CC BY
46
Вестник МГУ. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2005. № 4
ТРАДИЦИИ В КУЛЬТУРЕ
И.В. Моклецова
"О, ВЕЩАЯ ДУША МОЯ...":
ПОЭТИЧЕСКИЕ ПРОЗРЕНИЯ Ф.И. ТЮТЧЕВА
Творчество Ф.И. Тютчева (1803—1873) приобретает все больший вес в русской культуре, оно стало частью нашего возрождающегося самосознания, свидетельствуя о духовном основании нации. "Художественное искусство возникает только из сочетания двух сил: силы духовно-созерцающей и силы верно во-ображающей и из-ображающей"1, — утверждал И.А. Ильин, подчеркивая религиозный характер содержания подлинного художественного творчества. На родине поэта мнение философа-изгнанника перекрывал иной хор голосов, многое в деле изучения тютчевского наследия было утрачено, искажено и предано забвению. Исследователи видели в Тютчеве преимущественно тончайшего лирика, мастера русского пейзажа, язвительного критика современной ему действительности, проходя мимо духовных основ, которые питали творчество поэта.
Первым из современников, высоко оценивших поэзию Тютчева, был Н.А. Некрасов, который в статье "Русские второстепенные поэты" (1850) попытался возродить в обществе интерес к подлинно высокому стиху. Только Тютчева он удостоил звания "русского первостепенного поэтического таланта". "Главное достоинство стихотворений г. Ф.Т. заключается в живом, грациозном, пластически верном изображении природы"2, — отмечал Некрасов. Имея возможность анализировать произведения поэта, опубликованные в пушкинском "Современнике" в 1836—1840 гг., критик сожалеет, что Тютчевым написано так мало. С тех пор появилось многочисленное племя исследователей тютчевского наследия3.
Ныне Тютчев предстает как религиозный мыслитель, гениальный национальный поэт, историк, публицист-политолог, геополитик... Понимание русского духовного и культурного опыта невозможно без вдохновенного и точно разящего тютчевского слова. Самосознание поэта, имеющее опору в Православии и русском народном опыте, дало совершенные образцы поэтического мышления и выражения. Устами Тютчева говорит подлинная русская культура, видящая в человеке и мире творения Божии. Его волнуют таинственные законы, определяющие существование Вселенной и человечества. «Невозможно не преклониться перед силою творческого созерцания Тютчева. Почти вся его поэзия пропета
оттуда, из таинственной стихии мира и человечества, из ее "древнего хаоса" и из ее "пылающей бездны"»4.
В последнее время Федора Ивановича все чаще называют "пророком", "духовидцем". Конечно, Тютчев не был пророком в полном значении этого слова, но в поэтическом вдохновении ему было дано приобщение к скрытым мотивам Промысла Божия над отечеством. Чувствительная натура поэта оказалась тем камертоном, который чутко реагировал на окружающую жизнь. "Бывают мгновения, когда я задыхаюсь от своего бессильного ясновидения, как заживо погребенный, который внезапно приходит в себя. Но, к несчастью, мне даже не надо приходить в себя, ибо более пятнадцати лет я постоянно предчувствовал эту страшную катастрофу, — к ней неизбежно должны были привести вся эта глупость и все это недомыслие"5, — пишет он Э.Ф. Тютчевой. Эту его особенность, впрочем, отмечали близкие люди: "В области мысли он пролил лучи яркого, неугасимого света, не только озарившего прошлое и настоящее в судьбах человечества, но и проницающего в даль грядущих веков..." (И.С. Аксаков)6. Тогда это определение было вероятностным, предполагаемым. Мы же имеем дело со многими свершившимися предсказаниями. Как они выражены? Чего они касаются? Обратимся к тютчевскому наследию.
