CC BY
186
значению, - чиновник, рабочий, ученый и т.д.
Функция отождествляется с человеком, она необходима, чтобы он утвердился в этой жизни.
Богословие говорит о сущностном строении души, о ее духовно-самобытном характере. Это значит, что в самой душе лежат основы ее стремлений, а не в области предметов, вещей, то есть окружающего мира. Однако персонажи Достоевского в интерпретации большинства советских критиков рассматриваемого периода описываются именно социальными характеристиками, эксплуатируемыми социально-бытовым романом, которые отнюдь не совпадают с понятием личности, «внутреннего человека» у Достоевского.
Личность - всегда индивидуальность. Вопрос в том, что ее образует? Является ли это комбинацией врожденных (например, темперамента) и приобретенных (например, характера) черт, представляющих личность в том или ином функциональном качестве? Советскими социологами личность выводилась как некое соотношение генетических и приобретенных социальных черт, рождая объективистскую теорию истории. Достоевский выводил личность как позицию.
Литература
1. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. 3-е изд. / под ред. С. Лейбович. - М.: Худож. литература, 1972.
2. Братченко С.Л. Концепция личности: М. Бахтин и психология // М.М. Бахтин и философская культура ХХ века. Проблемы бахтинологии. - СПб., 1991. - Вып. 1. Ч. 1 [Электронный ресурс]. - URL: hpsy.ru/public/x2885.htm
3. Бронзов А.А. К вопросу о нравственной статистике и свободе воли // Христианское чтение. - 1897. - № 4 [Электронный ресурс]. - URL: www.xpa-spb.ru
4. Долинин А.С. Достоевский и другие: Статьи и исследования о русской классической литературе / сост. А. Долинина; вступ. ст. В. Туниманова; примеч. М. Билинкиса и др. - Л.: Художественная литература, 1989.
5. Дурылин С. Н. Об одном символе у Достоевского // Достоевский: Тр. гос. акад. худ. наук. Лит. секция. Вып. 3. - М., 1928.
6. Кирпотин В. Я. Достоевский-художник. Этюды и исследования. - М.: Советский писатель, 1972.
7. Переверзев В.Ф. М. Достоевский. - М.-Л.: Гос. изд-во, 1925.
8. Ткачев П.Н. Литературное попурри // Ткачев П.Н. Люди будущего и герои мещанства. - М., 1986.
9. Энгельгардт Б. М. Идеологический роман Достоевского // Ф. М. Достоевский: ст. и материалы / под ред. А.С. Долинина. - М.; Л., 1924. - Вып. 2.
Белоус Анастасия Александровна, аспирант кафедры русской и зарубежной литературы факультета филологии и журналистики Иркутского государственного университета. Тел: (3952)303835; +7-9832427856. E-mail: [email protected]
Belous Anastasia Aleksandrovna, postgraduate student, department of Russian and foreign literature, faculty of philology and journalism, Irkutsk State University.
УДК 82:24
© О.С. Чебоненко
Буддийский канонический трактат «Сутта-Нипата» в творческом наследии Л.Н. Толстого и И.А. Бунина
Рассматривается творческое наследие Л.Н. Толстого и И.А. Бунина в свете их интереса к восточным философско-религиозным представлениям, в частности к раннебуддийскому каноническому трактату «Сутта-Нипата», переведенному с языка пали.
Ключевые слова: «Сутта-Нипата», буддизм, Будда, канон, рассказ, Л. Н. Толстой, И. А. Бунин, трактат, «Освобождение Толстого»
Характер, а не «натура», как у Достоевского, - центральное понятие в социальном историзме. Это также одно из ключевых понятий той самой психологии, которая занимается внешними качествами человека. Не так в творчестве Достоевского, апеллирующего к Божественному первообразу. Каков же этот образ, и какие условия вызывают его к жизни? Косвенный ответ на это содержит работа М.М. Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского». В частности, разговор о личности беспредметен, если находится вне культуры диалогического общения, - одно из основных утверждений Бахтина. Онтопоэтика (онтологическая поэтика) Достоевского акцентирует внимание на диалогической сфере как сфере самовыявления личности.
Личность человека советские социологи пытались «вычистить» из истории, но «”чугун” истории, “чугун” материальных сил и “чугун” массовых процессов - это лишь косная, подлежащая преодолению инерция...» [Кирпотин, с. 253], соответственно, социальная статистика - лишь приложение этих явлений, работающая с объектами, а не с субъектами истории.
