CC BY
180
В.Н.Аношкина
МИРОВОЗЗРЕНИЕ И СЛОВО ПОЭТА: СОВРЕМЕННЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ ПОЭТИЧЕСКОГО НАСЛЕДИЯ ТЮТЧЕВА
А.А.Фет определил проблемную ситуацию поэтического наследия Ф.И.Тютчева: «Вот эта книжка небольшая / Томов премногих тяжелей». Небольшой количественный объем стихотворений поэта, но необычайная глубина мыслей, неисчерпаемость содержания и по-луторавековая история стремлений постичь и измерить глубину поэтических смыслов его стихов.
Определение Тютчева как «поэта мысли», заявленное уже в первых отзывах о нем Н.А.Некрасова, И.С.Тургенева, С.СДуры-шкина, а затем И.С.Аксакова, Л.Н.Толстого, В.С.Соловьева и перешедшее в XX век, оказалось проблемным в разных отношениях. Была ли у Тютчева в полном смысле слова мировоззренческая система, или его поэзия содержит разрозненные мысли-чувства, мысли-образы, как внезапные откровения? Многие исследователи Тютчева избегают употреблять по отношению к его взглядам и убеждениям понятие «система», подразумевая под ней, видимо, умозрительные философские построения типа тех, что созданы Кантом, Шеллингом, Гегелем; такой «системы» у него, конечно, нет. Однако мировоззрение (а это и есть система взглядов на мир, упорядоченность, логическая взаимосвязанность убеждений) у Тютчева формировалось сознательно-целеустремленно путем напряженной интеллектуальной деятельности и в процессе общения со знаменитыми мыслителями той поры, а также путем каких-то интуитивных и интуитивно-поэтических, об-
разных откровений, романтического ясновидения. Все вместе взятое имело следствием целостность его мировоззрения или миросозерцания. Корень этих слов один - «зрение», «созерцание» мира. Тютчев отлично понимал конкретный и обобщенно-философский смысл этих слов, поэтому постоянно призывал в стихах: «Смотри, как облаком живым / Фонтан сияющий клубится...»1; «Смотри, как на речном просторе...»; «Смотри, как листьям молодым / Стоят обвеяны березы...»; «На месяц глянь...»; «Гляжу с участьем умиленным...». Он порицал не видящих и не слышащих: «Они не видят и не слышат, / Живут в сем мире, как в потьмах...». От видения, восприятия мира Тютчев шел к обобщениям и выводам о его сущности.
Последовательно выделял роль сознательного начала в поэтическом творчестве Тютчева В.С.Соловьев: «Его ум был вполне согласен с вдохновением: поэзия его была полна сознанной мысли, а его мысли находили себе только поэтическое, т.е. одушевленное и законченное выражение»2. И снова: «Убеждение в истинности поэтического воззрения на природу и вытекающая отсюда цельность творчества, гармония между мыслию и чувством, вдохновением и сознанием, составляет преимущество Тютчева даже перед таким значительным поэтом-мыслителем, как Шиллер...»3. Статья Соловьева направлена на уяснение этой «цельности творчества», осознанной философской позиции Тютчева.
Понятием «система» применительно к творчеству Тютчева пользуется Ю.М. Лотман, связывая такое словоупотребление с обозначением творчества поэта как «единого текста». Но Ю.М.Лотман оговаривается, указывая на то, что язык Тютчева, как и любой другой, «не представляет собой единой, расположенной в одной плоскости системы; его нельзя "доорганизовывать"»4. Это существенная оговорка, предупреждающая против жесткого логического подхода к рассмотрению поэзии Тютчева.
Если говорить о последних трудах, посвященных философским воззрениям Тютчева, то следует назвать работы Б.Н.Тарасова5, который изучает «историософскую систему» Тютчева, «логику» его мысли, его «Standpunkt» - теоцентрическую идею, которая составляет «скрытую основу натурфилософской или любовной лирики, историософских или политических раздумий поэта»6. Исследуя мировоззрение Тютчева, Б.Н.Тарасов говорит о «непростой задаче» уяснения уровней
творчества поэта, с их совмещением и наложением осознанного и неосознанного.
Уже современники определили существо тютчевского мировоззрения как пантеизм. По-видимому, впервые понятие «пантеизм» применительно к поэзии Тютчева было употреблено в журнале «Всемирная иллюстрация»7: «Тютчев, по преимуществу, поэт природы, пантеистический (не в смысле философском, но в смысле поэтического воззрения) взгляд на природу обнаружился в нем с самого вступления его на поэтическое поприще». Рецензент процитировал первую строфу стихотворения «Не то, что мните вы, природа...» и присовокупил: «Эти четыре стиха лучше всяких толкований объясняют суть поэтического склада Тютчева»8. Такое понимание тютчевского пантеизма, с подобным уточнением, нередко оказывается приемлемым и для современных исследователей творчества поэта.