Предощущение кризиса, порожденное жизнью "средь бурь гражданских и тревоги", понуждает Тютчева напряженно искать ответ в решении жизненно важных вопросов. Он продолжал развивать традицию, заложенную митрополитом Киевским Иларио-ном и преподобным Нестором-летописцем, видя русскую идею в Православии. Действительно, почти девять столетий слово русский означало "православный". Не случайно русский пахарь назвал себя "христианином" — "крестьянином". Для Тютчева были важны и славянские корни русского народа. В своем творчестве он обращается к идее единения славян, обретая в этом надежду на выживание русского этноса в обезумевшем мире. Интересны его рассуждения о соотношении вероисповедания и этнического в национальной жизни: "Что же такое Россия? Что она собой представляет? Две вещи: Славянское племя, православную Империю. <..> Вопрос племенной — лишь второстепенный или, скорей, это не принцип. Это стихия. Принципом является православная традиция. Россия гораздо более православная, нежели славянская. И, как православная, она является залогохранительницей Империи"1.
Творчество поэта не отражает внутреннего мира какой-либо социальной группы, оно выражает общерусские представления о себе и окружающих народах, о форме правления и властях, духовных и нравственных основаниях национальной жизни. Наиболее ярко это проявляется в отношении к царской власти, существова-
нии империи, оценках современной ему действительности8. Тютчев был единомышленником современных ему церковных иерархов, а ныне святых Русской Православной Церкви свтт. Филарета (Дроздова) (1782—1867) и Игнатия (Брянчанинова) (1807—1867), оставивших обширное письменное духовное наследие. Богословские труды, проповеди святителей, их переписка с духовными чадами и близкими людьми свидетельствуют об их крайней озабоченности делами Церкви, народа и государства.
Учение о православной империи как залоге сохранения истинной веры на земле разрабатывается ими в духе византийской традиции. "В наши времена многие народы мало знают отношение царств человеческих к Царству Божию, и что особенно странно и достойно ужаса — мало знают сие народы христианские. <...> ...Им не нравится старинное построение государства на основании благословения и закона Божия; они думают сами гораздо лучше воздвигнуть здание человеческих обществ в новом вкусе, на песке народных мнений, и поддерживать оное бурями бесконечных распрей"9, — писал свт. Филарет, предостерегая современников и потомков от непоправимых ошибок.
Оскудение веры и благочестия в некоторых слоях русского народа заставляет святителей активнее выступать с толкованием и оценкой свершающихся событий: войн, революций, переворотов. "Российская история представляет единственный пример христианского мученичества: многие русские, — не только воины, но и архиереи, и бояре, и князья — приняли добровольно насильственную смерть для сохранения верности Царю: потому что у русского по свойству восточного православного вероисповедания, мысль о верности Богу и Царю соединена воедино"10, — отмечал свт. Игнатий.
Они ищут причины несовершенного управления русским государством, отмечая ответственность как императоров, так и тех, кто эту власть представляет и реализует в жизни: придворных, военных, чиновников. "Жаль всех! Какой ныне ход всем злонамеренным и порочным людям! Тщетно история фактически научает, что источником бедствий для всех государств была безнравственность государственных людей, по натуральному требованию ее, окружали себя чудовищами своекорыстия, а эти губили и народ, и своих покровителей"11, — горько сетует свт. Игнатий.
Святитель Игнатий живо откликается на события международной политики и военных столкновений, размышляет над судьбами Европы, России и Востока, а в целом и грядущего человечества. Его отличает стремление провидеть будущее своего отечества: "Ныне или после, но России необходимо сосчитаться с Европою. Усилия человеческие судеб Божиих уничтожить и изменить не могут. России предназначено огромное значение"12. Эти темы также глубоко волновали и Тютчева. Единомыслие поэта с цер-
ковными иерархами ни в коей мере не лишает его умственной и творческой самостоятельности, напротив, согласует его усилия с ценностным содержанием русской культуры в целом и еще раз свидетельствует о глубине созерцаний поэта-духовидца.