O.S. Chebonenko
The Buddhist canonical treatise «Sutta-Nipata» in the creative work of L.N. Tolstoy and I.A. Bunin
The creative work of L. N. Tolstoy and I. A. Bunin is considered in the light of their interest in oriental philosophical and religious views, in particular of the early Buddhist canonical treatise «Sutta-Nipata», translated from the Pali language.
Keywords: «Sutta-Nipata», Buddhism, Вudda, canon, story, L. N. Tolstoy, I. A. Bunin, treatise, «Osvobozhdeniye Tolstogo».
Теме «Бунин и Толстой» посвящено огромное количество исследований. В качестве примера достаточно вспомнить не только монографии и статьи советских ученых (А.К. Бабореко, О.Н. Михайлова, Н.М. Кучеровского, В.А. Гейдеко, Р.С. Спивак, И.А. Ильина, В.Я. Линкова), но и более поздние работы О.В. Сливицкой, О.А. Бердниковой, Е.Р. Пономарева и др. Однако на сегодняшний день рано говорить о всесторонней изученности этой проблемы. Широко известно восторженное, трепетное отношение И.А. Бунина к великому русскому писателю и философу, «старцу Льву из Ясной Поляны» [Бунин, 1Х, с. 8].
На протяжении всей жизни восприятие Буниным Толстого, его творчества, миропонимания, философии менялось неоднократно. «Мечтать о счастье видеть его я начал очень рано», - отмечает Бунин. Его отец Алексей Николаевич, участвовавший в обороне Севастополя, не раз вспоминал о своих встречах с молодым Толстым-военным. «И я смотрел на него во все глаза: живого Толстого видел!», - с восторгом восклицает сын. «. в ранней молодости я был совершенно влюблен в него, в тот мной самим созданный образ, который томил меня мечтой увидеть его наяву. Мечта эта была неотступная.», - пишет Бунин в своем трактате «Освобождение Толстого» (1937) [Бунин, IX, с. 51] и вспоминает о всех встречах с великим писателем, о том, как от этой влюбленности в Толстого как художника он сам, тогда еще совсем юный поэт, стал толстовцем.
Молодой Бунин проживал в Полтаве, был лично знаком со многими последователями толстовского учения и даже попал «под начало» к одному из них, «нестерпимому ритору, софисту, занимавшемуся бондарным ремеслом». Так поэт стал подмастерьем, начал учиться набивать обручи: «Для чего мне нужны были эти обручи? Для того опять-таки, что они как-то соединяли меня с Толстым, давали мне тайную надежду когда-нибудь увидать его, войти в близость с ним. И, к великому моему счастью, надежда эта вскоре совершенно неожиданно оправдалась.» [Бунин, IX, с. 54].
Вскоре Бунин стал совершенно «своим» среди полтавских толстовцев, и в конце 1893 г. его вполне официально пригласили к самому Тол-
стому. Впервые посетить Толстого в Хамовниках ему удалось в январе 1894 г. Эта встреча оставила неизгладимое впечатление. Спустя сорок лет, вспоминая ее, писатель почти с благоговением выписывает каждую подробность: пустой лунный переулок, ворота, раскрытую калитку, снежный двор, красноватое освещение окон, сказочную необычность всего вокруг. «Какой особый сад, какой необыкновенный дом, как таинственны и полны значения эти освещенные окна: ведь за ними - Он!». Великолепен бунинский портрет Толстого: «.большой, седобородый, слегка как будто кривоногий, в широкой, мешковато сшитой блузе из серой бумазеи, в таких же штанах, больше похожих на шаровары, и в тупоносых башмаках. Быстрый, легкий, страшный, остроглазый, с насупленными бровями. И быстро идет прямо на меня, - меж тем как я все-таки успеваю заметить, что в его походке, вообще во всей посадке, есть какое-то сходство с моим отцом, - быстро (и немного приседая) подходит ко мне, протягивает, вернее, ладонью вверх бросает большую руку, забирает в нее всю мою, мягко жмет и неожиданно улыбается очаровательной улыбкой, ласковой и какой-то вместе с тем горестной, даже как бы слегка жалостной, и я вижу, что эти маленькие серо-голубые глаза вовсе не страшные и не острые, а только по-звериному зоркие.» [Бунин, IX, с. 55-56].
