Испании имел место период «перехода к демократии». Несогласные с таким мнением назвали сенатора Кастел-лса «известным выразителем политических идей баскского экстремизма» и указали, что объявление преступным соответствующего высказывания помогло бы предотвратить беспорядки 1979 года, произошедшие через несколько лет после окончания периода диктатуры.
В противоположность позиции большинства по делу Реквени и отдельным мнениям в связи с решением по делу Кастеллса, Конституционный суд Венгрии в мотивировочной части своего решения № 30/1992 о признании неконституционными некоторых норм Уголовного кодекса о клевете указал, что «в условиях неизбежного усиления социальной напряженности при системных изменениях» (то есть во время политико-экономических изменений, начавшихся в 1989 году) заметно возрастает опасность подстрекательства широких народных масс к проявлению ненависти по отношению к некоторым социальным группам и что конкретные обстоятельства недавнего прошлого Венгрии отнюдь не оправдывают ограничение, а скорее, наоборот, предполагают более активную защиту свободы выражения мнений. Было подчеркнуто, что «политическая культура и здоровое общественное мнение могут быть сформированы только посредством
самоочищения... Унижению достоинства личности нужно противодействовать с помощью критики».
Однако в своем решении № 13/2000 венгерские судьи единогласно отвергли заявления, в которых указывалось на то, что нормы Уголовного кодекса, устанавливающие наказание за надругательство над национальными символами Венгрии, посягают на конституционное право на свободу выражения мнений. Представляется, что обоснование этого решения противоречит тому, что содержалось в постановлении Суда 1992 года: «Суд подтвердил в ряде своих решений, что ограничение некоторых прав позволительно в переходный период от тоталитарного государственного режима к демократии и до тех пор, пока демократические институты не станут абсолютно стабильными, даже если подобное ограничение будет считаться неоправданным в странах, стабильно развивающихся по пути демократии». Венгерские судьи признали, что этот недавно установившийся в стране принцип на самом деле уже применялся в практике Страсбургского суда для юридического обоснования ограничения свободы выражения мнений, например в деле Реквени против Венгрии.
Подобная интерпретация исторических обстоятельств в переходный период напоминает позицию Федерального конституционного суда ФРГ, который также истолковал ограничение свободы выражения мнений, как действие, направленное на предотвращение угрозы демократии, а именно в связи со стремлением Германии избежать повторения событий, последовавших за крахом Веймарской республики. В своем решении, принятом в 1994 году по делу о публикации, в которой автор отрицал исторический факт Холокоста, поразительно перекликающемся с решением венгерских судей, Федеральный конституционный суд Германии установил, что, хотя Основной закон ФРГ и защищает свободу выражения мнений независимо от их содержания и способов распространения, оправдание публичных утверждений о каких-либо фактах бессмысленно тогда, когда такие утверждения не способствуют формированию демократических убеждений и волеизъявлений10.
Ограничение права на жизнь
Даже если страны Центральной и Восточной Европы будут придерживаться правоограничительного подхода, основывающегося на соответствующем толковании исторических обстоятельств, или, наоборот, признают, что спустя 15 лет после начала переходного периода эти обстоятельства уже более не являются значимыми, то все равно они столкнутся с той же проблемой, что и другие, «старые» демократии: что может служить оправданием для ограничения основных прав? Наиболее интересный аспект данной проблемы состоит в том, насколько обоснованно ограничение права на жизнь и террористов, и невинных пассажиров в случае, когда, например, гражданский самолет, используемый террористами в качестве оружия, разрешено сбить11. Другой уместный вопрос, который в данном случае не рассматривается, заключается в том, могут ли в условиях конституционной демократии
быть сделаны какие-либо исключения в отношении запрета пыток, например с целью заставить террористов раскрыть планы, ставящие под угрозу жизни других людей12.
Что касается оснований для законного ограничения прав, то можно рассмотреть такое понятие, как «право на безопасность», определенное Сэнфордом Левинсоном. Согласно Левинсону, ссылаясь на данное право, государство может ограничить целый ряд традиционных прав, особенно в условиях «чрезвычайного положения». Подобное утверждение корреспондирует идее Т. Гоббса о том, что главной обязанностью государства является защита своих граждан от угрозы нападения или общего экономического кризиса13. Джорджио Агамбен в своей книге по чрезвычайным ситуациям дает иной способ обоснования, приводя в пример Священную Римскую империю. Он указывает, что введение чрезвычайного положения — это исключительное право государства14.
