Образы лирико-романтических женщин в чувашской литературе Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

А.В. УЛЯНДИНА

ОБРАЗЫ ЛИРИКО-РОМАНТИЧЕСКИХ ЖЕНЩИН В ЧУВАШСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

Ключевые слова: романтика, лирика, женские образы, рассказчик, характер, образ матери, женский идеал, трагедия, путь, жанр.

С новых позиций рассмотрены проблемы различных идеалов в чувашской словесности (семьи, женщины, нравственности), традиций лирико-романтического воплощения образов женщин в контексте литератур народов Урала и Поволжья.

IMAGES OF WOMEN IN THE CHUVASH ROMANTIC AND LURIC WORKS

Key words: romanticism, lyrics, women's images, narrator, character, mother, ideals, tragedy, road, genre.

The author offers new outlook to the problems of various ideals described in the Chuvash literature (family, women, morality), traditions of lyric and romantic description of women's images in the literature created by the Ural's and the Volga region people.

Образы женщин, как известно, из века в век одухотворяют художественно воплощенную реальность. Мужчины и женщины являются в этом смысле атлантами и кариатидами, поддерживающими свод высоты культуры, жизни, истории, народных обычаев. Думается, в этом смысле адекватную ценность представляют образы идеальных женщин, явленных в восточном искусстве луноликими, в европейской словесности - солнцеликими. Это - правомерно. На Востоке в условиях испепеляющей жары вполне естественно сравнение девушек с благодатным сиянием луны. Запад же видит символ нетленной красоты, животворной ее силы в феномене светлоликого солнца. Восток и Запад, таким образом, выработали целые пласты художественных средств, призванных для изображения прекрасной половины человечества. Набор этот прежде всего касается романтической сущности девушек и жен, здесь мастера слова непреложно вынуждены обращаться к традиционно-архетипическому арсеналу художественных возможностей воплощения женских образов. Однако вряд ли рассмотрение образов женщин возможно ограничивать только традиционно-архетипическими, канонизированными поэтическими средствами. Литературная словесность каждого народа вырабатывает адекватную систему художественных приемов. К тому же любой писатель или поэт создает свою индивидуально-неповторимую палитру поэтизмов.

Интересна, например, канва средств отображения женских характеров в прозе чувашского писателя Д.Кибека, дотошно разрабатывающего технологию детективно-приключенческой поэтики и, вместе с тем, не отходящего от принципов возвышенно-романтического отображения жизни. В новелле «Певица» (1941), как и во многих лирико-романтических произведениях, рассказчик подвергает характер героя, как водится в романтических повествованиях, испытанию поэтикой огромных географических расстояний. Как бы предваряя дальнейший ход размышлений, следует сказать, что для Кибека обращение к приему огромных жизненных пространств вообще очень показательно. Его персонажи легко преодолевают расстояния от Смоленска до Берлина, от Берлина до Горького, отсюда - до границ Киргизии и Казахстана и т.д. (новелла «Удивительная ночь» (1953)). Тысячи и тысячи километров по дорогам войны прошли герои А. Артемьева (повести «Зеленое золото», «Большая Медведица»), оказались выброшенными из своей жизненной ниши Василий Митаев З.Нестеровой (роман «И мужчины плачут»), дед, отец и сын Шереметевы Л. Таллерова (роман «Шеремет») и т.д. Все это было следствием великих катастроф XX в.: нескольких революций, нескольких войн, раскулачивания и высылки селян из деревни, чистки миллионов граждан в лагерях и т.д. То есть необходимость «освоения» по-

этики огромных пространств продиктована определенными катаклическими изломами истории общества в XX столетии. Вызов времени поднимал с насиженного места миллионы людей. Вследствие этого и романтический пафос того времени практически был окрашен тревожными красками.

Герой «Певицы» молодой музыкант Валерий Саръялов плывет на пароходе по Волге через Горький, Астрахань на Каспийские рыбные промыслы. Такой длинный вояж не случаен. Он знамение того, что сюжет произведения приведет рассказчика к необычным происшествиям. Сам процесс рассказывания происходит в купе поезда уже по истечении многих лет, следовательно, Саръялов вспоминает свою давнишнюю поездку.

