CC BY
66
ББК 83.3(2Рос=Рус) Х148 YAK 82.09(470)
А.А. ХАДЫНСКАЯ
A.A. KHADYNSKAYA
ОППОЗИиИЯ «РОДИНА-ЧУЖБИНА» В ХУДОЖЕСТВЕННОМ МИРЕ Г. ИВАНОВА
THE OPPOSITION «MOTHERLAND AND OUTLAND» IN THE ARTISTIC WORLD OF G. IVANOV
В статье описывается оппозиция «родина-чужбина» в художественном мире Г. Иванова как меняющееся соотношение: от многогранного и яркого образа России в ранней лирике к утратившему ясные очертания облику навсегда потерянной родины во взгляде на неё из эмиграции. Примиряет оппозицию тема смерти - центральная тема зрелой лирики Г. Иванова, именно в её силовом поле родина и чужбина из пространственных категорий становятся временными и обретают экзистенциальный смысл.
The article describes the opposition «motherland - outland» in the artistic world of G. Ivanov as changing correlation: from the many-sided and vivid image of Russia in the early lyrics to the look that lost its clarity and to that of the country lost forever in looking at it from emigration. It is the theme of death, the central theme of mature lyrics of Ivanov, that reconciles the opposition. It is owing to its power that the motherland and the outland transfer from space categories to temporary ones and gain an existential meaning.
Ключевые слова: Г. Иванов, русская лирика, русская эмиграция, тема родины, тема смерти, экзистенциальность.
Key words: G. Ivanov, Russian lyrics, Russian emigration, the theme of motherland, the theme of death, existentiality.
В октябре 1922 года Георгий Иванов навсегда покинул Россию. По свидетельству большинства исследователей, именно в эмиграции он вырастает в настоящего поэта, и воспоминание об оставленной родине становится одной из главных тем его зрелой лирики [1, 2, 6, 7, 8, 9, 12, 13].
Тема родины появляется у Г. Иванова ещё в раннем творчестве. Родная сторона у него пестра, многолика и искренне любима. Мы видим несколько ликов России. Один - православный, исконно русский, с образами и молитвами. Он предопределён самим названием одного из сборников - «Лампада». Лирический герой обуреваем тоской по небесному миру, хочет слиться с Богом, ощутить божественный экстаз, почувствовать благодать. Стихотворения написаны в традиции духовных стихов, которые, как известно, являются народными переложениями религиозных сюжетов. К слову, Г. Иванов отличается высоким мастерством стилизации, что было замечено ещё его современниками [6; 7]. Но думается, что здесь мы имеем дело именно с сознательной ориентацией на русскую духовную поэзию, в которой создается облик родины как Святой Руси. По мнению известного исследователя русской культуры Г.П. Федотова, духовные стихи как жанр народной поэзии достаточно свободны с точки зрения формы и тематики, но среди множества тем и сюжетов главными считаются описание красоты мира православным человеком, тема греха и покаяния, эсхатология [10].
В духовных стихах показана именно народная вера. Известный исследователь этого жанра Г.П. Федотов отмечает, что такая вера «не упрощённый, сильно обеднённый вариант книжной, «церковной» веры, а достаточно сложная и структурно единая система «народной этики». Генетически она складывается из трёх слоёв: из древней языческой религии Матери-Земли, на ко-
торую легли два христианских пласта - религия закона (канонический устав Церкви) и религия жертвенного кенозиса (живая традиция святости) [10].
У Г. Иванова мы находим именно такую трактовку родины, когда в ней оказываются сопряжёнными все три упомянутых «слоя»: лирический герой стремится слиться и с Богом, и с Матерью-природой одновременно, так как мир для верующего есть творение Божие, а также ищет в себе и других эту проникновенную святость:
Но с каждым днём сильней душа томится Об острове зелёном Валааме, О церкви из олонецкого камня, О ветре, соснах и волне морской [5, с. 43].
