CC BY
202
УДК 1(470) (091) ”19” : 82
А. П. Желобов
Поэзия И. А. Бунина как punctum saliens его миросозерцания и творчества
В статье сделана попытка связать «секрет» очарования и необыкновенной силы поэзии Ивана Бунина с ее глубокой философичностью и особенностями символики.
The article presents an attempt to tie the "secret" of extraordinary charm and power of Bunin’s poetry with its deep philosophical and symbolic features.
Ключевые слова: И. Бунин, поэзия, миросозерцание, пантеизм, страх, любовь, амбивалентность, символ, одиночество.
Key words: I. Bunin, poetry, world-view, pantheism, fear, love, ambivalence, the symbol of loneliness.
Некое сходство философии и поэзии, порой затемненное, порой прозрачное, а порой и отвергаемое, видимо, все же объективно существует и связано с сущностными особенностями данных типов языкового творчества. Известно, что идеи о «загадочной близости» (Г. Гадамер), даже тождестве, философии и поэзии (не искусства вообще, а именно поэзии) были акцентуированы в немецком романтизме, а в наше время изощренно актуализированы в философии М. Хайдеггера и философской герменевтике. Обратимся к русской поэзии, памятуя слова А. Ф. Лосева о русской классической литературе как кладезе русской философии. Это обращение тем более оправдано, если согласиться с тем, что «философская лирика» - сущностный срез русской поэзии вообще.
Не претендуя на «новое слово», предлагаю поразмышлять о творчестве Ивана Алексеевича Бунина (1870-1953) - первого русского лауреата Нобелевской премии по литературе (1933) - именно как о творчестве выдающегося поэта. Известно, что долгое время своей литературной жизни (вплоть до знаменитой повести «Деревня», до 1910-х гг.) он воспринимался «читающей публикой» прежде всего как поэт. Однако позднее широкое распространение получили суждения о Бунине как «поэте в прозе» и «прозаике в поэзии». Эти суждения продолжают тиражироваться, и сегодня Бунин ценится в основном как прозаик. Сам Бунин искренне недоумевал, записывая в дневнике за 1943 г.: «Перечитывал свои <...> "Избранные стихи". Не постигаю, как они могли быть не оценены!» [13, с. 6].
Но недооценка и даже неприятие его поэтического творчества стало традиционным. С подобным восприятием его стихов мы встречаемся еще в откликах дореволюционных поэтов - современников Бунина. Вот, например, что писал в 1910 г. о его стихах Н. Гумилев:
«...стихи Бунина, как и других эпигонов натурализма, надо считать подделками, прежде всего потому, что они скупы, не гипнотизируют. В них всё понятно и ничто не прекрасно. Читая Бунина, кажется, что читаешь прозу. Удачные детали пейзажей не связаны между собой поэтическим подъёмом. Мысли скупы и не идут дальше простого трюка. В стихе и в русском языке попадаются крупные изъяны. Если же попробовать восстановить духовный облик Бунина по его стихам, то картина получается еще печальнее: нежелание или неспособность углубиться в себя, мечтательность, бескрылая при отсутствии фантазии, наблюдательность без увлечения наблюдаемым и отсутствие темперамента, который единственно делает человека поэтом»1.
Великому князю Константину Романову (К. Р.) «режут слух» проза-измы Бунина; он, например, не воспринимает и решительно не принимает знаменитого «Одиночества»: «лучше лишний раз промолчать, чем описывать свои неудачи в стихотворениях подобных прозаическому
II II 2
"Одиночеству"» [6, с. 293] . А. Блок находил прекрасной только раннюю лирику Бунина. По его мнению, к 1910 г. «лоно этой лирической реки иссохло, и <...> представляет сплошь сухую риторику», «скучную и бессодержательную» подражательность Брюсову, Городецкому, Некрасову [2, с. 287]. При этом Блок полагал, правда, никак не аргументируя свое утверждение, что стихи Бунина «всегда отличались бедностью мировоззрения».
