CC BY
36УДК 82.09-32 («19») Бунин
Об особенностях пейзажа в прозе И.А. Бунина (из наблюдений над повестью «Митина любовь»)
Э.Н. Ширванова
Картины природы являются важнейшим слагаемым художественного мира произведений И.А. Бунина и обладают многозначностью и полифункциональностью. Обостренное чувство жизни в сочетании с удивительно благоговейным отношением к природе, свойственные И.А. Бунину, с особой силой проявились в повести «Митина любовь».
«Соглядатаем природы, постигающим ее исключительно прозрением», назвал И.А. Бунина К.И. Чуковский. Вглядываясь в таинственное внутреннее содержимое природы, органичное с душевным состоянием героя, вложенное в него, автор отражает его на страницах своих произведений.
Бунинской концепции природы присущи некоторые черты трансцендентализма. Единение с природой, «доверие к себе», любовь должны способствовать удовлетворению высокой человеческой потребности в красоте и расцвету духовности. Но при этом природа равнодушна к человеку, загадочна, вечна и гармонична в амбивалентности своих проявлений. Для И.А. Бунина и его героев-выразителей она еще и «бесцельна» и поэтому эстетична. Герой созерцает природу, и это свидетельствует о работе его сознания, постигающего прекрасное.
Символическим воплощением красоты мира в повести является сад. Именно с ним связывает герой то, что «невыразимо на человеческом языке», но чего «в тайне ждало все его существо с детства, с отрочества», - жажду настоящей любви [1, с. 300].
Возвращаясь в родительский дом, Митя приходит в сад с чувством переполняющего его «чашу жизни» счастья, с воспоминанием о нем и жаждой его скорейшего возвращения. Мир вос-
принимается Митей органично, в единстве весны, сада, дома, деревьев, мягкой листвы, девок-поденщиц, работников в людской - и во всем этом ему видится образ Кати, ни на минуту не покидающий сознание героя. «Катя... всему придавала себя, свою красоту, расцветающую вместе с расцветом весны, с этим все роскошнее белеющим садом и все темнее синеющим небом» [1, с. 305].
Герой показан в повести в момент наивысшего расцвета любовного чувства, когда «чаша его любви полна с краями» и он особенно остро переживает красоту мира и ощущает свое «полное присутствие в нем». Созерцание сада отрешает героя от текучести объективного времени. В повести проходит субъективное время существования героя, в котором он постигает неповторимую ценность жизни. Вершинный миг любви, счастья, оправдывает его человеческое предназначение, придает смысл его существованию. И мысль о возможности застрелиться в этот момент кажется ему «дикой» и вызывает в сознании цепь ассоциаций: «...застрелиться, раздробить себе череп, сразу оборвать биение крепкого молодого сердца, оборвать мысль и чувство, оглохнуть, ослепнуть, исчезнуть из этого несказанно прекрасного мира, который только теперь впервые весь открылся перед ним, мгновенно и навеки лишиться всякого участия в той самой жизни, где Катя и наступающее лето, где небо, облака, солнце, теплый ветер, хлеба в полях, села, деревни, девки, мама...» [1, с. 305].
В этом отрывке проявился часто встречающийся в произведениях И.А. Бунина «закон одновременности» (С.Н. Бройтман). Он заключается в том, что образная мысль автора или героя
«в пределах одного лирического мгновения способна пробежать от края до края, от прошлого к настоящему, от жизни к смерти, от горя к радости, выражая неявным параллелизмом образов и возникающим отсюда «лексическим взрывом» впечатление всеобъемлющей целостности образа» [2, с. 74].
Эта стяженность к одному моменту разных начал проявляется в повести в пределах психологического состояния героя, в душе которого радость любви смешивается со страданием. Развитие сюжета повести драматично, но трагизм происходящего снимается, облегчается принятием мира. И в этом плане пейзаж выполняет здесь функции психологической детали и тем самым уточняет жанровую природу произведения, придавая повести глубокий психологизм.
Образ Мити отличается раздвоенностью сознания, что определяет и стиль, и эстетическое своеобразие повести. С самого начала повести герой ощущает двойственность своего внутреннего мира. Уже в первых строках: «В Москве последний счастливый день Мити был девятого марта. Так, по крайней мере, казалось ему» [1, с. 288] предвосхищаются грядущее потрясение, крушение счастья и трагизм прозрения.
Описание любовных переживаний Мити сопровождают символические образы солнца, дождя и снега. О «последнем счастливом дне» Мити читаем: «Зима внезапно уступила весне, на солнце было почти жарко» [1, с. 288]. Эта обычная картина неожиданного наступления весны осложняется дополнением «на солнце». Солнце - постоянное и неизменное светило Земли, но о жаре сказано так, словно она осталась в небе и не имеет отношения к поднебесью. В этом эстетическом образе соединяются восхищение природой и в то же время признание непричастности солнца к тому, что происходит с героем, когда «многое, даже в этот день было неприятно и больно» [1, с. 289].