Хотя В.С.Соловьев не употребил понятия «пантеизм» применительно к Тютчеву, произведенный анализ стихотворений утверждал пантеистическую идею. Е.Н.Трубецкой уяснил непростую ситуацию с пантеизмом в воззрениях В.С.Соловьева: «Отношение к пантеизму <...> в русской литературе представляет собою больное место метафизики Соловьева»9. Если сам мыслитель противопоставлял свое учение «пантеистической философии» и стремился преодолеть ее (к этому шел и Шеллинг), но как и последний остался «под влиянием противника»10 (пантеизма). Это влияние Трубецкой усматривал в признании того, что «сущее есть "единый объект всякого познания"»11; отрицается возможность реального и объективного существования внебожест-венного мира; вне Бога нет бытия, и эта мысль, бесспорно, - уступка пантеизму. К.Д.Бальмонт подтвердил мысль Соловьева о том, что Тютчев верит в одухотворение природы, а не использует механически традиционный поэтический прием: «Никогда этого не может случиться с истинным поэтом-пантеистом. У Гёте, у Шелли, у Тютчева убеждение в том, что Природа есть сущность одухотворенная, гармонически сливается с поэтическим их творчеством, рисующим Природу живой. Тютчев искренно верит, более того, он знает, что Природа не бездушный слепок, а великая живая цельность <...> лишь немногим эпохам и немногим личностям свойственно это тонкое проникновение в жизнь Природы и религиозное слияние с ней»12. Бальмонт противопоставил подобный взгляд системе позитивной философии. В.Я.Брюсов также понимает «широкий пантеизм» Тютчева как «ми-
росозерцание», в основе которого лежит признание «души природы»13.
Проблема пантеизма в современной философской мысли еще не получила последовательного и однозначного решения. Выделяют два основных направления размышлений о природе и Боге: «натуралистическое» (как бы растворение Бога в природе, отрицание личного Бога) и мистическое (растворение всего сущего в Боге); но есть и третье - причудливое переплетение того и другого, пантеистическо-теософские построения и натуралистические представления вместе с «космогоническими фантазиями», что свойственно особенно Я.Бёме14.
Стремясь осмыслить философские истоки онтологических представлений Тютчева, приходится учитывать целый ряд обстоятельств его духовной, интеллектуальной жизни, в том числе национальных и семейных традиций. Тютчев с самого начала и до конца своей жизни предстает как православный мыслитель. Хотя, по свидетельству И.С.Аксакова, Тютчев за границей сложился как мыслитель, «чуждый православных обыкновений», Аксаков привел и целый ряд фактов, говорящих о причастности к ним поэта: отрадное пребывание в «уголке» православного слуги Н.А.Хлопова, почитание его иконы Феодоровской Божией Матери, посещение часовни, где находилась чудотворная икона Иверской Божией Матери (в 1843 г.), посещение обедни, молебна и участие во всем, что требует «самое взыскательное православие»15; биограф засвидетельствовал преданность сына православным традициям жизни его матери, душевно ему близкой. Тютчев слушал проповеди митрополита Филарета московского.
В то же время говорить о пантеизме Тютчева побуждает та интеллектуальная среда, в которой оказался поэт за границей: известен пантеизм Шеллинга (особенно молодого), Гёте, Гердера, Тютчев спорил с Шеллингом о соотношении веры и философии. Переводы стихотворений Гёте преобладают в его переводческой деятельности. В них звучат пантеистические идеи и настроения. Тютчев переводил также Гердера; пантеистические тенденции есть и у Ламартина, которого также почитал молодой поэт. Это была эпоха, по определению Ф.Шлегеля и Шеллинга, «нечеловеческого пантеистического безумия»16, которое следовало бы преодолевать. Ситуации споров вокруг «пантеизма» отразили стихотворения «Не то, что мните вы, природа...» и «Нет, моего к тебе пристрастья...». Поэт в 1820-1830-х гг. про-
пел гимн Матери-Земле. С пантеизмом поэзию Тютчева тех лет сближали идеи одухотворения природы («в ней есть душа»), ее человеко-илй богоподобия, видение «духов», населяющих Вселенную («На мир таинственный духов...», «Таков горе - духов блаженных свет...»; «Дух жизни, силы и свободы / Возносит, обвевает нас!..»), внимание к природным стихиям воды, воздуха, огня, антично-языческие реминисценции17. Все это и побуждало называть Тютчева пантеистом. Однако сам себя он так не именовал; он признавал личного Бога («И Божий лик изобразится в них!» - «Последний катаклизм»), молился ему и в стихах.