Трактат «Освобождение Толстого» - произведение, в котором И.А. Бунин как бы подводит итог и своей жизни тоже. В его восприятии фигура Л. Н. Толстого настолько огромна, что сопоставима лишь с величайшими духовными подвижниками, создателями мировых религий, пророками. Отметим, что, говоря об образе Толстого в трактате, необходимо помнить прежде всего о преломлении образа писателя и его творчества в художественном сознании И.А. Бунина, всю свою жизнь восторгавшегося мощью великого русского художника. Здесь очень мало от беспристрастного анализа исследователя-биографа. Философско-религиозные искания Толстого превратили, по мнению Бунина, всю его жизнь в подвиг, ведь он не просто «задумался над смыслом жизни», но и подчинил поиску истины все свое существование: «Толстой начал говорить об этом с самых ранних лет, а впоследствии говорил
с такой одержимостью однообразия, которую можно видеть или в житиях святых, или в истории душевнобольных. Однообразие, с которым говорил Толстой одно и то же в своих последних писаниях, подобно тому однообразию, которое свойственно книгам иудейских пророков, поучениям Будды, сурам Корана» [Бунин, IX, с. 33-34].
Основные идеи «Освобождения Толстого» разрабатывались И.А. Буниным в течение многих лет. Так, почти без изменений в трактат вошла значительная часть рассказа «Ночь» (1925). Это размышления и о двух разрядах людей (строителях и созерцателях), и о безначальности
- бесконечности всего сущего, и о Всеедином, и о возможности выхода из Цепи перевоплощений. «Совершенный, монахи, не живет в довольстве. Совершенный, о монахи, есть святой Высочайший Будда. Отверзите уши ваши, монахи: освобождение от смерти найдено. Я поучаю вас, я проповедую Закон. Если вы будете поступать сообразно поучениям, то через малое время получите то, ради чего благородные юноши уходят с родины на чужбину, получите высшее исполнение священного стремления; вы еще в этой жизни познаете истину и увидите ее воочию», -так начинается «Освобождение Толстого». И далее приводятся слова самого Толстого об «освобождении»: «Мало того, что пространство и время и причина суть формы мышления и что сущность жизни вне этих форм, но вся жизнь наша есть (все) большее и большее подчинение себя этим формам и потом опять освобождение от них.». Эти слова, отмечает Бунин, говоря о Толстом, «главное указание к пониманию его всего» [Бунин, IX, с. 7-8]. С первой части трактата прослеживается влияние на текст И.А. Бунина «Сут-ты-Нипаты», буддийской канонической книги.
В яснополянской библиотеке Льва Толстого, по свидетельству исследователей [Бурба, с. 79], сохранилось множество книг о Будде и индуизме. Среди них есть две, которые были значимы для Бунина. Это сочинение Германа Ольденберга «Будда. Его жизнь, учение и община» (М., 1905) и «Сутта-Нипата. Сборник бесед и поучений. Буддийская каноническая книга, переведённая с пали на английский язык Фаусбеллем» в русском переводе Н.И. Герасимова (М., 1899). В последней есть пометки, сделанные самим Толстым. По цитатам из бунинских произведений можно судить, что именно эти издания были и у Толстого, и у Бунина.
Восточные вероучения, образцы буддийской и индуистской духовности интересовали Л.Н. Толстого уже в юности. Биографы писателя, в том числе Р. Роллан в своем «Ответе Азии Толстому» [Роллан, с. 328-329], придают довольно
большое значение следующему факту. Во время недолгого пребывания в Казанском госпитале (1847), куда Толстой в девятнадцать лет попал из-за незначительной болезни, он встретил интересного человека. Его соседом по палате был бурятский лама, впервые рассказавший юноше о законе ненасилия - ахимсе. На этого человека в пути напал разбойник и ранил. «При более подробных расспросах Толстой, к своему удивлению, узнал, что лама этот, будучи буддистом, не защищался от разбойника, но, закрыв глаза и творя молитвы, ожидал смерти. И это переживание произвело сильное впечатление на юную душу Толстого и пробудило в нем глубокое уважение перед мудростью жителей Востока.» -пишет П.И. Бирюков в своей биографии писателя и философа [Бурба, с. 77].
Д.В. Бурба отмечает, что, возможно, по мнению Р. Роллана, именно этот факт подтолкнул Льва Толстого к поступлению на факультет восточных языков Казанского университета. На наш взгляд, с этим предположением трудно согласиться, поскольку студентом Толстой стал гораздо раньше. Да и Р. Роллан об этом прямо нигде не говорит. Казанский университет в первой половине XIX в. был крупнейшим центром ориенталистики в Европе. Известность его «восточного разряда» тогда простиралась на весь ученый мир. В 1844 г. Толстой выдержал строгие вступительные экзамены и стал студентом восточного факультета, но к занятиям относился не слишком ответственно. Университет он тогда не окончил. Из Казани молодой писатель уехал в свое имение, Ясную Поляну, которая досталась ему после того, как молодые Толстые по-братски разделили между собой богатое наследство князей Волконских. Несмотря на то, что Толстой не получил диплом ориенталиста, в течение всей его дальнейшей жизни, особенно в последние ее десятилетия, Восток и его философско-религиозные представления были неотъемлемой частью духовных поисков этого удивительного человека.