Конечно же, такого рода недооценка и казусы в восприятии художественных явлений отнюдь не новость. В частности, знаменитые стихи М. Ю. Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива.» («Нива») и «Родина» на удивление, до странности неадекватно толкуются глубокомысленной «ученой публикой» - Б. Н. Эйхенбаумом, Г. И. Успенским, С. А. Аскольдовым, М. Л. Гаспаровым, Е. А. Эткиндом, которые открывают у великого поэта даже «вторичность» и «подражательность». В их интерпретации, - как убедительно показал В.Н. Панибратов, - искажается «авторский концепт», «целое» произведения Лермонтова, хотя «обыкновенная» «неученая публика» его («концепт», «целое» стиха) прекрасно чувствует и воспринимает. Происходит искажение лермонтовской эстетики - «идейно-смысловая тайна» стихотворения остается нераскрытой [11, с. 271-319].
1 Цитируемая рецензия была опубликована в журнале «Апполон» № 10 за 1910 год.
Цит. по материалам сайта: http: // www.dugward.ru /
library/gumilev_rec_bunin_sidorov.html.
2
Интересно, что именно «Одиночество» вызвало известное восхищение А. Блока.
В чём причина такого странного непонимания? Видимо, в потере указанными читателями-профессионалами способности непосредственного восприятия, в его «умышленности», «вторичности», подчиненности собственным интеллектульным выкладкам и, отсюда, в предвзятости. Что-то подобное происходит и в восприятии стихов Бунина, но оценки здесь более прямолинейны и не столь закамуфлированы языком учености.
До сих пор стихи Бунина оцениваются как «картины природы». В «пейзажности», описательности лирики Бунина видят ее определенную ущербность как феномен чистой изобразительности. Здесь стоит вспомнить китайскую пейзажную лирику Ш-Х1У вв. Ее «пейзажность» отнюдь не предполагает «описательность» - «непоэтичность», «отсутствие лиризма», «голоса сердца», «идеи», глубокой философичности. «То, что мы называем “пейзажной лирикой”, - пишет И.С. Лисевич, - в старом Китае было известно как “поэзия гор и вод” или “поэзия садов и полей”».
«... Поэзия всегда должна была звучать как голос сердца; китаец просто не мог себе представить отстраненное поэтическое повествование, которое было бы синонимом "непоэзия". Вместе с тем "голос сердца" не сводился к привычному для нас поэтическому "я", творческой индивидуальности поэта - стихотворец мыслился китайцу как бы медиумом, свое могущество и вдохновение он черпал извне, из сокровенных бездн мироздания, куда были отверсты врата его духа. ... Очищается дух, просветляется зрение - и вот уже найдены единственно точные слова, выражающие не личное, не сиюминутное, но нечто вечное, одинаково значимое для всех» [8, с. 5-6].
И далее:
«Для китайца в произведении истиной поэзии всегда есть подтекст, поэзия не может говорить прямо; образы должны воссоздаваться не в произведении, а в самом сердце читателя, повинуясь закону созвучия подобного; только тогда они не останутся чем-то внешним, посторонним для читателя, только тогда будут для него истинно живыми. Приемы скрытой ассоциации, внутреннего параллелизма всегда почитались наивысшей ступенью поэтичности, и материалом для них всегда служили образы природы» [8, с. 9-10].
А как же обстоит дело с вменяемой Бунину «описательностью» его поэзии?
Возьмём наугад «сугубо описательный» стих Бунина «Апрель» (1903-1906):
Туманный серп неясный полумрак,
Свинцово-тусклый блеск железной крыши,
Шум мельницы, далекий лай собак,
Таинственный зигзаг летучей мыши.
А в старом полисаднике темно Свежо и сладко пахнет можжевельник,
И сонно, сонно светится сквозь ельник Серпа зеленоватое пятно. (Т. 1, с. 243)1
Значительна смыслочувственная нагрузка символики стихотворения. Каждое из его слов и словосочетаний не столько «картина», сколько многообразный символический континуум. Так, «зеленый цвет» - символ молодости, весны, расцвета, но и незрелости, он может означать границу жизни и смерти и т. д. «Серп» - символ смертности, но он же -символ плодородия и изобилия. «Мышь» - хтонический символ, означающий силы тьмы, беспрерывного движения, бессмысленной возни, падший ангел изображается с крыльями летучей мыши. Сопряженность непосредственно чувственно данного с символической пронизанностью каждой (!) вещи или явления создает ощущение вселенской мистерии, куда втиснута столь малая, трепещущая душа человеческая. Отсюда потрясающий «личностный» смысл происходящего в стихотворении - сочетание «отстраненного» онтологизма с пронзительной чувственностью, крайней субъективностью - то, что и составляет неповторимое своеобразие бунинской поэзии и что столь часто принимают за «холодность» и «отстраненность». Конечно, художественный образ - особого рода символ - «образ-символ», но у Бунина образ предельно конкретен и символ бесконечно разнообразен, предполагает множество интерпретаций - это предельно «сгущенный» образ-символ, «перевёртыш».