Главная проблема заключается в том, могут ли важнейшие основные права, такие как право на жизнь и право на достоинство, гарантированные в большинстве современных конституций, включая конституции стран Центральной и Восточной Европы, в качестве абсолютных прав, быть ограничены в целях обеспечения общественного порядка и безопасности. Особенностью является то, что конституционные суды указанных стран рассматривали так называемые «сложные случаи», связанные с правом на жизнь и правом на достоинство, и в четырех из них (в Венгрии, Литве, Украине и Албании) смертная казнь была признана неконституционной.
Впервые смертная казнь была отменена решением Конституционного суда Венгрии № 23/199015. В данном решении человеческое достоинство понималось как абсолютная ценность, которая неразрывно связана с правом на жизнь. Указывая на абсолютный характер права на жизнь и на достоинство, венгерские судьи пошли, несомненно, дальше своих германских коллег. Однако критики данной позиции упрекают венгерский Конституционный суд в том, что он сконцентрировался исключительно на проблеме человеческого достоинства и не уделил должного внимания необходимости оценки со стороны общества, и выдвигают общий аргумент против подобного «либерального решения»16.
Идея защиты права на жизнь и права на достоинство послужила основанием для принятия решения об отмене смертной казни в 1998 году Конституционным судом Литвы, а также их украинскими и албанскими коллегами в 1999 году. В решении Конституционного суда Литвы была подчеркнута важность признания абсолютного характера права на жизнь, а также конституционно-правового запрета пыток, жестокого обращения и наказания, унижающего человеческое достоинство17. Конституционный Суд Украины указал, что «право на жизнь, как неотъемлемое право человека, неотделимо от понятия о человеческом достоинстве»18. Албанские судьи не признали абсолютного характера права на жизнь, но ввели необоснованный запрет на применение смертной казни в мирное время19.
Конституционный суд Венгрии за полтора десятка лет своей практики прошел длительный путь в толковании права на жизнь и права на человеческое достоинство. Как было отмечено выше, отправной точкой стала идея о единстве и абсолютном характере этих двух прав, воплотившаяся в решении о признании смертной казни не соответствующей Конституции. Со временем было признано, что государство может отступить от своей обязанности по осуществлению защиты жизни человека, когда речь идет, например, о выборе между жизнью ребенка и жизнью матери при абортах. Это ограничение обусловлено правом матери на свободу усмотрения, составляющим часть ее человеческого достоинства.
В решении по делу об эвтаназии Суд указал, что право на эвтаназию также является проявлением указанной свободы усмотрения. В то же время, хотя судьи и признали, что защита жизни является институциональной обязанностью государства, они не посчитали необходимым ее конституционно-правовое закрепление в законодательстве. Так, например, решение Конституционного суда Венгрии по вопросу об использовании полицией огнестрельного оружия, принятое весной 2004 года, к сожалению, представляет собой шаг назад, поскольку Суд признал конституционно допустимым лишение жизни в случаях, когда необходимость в осуществлении выбора между жизнями отсутствует20.
Применение огнестрельного оружия определено нормами венгерского законодательства как производство выстрела в человека, и в этих случаях полицейский уполномочен даже совершить преднамеренное убийство. Заявители посчитали, что подобное использование оружия посягает на право на жизнь, и просили суд признать его неконституционным и не подлежащим применению. В частности, речь шла о невыполнении требования полиции положить оружие или иной опасный предмет, имеющийся у подозреваемого, если его поведение свидетельствует о намерении использовать оружие непосредственно против людей. Также заявители оспаривали конституционность нормативных положений, разрешающих полиции применять оружие при задержании лиц, обвиняемых в совершении серьезных преступлений против государства, мира и безопасности человечества, или при предотвращении их насильственных действий по освобождению из-под стражи либо побега21. Некоторые из оспоренных норм допускали использование полицейскими оружия также в случаях, когда этого не требовалось для предотвращения непосредственной угрозы для жизни. Однако, согласно позиции Конституционного суда Венгрии, государство может допускать лишение человека жизни только в тех случаях, когда необходимо сделать выбор между человеческими жизнями и, соответственно, только такое убийство не считается уголовно наказуемым. Подобная ситуация возникает, например, при самообороне, когда человек сопротивляется покушению на свою жизнь, убивая нападающего. Судьи не посчитали неконституционным использование оружия в тех случаях, когда разрешается намеренно произвести выстрел для того, чтобы задержать подозреваемого, совершившего умышленное убийство,
или не дать ему скрыться. Таким образом, было сделано исключение из правила, согласно которому совершение преступления само по себе не свидетельствует о прямой угрозе жизни для других лиц, и именно поэтому ставить под угрозу жизнь преступника нецелесообразно.