К причинам обращения И. Бунина к философии и религиям Востока, по-видимому, можно отнести также его детские впечатления. Студент Н.О. Ромашков, готовивший будущего писателя к поступлению в гимназию, одним из первых пробудил в душе своего ученика интерес к культуре других стран. Н.О. Ромашков был выпускником Лазаревского института, владел несколькими восточными языками. Прошли годы, и Бунин, уже будучи толстовцем и распространяя книги издательства «Посредник», начинает понимать глубину буддийского учения. По свидетельству биографов, с «Суттой-Нипатой»
И. А. Бунин «не расставался» [Солоухина, с. 50]. В.В. Крапивин называет «Сутту-Нипату» «одной из тех немногих книг, которые Бунин готов был перечитывать вновь и вновь» [Крапивин, с. 152]. Книга Г. Ольденберга «Будда. Его жизнь, учение и община» также была одной из любимых книг Бунина о Востоке.
Л.Н. Толстой, необыкновенно много прочитавший о буддизме, не раз отмечал, что существуют книги, требующие пристального изучения современников. «Есть ли что-нибудь настолько не разработанное, как Веды, Трипитака и Зенд-Авеста?», - говорит он в письме (январь 1878 г.) Н.Н. Страхову [Толстой, XVIII, с. 816].
Палийский канон относят к раннебуддийским текстам. Составленный в Северной Индии, он сохранялся устно, а в 29 г. до н.э. на четвертом Буддийском Соборе в Шри-Ланке (Цейлон) был окончательно завершен письменно. Трипитаку (санскр.), или Типитаку (Тфйака - пали), т.е. «Три корзины (сокровища)», называли буддийским Евангелием. «Сутта-Нипата» ^ийа-№ра1а)
- пятый отдел книги 8ийар^акаш (букв. «Корзина (сокровище) изречений»). 8ийарйакаш входит наряду с Vinayapitakam и АЬЫ^атша рйакат в свод Тфкака и содержит в себе сутты-изречения, проповеди Будды. Каждая сутта заключает в себе какое-то цельное повествование, ряд стихов, изречений, касающихся одного предмета. Большинство сутт носят дидактический характер и приводят речи Будды в стихах или в прозе. Книга излагает учение основателя буддизма в форме притч и бесед, близкой в чем-то притчевой манере учительства.
По всей видимости, именно после того, как Бунин познакомился с последними писаниями Толстого и толстовцев, он полюбил «Сутту-Нипату». После цейлонской поездки 1911 г. И.А. Бунин уже свободно, по памяти, начинает цитировать сутты Типитаки. Заслуживает внимания то, что именно Метта-сутту цитирует Бунин на одной из своих фотографий 1912 г.: «Да будут счастливы все существа! И слабыя, и сильныя, и видимыя и невидимыя, и родившияся и не рож-денныя еще!» [Отдел рукописей РНБ]. Полностью сутта звучит так: «Все живые существа, которые есть на свете, и слабые и сильные, и длинные и короткие, и большие и средние, и великие и малые, видимые и невидимые, живущие близко и далеко, рождённые или только носимые в утробе - все они да будут счастливы!» ^ийа-№ра1аД Uragavagga, 8 Мейа 8ийа, 145-146).
В таких произведениях, как «Братья» (1914), «Готами» (1919), «Ночь отречения» (1921), «В ночном море» (1923), «Город Царя Царей» (1924), «Ночь» (1925), «Освобождение Толстого»
(1937) и др., Бунин обращается к буддийской тематике. В большинстве из них есть прямые отсылки к «Сутте-Нипате», цитаты и реминисценции.
