CC BY
204
И.С. Болдонова, Т.Е. Санжиева. Герменевтический историзм: художественный образ Чингисхана в современной бурятской литературе как фактор развития национального самосознания
2. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. - Л., 1989. - 496 с.
3. Урбанаева И.С. Человек у Байкала и мир Центральной Азии: философия истории. - Улан-Удэ: БНЦ СО РАН.
- 288 с.
4. Хайдеггер М. Бытие и время / пер. с нем. В.В. Би-бихина. - 2-е изд., испр. - СПб.: Наука, 2002. - 450 с.
Болдонова Ирина Сергеевна, доктор философских наук, доцент кафедры зарубежной литературы филологического факультета Бурятского государственного университета, г. Улан-Удэ, e-mail:
irina_duncan@mail.ru.
Санжиева Татьяна Ефремовна, доктор исторических наук, профессор кафедры истории Бурятии Бурятского государственного университета, г. Улан-Удэ, e-mail: sanzh_te@mail.ru.
Boldonova Irina Sergeevna, doctor of philosophical science, associate professor, department of foreign literature, philological faculty, Buryat State University, Ulan-Ude, e-mail: irina_duncan@mail.ru.
Sanzhieva Tatiana Efremovna, doctor of historical science, professor, department of history of Buryatia, Buryat state university, Ulan-Ude, e-mail: sanzh_te@mail.ru.
УДК 882(092)+882.09-3 © О.С. Чебоненко
ОБРАЗ ВОДЫ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ И.А. БУНИНА В КОНТЕКСТЕ ВОСТОЧНЫХ ФИЛОСОФСКО-РЕЛИГИОЗНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ
Рассматривается темы воды в творчестве И.А. Бунина как отражение интереса писателя к культуре буддийского и индуистского Востока. Анализ произведений художественной литературы XIX-XX вв. дается в контексте восточных философско-религиозных представлений.
Ключевые слова: образ воды, рассказ, роман, буддизм, индуизм, дхарма, философско-религиозные представления, брама, атман, И.А. Бунин, Генри Д. Торо, Л.Н. Толстой, Г.Гессе, «Сиддхартха», В.О. Пелевин, «Чапаев и Пустота».
O.S. Chebonenko
THE IMAGE OF WATER IN THE WORKS OF I.A. BUNIN IN THE CONTEXT OF THE EASTERN
PHILOSOPHICAL-RELIGIOUS IDEAS
The article reviews the subject of water in I.A. Bunin books as a reflection of the writer's interest to oriental culture, Buddhism and Hinduism. Fiction works are analysed in the context of the belletristic literature in XIX-XX centuries and in the Eastern philosophical and religious conceptions.
Key words: image of Water, short story, novel, Buddhism, Hinduism, dharma, philosophical-religious ideas, Brahma, Atma(n), I.A. Bunin, Henry D. Thoreau, L.N. Tolstoy, G.Hesse «Siddhartha», V.O. Pelevin, «Chapaev and Void».
Вода - первоисточник всего сущего. Начало всех начал, с которым связано зарождение жизни на Земле. Эта мысль впервые появляется в глубокой древности, и не только у философов античности. Вода несёт великую животворную силу. У воды люди строят свои дома, работают с ней, пьют её, созерцают... Вода проникает во все сферы нашей жизни. Без воды человек не проживёт и трёх дней. Жизнь, вода (река, озеро, море, океан) и человек связывались воедино с древнейших времён. Многие мудрецы пытались постичь величайшую тайну бытия. Что есть мир? Что такое человек, пребывающий в нём? Эти вопросы волновали величайшие умы прошлого тысячелетия назад, продолжают волновать и теперь.
Согласно Фалесу Милетскому (625-547 гг. до н.э.), «не только всё сущее возникло из воды и
продолжает постоянно из неё возникать, но всё превращается в воду, в конечном счёте, всё вообще есть вода» [1, с. 32]. Позднее Гераклит из Эфеса (535-475 гг. до н.э.) замечал, что «всё едино» и «на входящих в ту же самую реку набегают всё новые и новые волны» [2, с. 19]. Столетия спустя римлянин Луций Анней Сенека (ок. 4 г. до н.э. - 65 г. н.э.) сравнивал подчинение жизни людей судьбе с водой быстрых потоков, которая «не бежит вспять и не медлит, ибо следующие воды стремят более ранние, так повинуется цепь событий вечному вращению судьбы...» [3, с. 199]. Образ небесной реки присутствует и в Библии, и в Коране: «И показал мне чистую реку воды жизни, светлую, как кристалл, исходящую от престола Бога и Агнца» (Откровение Иоанна Богослова: 22.1). В исламе Ковсерь («обильный») - название райского ис-
точника, реки («Поистине, Мы даровали тебе Ковсерь» (Кор. 108: 1).