Не сразу Тютчев приобрел тот духовный опыт, который нашел такое высокое воплощение в его лирике. Лирический герой поэзии Тютчева решительно менялся со временем. Сначала он предстает влюбленным мечтательным юношей, потом философом — поэтическим созерцателем природы, пророком—предсказателем русских и европейских судеб, затем трагической личностью с истерзанным сердцем и странником на жизненных дорогах13.
Ранняя лирика поэта имеет черты романтические, автор тяготеет к постижению таинств мироздания и человеческого бытия. В его творчестве 1820—1830-х гг. появляется так называемая "ночная поэзия", в центре которой находится образ хаоса, противопоставленного гармоничному миру космоса и природы ("Видение", "Как океан объемлет шар земной...", "О чем ты воешь, ветр ночной?..", "Сон на море", "День и ночь").
Есть некий час, в ночи, всемирного молчанья, И в оный час явлений и чудес Живая колесница мирозданья
Открыто катится в святилище небес.
Тогда густеет ночь, как хаос на водах,
Беспамятство, как Атлас, давит сушу; Лишь Музы девственную душу
В пророческих тревожат боги снах!"
("Видение", не позднее первой половины 1829 г.)
Мировое бытие есть "бодрствование" и "сон", материальность и бестелесность, свет и тьма. Взаимозависимость этих стихий для человека покрыта тайной, хотя он и причастен к ним: "древний" хаос, как и космос, оказывается ему "родимым".
О чем ты воешь, ветр ночной?
О чем так сетуешь безумно?..
О, страшных песен сих не пой
Про древний хаос, про родимый!
Как жадно мир души ночной
Внимает повести любимой!
("О чем ты воешь, ветр ночной?..", начало 30-х гг.)
Лирическому герою эта непостижимость приоткрывается в форме поэтических видений при погружении в бесконечное движение данных сущностей.
И море и буря качали наш челн;
Я, сонный, был предан всей прихоти волн.
6 ВМУ, лингвистика, № 4
Две беспредельности были во мне, И мной своевольно играли оне.
Лирический герой во сне приобретает невероятные возможности и с их помощью открывает неведомые духовные пространства.
Земля зеленела, светился эфир, Сады-лавиринфы, чертоги, столпы. И сонмы кипели безмолвной толпы. Я много узнал мне неведомых лиц. Зрел тварей волшебных, таинственных птиц. По высям творенья, как Бог, я шагал, И мир подо мною недвижный сиял.
("Сон на море', 1833 г.)
Для поэта в познании мира большую роль играет осмысление человеческой истории. Тютчев обращается к знаменательным делам человеческих рук, произведениям человеческого таланта — древним храмам, дворцам, замкам, скульптуре. Он мастерски воссоздает дух старины, погружает читателя в атмосферу прошедших эпох, угасших цивилизаций. По Тютчеву, культура настолько значительна, что выдерживает даже разрушительную силу времени. Вместо погасшего культурного очага загорается другой. Поэту знаком и интересен мир античной культуры. Картина заката Римской империи, Вечного города передается в поэтическом видении высокого приобщения к мировым катаклизмам:
Счастлив, кто посетил сей мир В его минуты роковые! Его призвали всеблагие Как собеседника на пир. Он их высоких зрелищ зритель, Он в их совет допущен был — И заживо, как небожитель, Из чаши их бессмертье пил!
("Цицерон", не позднее 1830 г.)
Поэт находит в прошлом ценность сложившегося опыта, уже устоявшиеся, надежные формы жизни, через которые "прозревает" современность. При этом сложность и противоречивость исторического процесса Тютчев рассматривает сквозь призму вечности, воспринимает через высшую силу — Провидение, приоткрывающее высший смысл, неведомый большинству. В легко узнаваемом образе романтического поэта-пророка у Тютчева свое понимание Провидения. Не языческий фатализм, а вера в непостижимый Промысел Божий составляет суть мировоззрения Тютчева.