Воспоминания Мити о «незабвенном легком времени» первых встреч с Катей, еще не омраченных его ревностью, окрашены образом украшавшего зимнюю Москву «мутно-красного шара низкого солнца» [1, с. 290]. В этих мета-
форических эпитетах объединяются противоположные начала, и высокое солнце кажется герою низким и напоминает шар, а его мутно-красный цвет символизирует неопределенность будущего и смятение в его душе.
Противоречивость восприятия природы отражает, прежде всего, раздвоенность в сознании героя, отравляющую его любовь: «И Митя чувствовал и обостренную близость к Кате, - как всегда это чувствуешь в толпе к тому, кого любишь, - и злую враждебность, чувствовал и гордость ею, сознание, что ведь все-таки ему принадлежит она, и вместе с тем разрывающую сердце боль: нет, уже не принадлежит!» [1, с. 293].
Причем Митя ощущает двойственность своего внутреннего мира. Наиболее ярко это проявилось в сцене отъезда в деревню: «Но уезжал Митя, к великому своему удивлению, хотя и не помня себя от горя, все-таки почти счастливый» [1, с. 295].
«Он был болезненно, пьяно несчастен и вместе с тем болезненно счастлив...» [1, с. 295].
И далее читаем: «И так же воспринимал он все окружающее - дома, улицы, идущих и едущих по ним, погоду, все время по-весеннему хмурившуюся, запах пыли и дождя, церковный запах тополей, распустившихся за заборами в переулках: все говорило о горечи разлуки и о сладости надежды на лето, на встречу в Крыму.» [1, с. 295].
Отъезд Мити рисуется как начало чего-то нового. Ощущение новизны передается в оксюмороне: «новизна с детства знакомых впечатлений родного дома» [1, с. 299]. Эстетический образ, совмещающий в себе дом сад, дворню, Катю, весну, дан в единстве и противопоставленности привычного и нового, покоя и душевных терзаний, любви и боли. Эти антиномии определяют и поведение героя, и его отношение к окружающему. Он мыслит эстетическими категориями и поэтому нравственная оценка происходящего отсутствует в повести. «Восторженное состояние души» героя и в радости, и в несчастии характеризует его духовную работу, снимает противостояние человека и природы и способствует целостному
эстетическому ее восприятию, в котором также отсутствует нравственная оценка.
Эстетический аспект сознания героя определяет формально-содержательное единство повести. Единство пейзажных описаний создается приемом повторяющихся образов явлений природы, наполненных в повести символическим смыслом. Образы солнца, дождя, весеннего цветения деревьев, осыпающиеся лепестки которых напоминают о зиме, о снеге, то есть о поре, когда Митя был счастлив и еще не чувствовал своей раздвоенности. Причем эти образы сливаются в описании сада и даются вместе в пределах одной фразы, одного описания, выражая собой опять-таки целостность восприятия мира по принципу «сразу и во всем».
«Раз ночью был обломный дождь, а потом горячее солнце как-то сразу вошло в силу, весна потеряла свою кротость и бледность, и все вокруг на глазах стало меняться не по дням, а по часам» [1, с. 304].
В этом же описании присутствует эпитет «млечный снег», которым осыпан сад в период весеннего цветения яблонь и груш: «И с каждым днем этот цвет становился все белее, все гуще и все благо-воннее» [1, с. 305].
Весенние изменения в саду происходят и описываются в повести параллельно переживаниям героя. Вспомним «низкое солнце» в период легкого счастья в московскую зиму. Горячее солнце, словно приблизившееся к земле и ускорившее цветение (через неделю после разлуки с Катей), а чуть позже, в период нестерпимого уже ожидания письма от Кати «солнце, дробясь через листву, ветви и грушевый цвет, горячими пятнами пестрило, щекотало его лицо» [1, с. 310].
И чем ближе солнце, тем нестерпимее томит героя «жажда какого-то сверхчеловеческого счастья», и в нем прорывается «желание Кати и желание, требование, чтобы она во что бы то ни стало немедленно дала именно это сверхчеловеческое счастье» [1, с. 310].
Далее в повествовании восприятие героем красоты мира и сила воздействия прекрасного оказываются прямо пропорциональными его страданию. Пе-
ремены в природе теряют для Мити самостоятельную ценность: «Он наслаждался ими, только мучительно: чем было лучше, тем мучительнее было ему . и все в мире стало казаться ненужным, мучительным и тем более ненужным и мучительным, чем более оно было прекрасно» [1, с. 312].
И в этот период мучительного ожидания, на грани срыва («он вдруг вообразил, что письма не будет и не может быть, что в Москве что-то случилось или вот-вот случится и что он погиб, пропал!») «перепадали дожди, пробегали грозы и ливни, и опять сияло жаркое солнце, непрестанно творившее свою неспешную работу в садах, полях и лесах» [1, с. 312]
Метафорические эпитеты, представленные в этом описании, содержат в себе мысль о непричастности природы и ее равнодушии к переживаниям человека и выявляют опять-таки противостояние человека и природы. Наиболее выразительно оно представлено в описании: «И муки его стали достигать уже крайнего предела. Поля и леса, по которым ехал он, так подавляли его своей красотой, своим счастьем, что он чувствовал где-то в груди боль даже телесную» [1, с. 313].