Вода в различных вариантах появляется и в художественной литературе. Так, у И.А. Бунина в исламском цикле стихотворений это «Река всех рек, лазурная Ковсерь», сулящая покой всей земле, «всем племенам и странам». Также вода для жителя пустынь есть драгоценность, символ самой жизни. «Перед Великим Троном / Уже течёт, дымясь, Алмазная Река...» [4, с. 183184] - слова из бунинской «Ночи Аль-Кадра» (1903) (сравним с библейской «рекой воды жизни», начинающей своё течение от престола Господнего).
Однако более древним является индуистское, присутствующее ещё в Ведах и Упанишадах соединение представления о безбрежном море бытия с именем Брамы, который есть источник, центр всего сущего. Весь мир истекает из этого источника: «Как волна поднимается на зеркальной поверхности моря, так мир происходит из Брамы» [5, с. 42]. Потоки бытия удаляются от центра бытия в этом процессе «истечения», напоминая реки, вытекающие из моря или озера, при этом, чем дальше поток жизни уходит от своего первоисточника, тем он становится «мутнее».
Индуисты всегда считали реки божественным даром природы, дающим жизнь, кормящим человека. Издревле в Индии поклоняются рекам, ведь они для индийца - богини. И индийское искусство отражает это поклонение во всей его полноте. Самой священной из всех рек считается Ганг (Ганга). Эта река берёт свое начало высоко в Гималаях. Существует множество легенд о том, как Ганга спустилась с небес на землю. Одно лишь повторение имени Ганги очищает верующего. Не только омовение в её водах, но и простой взгляд на эти воды обеспечивают очищение от грехов. Согласно древней легенде, воды Ганги ежегодно в определённое время впадают в каждую реку Индии. Эти потоки приобретают святость самой Ганги и способность очищать. Образ Ганги предстаёт в индийском искусстве в самых различных видах. Её можно видеть как небесный поток, как гордую красавицу, спускающуюся с небес, а затем обрушивающуюся потоком воды на голову Шивы, или как матушку-реку, кормящую своих детей.
«Майя» (maja) - то, что замутняет поток, нечто чуждое Брамы, изменчивая, обманчивая оболочка, иллюзия. Понятие maja появляется уже в упанишадах, древних памятниках индийской культуры. Возникновение maja связывают с преданием веданты о падении духов во главе с
Магазурой, вероятно, отразившимся на учении парсийских ариев о падении Аримана. Замутнённые майей духи, в том числе и заключённые в человеческих телах, сознают свою «виновность» и, проходя путь очищения в узах плоти, стремятся возвратиться снова к божественному источнику своего бытия: капля стремится слиться с океаном.
Позднее в буддийских трактовках центр бытия - источник - изменяется. Мир осознаётся как совокупность текучих и скоропреходящих вещей, которые исчезают, как радуга на небе. Картина мира в буддизме похожа на волнующийся океан, в котором как волны из глубины, постоянно «откуда-то выкатываются отдельные элементы жизни» [6, с. 29]. Эта волнующаяся поверхность не хаос, она повинуется строгим законам причинности. Единичные элементы, дхармы, на которые при ближайшем рассмотрении рассыпается, скажем, кажущееся единство личности, вступают в бесконечное число комбинаций. Бытие является постоянным изменением, похожим на кинофильм, состоящий из множества кадров. Сходным образом изображают воду и некоторые художники слова.
Изображение реки и жизни в русском (и мировом) культурном наследии, в том числе и в художественной литературе, довольно часто соединяются: «Люди как реки» - у Л.Н. Толстого; умерший рикша, герой рассказа «Братья», теряет своё имя, «как теряет своё название река Кела-ни, достигнув океана» - у И. А. Бунина. Жизнь Сиддхартхи, героя одноимённой поэмы в прозе Г.Гессе, «похожа на реку». А.И. Куприн называет один из своих рассказов «Река жизни». «Река и жизнь», «река похожа на жизнь», «Река есть Жизнь», - говорят художники слова Х1Х-ХХ вв.