Возникает феномен наложения одного пути на другой, что по замыслу вполне оправданно. Среди пассажиров возникает спор на предмет того, почему семья является несчастной? Кто-то причину этого видит в том, что женщины отстают от мужей в своем развитии; неравновесность эта порождает скандалы, непонимание. Этот литературный прием является, как считает профессор Г.И.Федоров, фактически преддверием углубления неполной экспозиции в ходе движения сюжета. Углубление же неполной завязки и отказа от негативных предубеждений о роли женщины в семье и любви производится героем-наблюдателем Саръяловым.

Рассказчик едет на Каспий для сбора народных песен и нечаянно встречается с певуньей-мастерицей Верой. Взору героя предстает работница рыбного промысла, занимающаяся разделкой и засолкой рыбы. Руки ее грубы и заскорузлы, щеки впалые и обветренные, волосы убраны небрежно. Но это -суть вторая, ложная экспозитивность. Впечатление от неказистости и забитости девушки снимается, когда она запевает. Так на цепочке самых различных экспозиций, выявляющих недюжинный талант Веры, развивается действие, возникает характер-судьба певицы-самородка. По жанровым законам романтической прозы происходит встреча певицы с профессором Триполитти-Ивол-гиным, который весьма положительно оценивает ее природные данные. Итог закономерен: выучившись, вокалистка начинает петь на сцене Большого театра классические оперные партии (например, Виолетты в «Травиате»). Закономерен и другой итог-развязка - Вера и Саръялов создали замечательную семью, потому что свято хранили в своих душах любовь, всецело понимали друг друга. В произведении, написанном несколько экспериментально, автор неспроста обратился к образу музыкального искусства, в этом хорошо проявляются особенности романтического мировидения Кибека.

Вместе с тем нельзя упускать и другое обстоятельство - рассказ, хоть он и написан как некая легенда, являет собой пример пристрастия прозаика к поэтике приключений. Действительно, рассказ написан на приоритете поэтики событийного тропа (на соблюдении принципа «однажды мне пришлось», «однажды случилось так» и т.д.). Поэтика географических расстояний, естественно, поставила героев в напряженные условия испытания характера и крепости их духа. Светлый образ Веры дан через субъективное восприятие ее Саръя-ловым, но он все же объективирован образом культуры и искусства, сопряженного с осознанием нравственной чистоты женщины, осмыслением ею великой ответственности перед любимым человеком, семьей и детьми. В силу этого, казалось, поспешная и малооправданная затея идеализации героини практически оборачивается не только созданием идеального образа женщины, но и поиском идеала семейного, идеала большой любви.

Приблизительно тот же феномен можно усмотреть на примере анализа прозаических поисков А.Артемьева в названных ранее повестях. Валентин Ак-таев, прошедший через фашистский плен, чистку в советских лагерях, возвра-

тившись домой, счастливо убеждается, что вопреки всем напастям, Нина его дождалась и сохранила чистоту любовного чувства. Естественно, обстоятельства повести «Зеленое золото» являются концентрированно трагическими, но это обозначает, что история и время проверили крепость духа человека в кризисных условиях. Писатель целенаправленно доказывает, что бережное сохранение душевной чистоты, верности долгу в критических условиях требует от человека много мужества и выдержки. Но дело, конечно, не только в этом.

Нина, надо думать, органично впитала в себя те духовные ценности, которые чувашский народ вырабатывал веками: это вера в человека, вера в будущее, вера в возможность преодоления тягот судьбы. Несмотря на то, что эта девушка занимает малую «художественную площадь» повести, для понимания характера Актаева она играет существенную роль. Именно Нина и возвращает во многом Валентина к цельно-здоровой жизни.

Обратимся и к другим новеллам Д. Кибека, в которых разрабатывается исключительно существенная проблема любви, ее роли в формировании философского индекса судьбы женщины. Эти примеры также свидетельствуют о том, что изучение облика, характера женщины возможно проводить через ее взаимодействие с любимым человеком, через осмысление того, что необходимо создавать семью, продолжать род с понимающим тебя человеком. Если Саръялов неожиданный и быстрый рост Веры сравнивает с волшебным китайским деревом, то в рассказе «Обман» писатель обращается к топосу, константе Нарспи и Сетнера, в новелле «Удивительная ночь» - к фантастико-сказочным реалиям жизни Айнухрат и Культагана. Сюжет в чем-то напоминает «Ромео и Джульетту» В. Шекспира, но существенно важно не это. Важно понимание того, что внешние силы цинично и бесцеремонно вмешались в любовные отношения молодых людей, важно, что Кибек, исследуя трагические судьбы героев, обращается к вечным сюжетам, готовым ситуациям.

