CC BY
151
4. Крейд В. Георгий Иванов: Стихотворения // Звезда. - 1993. - №>1. - С. 115-116.
5. Фоменко И.В. Лирический цикл: становление жанра, поэтика. - Тверь: Твер. гос. ун-т, 1992. - 123 с.
УДК 882.-1.09
Чехунова-Блау Ольга Александровна
Якутский государственный университет [email protected]
ОБРАЗНЫЙ КОД В ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЙ КАРТИНЕ МИРА ГЕОРГИЯ ИВАНОВА
Статья посвящена отражению экзистенциальной картины мира Г. Иванова в поэтике лирических сборников «Розы» (1931), «Отплытие на остров Цитеру» (1937), «1943—1958. Стихи» (1958). По гипотезе автора статьи, рассматриваемые мотивы и образы раскрывают специфику трагического мировосприятия поэта.
Ключевые слова: картина мира, экзистенциализм, мотив, образ, музыка, зеркало, лодка, туман, свобода, счастье.
Изучение принципов отражения картины мира поэта в его лирике, воплощения в творчестве ключевых категорий авторского мировосприятия - одно из наиболее актуальных и перспективных направлений в современном литературоведении. Исследователи сходятся в мысли, что художественное произведение является «определенной моделью мира, некоторым сообщением на языке искусства» [6, с. 65]. Причем именно рассмотрение творческого достояния поэта как отображения авторской картины мира, признание того, что каждое лирическое произведение - это проекция ряда жизненных установок художника, зачастую позволяет нам наиболее полно и глубоко проанализировать и понять особенности как поэтики, так и философского мировосприятия поэта.
Понятие картины (или модели) мира разработано в литературоведении довольно детально. В.Н. Топоров определяет модель мира как «сокращённое и упрощённое отображение всей суммы представлений о мире внутри данной традиции, взятых в их системном и операционном аспектах» [9, с. 161]. В.Е. Хализев говорит о том, что «в художественных произведениях прямо или косвенно преломляются и бытие как целое (т. е. присутствует картина мира как упорядоченного или дисгармоничного), и его определенные грани: феномены природы и, главное, человеческой жизни» [11, с. 24].
Изучению влияния авторской модели мира, его философского мировоззрения на принципы построения текста, его поэтику посвящены работы Т.В. Цивьян [12], Л.Г. Кихней [4] и других современных исследователей. Л.Г Кихней, в частности, устанавливает корреляцию между философскими и лирическими способами постиже-
ния мира. «Каждое искусство, - пишет она, - оказывается <.. .> искусством строить “картину мира из смыслообразов”, отсюда вытекает и правомерность сопоставления художественных и философских систем моделирования мира» [4, с. 11]. Таким образом, реконструкция картины мира поэта представляется одной из актуальных задач современного литературоведения. В данной статье сделана попытка вычленения и анализа некоторых лейтмотивных образов эмигрантской лирики Георгия Иванова, которые, на наш взгляд, выполняют миромоделирующую функцию.
Как пишет Р. Гуль, «если на Георгия Иванова обязательно надо бы было наклеить ярлык какого-нибудь “изма”, то это сделать было бы просто. Георгий Иванов - сейчас единственный в нашей литературе - русский экзистенциалист» [1, с. 112]. Большинство исследователей творчества Георгия Иванова (В.В. Заманская [2], О.И. Федотов [10],
В.П. Крейд [5]) сходятся в том, что подлинный трагизм мировосприятия, экзистенциальная проблематика, ощущение конечности бытия, размышления о смерти, пустоте, холоде, о сущности счастья, темы отчаяния и беспомощности искусства появляются в стихах Иванова именно после эмиграции поэта из России в 1922 году. Поэтому для рассмотрения организации лирики Георгия Иванова с точки зрения экзистенциальной философии и мировосприятия наиболее интересны именно его эмигрантские поэтические сборники: «Розы» (1931), «Отплытие на остров Цитеру» (1937) и «1943-1958. Стихи».
В исследовательской литературе выявлялись следующие образы, выражающие трагическое мироощущения поэта: звезда, закат, роза, ветер, сияние, весна и др. Особое значение имеет также
162
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 1, 2011
© Чехунова-Блау О.А., 2011
образ неотвратимого «Мирового торжества», возникающий уже в первом эмигрантском сборнике «Розы» и, по словам В. Заманской, перерастающий в последующих поэтических книгах в образ «Мирового безобразия» [2, с. 273].
