CC BY-NC-ND
15
пускной системой. (Это также напомнило мне о трагикомической истории посещения одним знакомым в американской «крепости», с колючей проволокой и вышками, знаменитого писателя, отправленного из советской тюрьмы в изгнание за пару лет до того; мнивший себя человеколюбом, хозяин осматривал лицо каждого, кто звонил в дверь, в телевизионном мониторе своей защитной системы и издевался над ним.) Ю. А. не понял моего смеха, я объяснил, он снова не понял: я полагаю, что он считал меня маленьким человечком (тогда еще килограммов на десять легче), который странно говорит и еще более странно смеется без причины.
Маленький или нет, тонкий или толстый, я всегда был и остаюсь, в первую очередь, евреем. Он был, прежде всего, и умер - гражданином России. Ни Россия, ни я не оправдали его ожиданий. Он был настоящим идеалистом и даже романтиком. Его реальность была идеально правильной и справедливой. Он был праведником. И никакой Эйнштейн не убедил бы его ни в какой относительности. Он был не от мира сего, потому что этот мир не достаточно хорош и никогда не будет достойным Юрия Шихановича. Было бы славно, если бы он нашел счастье в следующем мире, но не думаю, что он в него верил. Так что он останется навсегда удивительным и значительным воспоминанием для нас и многих других.
Зихроно левраха леюрий! Светлая память Юрию Александровичу на языке наших с ним общих далеких предков, который, к великому сожалению, не играл никакой роли в его жизни.
Н.В. Перцов
О Юрии Шихановиче (и не только о нем ) -«все лучшие воспоминанья» полвека спустя...
Я могу довольно точно указать время моего знакомства с Юрием Александровичем Шихановичем: это самое начало августа 1962 года, когда я пришел на филологический факультет Московского университета на консультацию по математике незадолго до вступительного экзамена. Я был наслышан об открывшемся за два года до этого на филфаке Отделении структурной и прикладной лингвистики (ОСиПЛ), где не было литературоведения, но зато было углубленное изучение математики. В конце предшествовавшего года от своего друга детства Владимира Зелинского, учившегося тогда на романо-германском отделении, я узнал о новом, «структурно-при-
© Перцов Н.В., 2012.
кладном», отделении — и впервые услышал фамилию преподавателя математики — Шиханович. Владик и рассказал мне о своеобразии личности и требовательности математика и предупредил меня, что на отделении мне будет совсем не сладко.
Однако стремление отойти от традиционной филологии во мне было настолько сильным, что я стал усиленно заниматься математикой (с которой и до этого у меня были вполне хорошие отношения) и готовиться к экзамену. И вот наконец я вижу самого Шиханови-ча - молодого, строгого, худощавого преподавателя, о требовательности и харизме которого уже в то время ходили едва ли не легенды. Уже на этой консультации меня поразила особая нефилологическая «ментальность», которая проявлялась не только в содержании ответов на вопросы робких абитуриентов, но и в самом стиле этих ответов - четком и аккуратном выборе слов, строго выдержанной фонике речи, безукоризненном синтаксисе каждой фразы, каком-то внимательно уважительном реагировании на вопросительные реплики аудитории, цепко изучающем взгляде, обращаемом на собеседников. Имен-отчеств, столь поразительно звучавших по отношению к недавним школьникам (средний возраст которых не доходил, думаю, до 20-ти лет), на консультации я не слышал: преподавателю они еще не были известны. Спустя несколько недель в начале первого в семестре занятия нам предстояло испытать очередное изумление, когда Шиханович, медленно и вдумчиво, как если бы осуществлялась подлинно исследовательская работа, шел по списку нашего курса, называл фамилию и имя-отчество студента или студентки, внимательно вглядывался в облик того или той, который (которая) поднимался (поднималась) с места, и выдерживал несколько секунд для запоминания.
В преподавателе, проводившем консультацию, удивляло и поражало многое. Помню один эпизод на ней: я протянул Шихановичу листок с начерченным на нем графиком функции, о которой шла речь несколькими минутами ранее, и попросил оценить его верность. Ю. А. мельком взглянул на график, утвердительно кивнул, а затем произнес фразу, которую я помню едва ли не дословно: «А вы сможете доказать верность этого графика?» Я сокрушенно подумал, что просто нарисовать график, сколь бы четким и верным он ни был, на экзамене будет, увы, недостаточно.