Герой короткого рассказа «Ночь отречения» мал, как ребенок, по сравнению с безграничным бушующим океаном и черным лесом Цейлона, подступившим почти к самой водной хляби огромных волн - валов, «с огненно-кипящими гривами», вспыхивающих зеленым светом перед тем, как обрушиться на берег. Ноги человека босы, волосы обрезаны, правое плечо обнажено. На нем рубище отшельника, лицо выглядит изможденным. Он молится, пытается перекричать рев волн, восторженно возглашает: «Тщетно, Мара! Тщетно, Тысячеглазый, искушаешь ты меня! Отступись! Как дождевая капля с тугого листа лотоса скатывается с меня Желание!» [Бунин, V, 39]. Его слова напоминают речи нищего странника Сабхьи из «Сутты-Нипаты», обращенные к Учителю: «Ты - Будда. Мудрец, победивший Мару, . могучий, как лев, свободный от желания, отбросивший все страхи и опасения. Как капля росы спадает с прекрасного цветка лотоса, так отпадает от тебя всё злое и греховное, о Победитель, Сабхья припадает к ногам твоим!» (Sutta-Nipata, III Mahavagga, 6 8аЬЬа 8ийа, 545547). Но перед ним появляется сам Будда, «сидящий на земле, главой своей возвышающийся до самых верхушек пальм. Ноги его скрещены. От шеи и до чресл увит он серыми кольцами змея... Невзирая на безмерную тяжесть змеиных колец, он свободен и статен, величав и прям» [Бунин, V, с. 39]. Его голос по силе подобен грому: «Истинно, истинно говорю тебе, ученик: снова и снова отречёшься ты от меня ради Мары, ради сладкого обмана смертной жизни в эту ночь земных рождений!» [Бунин, V, с.40].
Образ Мары, бога «жажды существования», как называет его Бунин [Бунин, IV, с. 258], представлен в самой «Сутте-Нипате». Мара искушает Возвышенного. Леность, похоть, тщеславие, славолюбие, надменность, глумливость, все плотские наслаждения есть «воинство» Мары. «Вот твое воинство, о Мара, его ты ведешь в бой, о темный! Никто не поборет того воинства, кроме Победителя, и, победивши, он обретет радость!» - отвечает Маре Совершенный ^ийа-Мра1а, III Mahavagga, 2 Ра^апа Sutta, 436). «Победите жажду к тому, что вверху и внизу, что вдали и что в середине, - ибо за всякою вещью, которая манит человека к обладанию, притаился Мара!» - слова Будды из Сутты-Нипаты (Sutta-Nipata,V Pаrаyanavagga, 12 Bhadrаyudha Mаnava-Pucchа, 1102).
В бунинском рассказе «Братья» мудрость Будды, Возвышенного, противопоставляется же-
ланиям, воинству бога Мары. На этом противопоставлении строится почти все произведение. Герой его, юноша-сингалез, отчаявшийся вернуть невесту, совершает самоубийство. Каждое его действие сопровождается словами Возвышенного. Например, юноша хочет убить себя из-за несчастной любви. И тут же: «Проснись, проснись! - кричали в нем тысячи беззвучных голосов его печальных, стократ истлевших в этой райской земле предков. - Стряхни с себя обольщения Мары, сон этой краткой жизни! Тебе ли спать, отравленному ядом, пронзенному стрелой?.. все скорби, все жалобы - от любви, от привязанностей сердца - убей же их! Ты ранен самой острой стрелой в сердце - жаждой любви» [Бунин, IV, с. 270]. Здесь Бунин снова обращается к суттам канонической книги: «...я увидел в мире стрелу, никем не зримую, вонзённую в сердце. Кто пронзен тою стрелой, тот рвется во все стороны, кто извлек ее из себя, тот не стремится вовсе, стал покоен» (Sutta-Nipata, IV Atthakavagga, 15 Attadanda Sutta, 938-939). Или: «Кто ищет неизменной радости, тот вырвет ту стрелу из своей раны. обретет он мир своему духу; кто превозможет печаль, тот угасит её, успокоится в блаженстве» (Sutta-Nipata, III Mahavagga, 8 Salla Sutta, 592). В «Сутте-Нипате» многие истины излагаются в виде спора между Совершенным (Буддой) и Марой: «Кто имеет сынов, тот имеет радость от сынов... ибо звенья бытия - радости людей», - так говорил лукавый Мара. Но так сказал Совершенный: «Кто имеет сынов, тот имеет и заботу от сынов, ибо звенья бытия - причина людских забот.» (Sutta-Nipata,I Uragavagga, 2 Dhaniya Sutta, 32-33).