Одним из таких значимых символов в стихах Бунина выступает образ ночи. На первый взгляд, заметно лишь присутствие банального противопоставления «дня» и «ночи», «светлого» и «темного». Как отмечал М. Волошин, «наряду с этой светлою и ясною грустью русского пейзажа у Бунина есть живопись2 ночная, хмурая, в темных тонах прозрачного хрусталя, налитого талой водой» [3, с. 262]. Но, «Ночь», «ночное» и «день», «дневное» в поэзии Бунина амбивалентны. Чаще всего ночь в его стихах открыто и зримо является символом угрозы, страха, буйства природных «тёмных» сил, неодолимых страстей, вместилище одиночества и безнадежности:
В гелиотроповом свете молний летучих На небесах раскрывались дымные тучи,
На косогоре далеком призрак дубравы,
В мокром саду перед домом - белые травы.
1 Все стихи Бунина приводятся по 9-томному собранию сочинений [1] с указанием тома и страницы.
М. Волошин в целом рассматривал поэзию Бунина как «живопись», исходя из классификации поэтов: «поэты-живописцы» и «поэты-музыканты».
Молнии мраком топило, с грохотом грома
Ливень свергался на крыши полночного дома
И металлически страшно, в дикой печали
Гуси из мрака кричали. (Т. 8, с. 17)
Однако ночь, наполненная «темным», устрашающим и жестоким, может одновременно нести умиротворение:
Темнеет зимний день, спокойствие и мрак Нисходят на душу, и все, что отражалось,
Что было в зеркале, померкло, потерялось Вот так и смерть, да, может быть, вот так.
В могильной темноте она моя сигара Желтеет огоньком, как дивный самоцвет,
Погаснет и она, останется лишь след Ее душистого и терпкого угара.
Кто это заиграл? Чьи милые персты,
Чьи кольца яркие вдоль клавиш пробежали?
Моя душа полна восторга и печали
Я не боюсь могильной пустоты. (Т. 1, с. 398)
И еще - почти внеантропная, даже внебиологическая ночь и только две одинокие души в этом бушующем мертвом мраке, и вдруг - успокоение в этой «буйной ночи» - надличное, надмирное - «покорное Божьей воле»:
Только камни, пески, да нагие холмы,
Да сквозь тучи летящая в небе луна, -Для кого эта ночь? Только ветер, да мы,
Да крутая и злая морская волна.
Но и ветер - зачем он так мечет ее?
И она - отчего столько ярости в ней?
Ты покрепче прижмись ко мне, сердце мое!
г | 1 /—• с» С» С»
Ты мне собственной жизни милей и родней.
Я и нашей любви никогда не пойму:
Для чего и куда увела она прочь
Нас с тобой ото всех в эту буйную ночь?
Но Господь так велел - и я верю Ему. (Т. 8, с. 34)
Любовь земная одна связует поколения людей и в особые ночи дарует ощущение этой вселенской связи - любовь к Миру:
Ищу я в этом мире сочетанья Прекрасного и тайного, как сон.
Люблю ее за счастие слиянья
В одной любви с любовью всех времен! (Т. 1, с. 149)
И, наконец, именно ночью, в безлюдье, когда нет житейских звуков, «земное» и «небесное» сливаются в некоем единении, душа приближается к Богу:
НОЧНЫЕ ЦИКАДЫ
Прибрежный хрящ и голые обрывы Степных равнин луной озарены.
Хрустальный звон сливает с небом нивы.
Цветы, колосья, травы им полны,
Он ни на миг не молкнет, но не будит Бесстрастной предрассветной тишины.