На наш взгляд, значительный интерес для раскрытия экзистенциального замысла эмигрантских сборников Иванова представляет образ музыки. Если в раннем творчестве поэт зачастую описывает статичные картины («Благословенная прохлада», «Чёрные вишни, зелёные сливы», «Заставка», «Кофейник, сахарница, блюдца», «Литография» и др.), то в эмигрантской лирике он, по выражению В.В. Заманской, как будто «обостряется слухом» [2, с. 255]. Поэт становится сверхчувствителен к любым звукам: «.Ещё у этих берегов / Шумят деревья, плещут воды», шелестит «добрый лес», звенят бубенцы, скрипят половицы и хрустит снег, но из всего этого множества звуков поэт слышит только «синие» (у Иванова -синоним «холодных», «ледяных») слова разлуки и грустную песню человеческой души. Г Иванов разочаровался в силе живописи и поэзии, пришла очередь музыки, теперь этот образ наполняется для поэта глубоким трагизмом:
Только всего - простодушный напев,
Только всего - умирающий звук,
Только свеча, нагорев, догорев.
Только. И падает скрипка из рук.
Падает песня в предвечную тьму,
Падает мертвая скрипка за ней. [3, с. 300] Иванов утверждает, что он, как и всё его поколение, «слишком устал» и «слишком стар» для переживания музыки-надежды, музыки жизни и свободы вновь. Поэтому, «заметённая снегами», она превращается в «чёрную» музыку «тьмы». В стихотворении «Душа человека. Такою ...» поэт высказывает одну из основополагающих концепций экзистенциальной философии о том, что человек становится самим собой и познает подлинную свободу только на границе жизни и смерти (ср. «Теплый ветер веет с юга.»: «В миг, когда он все теряет, / Все приобретает он»): И полною грудью поется,
Когда уже не о чем петь [3, с. 315].
Особое место в эмигрантском творчестве поэта занимает образ-медиатор зеркала (отражения), также получающий трагическую трактовку. В ряде стихотворений это зеркала, искажающие отражения:
Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья.
Я верю не в непобедимость зла,
А только в неизбежность пораженья [3, с. 312]. Зеркала, поставленные друг против друга, как отмечает Г. Мосешвили, в оккультизме являются магическим символом бесконечности [7, с. 613]. В данном стихотворении зеркало оборачивается символом бесконечности зла, а круговорот жизни становится бесконечным чередованием поражений и смертей:
Допустим, как поэт я не умру,
Зато как человек я умираю [3, с. 297].
Если в ранней лирике Иванова мы видим философски отвлеченные рассуждения поэта о цикличности жизни («Все образует в жизни круг», «Неправильный круг описала летучая мышь»), то сейчас тема смерти конкретизируется в тему собственной, личной смерти Иванова, причем не как Поэта, у которого есть шанс остаться в стихах, а как человека, личности, живого существа, и эту борьбу нет возможности выиграть ни у кого. Это та предопределенная хрупкость и конечность бытия, осознание которых делает экзистенциальное мировоззрение сверхтрагичным, ставит в качестве ведущих модусов человеческого существования кризисность, рубежность сознания, онтологическое одиночество, враждебное отношение с миром. Следует отметить, что В.Заманс-кая называет образ зеркала постоянной «транс-ценденцией», открывающей лирическому герою Иванова законы враждебного мира [2, с. 263].
Отражение жизни сквозь призму экзистенциального мировоззрения пугает лирического героя, вызывает болезненное состояние, головокружение:
День превратился в свое отраженье,
В изнеможенье, головокруженье.
В звезды и музыку день превратился.
Может быть, мир навсегда прекратился? [3, с. 327] Нетрудно заметить, что экзистенциальные образы отражения и музыки здесь переплетаются, перетекают один в другой, становятся синонимами. В стихотворении «Он спал, и Офелия снилась ему.» автор также связывает образ зеркала с традиционным экзистенциальным мотивом сна и образом музыки. Мысли о смерти не покидают поэта, однако даже это трагическое знание не добавляет человеческой жизни ценности: Она музыкальной спиралью плыла,
Как сон, отражали её зеркала.