В рассказе «Братья» Бунин, полностью сохраняя стиль «Сутты-Нипаты», говорит о старике-рикше: «Он имел жену, сына и много маленьких детей, не боясь того, что «кто имеет их, тот имеет и заботу о них» [Бунин, IV, с. 257]. Мара -олицетворение страстей, искуситель, пытающийся соблазнить самого Возвышенного. Готаму искушают дочери Мары: Стремление, Тревога, Вожделение. Но Мара терпит поражение. Готама достигает просветления и становится Буддой. У Бунина Возвышенный, победивший Желание, противостоит Маре - богу смерти, повелителю людского мира, властвующему над всеми людскими соблазнами, искусителю, «богу жажды существования». Когда молодой рикша погибает, не сумев справиться со своей страстью (любовь, ревность), побеждает Мара.
Бунин часто рисует чувственную слабость человека. Путь к просветлению известен. Он изложен подробно во многих канонических книгах, например, в любимой и неоднократно цитируе-
мой им «Сутте-Нипате». Но следовать ему до конца могут лишь единицы. Основная масса людей подчиняется Маре. Такова жизнь. И жизненный путь бунинских героев зачастую трагичен: убивает себя рикша, опускается и умирает капитан из рассказа «Сны Чанга», отшельник из «Ночи отречения», вероятно, поддастся искушению, о чем предупреждает видение Просветленного. Дидактика не срабатывает. О своем «Освобождении» Бунин не говорит никогда. В том же, что этого «Освобождения» достиг Толстой перед смертью или, по крайней мере, подошел к нему вплотную, он не сомневается. В своих воспоминаниях о Бунине Г.Н. Кузнецова пишет: «Иван Алексеевич говорил, что жаль ему, что он не положил свою жизнь “на костер труда”, а отдал ее дьяволу жизненного соблазна. “Если бы я сделал так, я был бы одним из тех, имя которых помнят. Но Ананде было сказано Буддой: “Истинно говорю тебе, ты еще много раз отречешься от меня в эту ночь земных рождений”« [Литературное наследство, с. 290].
Один из символических образов, перекочевавший из «Сутты-Нипаты» и других восточных книг в бунинские рассказы, - покрывало Майи. В «Городе Царя Царей» Махинда, сын царя Асоки Великого, обращается к царю Тиссе: «Царь, не разрушай жизни!... Сбрось с себя покрывало греха и невежества. Я Махинда . зову тебя на кроткую стезю Того, кто научил Нирване и Закону» [Бунин, V, с. 134]. В самой «Сутте-Нипате» это «покрывало греха и невежества», «покрывало Майи» упоминается неоднократно, преимущественно в обращениях к Будде: «Каждую истину ведаешь ты, взором проникший в вечную Дхам-му, - ты, все живое обнявший своею любовью! Ты совлек покрывало с этого мира, ты, Непорочный, светишь во всех мирах!» (Sutta-Nipata, II Culavagga, 15 Dhammika Sutta, 377); «Если ж покинет он («великий человек». - О. Ч) родной кров ради пустынножительства, он становится Благословенным, несравненным Буддою, Озаренным, сорвавшим покрывало с лица мира» (Sutta-Nipata,V Pаrаyanavagga, Vathugatha, 1003); «Радуюсь, внимая словам Мудрого; Совершенно просвещенный сорвал покрывало с мира, благ он, милосерд и премудр» (Sutta-Nipata, V Pаrаyanavagga, Pаrаyanathutigat:ha, 1146) и др. Этот образ есть и у Л.Н. Толстого. О покрывале Майи говорит в его рассказе «Карма» буддийский монах Наряда, объясняя ювелиру Панду причины его несчастий: «Считать себя отдельным существом есть обман, и тот, кто направляет свой ум на то, чтобы исполнять волю этого отдельного существа, следует за ложным светом, который приведет его в бездну греха. То, что мы
считаем себя отдельными существами, происходит оттого, что покрывало Майи ослепляет наши глаза и мешает нам видеть неразрывную связь с нашими ближними, мешает нам проследить наше единство с душами других существ. Немногие знают эту истину. Пусть следующие слова будут вашим талисманом: “Тот, кто вредит другим, делает зло себе. Тот, кто помогает другим, делает добро себе. Перестаньте считать себя отдельным существом - и вы вступите на путь истины. Для того, чье зрение омрачено покрывалом Майи, весь мир кажется разрезанным на бесчисленные личности. И такой человек не может понимать значения всеобъемлющей любви ко всему живому”» [Толстой, XII, с. 272-273].