В обоих названных произведениях сюжетные линии приводят к трагическому исходу, это может создать впечатление о том, что эти произведения не столько о судьбах девушек, сколько двух молодых людей. Замечание, быть может, верно только отчасти. Во-первых, потому, что два героя открываются как характеры во взаимной художественной ошибке (столкновении), во-вторых, потому, что готовый сюжет имеет весьма своеобразный статус. В драме Ф. Павлова «В деревне» несущей конструкцией трагического излома эпохи, истории является Елюк (как, скажем, в «Грозе» А. Островского Катерина, в его же «Бесприданнице» - Лариса). Именно на нее ложится все бремя трагической истории. В этом смысле надо четко сознавать, что Нарспи К. Иванова (поэма «Нарспи»), как и Елюк - это не просто частные лица, это данности общественного мироустройства, которые двигают ими вне их воли и разумения. Это то же самое, что определенные силы истории сорвали Актаева с насиженного места.

Все это позволяет утверждать: XX век все перипетии истории перемешал в трагическом месиве, все сдвинул с места, заставил людей искать новые ценности и ориентиры. А это поставило на повестку дня поиск новых форм общения людей друг с другом, традициями культуры, различными поворотами истории. То есть сущностью человека рубежа XX и XXI вв. стал поиск диалога с миром. И в этих условиях восторгаться частной жизнью женщины, пожалуй, малооправданно. Вот почему у Кибека, к примеру, во главу угла выходят образы из оперы «Травиата», феномен Нарспи и Сетнера, восточные предания старины. Поэтому, думается, герой «Большой Медведицы» Артемьева - талантливый композитор, который хоть и отвергнут Тамарой, не отказался от светлых чувств к ней. Художественно оправданно и то, что Саламби из одноименной повести Артемьева задушевно поет, а ее возлюбленный Анатолий Алмазов - композитор. Не случайно и то, что

в рассказе «Не гнись, орешник» этого прозаика чувашская народная песня становится социально-онтологическим, философско-художественным стержнем всего произведения. В этом рассказе связист Петр Астров находит взаимопонимание с Лизук, так как внимательно и чутко воспринимает ее чувства.

Словом, в таком рассмотрении образы женщины являют собой извечную мудрость жизни, нравственную чистоту помыслов. Неспроста в 1970-1980-е годы крупным художественным явлением стали образы матерей и пожилых женщин. Это старуха Бибинур из повести татарского прозаика А. Гилязова «В пятницу вечером», которая бережно сохранила в душе память о родстве всех людей; это Фардана из повести «Память» татарского писателя А. Гаффара, сумевшая и простить, и вспоминать с любовью мужа после его смерти; это хранительница родового очага, старшая мать из повести башкирского автора М. Карима «Долгое-долгое детство». И, конечно, образы старух в повестях чувашских сочинителей В. Петрова, Хв. Агивера, В. Алендея, Н. Мраньки и других.

Конечно, трагико-романтические образы женщин не ограничиваются только рассмотренными персонажами. Галерея героев значительно шире; многообразна, безусловно, и палитра образных средств. Автор настоящей статьи рассмотрел лишь некоторые аспекты этой тематики.

Нередко образ женщины тесно сопряжен с принципами историзма в освещении реальной действительности. Проявляется это в творческих поисках ряда писателей: в прозе С. Эльгера и В. Алендея, П. Осипова и В. Паймена, Хв. Уяра и М. Ильбека и многих других. «Историчен писатель, - пишет о П. Осипове профессор Е.В. Владимиров в монографии «В русле времени», - в изображении несчастной доли чувашской женщины. Социальные изменения в жизни чувашской деревни не повлияли на улучшение ее положения. Драматично складывается жизнь Марьи Эльгеевой и Елюк Тоскинеевой, которые, подчиняясь воле родителей, не могут связать свою жизнь с любимыми», и как бы подтверждают «силу патриархальных устоев в чувашской семье». И разве только роман «Братья» П. Осипова интересен такой трактовкой образов женщины?! Сходным образом обстоит дело и в многоплановом романе В. Пай-мена «Мост». Один из главных героев произведения, крепкий середняк Павел Мурзабай разочарован поведением сына, Назара, который превратился в карателя, вознамерившегося сохранить старые царские каноны жизни посредством жестокого террора и насилия.