Вот, например, высказывания о реке и жизни американского писателя, философа XIX в. Генри Дэвида Торо (1817-1862): «Жизнь человека должна всегда походить на эту реку, протекающую предо мной: постоянно одно и то же русло и в нем в каждый момент свежая вода» [7, с. 29]; «Наша внутренняя жизнь подобна водам реки. В любой год вода может подняться выше, чем когда-либо, и залить изнывающие от засухи нагорья...» [8, с. 387]; «Время - всего лишь река, куда я забрасываю свою удочку. Я пью из нее, но в это время вижу ее песчаное дно и убеждаюсь, как она мелка. Этот мелкий поток бежит мимо, а вечность остается. Я хотел бы пить из глубинных источников, я хотел бы закинуть удочку в небо, где дно устлано камешками звезд. А я не умею даже считать до одного. Я не знаю и первой буквы азбуки. Я всегда сожалею,
что не так мудр, как в день своего появления на свет. Ум человеческий - острый тесак, он находит путь к сокровенной сути вещей.» [8, с. 118].
«Слушать реку» Генри Торо умел как никто другой. Не случайно этот сознательно выбравший уход от цивилизации мыслитель провёл два года (1845-1847 гг.) у воды Уолдена почти в полном уединении. Сам себе построил хижину, сам добывал всё необходимое для жизни: «Как поклоннику индийской философии мне подобало питаться главным образом рисом.» [8, с. 67]. Результатом эксперимента стала его замечательная книга «Уолден, или жизнь в лесу» (1854).
В это время Торо скрупулёзно изучает «Бха-гаватгиту» и другие памятники восточной мысли: «По утрам я омываю свой разум в изумительной философии и космогонии Бхагаватгиты. Со времени её сочинения прошла целая вечность, и рядом с ней наш современный мир и его литература кажутся мелкими и пошлыми; мне думается, что эта философия относится к некоему прежнему существованию человечества - так далеко её величие от всех наших понятий. Я откладываю в сторону книгу и иду к колодцу за водой и, о чудо! - встречаюсь там со слугой брамина, жреца Брамы, Вишну и Индры, который всё еще сидит в своем храме на Ганге, погруженный в чтение Вед, или живёт в корнях дерева, питаясь хлебом и водой. Я встречаю его слугу, пришедшего за водой для своего хозяина, и наши ведра вместе опускаются в колодец. Чистая вода Уолдена мешается со священной водой Ганга. Подгоняемая попутным ветром, она течет мимо мифических островов Атлантиды и Гесперид, по пути, пройденному Ганноном, мимо Терната и Тидора, мимо входа в Персидский залив, согревается теплыми ветрами Индийского океана и течет дальше к берегам, которые Александр знал только по названиям» [8, с. 345]. Пройдёт почти сто двадцать лет и в своём своеобразном философском трактате «Дзэн и искусство ухода за мотоциклом. Исследование ценностей» американский мыслитель современности Р.М. Пёрсиг даст в руки своему герою и его сыну книгу Г.Торо «Уолден, или жизнь в лесу».
Показательно и то, что Л.Н. Толстой не раз называл Генри Торо одним из своих учителей. И индуистская философия, в какой-то мере, пришла к Толстому через книги Торо. Так, в 1900 г. он, говоря о писателях, которые достаточно сильно повлияли на формирование его представления о мире, особенно выделил Эмерсона и Торо [9, с. 474]. По мнению Д.Бурбы, довольно
подробно исследовавшего влияние индийской религиозно-философской мысли на миропонимание великого русского художника слова, «многие ведические идеи дошли до Толстого через писателей, философов и мыслителей (причём не только древних), на чьё мировоззрение наложила отпечаток философия веданты. В ряду этих имён, часто встречающихся в работах Толстого (Пифагор, Платон, И.Гердер, А.Силезиус, Р.Эмерсон, Г.Торо), несомненно, можно выделить Артура Шопенгауэра. » [10, с. 80-81].