Что мне представляется главным в тех уроках науки и жизни, которые мы, тогдашние студенты филфака, извлекли от преподавания Ю. А. и от общения с ним? - Строгость мышления и некая своеобразная ответственность за словесное выражение содержимого сознания. Возникало впечатление, что Ю. А. ни одного слова «в простоте не скажет» - и того же он ожидает или требует от
собеседника. Мне кажется, что эта ответственность за точность и строгость словесного выражения мыслей была едва ли не более важной составляющей в нашем общении с Шихановичем, нежели те богатые собственно математические знания, которые он нам сообщал, и навыки, которые нам прививал. (К слову сказать: математическая программа на филфаке в те годы была весьма обширной, а в некоторых аспектах превосходила даже программу механико-математического факультета.) В разговоре с Ю. А., необязательно связанном с собственно математическими материями, приходилось преодолевать нашу общую филологическую ментально-словесную расхлябанность и пристально вдумываться в смысл того, о чем только что шла речь и что предстоит услышать или сказать далее.
Надо сказать, на самих математических лекциях мы не ощущали какой-то явной связи изучаемого предмета с лингвистической стороной нашего образования. Не совсем ясной была она и для авторов программ нашего образования, и для преподавателей математических дисциплин. Осознавалась нужность для лингвистов математического стиля научного мышления, привнесение в лингвистическое описание большей строгости и точности, однако было не вполне ясно, как конкретные математические знания и методы должны применяться для такого рода описаний. Не вполне ясно это было и для Шихановича; однако следует признать, что его роль как проводника на пути от математики к лингвистике для многих из нас, тогдашних филфаковских студентов-прикладников, была необычайно существенной, а в ряде отношений не менее важной, чем роль преподавателей лингвистических дисциплин. Я хорошо помню, как впервые мы, студенты третьего потока ОСиПЛа, услышали имена двух отечественных лингвистов, сыгравших столь значительную роль в нашем становлении как профессионалов. Скорее всего, это было в октябре 1962 года, когда шел второй месяц нашего первого семестра; на одной из лекций или консультаций, отвлекшись от собственно математических материй, Ю. А. произнес такую фразу: «Лингвистическое образование вам следует начать со знакомства с двумя современными лингвистами — Мельчуком и Зализняком; известны ли вам они?» Последовало несколько недоуменное молчание: большинству из нас произнесенные имена известны не были (это же были не мэтры языкознания, о которых мы кое-что уже слышали!), и мы тогда не могли осознать грядущую значимость для многих из нас творчества и личности этих выдающихся лингвистов (первый из которых тогда либо был на пороге 30-летия, либо только что перешагнул этот свой «полдень жизни»; второму же оставалось примерно полгода до 28 лет).
Вот что написала мне по электронной почте Александра Александровна Раскина (принадлежащая к первому выпуску ОСиПЛа 1965 года) — относительно того, как сдержанно-скептически относились к Зализняку некоторые лингвисты старшего поколения:
«<...> он <Шиханович> не замыкался на одной математике, а направлял в нужную сторону и в смысле лингвистики. И насчет Зализняка позиция Ю. А. очень даже значима. Казалось бы: разве великий Зализняк нуждался в рекомендации Шихановича? Но я вспоминаю, как мы (уже все про Андр. Анат. понимавшие, хотя он был даже не кандидат) попросили у Звегинцева, чтоб он нам обеспечил, чтоб Зализняк больше курсов преподавал (мы на целый год без него остались!), а Звегинцев пожал плечами и говорит: "Да что вам дался этот Зализняк? Милый мальчик, да и только..." Я пересказала это Успенскому, и он потом говорил мне, что тогда же решил, что костьми ляжет, а Зализняку дадут не кандидатскую, а сразу докторскую степень.»