Размышления Тютчева занимают достойное место в контексте русской идеи наряду с суждениями А.С. Пушкина и П.Я. Чаадае-
ва, И.В. Киреевского и А.С. Хомякова, Н.В. Гоголя и Ф.М. Достоевского, Н.Я. Данилевского, И.С. Аксакова, К.Н. Леонтьева и др.14 Ныне идеи Тютчева представлены в хрестоматиях по истории российской общественной мысли XIX и XX вв.15 Время подтвердило оценку, данную поэту И.С. Аксаковым: "Тютчев был не только самобытный, глубокий мыслитель, не только своеобразный, истинный художник-поэт, но и один из малого числа носителей, даже двигателей нашего русского, народного самосознания"16.
Тютчеву принадлежит честь дать религиозно-поэтическую формулу России. Он развивает суждение А.С. Пушкина о том, что история России требует "иной мысли, иной формулы", чем запад-ноевропейская17. Именно неповторимость России в Боге делает ее самобытной. Духовным и смысловым центром России, по Тютчеву, является ее Крестоношение:
Эти бедные селенья, Эта скудная природа — Край родной долготерпенья, Край ты русского народа!
Не поймет и не заметит Гордый взор иноплеменный, Что сквозит и тайно светит В наготе твоей смиренной.
Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благословляя.
("Эти бедные селенья...", 13 августа 1855 г.)
Образ Святой Руси, умаляющей себя перед величием Божиим, нарисован поэтом с такой пронзительной любовью и силой, что не имеет, пожалуй, себе равных в русской поэзии. Подобное понимание основывается на заповедях блаженства: "Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими. Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное" (Мф. 5, 3—10). Только через это раскрывается сверхисторический смысл русской истории:
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить.
("Умом Россию не понять...", 28 ноября 1868 г.)
Историософские представления Тютчева нашли воплощение в поэтической и публицистической формах, эпистолярном наследии. Россия является для поэта единственной страной, способной противостоять западноевропейским заблуждениям и отказу от истинной веры. Отсюда ее мировое значение и призвание. Тютчев сформулировал христианские основы мировой политики, вернул исторические концепции в русло христианского миропонимания и оценок.
Вставай же, Русь! Уж близок час! Вставай Христовой службы ради! Уж не пора ль, перекрестясь, Ударить в колокол в Царьграде?
("Рассвет", ноябрь 1849 г.)
В середине 50-х гг. обострившиеся отношения между Россией и Европой Тютчев определяет как противостояние России и революции. "Между ними никакие переговоры, никакие трактаты невозможны; существование одной из них равносильно смерти другой!"18 Революция понимается им как апостасия, отказ от Христа, начавшийся в Европе еще со времен Ренессанса. Челове-кобожие, а не христианство процветает в Европе. Это определяет враждебные отношения между людьми, отказ от христианского духовно-исторического прошлого. Бог заменяется свободой совести, возвышением наук и искусств, существующих вне христианской духовности и нравственности. "В этом и состоит революция — в мефистофельской подстановке твари на место Творца, производимой под знаменем просвещения и демократии, плюрализма и гуманизма..."19 Революция для Тютчева не столько исторический факт, сколько состояние духа проповедующих ее людей, бросающих вызов не просто прошлому, а именно христианскому прошлому.
Не плоть, а дух растлился в наши дни, И человек отчаянно тоскует. Он к свету рвется из ночной тени И, свет обретши, ропщет и бунтует. Безверием палим и иссушен, Невыносимое он днесь выносит... И сознает свою погибель он, И жаждет веры — но о ней не просит...
("Наш век", 10 июня 1851 г.)