Оксюморонность описаний отражает оксюморонность и образа героя, его душевного состояния, когда высота чувства головокружительна, а счастье нестерпимо: «Как и куда вырваться из того заколдованного круга, где было тем мучительнее, чем было лучше? Именно это-то и было для него непосильно - то самое счастье, которым подавлял его мир, и которому недоставало чего-то самого нужного» [1, с. 315].
Герой, не способный справиться со своим счастьем и его утратой, оказывается одержимым мыслью о самоубийстве, которая еще недавно казалась ему «дикой».
Как ни странно, но именно этот самый тяжелый период в жизни Мити окрашен самыми светлыми, яркими мыслями о Кате, сопровождающимися образом «радостного солнца»: «Утреннее солнце блистало ее молодостью, свежесть сада была ее свежестью.» Но эта мысль «окрашена восторгом и ужасом». Мучения героя достигают предела своего
развития, и в последнем светлом своем воспоминании, не омраченном еще последним письмом от возлюбленной, Катя предстает в его сознании почти зримо, осязаемо. Воспоминание сопровождается описанием сада в Шаховском, «в старинной пустой усадьбе с черной еловой аллеей». Природные явления органически сливаются с образом женщины. Сила преображения оказалась настолько высокой, что герой видит Катю «почти совершенно так же явственно, как видит дом и жасмин». «Белые цветы на меже мгновенно связывались с мыслью о ее белых перчатках, синие медвежьи ушки -с цветом ее вуали» [1, с. 316]. Он почти видел, как Катя сходит «с балкона в сад».
Попыткой освободиться от измучившего его любовного наваждения явилась случайная плотская связь Мити с Аленкой. Герой ощущает и осознает, что чувство, вызванное в нем Аленой, вернее, необыкновенное возбуждение, было чисто телесным, не затрагивавшим души, самостоятельным. Он испытал «страшную силу телесного желания, не переходящую в желание душевное, в блаженство, восторг, в истому всего существа» [1, с. 329].
Примечательно, что это лишенное духовности соитие тел происходит в полной темноте, тогда как все, что было связано с Катей, - сад, дом, вагон, небо, весь мир - сопровождает солнечный свет, символизирующий устойчивость, стабильность, чего так не достает Мите и его отношениям с Катей. Солнце - это еще и символ вечного, неистощимого и недосягаемого. Таким оказалось для Мити счастье. Осознание его утраты оказывается страшнее смерти, а самоубийство совершается с наслаждением, «глубоко и радостно вздохнув», потому что боль нестерпима.
Реальный мир кажется ему враждебным, беспощадным и противоестественным, тогда как состояние природы,
описание которой предваряет сцену самоубийства, соответствует состоянию героя. Замыкающая пейзажная зарисовка в повести наполнена шумом дождя, темнотой и сыростью: «Налетавший от времени до времени ветер свергал с деревьев еще и другой ливень - целый поток брызг. ... Перед вечером дождь, обрушившийся на сад с удесятеренной силой и с неожиданными ударами грома, погнал его (Митю. - Ш.Э) наконец в дом. .И стало быстро темнеть. Дождь шумел повсюду - и по крыше, и вокруг дома, и в саду. Шум его был двойной, разный, - в саду один, возле дома, под непрерывное журчание и плеск желобов, ливших воду в лужи, - другой» [1, с. 330-331].
Водная стихия символизирует обновление в природе и начало новой жизни. И сад приветствует ее густотой, свежестью и яркостью зелени. Но герой повести уже не воспринимает жизнь, не созерцает природу и уже не способен к общению с ней. Рефлексия героя не находит творческого выхода, и это лишает его стремления реализовать себя в иной стихии, в которой его эстетическое сознание восприняло бы случившееся как прекрасное, даже в своей катастрофичности, проявление силы чувства. И это спасло бы жизнь Мити, обогатившую его душу необыкновенной любовью, достойной красоты природы.
Природный мир, представленный в повести, необычайно выразителен и многофункционален. Являясь основным средством осмысления бытия, пейзаж предстает в повести как объект эстетического сознания героя. Таким образом, через эстетический акт восприятия природы раскрывается деятельность сознания героя. Кроме того, характер изображения пейзажа уточняет жанровую природу произведения, придавая ему глубокий психологизм, и обусловливает стиль, поэтику и эстетическое своеобразие повести.
Литература
1. Бунин И.А. Избранные сочинения. - М., ник Московского университета. Сер. 9. 1984. Филология. 1999. № 3.
2. Колобаева Л.А. Тайна «пушкинской легкости» в прозе И.А. Бунина // Вест-