Это свидетельство А.А. Раскиной относится к первому семестру 1964 года — именно тогда Зализняк начал курс арабского на филфаке. Это было незадолго до памятных нам «кандидатско-докторских» защит Зализняка в первой половине 1965 года. Первая защита (на которой присутствовал автор этих строк) в Институте славяноведения, начавшаяся 31 марта, была прервана, ибо оппоненты требовали присуждения сразу докторской степени, а совет в тот момент не был правомочен этого делать; дело было отложено до 26 мая, когда искомая докторская степень была присуждена, а через несколько недель — именно 19 июня — утверждена ВАКом. Более подробно об этом можно прочесть у В.А. Успенского в его книге: «Труды по НЕматематике», Т. 2. М.: ОГИ, 2002, с. 1027-1-29 (а также Т. 1, с. 370, 371, 383).
В том же томе книги Владимира Андреевича — на странице 1136 — читаем такие слова о тогдашней «разбросанности» Зализняка: «Вот два характерных эпизода. Рубен Александрович Будагов, которого через 5 лет после описываемых событий, в 1970 г., изберут членом-корреспондентом, как-то, когда проблема диссертации еще не возникла, сказал в моем присутствии: "Ну вот, Зализняк — он же не имеет научного профиля. То он преподает старославянский, то санскрит, то арабский." А Тимофей Петрович Ломтев, управлявший языкознанием на филологическом факультете, уже в связи с диссертацией сказал мне: "А что, до вашего Зализняка никто не знал, как склонять русские существительные?"».
Возвращаюсь к столь значимому для нас эпизоду с призывом Ю. А. к «началу лингвистического образования». К сожалению, тогда
я не придал ему того значения, которого он заслуживал: знакомство с Зализняком произошло спустя два года, когда Андрей Анатольевич начал вести на нашем курсе упомянутые «арабские» занятия (и тогда мы, студенты, сразу «все про Зализняка поняли» — в отличие от некоторых ученых мужей); с Мельчуком же — увы, и того позднее... Впервые увидел и услышал я Игоря Александровича Мельчука в Институте восточных языков МГУ осенью 1965 года на его докладе о лексических функциях, поразившем меня, студента-четверокурсника, соединением простоты, раскованности, четкости, какой-то «неакадемичной» теплоты изложения, с одной стороны, и глубины проникновения в суть дела, с другой, — и помню, что тогда же пожалел я о том, что не последовал ранее совету Ю. А.; личное же знакомство с Мельчуком произошло существенно позднее — в июле 1967 года. А в конце того же 1967-го — вспоминаю в заснеженном университетском дворике стоящего Юрия Александровича, который озабоченно спросил меня: известно ли мне, что наконец вышел 19-й выпуск «Проблем кибернетики» с давно ожидавшейся огромной статьей Мельчука и Жолковского «О семантическом синтезе», прочтенной Шихановичем и мною еще в рукописи? «Я купил!» — бодро и торжественно сказал Ю. А., указывая на свой портфель (или сумку), и я ринулся в Академкнигу на тогдашней улице Горького — ныне, к счастью, снова Тверской — для осуществления того же самого.
Снова обращаюсь к моей электронно-почтовой переписке с А.А. Раскиной, рассказавшей мне о характерном для Ю. А. эпизоде из его биографии, в котором тоже фигурируют «Проблемы кибернетики» (правда, не тот самый выпуск этого периодического издания):
«Когда в 1965 году Шрейдеры и Шихановичи переехали в свой дом на Мишина (к счастью, и тогда Мишина), то они купили себе одинаковые книжные полки. И вдруг, рассказывал Шрейдер, в половине двенадцатого ночи раздался звонок в дверь. Открыли — это Шихано-вич. С трагическим возгласом "Мы с вами не то купили!" он кинулся к полкам и показал, что новый выпуск "Проблем кибернетики" на полке по высоте не умещается.»