Вслед за Л.Н. Толстым Бунин также обращается в своих произведениях к индуистскому, буддийскому миропониманию. Та самая «Сутта-Нипата», одна из любимых восточных книг Толстого, была и у Бунина. Об этом можно судить, например, по рассказу «Братья» (1914). Также в качестве примера преломления именно восточного понимания образа воды в художественной литературе можно привести и лирикофилософское произведение Бунина «Ночь» (1925), где, на первый взгляд, здесь отсутствует сюжет. Однако это не так. Состояние героя с наступлением утра меняется, ночные размышления отступают на второй план, как бы отвергаются дневной «сладостью Бывания». В этом рассказе, больше похожем на эссе, на первый план выходит словесное воплощение потока сознания героя.
Поздний час. Герой не может уснуть, он совершает длинную прогулку по обрывам над морем, возвращается, выходит на балкон, где ему суждено провести остаток ночи, и слышит: «. всё окрест струится непрерывным журчани-ем...Я думаю - и слушаю, слушаю: хрустальное журчание, наваждение!. однообразный, ни на секунду не прерывающийся хрустальный звон стоит во всём этом молчаливом ночном мире, подобно какому-то звенящему сну» [11, с. 297]. Далее Бунин три раза возвращается к описанию того, что герой слышит этой ночью: «
. непрестанный, ни на секунду не смолкающий звон, наполняющий молчание земли и моря своим как бы сквозным журчанием, похож то на миллионы текущих и сливающихся ручьёв, то на какие-то дивные, всё как будто растущие хрустальной спиралью цветы.» «Я слушаю и думаю. И от этого я бесконечно одинок в этом полночном безмолвии, колдовски звенящем мириадами хрустальных источников, неиссякаемо, с великой покорностью льющихся в какое-то бездонное Лоно» [11, с. 299]. Это «сквозное журчание» наполняет молчание неба, земли и моря. Мучителен вопрос: «Чего же наконец достигнет это звенящее молчание?» [11, с. 308].
Подобные мотивы появляются в бунинском творчестве гораздо раньше. Так, уже в стихотворении «Ночные цикады» (1910), написанном на пятнадцать лет раньше «Ночи», художник говорит о «хрустальном звоне», песни степных цикад, которая «сливает с небом нивы» [4, с. 328]. Кажется, что этот звон «соткан из сонма жизней», поэта охватывает ощущение, что пение цикад превращается в ручьи, «хрустально трепетные нити», которые «текут», именно текут, как вода, сверху вниз, «от бледных звёзд и до земли» [4, с. 364]. Поэт говорит о воде, её течении, журчании. Обратим внимание на лейтмотив постоянного движения (реки, ручьи текут). Движение есть перемещение во времени. С одной стороны - у реки есть русло, она занимает определённое пространство, с другой же - река течёт, потоки воды перемещаются во времени (ср.: «Время - всего лишь река.» - у Г.Торо). Мы говорим: «время течёт», то есть самим глаголом течёт указываем на сходство воды и временного потока.
К описанию волшебного звона цикад в своих произведениях, в особенности стихотворных, Бунин возвращался снова и снова. Первое упоминание о песне цикад относится ещё к сентябрю 1898 г., когда в одной из самых ранних своих «путевых поэм» - «Казацким ходом» - молодой художник создал образ, который в течение нескольких десятилетий будет лейтмотивом проходить через многие его творения. В подтверждение тому, что Бунин неоднократно пытался описать звон сонмов насекомых, воспевающих, как ему казалось, саму жизнь, можно привести стихотворения 1905, 1913, 1915, 1916 гг. Вот, например, слова из стихотворения 1913 г.: «И всю ночь хрустальными ручьями / Звон цикад журчит среди камней.» [4, с. 364]; из стихотворения 1915 г.: «.А море медленно шумело, / И степь дрожала в полусне / Своим таинственным журчаньем. » [4, с. 371].