Суть такого восточного понятия, как закон воздаяния, разъясняется Толстым в этом малоизвестном рассказе, написанном в 1894 г. и опубликованном тогда же в журнале «Северный вестник» (№12). Годом позже рассказ «Карма» по решению Московского губернского цензурного комитета был запрещен к изданию отдельной книгой. В 1906 г. он снова вышел в свет вместе с коротким рассказом «Это ты» уже в толстовском издательстве «Посредник» (том самом издательстве, отношение к которому имел и И.А. Бунин). В отличие от «Кармы» «Это ты» - почти дословный перевод Л.Н. Толстого одной из публикаций журнала «Theosophischer Wegweiser» (1903, №5).
Позднее, художественно обработав сюжет, писатель создает рассказ, вошедший в его собрание сочинений как «Ассирийский царь Асарха-дон». В рассказе старец «с длинной седой бородою» разъясняет жестокому царю Асархадону сущность этого мира и отговаривает от казни порабощенного им царя Лаилиэ, используя оригинальный прием. За доли секунды, пока Асар-хадон окунается с головой в купель, а старец льет на него воду из кружки, царь успевает почувствовать себя своим врагом Лаилиэ и прожить часть его жизни, длящуюся, как кажется, ему не один месяц:
- О, как ужасно мучался я! И как долго! - говорит Асархадон.
- Как долго? - говорит старец. - Ты только что окунул голову и тотчас опять высунул ее; видишь, вода из кружки еще не вся вылилась. Понял ли ты теперь?
Асархадон ничего не отвечает и только с ужасом глядит на старца.
- Понял ли ты теперь, - продолжает старец, -что Лаилиэ - это ты, и те воины, которых ты предал смерти, - ты же. И не только воины, но и те звери, которых ты убивал на охоте и пожирал на своих пирах, были ты же. Ты думал, что жизнь только в тебе, но я сдернул с тебя покры-
вало обмана и ты увидал, что, делая зло другим, ты делал его себе. Жизнь одна во всем, и ты проявляешь в себе только часть этой одной жизни. И только в этой одной части жизни, в себе, ты можешь улучшить или ухудшить, увеличить или уменьшить жизнь. Улучшить жизнь в себе ты можешь только тем, что будешь разрушать пределы, отделяющие твою жизнь от других существ, будешь считать другие существа собою -любить их [Толстой, XIV, с. 20-21].
Аналогичный прием позже будет использован другим писателем, близко знакомым с мудростью Востока. В романе Г. Гессе «Игра в бисер» (1943) в третьем житии Кнехта идет повествование о долгой жизни Дасу, ученика отшельника, со всеми ее радостями и горестями, взлетами и падениями. Однако оказывается, что всю эту жизнь он «пережил» за доли секунды возле родника, в тот момент, когда собирался наполнить чашу учителя водой. За какие-то мгновения герой успел найти жену, стать царем, потерпеть поражение, потерять единственного сына, а главное - понять, что есть майя и стоит ли продолжать дальше свое обучение у буддиста-отшельника или выбрать собственный духовный путь [Гессе, с. 450-465]. Примечательно, что у Толстого (и у Гессе) дидактика работает. Герои осознают свои ошибки, исправляются и начинают следовать Пути.
Некоторые бунинские персонажи только смутно ощущают присутствие Истины, но их Путь еще не начался. Эпиграф к рассказу «Братья» взят из «Сутты-Нипаты»: «Взгляни на братьев, избивающих друг друга. Я хочу говорить о печали» [Бунин, IV, с. 256]. Полностью сутта звучит так: «Кто в руки взял жезл, тот нагоняет страх. Взгляни на людей, избивающих друг друга, я хочу говорить о печали, как я изведал ее». И далее: «Когда я увидел: вот мечутся люди, как рыба в садке, где мало воды, вот они ставят помехи в жизни друг другу, - на меня напал страх», - говорит Будда (Sutta-Nipata, IV Atthakavagga, 15 Attadanda Sutta, 935-936). В эпиграфе к «Братьям» И.А. Бунин убрал те слова, которые слишком явно соотносились с содержанием рассказа (англичанин взял жезл и нагонял страх), и заменил слово «люди» на слово «братья». Братство персонажей не случайно. Англичанин - в какой-то мере персонаж автобиографический. «То, что чувствовал англичанин в “Братьях”, - автобиографично», - отмечает А.К. Бабореко [Бабореко, с. 10].
Современный «цивилизованный» человек, по мнению англичанина, уже не верит в бога по-настоящему. Он деловит, жаден, пресыщен, холоден, возносит свою личность «превыше не-
бес», «хочет сосредоточить в ней весь мир». раздавалось поистине как глагол самого Мафу-
Будда же «понял, что значит жизнь Личности в саила...» [Бунин, IV, с. 277], - говорит англича-
этом мире бывания: в этой Вселенной, которой нин. Рассказ «Братья» - не единственное произ-
мы не постигаем, - и ужаснулся священным ведение, в котором Бунин высказывается о по-
ужасом». Герой (и автор) с горечью добавляет: добном желании.