Заслуживает внимания микроцикл их трёх стихотворений внутри цикла «Лампада»: «О, сердце, о, сердце...», «Снова теплятся лампады...» и «Я вывожу свои заставки.». В первом лирический герой рвётся в скит, только там ему место, там покой и благодать:
Здесь горько томиться, Забыться невмочь; Там - сладко молиться
В янтарную ночь [5, с. 88], (выделено мной - А.Х.).
Пространство разделено на «здесь» (грешный мир, не дающий дышать, ложная жизнь) и «там» (святое место для отдохновения, настоящая жизнь). Во втором стихотворении лирический герой - инок (словно сбылась мечта), и говорит он не о себе, как в первом стихотворении, а о «нас», братии («Молим Бога, чернецы.»); жизнь их - вечный Великий Пост, ожидание Страшного суда. В третьем стихотворении лирический герой - книжник, пишущий миниатюры «во имя, Господи, Твоё.», открывший благодать в своей душе. Стилизуя духовный стих, Г. Иванов передаёт главную особенность этого жанра народной поэзии, восходящую к его религиозным истокам - деление мира на «горний» и «дольний», при нем пространственные характеристики становятся этическими. Святая Русь - это и родная земля, собственная территория, в которую врос корнями русский человек, а также это и православная вера, единственно возможная для него.
Г.П. Федотов указывает на важнейшую черту мировидения певца-исполнителя духовных стихов - деление мира на «свой» и «чужой». «Свой» -это та самая православная родина, на которой все освещено светом истинной веры, оттого он и родной. «Чужое» - чуждое, иная вера, мир за пределами такого понимания, жизнь во грехе, что совершенно естественно для любого верующего человека. С пространственным понятием родины неизбежно связано в этом миропонимании нравственное, то есть представление о должном бытии [10]. И хотя традиции духовного стихотворства недолго интересовали Г. Иванова (такой откровенной стилизации, как в сб. «Лампада», мы более не найдём в его лирике), понимание этой оппозиции в полной мере придёт к Г. Иванову в эмиграции, когда он никак не мог принять своё существование в новом для него пространстве и интуитивно воспринимал это как «недолжное», «чуждое» бытие.
В ранней поэзии Г. Иванова у России появляется и другой облик - народный, кондовый, с языческим привкусом, гаданиями и праздниками. Он неразрывно связан с первым, православным обликом, как единство в народном сознании христианства и отголосков язычества. Лирический герой в гуще народного гулянья, заражён весельем, ощущает своё родство с народом: «Мне масляная детская / И русская мила» [5, с. 91].
В стихотворении «Мы пололи снег морозный.» содержатся явные аллюзии на Жуковского (гадание Светланы), Пушкина (сон Татьяны Лариной): тема девичьего гаданья, распространённая в русской классике, сближает народную поэзию и литературу, демонстрирует образные корни последней:
Светлый месяц всплыл давно, Смотрит, ясный, в окно. Серебрится санный путь. Страшно в зеркало взглянуть! [5, с. 95].
Деревенская Россия, имеющая у Г. Иванова явно литературный отблеск, противопоставлена России городской, фабричной. В её описании находим отголоски городского фольклора, хотя ощутимы и аллюзии на А. Блока, его «фабричную» тематику:
Вот дымятся трубы фабрик, Где-то паровоз ревёт, И венок мой, как кораблик, Прямо к берегу плывёт [5, с. 99].
Третий облик родины - дворянский, помещичий, в котором остро чувствуется тоска по усадебному быту, былому величию, уходящей культуре:
Всплывают в памяти картины Невозвратимой старины. Нет! То не зыбко задрожала В высоком зеркале луна: Екатерининская зала Тенями прошлого полна [5, с. 108].