Подобно отмеченному нами образу, связанному с водой, в ряде бунинских произведений присутствует и образ «несметных жизней» - капель, составляющих воду. Морская волна, появляющаяся в финале рассказа «Ночь», состоит из «несметных жизней»: «Я. сажусь у самого края воды и с упоением погружаю в неё руки, мгновенно загорающиеся мириадами светящихся капель, несметных жизней» [11, с. 308]. В другом бунинском рассказе «Ночь отречения» (1921) океан «до сокровенных глубин насыщен сокровенным пламенем неисчислимых жизней» [11, с. 39]. Ранее в стихотворении 1904 г. «Набе-
гает впотьмах.» появляется подобный образ волны - воды жизни, льющейся сквозь пальцы:
И тогда вся душа
У меня загорается радостью:
Я в пригоршни ловлю закипевшую пену волны
И сквозь пальцы течет не вода, а сапфиры, -несметные
Искры синего пламени, Жизнь [4, с. 199].
Можно отметить, что вообще для творчества Бунина часто характерен мгновенный отклик на какое-то событие, выразившийся сначала в форме стихотворения, а потом, часто через несколько лет или даже десятилетий воплотившийся в прозе. Говоря о причинах появления в бунинских произведениях отголосков восточных философско-религиозных представлений, нельзя пройти мимо увлечения писателя толстовством и творчеством Л.Н. Толстого, воззрения которого были близки индийской философии. Через сорок лет после выхода «Ночи» в своём трактате «Освобождение Толстого» Бунин соотнесёт свои взгляды на бытие, жизнь, конец жизни с «восточными» высказываниями Л.Н. Толстого.
В книге «Одиночество и свобода» Г.В. Адамович, говоря о героях Л. Н. Толстого, замечает, что его второстепенные персонажи выглядят «законченнее», чем главные герои (старик Болконский, Стива Облонский - с одной стороны, с другой же - князь Андрей, Вронский, Нехлюдов). Здесь может показаться интересной мысль Г.В. Адамовича: «По-видимому, чем пристальнее был взгляд Толстого, тем больше ему открывалось - до невозможности, в конце концов, всё связать воедино и восстановить личность из миллиона противоречивых данных» [12, с. 52].
В романе «Воскресение» Л.Н. Толстой прямо говорит об этом: «Люди, как реки: вода во всех одинакая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то тёплая. Так и люди. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие и бывает часто совсем непохож на себя, оставаясь всё между тем одним и самим собою» [13, с. 205]. Как тут не вспомнить Генри Торо и его «восточные» высказывания о воде. Образ человека (герои Л.Н. Толстого, шекспировский Гамлет) становится похожим на некое колеблющееся, мерцающее, туманное пятно. Созданные Л.Н. Толстым образы людей, по мнению Г. В. Адамовича, настолько правдивы, что порой теряют отчётливость в очертаниях. И
с этим нельзя не согласиться. Действительно, когда художник пристально всматривается, как бы смотрит сквозь увеличительное стекло на свой персонаж, становятся видны своеобразные «элементарные частицы», из которых состоит художественный образ.
Бунин, благоговевший перед Л.Н. Толстым, художником, чуждым, по его мнению, какой бы то ни было фальши, Учителем, чьё имя может быть поставлено в один ряд с Буддой, Соломоном, Магометом, писал, уже на основе своих собственных ощущений: «. каждый миг того, чем я жил когда-то, оставлял, таинственно отпечатлевал свой след как бы на каких-то несметных, бесконечно малых, сокровеннейших пластинках моего Я - и вот некоторые из них вдруг ожили, проявились. Секунда - и они опять меркнут во тьме моего существа...» [11, с. 304]. Дхармы создают комбинации и исчезают мгновенно, как бы пульсируют. Однако герой «Ночи» смутно осознаёт и то, что всё-таки существует «Нечто, что не подлежит видоизменению, не подвергается ему не только в течение моей жизни, но и в течение тысячелетий» [11, с. 304]. Вспомним, у Л.Н. Толстого: «вода во всех оди-накая». «Всю жизнь, сознательно и бессознательно преодолеваю, разрушаю я пространство, время, формы... живу не только своим настоящим, но и всем своим прошлым, не только собственной жизнью, но и тысячами чужих», - говорит герой «Ночи», чувствуя счастье близости, «братства, единства со всеми живущими на земле» [11, с. 305]. Бунин вспоминает своё детство, юность, и «время начинает таять». Несмотря на то, что наше тело со временем меняется, что-то в человеке остаётся таким же, каким было и в пять, и в десять, и в двадцать лет. Например, через много лет, вернувшись «в те поля», где прошло его детство, герой Бунина опять становится прежним. Писатель подчёркивает, что подобное с ним случалось не раз, и настаивает, на том, что это не воспоминание, просто человек опять находится «в том же самом отношении к этим полям, к этому полевому воздуху, к этому русскому небу, в том же самом восприятии всего мира», какое было у него в детстве. «Долгих и многих лет, . точно не было. я опять прежний, совершенно прежний, совершенно тот же, кем был и в десять, в двадцать лет» [11, с. 304].