«И вот только в океане, под новыми и чуждыми «Сутта-Нипата» - книга, которая наряду с
нам звездами, среди величия тропических гроз, другими трактатами повлияла как на духовные
или в Индии, на Цейлоне, где в черные знойные поиски Л.Н. Толстого, так и на миропонимание
ночи, в горячечном мраке, чувствуешь, как тает, И.А. Бунина. Восточные трактовки сути бытия
растворяется человек в этой черноте, в звуках, в глубоко проникли в религиозно-философские
запахах, в этом страшном Все-Едином, - только представления. И последние десятилетия его
там понимаем мы в слабой мере, что значит эта жизни - яркая тому иллюстрация. Более того,
наша Личность.» [Бунин, IV, с.278]. такие писатели, как Бунин, с его поиском исти-
Европейцу уже не страшно «лежать внизу в ны, мыслями о Будде, Всеедином, Атмане, могут
каюте, за тончайшей стеной которой возле самой быть названы последователями «старца Льва из
твоей головы всю ночь шумит, кипит эта бездон- Ясной Поляны», приблизившегося к «Освобож-
ная хлябь» [Бунин, IV, с. 275]. Европеец слабей, дению». Нравственно-философская основа твор-
чем зверь, чем дикарь, так как у них «хоть ин- чества Толстого и Бунина заслуживает серьезно-
стинкт сохранился». «Только здесь, на Востоке. го исследования, часть которого должна быть
оставшись равнодушным ко всем этим Зевсам, посвящена изучению тех источников, к которым
Аполлонам, к Христу, к Магомету, я не раз чув- они обращались. Только при таком подходе бу-
ствовал, что мог бы поклоняться разве только дет понят истинный смысл многих произведений
им, этим страшным богам нашей прародины, - этих художников слова.
сторукому Браме, Шиве, Будде, слово которого
Литература
1. Бунин И.А. Собр. соч.: в 9 т. - М.: Художественная литература, 1965-1967.
2. Бурба Д.В. Зеркало русского индуизма. Неизвестный Лев Толстой. - М.: София, 2006.
3. Роллан Р. Ответ Азии Толстому // Роллан Р. Собр. соч. - Л., 1933. - Т. 14.
4. Солоухина О.В. О нравственно-философских взглядах Бунина // Русская литература. - 1984. - №4. - С. 50.
5. Крапивин В.В. Штудии. Окно на Восток. «Кушитство» и «иранство» в русской прозе 1910-1930 годов // Литературная учеба. - 2000. - №1. - С. 152.
6. Толстой Л.Н. Собр. соч.: в 22 т. - М. : Худ. лит., 1978-1985. - Т. XVIII. - С. 816. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы.
7. Сутта-Нипата: сб. бесед и поучений. Буддийская каноническая книга, переведенная с языка пали доктором Фаусбел-лем / рус. пер. и предисл. Н.И. Герасимова. - М.: Издание Товарищества А.А. Левинсона, 1899.
8. Отдел рукописей РНБ. Собр. П.Л. Вакселя. № 124.
9. Литературное наследство. Иван Бунин. - Т. 84: в 2 ч. — М.: Наука, 1973. - Ч. 2.
10. Гессе Г. Собр. соч.: в 8 т. — Харьков: Фолио, 1994. - Т. 5.
11. Бабореко А.К. Поэзия и правда Бунина // Муромцева-Бунина В.Н. Жизнь Бунина. Беседы с памятью. - М.: Советский писатель, 1989.
Чебоненко Оксана Сергеевна, доцент Иркутского государственного университета путей сообщения, кандидат филологических наук. E-mail: [email protected]
Chebonenko Oksana Sergeevna, associate professor, Irkutsk State Transport University, сап^(Ме of philological sciences.
УДК 82-2
© А. С. Собенников
Ремарка как средство психологического анализа в драматургии А. Вампилова
Статья посвящена функциям психологической ремарки в драматургии А. Вампилова.
Ключевые слова: А. Вампилов, социально-психологическая драма, функции психологической ремарки.
A.S. Sobennikov
Remark as means of psychological analysis in A. Vampilov’s drama
The article is devoted to the study of functions of psychological remark in A. Vampilov’s drama.
Keywords: A. Vampilov, social and psychological drama, functions of psychological remark.