Ночь стелет тень и влажный берег студит,
Ночь тянет вдаль свой невод золотой -И скоро блеск померкнет и убудет.
Но степь поет. Как колос налитой,
Полна душа. Земля зовет: спешите:
Любить, творить, пьянить себя мечтой!
От бледных звезд, раскинутых в зените,
И до земли, где стынет лунный сон,
Текут хрустально трепетные нити.
Из сонма жизней соткан этот звон. (Т. 1, с. 327)
Итак, Ночь несет лирическому герою Бунина и «ужас», и успокоение, а иногда - счастье, сама являясь архетипическим носителем этих свойств. Конретно-чувственная явленность Ночи связана и с тем, какова эта ночь и каково душевное состояние героя. Однако границы «объективного» и «субъективного» смыты и неопределенны, порой они перерастают в таинственные субъект-субъектные отношения. Как поэзия Бунина в целом, его ночная символика неоднозначна, многопланова и несет в себе телесную, чувственную энергию, выражает ее животворящую силу - она и архетипична, и антропоморфна, и даже антропоцен-трична, несмотря на «онтологизм», «вещность», конкретную предметность бунинского стиха.
Однако сказанное не объясняет тайну бунинской поэзии: мы говорим о том, «что» делается, но «как» остается «за занавесом». Сами по себе слова-символы, используемые Буниным - «слова как слова». Но у Бунина не «мрак», а «неясный полумрак», не «мышь», а «таинственный зигзаг летучей мыши», не просто «серп», а «серпа зеленоватое пятно» и т. д. Слова группируются, сочетаются каким-то естественным, «неумышленным», не придуманным способом, образуя амальгаму тревоги и тайны. Это не является каким-то «трюком» - это «поэтическая тайна», позволяющая в единичном и конкретном выразить ощущение бесконечной сложности мира и щемящую красоту его.
«Простое» стихотворение Бунина создает атмосферу затаившейся жути (подобно «Майской ночи или утопленницы» Н. В. Гоголя): каждая строка вопиет о глубочайшем одиночестве лирического героя - «онтологическом одиночестве» человека. Однако это не есть крайний антропологизм, скажем, столь демонстративно не любимого Буниным Ф.М. Достоевского, с его отрицанием жизни вне человека, который устами героя в рассказе «Кроткая» (1986) вещает:
«Есть ли в поле жив человек?» - кричит русский богатырь. Кричу и я, не богатырь, и никто не откликается. Говорят, солнце живит вселенную. Взойдет солнце - и посмотрите на него, разве оно не мертвец? Всё мертво и всюду мертвецы! Одни люди, а кругом их молчание! - Вот Земля!» [5, с. 734].
Для Бунина - жизнь за пределами «Я» продолжается:
Настанет день - исчезну я,
А и __ и
А в этой комнате пустой Всё то же будет: стол, скамья Да образ древний и простой.
И так же будет залетать Шальная бабочка в шелку,
Порхать, шуршать и трепетать По голубому потолку.
И так же будет неба дно Глядеть в открытое окно,
И небо ровной синевой
Манить в простор безбрежный свой. (Т. 1, с. 424)
Но и пантеизм Тютчева не близок Бунину. Тютчевское понимание природы («природа: не слепок, не бездушный лик - в ней есть душа, в ней есть свобода, в ней есть любовь, в ней есть язык...» [15, с. 49]) как источника умиротворения, смирения и благости единения чуждо Бунину, каждая строка которого, даже в «пейзажном» «Апреле», говорит о глубочайшем одиночестве поэта. Избегая в своем творчестве «социальной
идейности», он утверждал, что есть только три важные вещи, действительно важные для человека: это Болезни, Смерть, Любовь. Для него мир
- источник страдания, и корень страдания - в наличии Смерти. «Смысловая тяжесть в бунинских стихах, - констатирует О. Н. Михайлов, -переносится в иную сферу - в сферу разъединенности и отчуждения <...> лирика Бунина, принадлежащая всем своим строем ХХ веку, трагедийна; в ней вызов и протест против несовершенства мира в самых ее основах, тяжба с природой и вечностью» [9, с. 196].