Очевидно, что независимо от того, насколько упрямым является преступник, применение оружия по отношению к нему не защитит жизни других. Судьи, осознавая данное противоречие, установили, что им следует сформулировать свою позицию по вопросу о том, является ли приемлемым с конституционной точки зрения посягательство на жизнь одного человека, когда это не связано с предотвращением угрозы жизни другим людям. Как отмечается в решении, принятом большинством голосов, сам факт того, что подозреваемый ранее совершил убийство, логически не приводит к выводу о том, что он намеревается убивать или ставить под угрозу жизни других людей. Более того, было также отмечено, что проблема заключается и в отсутствии уверенности в том, что подозреваемый, в отношении которого полицией было применено оружие, действительно совершил предполагаемое убийство.
Согласно мотивировочной части решения Суда, статус подозреваемого, преследуемого полицией, с правовой точки зрения, носит особый характер в том случае, если он ранее был признан виновным в совершении убийства. Из нормы, гарантирующей право на жизнь, как указал Суд, вытекает требование о принятии решения о юридической ответственности лица, лишившего жизни другого человека. Ограничение свободы предполагаемого преступника может быть обеспечено путем его задержания и заключения под стражу. Отсюда вывод: «Тот, кто посягает на право на жизнь, совершая убийство другого человека [снова добавим: предположительно. — Г. Х. ]... рискует. поставить под угрозу свою собственную жизнь». Подобная аргументация, однако, не дает ответа на вопрос о том, на каком основании может предыдущее действие поставить под угрозу жизнь преступника в будущем. Представляется, что уязвимость жизни преступника будет служить некой санкцией или наказанием за убийство, которое он, предположительно, совершил ранее. Но в этом случае ограничение права на жизнь — даже если это необязательно означает лишение жизни, а только создание для нее угрозы — должно соответствовать тому же конституционному стандарту, который применялся Судом при признании смертной казни неконституционной. Ведь само создание риска для жизни подозреваемого, по сути, является ограничением его права на жизнь. Мотивировка, в соответствии с которой применение оружия в определенной ситуации можно считать законным, если у полицейского нет сомнений в том, что подозреваемый ранее совершил убийство, не оправдывает нарушение Конституции. Выполнение полицейским роли обвинителя, судьи и исполнителя приговора отнюдь не делает смертную казнь конституционной.
В решении венгерского Конституционного суда, с которым согласилось большинство судей, была приведена аналогичная мотивировка для оправдания соответствую-
щего нормативного положения, согласно которому следует, «по возможности», избегать лишения человека жизни при применении к нему принудительных мер. Лишь судья Андраш Холло в Особом мнении, поддержанном судьей Иштваном Кукорелли, высказал некоторые возражения. В частности, он выразил беспокойство, что как преследование лиц, ранее совершивших убийство, так и возможное причинение смерти подозреваемому в результате применения мер принуждения создают юридическую возможность для произвольного лишения жизни, что противоречит Конституции. Создается впечатление, что при принятии данного решения большинство судей пересмотрели сформулированную своими предшественниками концепцию неотъемлемого и абсолютного характера права на жизнь и на человеческое достоинство. Это плохое послание миру, который и так наводнен призывами к возмездию и со стороны государственного, и со стороны частного террора22.
Габор Халмаи — профессор права Университета им. Иштвана Сеченьи, г.Дьёр (Венгрия).
Перевод с английского А. Черкасова.
1 См.: PosnerR. A. The Cost of Enforcing Legal Rights // East European Constitutional Review. Vol. 4. 1995. No. 3. P. 71—83.
2 Kis J. From Costs and Benefits to Fairness: A Response to Richard Posner // East European Constitutional Review. Vol. 4. 1995. No. 3. P. 84-87.
3 Act No. 480/1991 Sb.
4 US 5/92.
5 Перевод решения на англ. яз. опубликован в: Solyom L., Brunner G. Constitutional Judiciary in a New Democracy: The Hungarian Constitutional Court. Ann Arbor: The University of Michigan Press, 2000. P. 214-228.
6 Перевод на англ. яз. см.: The Dilemmas of Transitional Justice: How Emerging Democracies Reckon with Former Regimes. Vol. III: Laws, Rulings, and Reports / Ed. by N. J. Kritz. Washington, DC: US Institute of Peace Press, 1995. P. 620-627.