Усадебная Россия представлена у Г. Иванова в мельчайших подробностях, любовно, с лёгкой грустью описывает он интерьеры дворянского дома, сервизы, картины, вид из окна на старый сад. С точки зрения Е.Е. Дмитриевой и О.Е. Купцовой, помещичья усадьба занимала промежуточное положение между городом и деревней, снимая собой эту извечную оппозицию. Усадьба мыслилась как русская Аркадия, место отдохновения, особый культурный топос, в котором словно остановилось время или даже обратилось вспять [3, с. 16-18]. Усадебное пространство раннего Г. Иванова подчёркнуто литературно и живописно, изображено в пасторальном ключе. Усадебная идиллия становится у поэта символом Культуры, для её создания автор пользуется художественным приёмом экфрасиса: ранние сборники полны литературными натюрмортами, портретами, литографиями и пр. [11, с. 13-37]. В стихотворениях чувствуются явные отсылки к русской усадебной поэзии: Державину («Евгению. Жизнь Званская»), Пушкину («Городок»), лирический герой которых наслаждается общением с природой, у Пушкина -с собеседниками-книгами. Кстати, последний упомянут в качестве желаемого сотрапезника лирического героя самого Г. Иванова:
Всю жизнь свою провёл бы я За Пушкиным и чашкой чая [5, с. 107].
Условный ивановский дворянский Дом становится для поэта символом родины практически буквально, по биографическому месту его рождения, это, вероятно, самая близкая ему родная сторона, населённая персонажами-родственниками, наполненная бесчисленными наследными полотнами, вазами, мебелью. Это обжитое пространство, знакомое с детства, Дом, вместивший в себя целый Мир. Но в этом идиллическом безопасном мире уже чувствуется беспокойство, признак грядущей беды, мировой катастрофы: «И жалобно скрипит земная ось.» [5, с. 140], «Природа обветшалая пустынна и мертва.» [5, с. 141], «Все бездыханней, все желтей / Пустое небо.» [5, с. 169].
Удивительные строки мы читаем в одном из ранних сборников, которые по своему трагическому звучанию могли бы быть отнесены к эмигрантской лирике:
Взволнован тлением, стою И, словно музыку глухую, Я душу смертную мою
Как перед смертным часом - чую [5, с. 169].
Этим отличается идиллия начала двадцатого века: слишком хрупок и уязвим созданный Г. Ивановым мир, спасительное лоно Культуры уже не может его защитить, он словно доживает свои последние прекрасные мгновения.
Квинтэссенцией родины станет у Г. Иванова образа Петербурга, которому посвящено у поэта много стихотворений во всех его ранних сборниках: «Видения в Летнем саду», «Стучат далёкие копыта...», «Павловск» и др. Любимый город становится символом русской культуры, точкой, где сходятся все линии образа родины. В пушкинском духе поэт описывает величие и монументальность города: «И ангел с крепости Петра и Павла / Глядит сквозь них - в грядущие века» [5, с. 160].
В то же время показан и «домашний» Петербург, с его камерностью, любимыми уголками, скульптурами в Летнем саду, морозным воздухом, сырым запахом Невы:
Хотя и был ты назван «Летний», Но, облетевший и немой, -Вдвойне ты осенью заметней, Вдвойне пленяешь разум мой [5, с. 111].
Опять на площади Дворцовой Блестит колонна серебром. На гулкой мостовой торцовой Морозный иней лёг ковром [5, с. 112].
Но уже обращает на себя внимание беспокойство, с которым смотрит на любимый город лирический герой. Все чаще появляются осенние закатные пейзажи, наполненные серым туманным воздухом, пронизанные сыростью и рождающие ощущение дискомфорта, безотчётной тревоги. Лирический герой все чаще чувствует холод, ему неуютно.
В стихотворении «Петергоф» из последнего петербургского сборника «Сады» читаем :
Опять заря! Осенний ветер влажен, И над землёю, за день не согретой, Вздыхает дуб, который был посажен Императрицею Елизаветой.
Как холодно! На горизонте дынном
Трепещет диск тускнеющим сияньем. [5, с. 235].