Тютчев ищет также духовно-политическое решение будущего России. Мысль его обращается к единению славян, так часто возникающему в контексте проблем этнической идентификации у славянофилов. "Польский вопрос решался для Тютчева степенью верности Польского народа Славянской народности и Славян-
ским церковным, т.е. восточным или вселенским преданиям"20. Тесные дружеские связи соединили Тютчева с Чехией (у него — Богемией). Деятельность Яна Гуса и его последователей поэт рассматривал как мученичество за православную веру, как подвиг во имя народа ("Гус на костре", 15—17 марта 1870 г.). Объединение славян на основе братской любви открывается ему в предрассветном видении:
О, какими вдруг лучами Озарились все края! Обличилась перед нами Вся Славянская земля!
И наречий братских звуки Вновь понятны стали нам, — Наяву увидят внуки То, что снилося отцам! ("К Ганке", 26 августа 1841 г.)
Такой союз Тютчев противопоставляет немецкому единству, спаянному "железом лишь и кровью" ("Два единства", 1870 г.).
Вопросы Православия и славянства дополняются в историософской концепции Тютчева представлениями об империи. Библейской основой православного взгляда на империю является рассказ о таинственном "сне Навуходоносора" и толковании, которое дал царскому сну пророк Даниил. Последнее и имел в виду Тютчев, когда писал, что империя существовала всегда, переходя от одного народа к другому (идея Translatio Imperii). Всего их было четыре: Ассирийская, Персидская, Македонская, Римская. Пятая, Христианская, начинающаяся с римского императора Константина Великого, окончательная, последняя. Инок Псковского Елеазарова монастыря старец Филофей утверждал, что "Ромей-ское Царство неразрушимо, яко Господь в Римскую власть напи-сася" (т.е. выразил идею провиденциального значения вселенского pax romana).
Церковь сближает существование многонациональной империи и рождение в ее пределах Спасителя в знаменитой стихире инокини Кассии "Августу единоначальствующу на земли", перевод которой звучит так: "Когда Август один властительствовал на земле, прекратилось у людей многоначалие, и когда Ты, Христос, воплотился от Девы Марии, исчезло языческое многобожие. Государство подчинилось единому Всемирному Царству, народы уверовали в единого Владыку Бога". Рождество Христово сообщает родившейся империи священный смысл, она пространство спасения, в этом ее тайна21. Имперское сознание Тютчева обладает ярко выраженным конфессиональным смыслом, а не практическими соображениями, что полемически его заостряет. "Империя едина: Православная Церковь — ее душа, славянское племя — ее тело"22.
В небольшом стихотворении "Русская география" Тютчев рисует величественную картину будущего Православной империи:
Семь внутренних морей и семь великих рек... От Нила до Невы, от Эльбы до Китая, От Волги по Ефрат, от Ганга до Дуная... Вот Царство Русское... и не прейдет во век, Как то провидел Дух и Даниил предрек.
(1848 или 1849 г.)
Центром этого гигантского государства должен стать Константинополь — Царьград. Византинизм Тютчева имеет в русской культуре предшественников и последователей. Для русского православного человека Византия — та духовная родина, с которой пришло самое главное знание, свет с Востока — христианство. Образ Царьграда занимает прочное и почетное место в тютчевской поэзии, развивая одно из наших древнейших представлений, лежащих в основе русского самосознания. Откликаясь на заключение Адрианопольского мира, обращаясь к императору Николаю Павловичу, Тютчев высказывает многовековое затаенное желание православных людей:
Сверши свой труд, сверши людей спасенье. Реки: "Да будет свет!" — и будет свет! Довольно крови, слез пролитых, Довольно жен, детей избитых, Довольно над Христом ругался Магомет!..
Стамбул исходит — Константинополь воскресает вновь...
("Императору Николаю I", 1829 г.)
Еще более мощно эта тема звучит в стихотворении "Пророчество" (1850):
И своды древние Софии, В возобновленной Византии, Вновь осенят Христов алтарь. Пади пред ним, о Царь России, — И встань как Всеславянский Царь!