И зная, что гибель стоит за плечом,
Грустить ни о ком, мечтать ни о чем. [3, с. 326] Лирический герой Иванова не хочет задумываться над смыслом жизни, потому что боится получить правдивые - то есть трагические - ответы на вечные вопросы: «Задавай вопросы. Не проси ответа. / Лучше и вопросов, друг, не задавай» («Отражая волны голубого света.»). Эти примеры подтверждают, что в поздней лирике Иванова образ зеркала олицетворяет границу между жизнью и смертью, искаженные отражения открывают поэту суть бытия, дают ответы на главные вопросы.
В лирике эмигрантского периода в качестве экзистенциального выступает также образ лодки, который, как правило, проявляется в двух ипостасях. Так, в ряде стихотворений лодка предстает как ладья Гермеса, доставляющая лирических героев по Лете в Царство мертвых, «плывущая по эфиру» в бесконечность ледяной Вечности: Это месяц плывет по эфиру,
Это лодка скользит по волнам,
Это жизнь приближается к миру,
Это смерть улыбается нам.
Обрывается лодка с причала,
И уносит, уносит её.
Приближается звездная вечность, Рассыпается пылью гранит,
Бесконечность, одна бесконечность В леденеющем мире звенит [3, с. 256].
В других же случаях данный образ предстает как одинокий в мировом океане ялик, «утлая» лодочка, непременно терпящая крушение: Уплывают маленькие ялики В золотой междупланетный омут.
Вот уже растаял самый маленький,
А за ним и остальные тонут.
На последней самой утлой лодочке Мы с тобой качаемся вдвоем [3, с. 391]. Через этот образ передается экзистенциальная мысль о трагической предрешенности:
И лодка - повернувшись так,
Не может повернуться этак,
Раз все вперед предрешено [3, с. 399].
И неизбежности скорой гибели:
Волны шумели: «Скорее, скорее!»
К гибели легкую лодку несли. [3, с. 418] Так же, как и образы музыки и зеркала, лодка становится пограничным объектом, связывающим жизнь и смерть, вещающим о гибели, предсказывающим ее. Это лодка переносит лиричес-
кого героя в пограничную ситуацию, свойственную экзистенциальной картине мира - он уже оставил берег Жизни, но ещё не нашел вечный покой в Царстве мертвых.
Интересным в свете нашего исследования является образ тумана. Для поэта эмигрантские годы - бессмысленные, пустые, «туманные»: Туманные проходят годы,
И вперемежку дышим мы То затхлым воздухом свободы,
То вольным холодом тюрьмы [3, с. 381].
Обратим внимание на экзистенциальное понимание свободы, воли в данном стихотворении, которое можно трактовать многопланово. С одной стороны, это эмиграция, которая не принесла свободы, а возможно, наоборот, весь мир без России прекратился для поэта в тюрьму. С другой стороны, это экзистенциальная «осужден-ность» человека на свободу, заброшенность в до ужаса вольный, хаотичный мир, где он зависит от всего и одновременно не имеет никакой опоры. Именно о такой свободе пишет Ж.-П. Сартр: «Мы одиноки, и нам нет извинений. Это и есть то, что я выражаю словами: человек осужден быть свободным. Осужден, потому что не сам себя создал, и все-таки свободен, потому что, однажды брошенный в мир, отвечает за все, что делает. Экзистенциалист не верит во всесилие страсти. <.> Он считает, следовательно, что человек, не имея никакой поддержки и помощи, осужден всякий раз изобретать человека. <.> Но это означает, что человек заброшен [8, с. 327].
За этим туманом остается молодость поэта, вера в ценности и ориентиры, его Россия и люди с «русским сердцем», способные его понять (см., например, стихотворение «Нет в России даже дорогих могил»). А центральный для русской литературы образ дороги преображается у Иванова в образ туманной дороги, по которой бредет лирический герой. С этим образом тесно взаимосвязаны характерные для экзистенциального сознания мотивы скуки, неудовлетворенности, одиночества, непонимания: «Все туман. Бреду в тумане я / Скуки и непонимания» [3, с. 394]; «Туман. Передо мной дорога, / По ней привычно я бреду. / От будущего я немного, / Точнее - ничего не жду. / Не верю в милосердье Бога, / Не верю, что сгорю в аду» [3, с. 448]. Образ тумана наполняется особым трагическим смыслом, становится воплощением экзистенциального мироощущения и сближает Иванова с другим трагическим поэтом - М. Лермонтовым. Эту духов-
164
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 1, 2011
ную близость Иванов подчеркивает, иронически переосмысляя строки лермонтовских произведений:
Туман. Тамань. Пустыня внемлет Богу.