Бунин не единственный, кто отмечал подобное в своём творчестве. Похожие ощущения испытывает герой произведения другого писателя, чьи философские воззрения были близки восточным. Это герой произведения современника Бунина - Германа Гессе «Сиддхартха» (1922). Пройдя долгий путь духовных исканий, Сидд-
хартха встречает Просветлённого - паромщика Васудеву, который учит его «слушать реку». То, что время не существует, Сиддхартха узнаёт от реки. Река находится в разных местах «одновременно»: у истока и устья, у порогов и водопада, в море и в горах - «везде в одно и то же время, . для неё существует лишь настоящее -ни тени прошедшего, ни тени будущего». Оглянувшись на свою жизнь, он увидел, что и она похожа на реку - «мальчика Сиддхартху отделяют от мужа Сиддхартхи и старика Сиддхартхи только тени, а не реальные вещи» [14, с. 92-108].
Говоря о сравнении человеческой жизни с рекой, нельзя не вспомнить, например, студента из рассказа А.И. Куприна «Река жизни» (1906), который перед тем, как совершить самоубийство, пишет: «Ах, я думаю, что ничто в мире не пропадает - ничто - не только сказанное, но и подуманное. Все наши дела, слова и мысли - это ручейки, тонкие подземные ключи. Мне кажется, я вижу, как они встречаются, сливаются в родник, просачиваются наверх, стекаются в речки - и вот уже мчатся бешено и широко в неодолимой Реке жизни. Река жизни - как это громадно! Всё она смоет рано или поздно, снесёт все твердыни, оковавшие свободу духа» [15, с. 284]. О чём здесь говорит устами своего героя Куприн? О будущей революции? И что это за революция? Социальная? Духовная? Вряд ли традиционное толкование является исчерпывающим. Вполне возможно, что библейская «река воды жизни», показанная Иоанну Богослову в момент откровения, послужила толчком к созданию купринского образа «реки жизни».
Если герой бунинского произведения «Ночь» лишь смутно осознаёт возможность слияния с Всеединым, то паромщика Васудеву, а в конце поэмы Г.Гессе - и самого Сиддхартху можно сравнить с «просветлённым существом», которое является «отдельной каплей», очистившейся самостоятельно. Эта капля уже «достигла прозрачности», но не соединилась ещё с «заливом спокойствия», добровольно отказавшись от этого. Она вернётся в «пучину», чтобы помочь тем, кто ещё помрачён, погружён в «волнующееся море материи» и вынужден «постоянно вращаться и переливаться в стремительном потоке изменений» [16, с. 33].
Когда Сиддхартха получает последнее испытание сансарой - любовь к сыну (сын не отвечает на чувства отца) - он слышит смех реки и спешит обо всём рассказать Васудеве. Старик слушает так, как никто другой не может слушать: рана Сиддхартхи охлаждается, словно в реке, и хочется купать и охлаждать её в реке, «пока жар не спадёт и она не сольется с рекой».
Кажется, что этот неподвижно сидящий - «сама река, само божество, само вечное» [14, с. 108]. Герои идут к реке и уже вдвоём начинают слушать её голос. Сиддхартха смотрит на текущую воду и видит, как в ней появляются образы: отец, он сам, его сын. Все эти три образа сливаются в один, появляется множество других образов, которые расходятся, растворяются в реке и, вместе с нею тоскуя, желая, страдая, стремятся к цели. Голос реки зазвучал тоскою, неутолимым желанием. Герой видит, как река, состоявшая из него, его близких и всех когда-либо виденных им людей, спешит к своей цели. Волны стремятся к водопаду, озеру, морю, цели достигаются, а взамен появляются новые цели: вода превращается в пар, пар становится дождем, устремляется вниз, снова становится рекой, опять устремляющейся к цели.