Современное буниноведение начинает постепенно изживать представление о «бедности мировоззрения» и философской отстраненности Бунина. Исследуются влияния на его творчества даосизма и индийской философии, Шопенгауэра, Ницше, Бергсона, и, конечно, русских мыслителей: Ф.М. Достоевского, Вл. Соловьева, В. Розанова, С. Булгакова, Л. Шестова, Н. Бердяева. Сопоставление, например, творчества Бунина и Льва Шестова показывает сходство в понимании смерти, любви, рационального начала [7]. Именно в ситуации «перелома веков» происходит сближение философии и художественной литературы, их взаимовлияние и даже взаимопроникновение в поисках новых путей понимания Мира.
Творчество Бунина сейчас все более анализируется как с точки зрения единства, целостности его творчества (поэзия, проза, публицистика), так и со стороны сущностной связи с «уровнями», «этажами» культуры своего времени. Работы, показывающие кажимость «простоты» творчества Бунина, приближают нас к его аутентичному пониманию, а конкретный анализ внимания к темным и невыразимым тайнам души человеческой раскрывает близость художественного мира Бунина эстетике модернизма [10; 12]. Ясно одно - творчество Бунина, в существе своем поэтическое, необходимо требует философско-культурологического осмысления - это один из сложнейших художников ХХ столетия.
Конечно, переживание Буниным «онтологического одиночества» теснейшим образом связано с особенностями его мирочувствования и миропонимания - оно питает их и вытекает из них. Думается, что один из важнейших «секретов» поэзии Бунина, наряду со сверхобостренным мирочувствованием, в его своеобразном, уникальном для русской литературы миропонимании. В своей интересной статье М.С. Штерн утверждает: «Наиболее универсальное философско-художественное
воплощение бунинского миропонимания находим в лирикофилософском эссе «Ночь» (1925)» [16, с. 612]. Но, думается, что это не вполне так, и требует прояснения и уточнения. Ведь именно в стихах, взятых как целое, вся сложность, своеобразие духовной жизни Бунина
получила наиболее сжатое выражение; здесь философия Бунина явила свою воплощенность в мнимой простоте, так сказать, «скрытой открытости», своеобразной стыдливости, «целомудрености» (по Ходосевичу). В заключительных строках своей статьи М. С. Штерн приходит к выводу, что «обращение Бунина к лирико-философской прозе» обусловлено его склонностью к такой прозе «как наиболее органичной для него форме творческого самовыражения» [16, с. 624].
С этим выводом трудно согласиться. Разве стихи Бунина и не есть та самая, «наиболее органичная для него форма творческого самовыражения»! Бунин, прежде всего - Поэт. Тонко чувствовавший и глубоко понимавший существо поэзии Бунина Ф. Степун писал:
«Чем пристальнее вчитываешься в стихи Бунина, тем более ощущаешь ту их пронзительную лиричность и глубокую философичность, которых в рассказах Бунина нет (которые вообще не рассказуемы). Излагать рецен-зионной прозой явленное в совершенных стихах миросозерцание поэта -вещь ненужная и невозможная. Возможно только указание на главные, постоянно возвращающиеся мотивы бунинского лирического раздумья над сущностью мира и жизни» [14, с. 390].
Увидеть и показать «постоянно возвращающиеся мотивы лирического раздумья» - видимо, только так и можно приобщиться к скрытой, невыразимой, «нерассказуемой» философии живой поэтической речи!
И вряд ли можно согласиться, что «поэзия Бунина скорее описательна, изобразительна, чем исповедальна. Это собрание картин, а не “крик души”» [4, с. 299]. Для меня же лирика Бунина порой ассоциируется с известной картиной Эдварда Мунка «Крик». Но здесь «крик души» в совсем ином, не мунковском, пространстве - в прекрасном вечной красотой сияющем мире. Неизбежность расставания с этой красотой кажется чем-то предельно несправедливым и полнит душу постоянной нестерпимой болью. Красота мира и безобразие бытия. Поэзия Бунина -это «Крик» в Красоте мира («золотой иконостас заката»). И ужас, и боль, и этот застывший крик в божественной красоте и божественном ужасе мира:
Это волчьи глаза или звёзды - в стволах на краю перелеска? Полночь, поздняя осень, мороз.
Голый дуб надо мной весь трепещет от звёздного блеска. Под ногами хрустит серебро.