Назар, ставший офицером, жестко диктует свои правила и отцу, настаивая на выдаче своей образованной сестры Насьтюк замуж за дебошира-карателя Хитрого Митю, который ненавистен Мурзабаеву. Одержимый желанием обойти своенравного сына отец выдал свою дочь за слабовольного Саньку Смолякова. Такой муж Насьтюк противен, поэтому дочь приходит к отцу и просит разрешения пожить под родительским кровом. Непреклонность отца приводит к тому, что дочь накладывает на себя руки.

Причины трагедии, вероятно, таятся где-то в родовых корнях. Павлу Мур-забаеву пришлось жениться на капризной и упрямой Угахви, которая установила свои порядки в доме. Вполне закономерно, что семья раскололась надвое, Назар стал сторонником матери, Насьтюк оказалась между двух огней: нрав отца с одной стороны, капризы матери - с другой. Именно это и привело ее к смерти, к потере жизненных ориентиров. Молодая женщина ушла из жизни, так не познав ласки мужа, не ощутив участия родителей в ее судьбе.

Секрет гибели молодой женщины кроется и в социально-исторических условиях революционных лет. «В развороченном бурей быте» Насьтюк оказалась в жерле противостояний ограниченного брата-террориста (Назара) и по-

литического аналитика отца, который рьяно следил за ходом политической жизни России в предместьях Самары, Симбирска.

Легко можно понять, почему недалекий и жестокий Назар гибнет от рук большевиков, почему уставший от жизни Мурзубай оставляет свое хозяйство проходимцу Тимуку и едет неизвестно куда. Конечно, решающее влияние на него в этом случае оказала и смерть любимой дочери.

Почти что такую же ситуацию видим в повести Д.Кибека «Охотники». Здесь тоже налицо следствие родовых начал, которые перевернули вверх дном жизнь Михаила Рябого (отца), ослепительно яркой (в бытность) Сьинук (жены), неописуемо красивой Чегесь (дочери).

Отец Михаила был убит, его, как вора, поймали на базаре и забили насмерть. Лицо Михаила из-за болезни изрешечено, словно на нем молотили горох. Еще в раннем детстве его прозвали Рябым: над ним издевались сверстники, его отвергали девушки, у него не было ни отца, ни матери, остался же он на попечении старой бабушки, прозванной на селе колдуньей. Отпечаток глубокой обиды Рябой пронес через всю жизнь. Итог как бы закономерен -Михаил возненавидел весь мир, всех сверстников, всех девушек и т.д.

Исключение из общего ряда составляла дочь богача - Сьинук, которая была очень красива. Она напрочь отвергла Михаила, его притязания для нее были просто смешны. Но социальные условия повернулись по-другому: богача раскулачили, его самого отослали в Сибирь. Он решил пристроить свою дочь и согласился выдать ее за Михаила.

Отец будущей жены был причиной скрытой зависти Михаила - тот тоже был рябой, но его никто не обзывал, так как был богат. Михаил тоже захотел стать богатым. В отместку за все гримасы судьбы Рябой превратил жену в забитое бессловесное существо, нещадно ее избивал, оскорблял и превратил, по сути, в домработницу.

Судьба матери эхом отозвалась в жизни дочери, Чегесь. Когда отец был лесником, дочь не унывала, бродила по лесу, научилась охотиться, стрелять, понимать язык зверей и птиц, леса. Но по переезде в деревню жизнь девочки превратилась в ад - никто из сельчан не хотел привечать членов этой семьи, Чегесь страдала от одиночества, своенравия отца. На нее не обращали внимание парни, не звали на посиделки, не хотели с ней знаться соседи и т.д.

Писатель верен принципам романтического изображения героев и обстоятельств. Нарочито и утрированно изображены образы Рябого, его родителей и бабушки, специально как бы сгущены обстоятельства жизни Чегесь и т.д. Но суть художественного отображения судьбы женщины от этого не меняется.