Поэт словно предчувствует скорый конец мира. Энтропийные процессы уже разрушают милый сердцу облик, это предчувствие грядущей катастрофы:
Но ясен взор - и неизвестно, что там -Какие сны, закаты, города -На смену этим блёклым позолотам -Какая ночь настанет навсегда! [5, с. 160].
Образ родины в доэмигрантской поэзии Г. Иванова рождается в лоне русской культуры, он демонстративно литературен, о чем свидетельствуют многочисленные аллюзии на различных авторов, он живописен до декоративности, так как при его создании поэт пользуется порой откровенной стилизацией.
В эмигрантской же поэзии образ покинутой родины имеет иной облик: она видится через пространственную и временную дистанцию, лишается яркости, выпуклости, но приобретает реалистичность, с неё словно спадает декоративная культурная «позолота» и обнажается её сердцевина, истинная духовная сущность. Родная сторона обретает ностальгический ореол, её далёкие и оттого особенно прекрасные черты заслоняют от лирического героя образ Франции, приютившей беглеца. Новая страна так и не стала родной для поэта. Мироощущение Иванова-эмигранта становится трагическим без преувеличения, что видно уже в первом эмигрантском сборнике «Розы». Прежний мир утратил целостность, рассыпался на осколки: Да, я ещё живу. Но что мне в том, Когда я больше не имею власти Соединить в создании одном Прекрасного разрозненные части [5, с. 258].
Лирический герой петербургских сборников был полон жизни, он ощущал её полноту, красоту и многообразие. Сейчас же мир словно перестал существовать. От прекрасной природы веет смертью, оппозицию «родина-чужбина» ярко демонстрирует оксюморон (тёплый южный ветер приносит вьюгу):
Тёплый ветер веет с юга, С белых камней и могил, Заметает быстро вьюга
Все, что в мире ты любил [5, с. 263], (выделено мной - А.Х.).
Петербургское прошлое отодвинулось на непреодолимое расстояние, родина оказалась недосягаемо далека как во времени, так и в пространстве. Её облик теряет чёткость, порой расплывается. Отсюда частые мотивы воспоминания, припоминания, забытья, забвения: «Это было тысячу лет назад, / Так давно, что забыла ты...» [5, с. 265], «»Я все потерял и забыл.» [5, с. 271] и пр.
Оппозиция «родина-чужбина» начинает ярче проявляться в более поздних сборниках поэта. Чем дольше длится «эмигрантская зима» Г. Иванова, тем отчётливее осознает его лирический герой это противостояние пространств в его душе, а также свою неприкаянность, оторванность от родины и невозможность обрести её в новом пространстве. Петербург в его измученном сознании настойчиво даёт знать о себе, герой словно живёт воспоминаниями, картинки из прошлого «проступают» сквозь французские пейзажи, они часто нечёткие, со «смещённым фокусом», кажутся призрачными, нереальными:
Все, кто блистал в тринадцатом году -
Лишь только призраки на петербургском льду [5, с. 287].
.Если плещется где-то Нева, Если к ней долетают слова -Это вам говорю из Парижа я То, что сам понимаю едва [5, с. 319].
Нет в России даже дорогих могил,
Может быть, и были - только я забыл [5, с. 382].
Чужбина показана у Г. Иванова отдельными «мазками», лёгкими зарисовками: упомянуты Париж, Ницца как южные, тёплые города, по контрасту в холодной Россией:
Улыбайся морю. Наслаждайся югом. Помни, что в России - ночь и холода [5, с. 337].
В отношении заграницы у поэта нет неприязни, порой он ей даже благодарен, особенно ласков к нему оказался мягкий французский климат в противовес норовистому колючему петербургскому, но тёплая уютная Франция осталась чужой для него:
Голубизна чужого моря, Блаженный вздох весны чужой Для нас скорей эмблема горя, Чем символ радости земной [5, с. 364].