Затвердели, как камень, тропинки, за лето набитые.
Ты одна, ты одна, страшной сказки осенней Коза!
Расцветают, горят на железном морозе несытые,
Волчьи, божьи глаза. (Т. 1, с. 380).
Но одновременно пронзительно звучит откровение о сладости красоты жизни как высшей ценности и ее благодарное приятие:
И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной...
Срок настанет - Г осподь сына блудного спросит:
«Был ли счастлив ты в жизни земной?»
И забуду я всё - вспомню только вот эти Полевые пути меж колосьев и трав -И от сладостных слёз не успею ответить,
К милосердным Коленям припав. (Т. 8, с. 8).
Закончить же я хочу высказыванием, где найдены предельно точные и верные слова, выражающие величие Бунина как поэта:
«.бунинские шедевры <.> просто не с чем сравнить в русской поэзии.
Это его чистый вклад в родную словесность. По отношению к ним даже
не возникает вопроса о традиционности или оригинальности, как-то неловко говорить об архаичности или новаторстве. Их хочется назвать вечными» [4, с. 302].
И, наконец, страстная художественная натура И. А. Бунина, склонного к крайностям и не склонного к какому-то морализированию, находилась, однако, в постоянном напряжении, которое можно выразить словами из молитвы Оптинских старцев: «Господи, во всякий час сего дня наставь и поддержи меня. Научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить. Аминь».
Список литературы
1. Бунин И.А. Собр. соч.: в 9 т. - М.: Худ. лит., 1965-1967.
2. Блок А. Письма о поэзии. <. > // И. А. Бунин: pro et contra. Личность и творчество Ивана Бунина в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей. Антология. - СПб.: РХИ, 2001. - С. 287-289.
3. Волошин М. <Рец. на кн.> «Стихотворения» Ивана Бунина 1903-1906. Изд. «Знание» // И. А. Бунин: Pro et contra. - СПб.: РХИ, 2001.
4. Джимбинов С.Б. Жизнь и поэзия И. А. Бунина // Бунин И.А. Стихотв.
- М.: Сов. Россия, 1981. - С. 287-303.
5. Достоевский Ф.М. Рассказ «Кроткая» / Дневник писателя за 1878 год ноябрь-декабрь // Ф.М. Достоевский. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т.24. - Л.: Наука, 1982. - С. 5-35.
6. К. Р. Отзыв о стихотворениях И. Бунина // И. А. Бунин: pro et contra. -СПб.: РХИ, 2001. - С. 290-299.
7. Колобаева Л.А. Иван Бунин и Лев Шестов: литературно-философские переклички // Изв. РАН. Сер. Литература и язык. - Т. 69. - №1. - 2010. - С. 9-19.
8. Лисевич И.С. О том, что остается за строкой // Китайская пейзажная лирика / под ред. В.И. Семанова. - М.: МГУ, 1984. - С. 5-20.
9. Михайлов О.Н. Жизнь Бунина. Лишь слову жизнь дана. / Бессмертные имена. - М., 2001.
10. Ничипоров И.Б. «Поэзия темна, в словах не выразима.»: творчество И.А. Бунина и модернизм. - М., 2003.
11. Панибратов В.Н. Закон и муза. - СПб.: РГПУ им. А.И. Герцена, 2008.
12. Сливицкая О.В. «Повышенное чувство жизни .»: Мир Ивана Бунина. - М.: РГГУ, 2004.
13. Смирнов В.П. О поэзии Бунина // Бунин И.А. Стихотворения и переводы / Иван Бунин. - М.: Эксмо, 2009. - С. 5-18.
14. Степун Ф.А. <Рец. на кн.: Иван Бунин. Избранные стихи. Париж: Современник, 1929> // И. А. Бунин: pro et contra. - СПб: РХИ, 2001. - С. 390394.
15. Тютчев Ф.И. // Поэты тютчевской плеяды. Антология / сост. В. Кожинов, Е. Кузнецова. - М.: Сов. Россия, 1982. - С. 22-136.
16. Штерн М.С. Рассказ И.А. Бунина «Ночь» // И.А.Бунин: pro et contra.-СПб.: РХИ, 2001. - С. 613-624.