Идеалы Святой Руси, подвергаемые забвению или искажению, Тютчев очищает от наслоений:
Не верь в Святую Русь кто хочет, Лишь верь она себе самой, — И Бог победы не отсрочит В угоду трусости людской...
Венца и скиптра Византии Вам не удастся нас лишить! Всемирную судьбу России — Нет! Вам ее не запрудить!..
("Нет, карлик мой! Трус беспримерный!..", май 1850 г.)
Тютчев неоднократно обращается к вопросу церковных расколов, разделению церквей. Для него Римская Церковь пребывает в глубоком кризисе, идет путем шатаний и заблуждений, а папство — ложный идеал, искушающий миллионы. Но такое "роковое, безвыходное положение Западной церкви внушает Тютчеву не глумление и хулу, а глубокое, искреннее сострадание"23. Сам Тютчев отмечает: "Православная Церковь никогда не отчаивалась в этом исцелении". Протестантизм возникает в рассуждениях Тютчева в связи с осмыслением сущности революции. "Протестантство с его многочисленными разветвлениями, которого едва хватило на три века, умирает от истощения во всех странах, где оно до сих пор господствовало, за исключением одной разве Англии; да и там оно, если оно и проявляет еще некоторые задатки жизни, задатки эти стремятся к воссоединению с Римом. Что касается разных религиозных доктрин, возникающих вне всякого общения с тем или другим из этих двух исповеданий, то они, очевидно, не более как личное мнение"24. Возмущение и восстание против Католической Церкви, совершенное протестантами, позволило противохристианскому началу пробиться в западное общество. В стихотворении "Я лютеран люблю богослуженье..." поэт создает образ последнего порога, переступив который человек оказывается в безверии:
Я лютеран люблю богослуженье, Обряд их строгий, важный и простой — Сих голых стен, сей храмины пустой Понятно мне высокое ученье.
Не видите ль? Собравшися в дорогу, В последний раз вам вера предстоит <...> Но час настал, пробил... Молитесь Богу, В последний раз вы молитесь теперь.
(16 сентября 1834 г.)25
Тем не менее Тютчеву близок славянофильский миф о "святых камнях Европы". Говоря о посещении Италии в 1846 г. императором Николаем Павловичем, Тютчев прежде всего вспоминает о глубинной связи русского и западноевропейского миров: вместе с царем у гроба апостолов молилась вся Россия26. Тютчев привязан к европейской культуре, его поэтические грезы о великом прошлом Европы обращены к Италии: "Рим ночью" (1850), "Венеция" (1850), "Сонет Микеланджело" (1855). И в этих стихотворениях основным является мотив сна, забвения, прошлого как вечного сна.
Рассуждениями о будущем России наполнена переписка Тютчева: "В истории человеческих обществ существует роковой закон, который почти никогда не изменял себе. Великие кризисы, великие кары наступают обычно не тогда, когда беззаконие доведено
до предела, когда оно царствует и управляет во всеоружии силы и бесстыдства. Нет, взрыв разражается по большей части при первой робкой попытке возврата к добру, при первом искреннем, быть может, но неуверенном и несмелом поползновении к необходимому исправлению. Тогда-то Людовики шестнадцатые и расплачиваются за Людовиков пятнадцатых и Людовиков четырнадцатых. По всей вероятности, то же самое постигнет и нас в том страшном кризисе, который — немного раньше или немного позже, но неминуемо — мы должны будем пережить"27.
Тютчев до конца своих дней сохранил живейший интерес к мировому историческому процессу, к изменениям в русской действительности. Продолжение столкновений между Францией и Германией поэт увидел в социальных потрясениях, предсказав тем самым Парижскую коммуну. Сбылось пророчество Тютчева о том, что революция не обладает творческим потенциалом и может привести лишь к гражданской войне. Отмечал он, что попытки революции стать новой религией будут обречены на провал, так как она безблагодатна и в силу этого способна производить лишь жалкие утопии. В 1871 г. он посещает все заседания по делу террориста Нечаева, которые наводят его на горестные мысли о
неспособности власти бороться с подобными заблуждениями.