7 Дилемма правопреемства правосудия, с которой столкнулись эти три суда, является одним из аспектов общего диалога о природе права; дебаты Х. Л. А. Харта и Лона Фуллера о правосудии в странах, переживающих период государственно-правовой трансформации, фокусируются на соотношении права и морали, позитивизма и естественного права. Аргументы в защиту позитивизма см.: HartH.L.A. Positivism and the Separation of Law and Morals // Harvard Law Review. Vol. 71. 1958. P. 593. Фуллер отвергает абстрактную формулировку проблемы, данную Хартом, и вместо этого приводит в пример послевоенную Германию. Считая, что отрицание Хартом избирательного манипулирования ставит соображения верховенства права выше соображений материального уголовного судопроизводства, Фуллер оправдывает манипулирование в целях сохранения морали права. См.: Fuller L. L. Positivism and Fidelity to Law: A Reply to Professor Hart // Harvard Law Review. Vol. 71. 1958. P. 630. О дебатах см.: TeitelR. G. Transitional Justice. Oxford: Oxford University Press, 2000. P. 12-14.
8 Application 25390/94, Rekvenyi v. Hungary, Judgment of 20 May 1999.
9 Application 1 1798/85, Castells v. Spain, Judgment of 23 April 1992.
10 На этом основании Конституция не защищает утверждения о фактах, о которых кому-то известно, что они ложные, или которые могут оказаться ложными. Федеральный конституционный суд Германии считает так называемую «ложь Аусшвит-ца» утверждением такого рода, которое, по мнению Суда, оказалось ложным. См.: Beschluss des Ersten Senats vom 13.4.1994 // Europäische Grundrechte Zeitschrift. 1994. 21. Jg. Heft 17-18. S. 448-452.
11 Последняя проблема обсуждается в работе: Sulyok G. An Assessment of the Destruction of Rogue Civil Aircraft under International Law and Constitutional Law // Fundamentum. 2005. No. 0.
12 См.: Dershowitz A.M. Why Terrorism Works — Understanding the Threat, Responding to the Challenge. New Haven; London: Yale University Press, 2002; Brugger W. May Government Ever Use Torture? Two Responses From German Law // American Journal of Comparative Law. Vol. 48. 2000. P. 661 —678. Применительно к Германии см. решение по делу Вольфганга Даш-нера, принятое Франкфуртским земельным судом 20 декабря 2004 года.
13 См.: Levinson S. Constitutional Norms in a State of Permanent Emergency // Georgia Law Review. Vol. 40. 2006. No. 3. P. 699.
14 См.: Agamben G. Ausnahmezustand. Frankfurt am Main: Suhr-kamp, 2004. S. 40.
15 Перевод решения на англ. яз. см.: Solyom L., Brunner G. Op. cit. P. 118—138.
16 В то же время, если мы рассмотрим мнения судей, проголосовавших за отмену смертной казни, мы можем увидеть, что они находились под влиянием различных уголовно-правовых теорий по данному вопросу. Высказанные многими судьями аргументы не были включены в чрезвычайно лаконичный и сжатый текст решения Суда и остались представленными лишь в виде особых мнений, поскольку судьи придерживались различных подходов. Андраш Сабо, например, представлял карательную уголовно-правовую теорию, в то время как Янош Злински подчеркивал важность предупреждения преступлений на основе научных достижений, а не смертной казни.
17 Решение № 2/98 от 9 декабря 1998 года.
18 Решение Конституционного Суда Украины № 11-рп/99 от 29 декабря 1999 года. Суд объявил смертную казнь неконституционной, после чего украинский парламент ее отменил.
19 Решение № 65 от 10 декабря 1999 года.
20 Решение № 9/2004. (III. 30.) AB.
21 В недавнем деле полицейский выстрелил и тяжело ранил члена украинской банды воров, пытавшегося скрыться от преследования на улицах Будапешта. См.: Népszabadsâg. 2005. 7 September.
22 Мы все помним Жана Чарльза де Мендеса, 27-летнего бразильца, работавшего электриком, который стал невинной жертвой, будучи застреленным 23 июля 2005 года полицией Лондона, охотившейся за террористами-самоубийцами, неудачно пытавшимися осуществить взрывы в столице за два дня до этого. См.: Man shot in terror hunt was innocent young Brazilian // Observer. 2005. 24 July.