И в том же первом для нас семестре Ю. А. направил нас на знаменитый симпозиум по структурному изучению знаковых систем (коротко называвшийся тогда в разговорах симпозиумом по семиотике), который организовал Институт славяноведения АН СССР и который проходил в декабре 1962 года (по меньшей мере в двух местах Москвы — в Институте иностранных языков на тогдашней Метростроевской, ныне, к счастью, снова Остоженке, и в Институте
славяноведения в Трубниковском переулке). Помню на этом симпозиуме и самого Ю. А., и других наших преподавателей, и студентов-осипловцев (или — осиплян?). — Кстати, Зализняка впервые увидел я тоже на этом симпозиуме: его доклад о семиотике знаков дорожного движения отличался изысканной изящностью, четкостью и стройностью — как и облик самого докладчика, выглядевшего как старшекурсник, сбивавшегося на странный, как бы не очень «серьезный», фальцет; и я подумал: какое это имеет отношение к лингвистике — и почему же мы должны непременно начинать свое лингвистическое образование со знакомства с докладчиком? — Нужно было прожить еще более полутора лет, чтобы на первом занятии по арабскому языку убедиться в справедливости того, к чему нас призывал Ю. А. (На том первом, вводном, занятии Зализняк завораживающе-панорамно, едва ли не колдовски, «прошелся» по всей арабской фонетике, графике и грамматике, о которых нам до этого практически еще ничего не было известно, указывая те пункты, по которым, они, эти аспекты арабского языка, нам, индоевропейцам, особенно интересны.)
Шиханович, тем самым, не замыкался исключительно в роли преподавателя математических дисциплин — он играл для нас роль своеобразного ориентира в области современной отечественной лингвистики — и, шире, вообще в области гуманитарного знания.
Почему-то воспоминания уводят меня в основном к первым месяцам знакомства с Шихановичем (хотя и после этого многое было с ним связано, а знакомство перешло в дружбу — и даже имена-отчества были заменены просто именами, а с моей женой Наташей Шиханович, изумляя меня в очередной раз, перешел на ты в первый же вечер знакомства). Примерно на переломе между октябрем и ноябрем первого семестра все того же 1962-го Ю. А., осознав, что никак не укладывается в отведенный ему срок для изложения всего материала по «Введению в математику», предложил нам провести еще дополнительные занятия. Удивительным образом наш курс согласился (хотя формально это было отступлением от норм учебного процесса). Кажется, таковых занятий было два или три (по меньшей мере одно из них пришлось на воскресенье и было проведено на мехмате, на 14-м этаже главного здания МГУ).
Мне казалось тогда, что этот человек отрешен от всего того, что не касалось математики, преподавания и науки. Поэтому в октябре 1964 года я был несказанно удивлен его скептически-ироническим, довольно смелым репликам, произносившимся в узком кругу в одной из аудиторий филфака в связи со случившимся тогда отрешением от власти Н.С. Хрущева. Ни сам Хрущев, ни его ниспровергатели Шихановичу не нравились — он анализировал события не столько с
политической точки зрения, сколько с точки зрения строгой логики законности происшедшего тогда переворота. Такую логику вносил он впоследствии во всю свою диссидентскую и правозащитную деятельность, нередко ставя в тупик своих гонителей и мучителей. Когда в конце 1960-х годов я узнал об этой стороне его жизни, я в очередной раз был поражен завораживающей парадоксальностью этого человека, а в дальнейшем — его мужеством и стойкостью. Надо сказать, что в дальнейшем, уже после его возвращения из второго заключения, когда я неоднократно высказывал ему изумление и восхищение ими, всякий раз на его лице появлялось выражение скуки и даже легкого раздражения. Да простит мне его душа повторение этого.
Н.В. Браккер
О Шихановиче
Я поступила на ОСиПЛ в 1963 году. Узнала об этом отделении случайно — что-то не очень понятное, но там нужен язык и математика. Английский я знала лучше, чем обычные выпускники школы, и по математике была четверка, ну и пошла.
Первое занятие по математике вел Владимир Андреевич Успенский. Было это очень необычно и странно, в диалоге со студентами. Он нарисовал на доске точку и сказал: «Кто сможет нарисовать точно такую же точку, сразу получит пятерки по математике за все 5 курсов». Многие пытались. Я плохо понимала происходящее. Владимир Андреевич представил нашего преподавателя по математике — Юрия Александровича Шихановича.
Шиханович — легенда отделения. Только о нем и разговоры. Говорят, принимает экзамены сутками, когда закрывается университет, то уходят сдавать на Центральный телеграф.
От старших пришли стишки. От Саши Раскиной:
Шиханович нам задал задачи И велел к четвергу их решить. Пожелайте нам, братцы, удачи, А еще тот четверг пережить.
От Вики Раскина::
Если мы возьмем носилки И на них положим дом, Мы его перевернем В силу ложности посылки Тривиальным образом.
© Браккер Н.В., 2012