Чувство безысходности доминирует в сознании лирического героя. Тема смерти, главная в зрелой лирике Г. Иванова, оказывается связанной как с темой родины, так и чужбины. Россия и Франция, полярные с позиции отношения к ним лирического героя, сходятся именно в сопоставлении со смертью: она везде, всюду веет у поэта «могильным холодком». Россия уже воспринимается как пространство «без возврата», ассоциируется у поэта со снегом, ночью, холодным Петербургом, словно сбылось предчувствие, смутно ощущавшееся в ранних сборниках; прежнее интуитивное предположение о мире, летящем в пропасть, теперь неумолимо подтверждается реальностью.
В семантическое поле «родины-чужбины-смерти» логично оказывается «втянут» Гоголь с его известным благожелательным отношением к тёплой Италии, вечной болью за Россию и собственным страхом смерти. В отличие от Г. Иванова, этот «эмигрант» имел «право возврата», но сближает их провидческий взгляд на родину «из прекрасного далека» и острое ощущение неизбежности смерти:
Такой же Гоголь с длинным носом Так долго, страшно умирал. [5, с. 358].
Французский пляжный пейзаж, как ни странно, тоже несёт в себе это зерно смерти:
Снова море, снова пальмы, И гвоздики, и песок. Снова вкрадчиво-печальный Этой птички голосок.
Велика иль невеличка? Любит воду иль песок? Может, и совсем не птичка, А из ада голосок? [5, с. 360].
В последних сборниках поэта тема смерти снимает саму оппозицию «родина-чужбина», становясь доминирующей. Поэт будто примиряется с новой родиной, но это примирение человека, осознавшего неизбежность смерти, практически уже находящегося в её силовом поле ещё при жизни: «Ласково кружимся в мире загробном / На эмигрантском балу.» [5, с. 363]. Эмиграция для Г. Иванова явилась «жизнью в смерти», ностальгия стала его диагнозом и приговором. За тёплыми красотами Франции проглядывает у поэта вечная петербургская зима, и эта двоящаяся картинка не даёт ему покоя (По свидетельству самого поэта, «.Мне исковеркал жизнь талант двойного зренья»). Стихотворению «Четверть века прошло за границей.» предпослан эпиграф из О. Мандельштама: «В Петербурге мы сойдёмся снова, / Словно солнце мы похоронили в нем». Сам текст построен по принципу зеркального отражения: первое четверостишие о Франции, третье - о Петербурге, своеобразной скрепой явилось двустишие между ними, зеркало, в котором одно отражается в другом, тем более что там упомянуты волны и вино (вода, имеющая отражение как природное свойство) и золото (имеющее блестящую, т.е. способную отражать поверхность):
Четверть века прошло за границей, И надеяться стало смешным. Лучезарное небо над Ниццей Навсегда стало небом родным.
Тишина благодатного юга, Шорох волн, золотое вино.
Но поёт петербургская вьюга В занесённое снегом окно, Что пророчество мёртвого друга Обязательно сбыться должно [5, с. 395].
Отчаянье и пессимизм овладевают героем, его память отказывается от родины, потому что уже нет сил преодолевать ностальгию, в медицине такое состояние психики именуют охранительным торможением: «Я вашей России не помню / И помнить её не хочу» [5, с. 422].
В.В. Заманская отмечает, что в эмигрантской поэзии Г. Иванова его мироощущение складывается как «экзистенциальная ситуация. с полным эмоциональным, интеллектуальным сосредоточением на ней поэта - с болезненным желанием пережить свою смерть заветного срока как акт физический, психологический и собственно экзистенциальный» [4, с. 257]. Перед лицом смерти обостряются все чувства, вспоминается, как прокрученная назад кинолента, вся жизнь. Пространство в эмигрантской лирике становится над-мирным, бесконечным и словно исчезает вовсе, наступает власть времени, именно через него теперь воспринимает родину лирический герой, воспоминания возвращают его в прошлое, но оно оказывается искажённым, несёт в себе неизбежный отпечаток настоящего: Меня уносит океан То к Петербургу, то к Парижу. В ушах тимпан, в глазах туман, Сквозь них я слушаю и вижу. [5, с. 566].