* * *
Тютчев прошел долгий жизненный и творческий путь, можно говорить о духовной эволюции, развитии внутреннего мира поэта. Несомненно, на первый план выступает национальное качество его поэзии. Не пантеизм, не романтический лиризм, а духовный опыт русского народа, заключенный в Православии, становится основным вектором его деятельности и творчества начиная с 1840-х гг. Тютчев глубоко переживал, осмыслял и поэтически определял взаимоотношения России и Европы, положение славянства и роль русского народа в мировом историческом процессе. Пророчества, поэтические вещания станут ведущим средством раскрытия внутреннего мира поэта. Многие из них оказались реальностью. Патриотическая настроенность поэта, попытки найти выход из кризисных ситуаций современной ему действительности наполнили его творчество эсхатологическими, а порой и апокалиптическими мотивами-пророчествами.
О, вещая душа моя!
О, сердце, полное тревоги,
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!..
Так, ты — жилица двух миров,
Твой день — болезненный и страстный,
Твой сон — пророчески-неясный,
Как откровение духов...
Пускай страдальческую грудь Волнуют страсти роковые — Душа готова, как Мария, К ногам Христа навек прильнуть.
(" О, вещая душа моя!..", 1855 г.)
Примечания
1 См.: Ильин И.А Талант и творческое созерцание // Одинокий художник. М., 1993. С. 269.
2 Некрасов НА. Собр. соч.: В 8 т. Т. 7. М., 1967. С. 193.
3 Творчество Тютчева высоко ценили русские писатели и поэты — И.С. Тургенев, Л.Н. Толстой, А.А. Фет, А.Н. Майков, Я.П. Полонский, Ф.М. Достоевский. Его изучали В.С. Соловьев, К.Д. Бальмонт, В.Я. Брюсов, А.А. Блок, Д.С. Мережковский, Ю.И. Айхенвальд, С.Л. Франк, после 1917 г. — Г.И. Чул-ков, К.В. Пигарев, Д.Д. Благой, В.В. Кожинов, Н.Н. Скатов, А.Д. Григорьева, М.П. Алексеев, Н.Я. Берковский. Вышли два тома "Литературного наследства", посвященные творчеству Ф.И. Тютчева, которые подготовили Б.М. Козырев, И.В. Петрова, В.А. Твардовский. Н.В. Королев и Л.Н. Кузина занимаются полным научным изданием сочинений поэта. Современные исследователи Г.В. Чагин, В.Н. Касаткина, Е.Н. Лебедев, И.А. Виноградов, Э.В. Захаров и другие ищут новые подходы к изучению его творчества.
4 Ильин ИЛ. Указ. соч. С. 268.
5 Письмо Э.Ф. Тютчевой от 18 августа 1854 г. // Тютчев Ф.И. Стихотворения. Письма. М., 1987. С. 357.
6 Там же. С. 16.
7 Там же. С. 101—102.
8 См., например: Удальцова З.Д., Литаврин Г.Г. Культура Византии. М., 1989; Русские. М., 1999; Лукин П.В. Народные представления о государственной власти в России XVII века. М., 2000; Громыко М.М., Буганов А..В. О воззрениях русского народа. М., 2000; Славяне и их соседи. Имперская идея в странах Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы. М., 1995, 1998; Леонтьев К.Н. Цветущая сложность: Избранные статьи. М., 1992; Панарин A.C. Православная цивилизация в глобальном мире. М., 2002.
9 Святитель Филарет Московский. Учение о царской власти // Русская идеология. М., 2000. С. 205.
10 Святитель Игнатий (Брянчанинов). Собрание писем. М., 2000. С. 781.
11 Письмо Н.Н. Муравьеву-Карскому от 15 апреля 1857 г. // Там же. С. 817.