- Как далеко до завтрашнего дня!..
И Лермонтов один выходит на дорогу, Серебряными шпорами звеня [3, с. 377].
С экзистенциальными образами в лирике Георгия Иванова тесно связаны также мотивы измены, непостоянства, гибели прекрасного, ледяной безнадежности и предсмертной тишины. Возвращаясь же к мотиву экзистенциальной свободы, следует отметить стихотворение «Над закатами и розами.», в котором он тесно переплетен с трансформированным мотивом счастья. Уже в первой эмигрантской книге Иванова кардинально меняется (по сравнению с традиционным восприятием) само семантическое наполнение этих понятий:
Счастье мучить или мучиться,
Ревновать и забывать.
Счастье нам от Бога данное,
Счастье наше долгожданное,
И другому не бывать [3, с. 255].
Такое «счастье» полностью соответствует экзистенциальной картине мира, где человеческое существование зачастую понимается как мука постоянного выбора и, в то же время, невозможность что-либо изменить («И другому не бывать»).
Таким образом, мы можем убедиться, что Георгий Иванов подвергает эмигрантский жизненный опыт лирическому осмыслению. Центральное, миромоделирующее значение в поэтике получают образы музыки, зеркала, лодки и тумана, которые наполняются метафизическим содержанием и зачастую сопровождаются мотивами экзистенциального счастья, свободы, одиночества, скуки, непостоянства и др. Каждый из приведенных образов внутренне противоречив, поскольку существует одновременно в двух пространствах - жизни и смерти, однако все они воплощают экзистенциальную ситуацию прощания поэта с земной жизнью для постижения сущности бытия.
Рассмотренные мотивы и образы неоднократно встречаются в контексте одного стихотворения. Кроме того, в эмигрантских лирических книгах Иванова они образуют бинарные оппозиции (жизнь - смерть, счастье - несчастье, свобода -несвобода, родина - чужбина и др.) и выполняют роль «циклообразующих скреп», позволяющих удерживать ощущение целостности цикла. В отличие от разрозненных поэтических произведений они дают не мозаику настроений и состояний автора, а передают целостную картину его миропонимания.
Библиографический список
1. Гуль Р. Б. Георгий Иванов // Новый журнал. - 1955. - №42. - С. 110-120.
2. Заманская В.В. Экзистенциальная традиция в русской литературе XX века: Диалоги на границах столетий. - М.: Флинта: Наука, 2002. - 304 с.
3. ИвановГ.В. Собрание сочинений: В 3-х т. Т. 1: Стихотворения. - М.: Согласие, 1993. - 656 с.
4. Кихней Л.Г. Акмеизм: Миропонимание и поэтика. Изд. 2-е. - М.: Планета, 2005. - 184 с.
5. Крейд В.П. Георгий Иванов (ЖЗЛ). - М.: Молодая гвардия, 2007. - 430 с.
6. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. - М., 1970.
7. Мосешвили Г. Комментарии // Иванов Г.В. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 1: Стихотворения. -М.: Согласие, 1993. - 656 с.
8. Сартр Ж.-П. Экзистенциализм - это гуманизм // Сумерки богов. - М.: Политиздат, 1989. -
С. 319-344.
9. Топоров В.Н. Модель мира (мифопоэтическая) // Мифы народов мира: Энциклопедия. - М., 1980. - Т. 2.
10. Федотов О.И. Очарование случайных пустяков // Литература. Приложение к газете «Первое сентября». - 2000. - №24. - С. 5-9.
11. Хализев В.Е. Теория литературы. Изд. 3-е. -М.: Высшая школа, 2002. - 438 с.
12. Цивьян Т.В. Модель мира и ее лингвистические основы. Изд. 3-е, испр. - М.: КомКнига, 2006. - 280 с.