По точному определению В.В. Заманской, в последнем сборнике с красноречивым названием «Посмертный дневник» «время откровенно заменяет пространство» [4, с. 272]. Поэт пишет глубокие проникновенные строки о судьбе эмигранта, осознавая единственно возможный путь на родину -в собственной памяти:
За столько лет такого маянья По городам чужой земли Есть от чего прийти в отчаянье, И мы в отчаянье пришли.
В отчаянье, в приют последний, Как будто мы пришли зимой С вечерни в церковке соседней, По снегу русскому, домой [5, с. 578].
Россия навеки в сердце лирического героя, и последний путь поэта мыслится им как единственно возможная форма возвращения на родину -через холод и отчаяние, небытие и смерть. Поэзия становится для Г. Иванова эквивалентом родины, где он находит пристанище, не имея возможности вернуться: «И Россия, как белая лира, / Над засыпанной снегом судьбой!..» [5, с. 313]. Будучи истинным экзистенциалистом, переживающим свою смерть ещё при жизни, поэт сам себе предначертал такое возвращение: «Воскреснуть. Вернуться в Россию - стихами.».
Литература
1. Богомолов, Н.А. Талант двойного зренья [Текст] / Н.А. Богомолов // Вопросы литературы. - 1989. - № 2. - С. 132-167.
2. Гуль, Р.Б. Георгий Иванов [Текст] / Р.Б. Гуль // Критика русского зарубежья. -М. : Олимп, 2002. - Т. 2. - С. 194-213.
3. Дмитриева, Е.Е. Жизнь усадебного мифа: утраченный и обретённый рай [Текст] / Е.Е. Дмитриева, О.Е. Купцова. - М. : ОГИ, 2003. - 258 с.
4. Заманская, В.В. Экзистенциальная традиция в русской литературе XX века [Текст] / В.В. Заманская. - М. : Наука, 2002. - 303 с.
5. Иванов, Г.В. Стихотворения [Текст] // Собр. соч. : в 3 т. / Г.В. Иванов. -Т. 1. - М. : Согласие, 1993. - 655 с.
6. Крейд, В. Петербургский период Г. Иванова [Текст] / В. Крейд. - Нью-Йорк : Эрмитаж, 1993. - 191 с.
7. Марков, В.Ф. О поэзии Георгия Иванова [Текст] / В.Ф. Марков // Критика русского зарубежья. - М. : Олимп, 2002. - Т. 2. - С. 409-421.
8. Померанцев, К. Сквозь смерть [Текст] / К. Померанцев // Литературное обозрение. - 1989. - № 11. - С. 79-82.
9. Роднянская, И. Возвращённые поэты [Текст] / И. Роднянская // Литературное обозрение. - 1997. - № 10. - С. 18-26.
10. Федотов, Г.П. Стихи духовные / Г.П. Федотов [Электронный ресурс]. - Режим доступа : http://philologos.narod.rU/fedotov/fedotov-stihi.htm#subjects.
11. Хадынская, А.А. Пасторальная традиция в ранней лирике Г. Иванова [Текст] / А.А. Хадынская. - Екатеринбург : Изд-во Урал. ун-та, 2011. - 114 с.
12. Хмельницкая, Т. Ю. «Вернулся в Россию стихами»: о зарубежной литературе Георгия Иванова [Текст] / Т.Ю. Хмельницкая // Литературное обозрение, 1994. - № 11-12. - С. 46-52.
13. Чёрные ангелы / Георгий Иванов ; вступ. ст., примеч. С.Р. Федякина - М. : Вагриус, 2006. - 395 с.