Вдруг Сиддхартха начинает явственно ощущать, что голос реки изменился: «Он слышался и теперь, горестный и ищущий, но другие голоса присоединились к нему - голоса радости и горя, добрые и злые, смеющиеся и печальные, сотни, тысячи голосов. Уже он не мог больше различать одни голоса от других - радостные от плачущих, детские - от голосов взрослых. Все сливалось теперь в одно - жалобы тоскующих и смех умудренных, крики гнева и стоны умирающих - всё составляло одно, всё сочеталось вместе, всё переплеталось в тысячекратном сплетении. И все вместе - все голоса, все цели, все порывы и страдания, все наслаждения, все доброе и злое - всё вместе взятое составляло мир. Всё вместе взятое было потоком событий, было музыкой жизни» [14, с. 108-109]. Таким образом, Сиддхартха приходит к осознанию, что его прежние воплощения «не были прошедшими, а его смерть и возвращение к Брахме (Браме) не представляют будущего. Ничего не было, ничего не будет: всё есть, всё имеет реальность и настоящее» [14, с. 92].
Что же послужило источником подобного миропонимания? Безусловно, здесь присутствует влияние брахманизма с его «познанием Ат-мана» и возвращением к Браме. Можно вспомнить и о стремлении буддистов к достижению «залива спокойствия» (нирваны), и о даосизме: «Когда дао находится в мире, всё сущее вливается в него, подобно тому, как горные ручьи текут к рекам и морям» (Дао Дэ Цзин: 32). В даосском трактате говорится: «Высшая добродетель подобна воде. Вода приносит пользу всем существам и не борется с ними. Она находится там, где люди не желали бы быть. Поэтому она похожа на дао. Поскольку он (добродетельный
человек. - О.Ч .), так же как и вода, не борется с вещами, он не совершает ошибок» (Дао Дэ Цзин: 8). Вот хайку Кобаяси Иссы: «Этот мир как росинка. / Пусть лишь капелька росы, / И всё же - и всё же. [17, с. 273].
Вспомним слова из «Войны и мира» Л.Н. Толстого, также напоминающие трактовку образа воды И.А. Бунина, Г.Гессе. В сне Пьера (гл. XV, т. IV, ч. III) учитель географии показывает Пьеру глобус - живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров, вся поверхность которого состояла из капель, плотно сжатых между собой. «И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали её, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
- Вот жизнь, - сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, - подумал Пьер. -
Как я мог не знать этого прежде».
- В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растёт, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез.» [18, с. 170-171].
Процитированные произведения Л.Н. Толстого, И. А. Бунина, А. И. Куприна относятся к периоду русской литературы XIX - начала ХХ в., и вполне логично, что трактовка образа воды в них имеет некоторое сходство. Однако интересно, что, например, в романе «Чапаев и Пустота» (1996), на первый взгляд, напрямую не связанном с прозой классиков, В.О. Пелевин именно в трактовке архетипического образа воды поразительно приближается и к Л.Н. Толстому, и к И.А. Бунину, и к Г.Гессе. При этом нельзя не отметить «восточный» характер этой трактовки, который, собственно, и роднит столь не похожих друг на друга писателей. В романе Пелевина Котовский рассказывает Петру о сути бытия при помощи аллегории: человек соотносится с каплей подогретого воска в лампе, наполненной глицерином. «.Единственный путь к бессмертию для капли воска, это перестать считать, что она капля, и понять, что она и есть воск. Но поскольку наша капля сама способна заметить только свою форму, она всю свою короткую жизнь молится Господу Воску о спасе -нии этой формы, хотя эта форма, если вдуматься, не имеет к ней никакого отношения. При этом любая капелька воска обладает теми же свойствами, что и весь его объём. Капля вели-
кого океана бытия - это и есть весь этот океан, сжавшийся на миг до капли» [19, с. 242].