12 Письмо Н.Н. Муравьеву-Карскому от 14 мая 1863 г. // Там же. С. 839.
13 История русской литературы XIX в. (40—60-е годы) / Под ред. В.Н. Аношки-ной, Л.Д. Громовой. 2-е изд. М., 2001.
14 ...Из русской думы: В 2 т. Т. 1. / Сост. Ю. Селиверстов. М., 1995. С. 119—136.
15 См., например: В поисках своего пути: Россия между Европой и Азией: Хрестоматия по истории российской общественной мысли XIX и XX веков: В 2 ч. М., 1994. С. 94—96.
16 Аксаков И.С. Федор Иванович Тютчев // Тютчев Ф.И. Россия и Запад: книга пророчеств / Сост., автор предисл. и прим. И.А. Виноградов. М., 1999. С. 119.
17 См.: Казин А..Л. Историософия Тютчева // Христианство и русская литература. Сб. 2. СПб., 1996. С. 216.
18 Тютчев Ф.И. Россия и Запад: книга пророчеств. С. 131.
19 Там же. С. 218.
20 Аксаков И.С. Федор Иванович Тютчев. С. 14.
21 См.: Лисовой Н.Н. Таинство Империи // Православный паломник. 2004. № 1. С. 54—55; см. также: Лурье С.В. Принципы вариативности этнической картины мира / Историческая этнология. Гл. 11. М., 1998. С. 256—286.
22 Тютчев Ф.И. Россия и Запад: книга пророчеств. С. 103.
23 Аксаков И.С. Федор Иванович Тютчев. С. 15.
24 Тютчев Ф.И. Россия и Запад: книга пророчеств. С. 38—39.
25 Ср. стихотворение Н.С. Гумилева "Евангелическая церковь". "Сухая рационалистичность протестантизма здесь показана доступной только холодному разуму, когда душа окаменела и молчит" (Волков С.А. Возле монастырских стен. Воспоминания. Дневники. Письма. М., 1999. С. 135).
26 См.: Тютчев Ф.И. Россия и Запад: книга пророчеств. С. 63.
27 Письмо А.Д. Блудовой от 28 сентября 1857 г. // Тютчев Ф.И. Стихотворения. Письма. С. 373.
Résumé
The article reveals historical and philosophical ideas of Tyutchev concerning religious, political and moral aspects of Russian culture as compared to those of the West.
Вестник МГУ. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2005. № 4
П.Н. Грюнберг
РАННЯЯ РУССКАЯ ГРАМЗАПИСЬ В КОНТЕКСТЕ
НАЦИОНАЛЬНОЙ И МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ *
Ни у кого не вызывает сомнения, что коммерческая звукозапись является сферой взаимного влияния национальных культур. Однако необходимо вспомнить, что представляла собой звукозапись сто и более лет назад, какое место в мировой культуре занимала ранняя русская грамзапись, ибо это "белое пятно" в истории не только русской, но и мировой культуры, более того, в общем историческом знании о рубеже Х1Х—ХХ столетий.
Уже тогда успешное, быстрое и повсеместное распространение граммофонных пластинок существенно изменило облик времени, оказало влияние на жизнь всех слоев и классов общества. Ныне мы избалованы "дарами" звукозаписи, перегружены звуковой информацией. Она вторгается в нашу повседневную жизнь часто совершенно непрошено, иногда даже насильственно. Поэтому нам трудно понять то впечатление, которое ранняя грамзапись произвела на людей, ту власть, какую она сразу же получила над людьми. Мы должны несколько отвлечься от нашей обыденности, чтобы обрести тот смысл, какой имели для современников принцип обратимости звука и его реализация.
В сущности, открытый в 1877 г. французским поэтом и инженером Шарлем Кро принцип обратимости звука, т.е. фиксация
* Настоящая статья представляет собой сокращенный текст доклада, прочитанного в Центре изучения истории культуры Института российской истории РАН 16 февраля 2004 г.