В выражении своих устремлений Михаил необратим: он заставляет дочь браконьерствовать, хочет выдать ее замуж за уголовника и террориста Хмельнова, он ее, захотевшую ослушаться, связывает по рукам и ногам и держит дома взаперти. Исход известен - Чегесь уходит из семьи к Виктору Тараеву, с которым находит взаимопонимание.

Этот бунт дочери приводит отца к краху. Прожив в пьяном угаре несколько десятков лет, Михаил понимает, что жизнь прошла стороной: дочери не нужны деньги, которые «хозяин леса» накопил на браконьерстве. Забрав почти что все деньги и дав последние наставления жене, Михаил Рябой уходит из дому.

Паймен, и Кибек на примере анализа женских судеб приходят к обретению новых сторон жанров повести, романа, семейной хроники. Данное обстоятельство позволяет утверждать, что образ женщины в чувашской прозе второй половины XIX в. оказывает большое влияние на процесс обновления жанров.

Вряд ли можно сказать, что семейная хроника является единственным достоинством произведений П. Осипова, Д. Кибека, В. Паймена. Владимиров

отмечает, что романы Паймена и Осипова раскрывают «быт и психологию людей». Через судьбы членов семьи Эльгеевых Осипов «показывает брожение умов, рост самосознания народа».

В этом отношении следует согласиться с мнением известного профессора о том, что историзм писателей виден не «в изображении несчастной доли чувашской женщины, а в том, что жанр романа становится синтетическим. Синтетизм же этот касается не просто судьбы несчастной женщины (тематический подход к проблеме), и не просто стилевой многосложности романа. Нет, дело тут в многослойности воплощенной жизни.

Так, тот же Паймен художественно воплощает образы-типы самых различных женщин. Например, Кедэри еще в девушках проявляет себя не только по-мужски властно, но и несколько авантюрно, так как хочет заставить Тражука полюбить себя. Приторной слащавостью и напускной яркостью пронизано поведение авантюристки Софьи, которая называет себя Сафо, выдает себя за знатока Блока. Необычно поведение Муллы Анук, ставшей по воле автора общественной деятельницей и сторонницей революции.

Разумеется, это предполагает наличие стилевой многосложности произведения. Кедэри, способная побить наивного и нерасторопного мужа, проявляет себя решительным речевым поведением, ей присущи мужские обороты речи. С Тражуком она иронична и назидательна, активна и наступательна.

Иное дело Сафо. Она мыслит якобы языком литературы и искусства. Авантюрность стиля романа в этом случае отдает приторно-слащавым вкусом, поэтому профилирующие интонации повествования «сопровождают» и Тражу-ка, которому нелегко расстаться с ней. Совсем по-другому проявляется стилевая плоскость Оли; ее отношение к жизни, к любимому Рамашу, его друзьям насквозь лирично.

Наверное, это тесно взаимосвязано с образом фрагментарной действительности времен революции и гражданской войны. В основе глав здесь, как и у Кибека, находятся небольшие события, показывающие того или иного героя, ту или иную героиню. То есть социально-историческая действительность в этих произведениях предстает в виде разорванных на фрагменты эпизодических образов.

Это тоже, конечно, влияет на внутреннее пространство жанров прозы. Такая фрагментарность, казалось, чужда для многоплановых произведений. Но она дань самой исторической эпохе, а не просто прихоть писателей.

Женские образы укладываются в цельнооформленную систему героев произведений. Они вписываются в общую тональность семейной хроники, психологической драмы, социально-исторической картины создаваемого мира и т.д.

Литература

1. Библер В.С. От наукоучения к логике культуры: Два философских введения в двадцать первый век / В.С. Библер. М.: Политиздат, 1991.

2. Владимиров Е.В. В русле времени / Е.В. Владимиров. Чебоксары: Чуваш. кн. изд-во, 1986.

3. Федоров Г.И. Художественный мир чувашской прозы / Г.И. Федоров. Чебоксары: ЧГИГН, 1996. С. 219.

УЛЯНДИНА АВГУСТА ВАСИЛЬЕВНА - доцент факультета искусств, аспирантка кафедры чувашского и сравнительного литературоведения факультета чувашской филологии и культуры, Чувашский государственный университет, Россия, Чебоксары (oper@chuvsu.ru).

ULYANDINA AVGUSTA VASILYEVNA - assistant professor, Chuvash State University, Russia, Cheboksary.