Просветление пелевинского Петра очень напоминает Просветление Сиддхартхи в поэме Г.Гессе: «То, что я увидел, было подобием светящегося всеми цветами радуги потока, неизмеримо широкой реки, начинавшейся где-то в бесконечности и уходящей в такую же бесконечность.. это было не море, а именно река, поток, потому что у него было явственно заметное течение. Просто глядеть на эти постоянно возникающие разноцветные огни и искры было уже достаточно, потому что всё, о чём я только мог подумать или мечтать, было частью этого радужного потока, а еще точнее - этот радужный поток и был всем тем, что я только мог подумать или испытать, всем тем, что только могло быть или не быть - и он, я это знал наверное, не был чем-то отличным от меня. Он был мною, а я был им.» [19, с. 367-368]. Бодхисаттва-Чапаев объясняет это так: «Я называю его (поток -О.Ч.) условной рекой абсолютной любви. Если сокращенно - Урал. Мы то становимся им, то принимаем формы, но на самом деле нет ни форм, ни нас, ни даже Урала. Поэтому и говорят
- мы, формы, Урал. ну как ты можешь не быть собой, когда ты и есть абсолютно всё, что только может быть?» [19, с. 368]. Далее Пётр бросается в поток: «Я не почувствовал почти ничего -просто теперь он был со всех сторон, и поэтому никаких сторон уже не было. Я увидел то место, где начинался этот поток - и сразу понял, что это и есть мой настоящий дом. Словно подхваченная ветром снежинка, я понёсся к этой точке» [19, с. 370].
В последнее время теме «Река жизни» уделяется внимание не только в художественной литературе, но и в духовной, а также в научных исследованиях. Сравнение человека с водой имеет под собой основание, потому что он более чем на шестьдесят процентов состоит из воды. Водород, два атома которого входят в состав молекулы воды, можно назвать «космическим материалом», так как он является самым распространённым элементом Космоса - он составляет более семидесяти процентов массы Солнца и звёзд, туманностей и межзвёздной среды. А
кислород - «земной материал», позволяющий дышать земным существам. Поэтому можно сказать, что человек соединяет в себе «земное» и «космическое».
Литература
1. Энциклопедия мудрости / сост. К.Андриевская, М. Агеев, И. Атрощенко и др. - М.: Буколика, 2007.
2. Гераклит. О природе // Перекличка веков: размышления, суждения, высказывания / сост. В.Г. Носков. - М.: Мысль, І990.
3. Сенека Л.А. Естественнонаучные вопросы // Перекличка веков: размышления, суждения, высказывания / сост. В.Г. Носков. - М.: Мысль, 1990.
4. Бунин И.А. Собр. соч.: В 9 т. - М.: Художественная литература, 1965-1967. - Т. I.
5. Милославский П. Развитие учения о переселении душ в связи с пантеистической системой индийцев // Переселение душ: сб. - М.: Ассоциация духовного единения «Золотой Век», 1994.
6. Щербатской Ф.И. Философское учение буддизма. -СПб., 1919.
7. Мысли и изречения. Из цикла «Философские беседы» / сост. Л.Е. Балашов. - М., 2011.
8. Topo Г.Д. Уолден, или жизнь в лесу / пер. З.Е. Александровой. - М.: Наука, 1979.
9. Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 22 т. - М.: Художественная литература, 1978-1985. - Т. ХХ.
10. Бурба Д.В. Зеркало русского индуизма. Неизвестный Лев Толстой. - М.: ООО Издательский дом «София», 2006.
11. Бунин И.А. Собр. соч.: В 9 т. - М.: Художественная литература, 1965-1967. - Т.У.
12. Адамович Г. В. Одиночество и свобода. - М.: Республика, 1996.
13. Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 12 т. - М.: Правда, 1987.
- Т. Х.
14. Гессе Г. Сиддхартха / пер. Б.Прозоровской. -Минск: Мога - Н, 1993.
15. Куприн А.И. Собр. соч.: В 9 т. - М.: Художественная литература, 1971. - Т. IV.
16. Розенберг О.О. Труды по буддизму. - М., 1991.
17. Уотс А. Путь Дзэн. - Киев: София, 1993.
18. Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 12 т. - М.: Правда, 1987.
- ТМ.
19. Пелевин В.О. Чапаев и Пустота. - М.: Вагриус, 1996.
Чебоненко Оксана Сергеевна, кандидат филологических наук, доцент Иркутского государственного университета путей сообщения, г. Иркутск, e-mail: oxiche@mail.ru.
Chebonenko Oksana Sergeevna, candidate of philological science, associate professor, Irkutsk State Transport University, Irkutsk, e-mail: oxiche@mail.ru.