Во второй половине XIX в. пантеизм вызывал негативную реакцию со стороны христианской церкви, и Ватиканский собор 1869— 1870 г. в «Декрете о догматическом установлении римской веры» осудил пантеизм, поставив его в один ряд с новейшим рационализмом, материализмом, атеизмом. Тютчев, по-видимому, в начале 1860-х годов в письме к Д.Н.Блудову18 отозвался о Я.Бёме под влиянием общей негативной атмосферы по отношению к пантеизму. Поэт довольно категорично определил философские позиции Я. Бёме: «Он, так сказать, точка пересечения двух наиболее противоположных учений -Христианства и Пантеизма. Его можно было бы назвать христианским пантеистом, если бы сочетание двух этих слов не заключало в себе вопиющего противоречия...». Однако опыт художественного творчества самого Тютчева это противоречие все же преодолел. Он всегда был православным христианином, а в поэтических образах и картинах оказался связанным с «пантеизмом». Сам пантеизм в истории человеческого миросозерцания мог принимать разные содержательные формы: в Древнем мире он восходил к языческим верованиям; в Средние века был по-разному связан с христианством или противостоял ему, философский пантеизм (типа раннего Шеллинга) имел иную мировоззренческую основу, «поэтический пантеизм» Тютчева - особое явление. Он мог существовать на христианской религиозной основе. В.А.Жуковский, не являясь пантеистом, в стихотворении «Невыразимое» (1819) в панегирических интонациях начал славить природу: «Что наш язык земной пред дивною природой?» Но «диво» природы он возвел к творчеству Всевышнего: поэт утверждал в стихах «сие присутствие Создателя в созданье...» Видимо, так мыслил и Тютчев, поэтому он порицал отчуждение природы от первоначальных Творческих Сил (отрицал идею «игры» «внешних, чуждых сил» в
природе - «Не то, что мните вы, природа...»). Для Тютчева Жуковский тоже был «учителем», как и для многих других поэтов. Однако следует отметить, что большинство тютчевских употреблений слов «божественный», «бог» в современных ему изданиях и ближайших посмертных было изменено; слова заменялись: «Божественный стыдливостью страданья» - на: «Возвышенный стыдливостью страданья» («Осенний вечер»); «Он завесу расторг божественной рукой...» - на: «Ты завесу расторг всесильною рукой...» («Колумб»); «По высям творенья, как бог, я шагал...» - на: «По высям творенья, как дух, я летал...», или: «я гордо шагал...» («Сон на море»); «И ты, как бог разоблаченный...» - на: «И как Эдем ты растворенный...» («Давно ль, давно ль, о Юг блаженный...»)19. Пантеистического типа зарисовки оказались неприемлемы для печати, и они были заменены. Но на втором этапе творчества, когда Тютчев работал в цензурном комитете и в его «Отчетах» содержалось философское осуждение пантеизма, в стихах исчезают заметные связи с этим философским направлением, а православные убеждения и верования поэта получают открытое и страстное выражение.
Глубокий философский ум Тютчева, его самобытное миросозерцание только отчасти получило реализацию в публицистических работах, в письмах, а больше всего в поэзии, в личном общении с людьми, в разговорах - знаменитой «тютчевиане», которая, конечно, далеко не в полной мере дошла до наших дней. Поэт отчетливо осознавал ненадежность умопостигаемого - «умом... не понять» не только Россию, но и многое другое; невозможно «допроситься ответа» на многие исконные вопросы о бытии, о первопричинах движения, о природе-сфинксе. Поэтому в поэзии Тютчева столь значительное место занимает категория «таинственного», «чудного», «дивного». «Можно верить» - это принципиальная установка, имеющая широкое значение и касающаяся не только России. Уму противопоставлена вера. У старых пантеистов типа Я.Бёме ясно выражена попытка умом постичь замыслы Всевышнего и рассказать о картине мира, что получалось архаически-наивно, противоречиво и не было лишено «загадок», «проблем», «вопросов», на которые и Тютчев через столетия не мог допроситься ответа.
К таинственным проблемам бытия относятся представления о «бездне», о «хаосе», о соотношении добра и зла в истоках мира. В. Соловьев усматривал в поэзии Тютчева представление о «темном
корне мирового бытия»20: «Хаос, т.е. отрицательная беспредельность, зияющая бездна всякого безумия и безобразия, демонические порывы, восстающие против всего положительного и должного, - вот глубочайшая сущность мировой души и основа всего мироздания»21.
Видимо, нужно отнести к глубочайшим заблуждениям В.Соловьева мысль о демонической сущности мировой души и основы мироздания. В этом видна измена философа христианским, православным верованиям. Примененная к Тютчеву (идея «темного корня» мирового бытия), она вносит глубокое искажение в его миросозерцание. Согласно Соловьеву, поэт утверждает не благое, Божественное первоначало, а темное, демоническое. Однако поэзия Тютчева совершенно не дает основания для такого вывода. Соловьев обнаружил одно стихотворение у Тютчева, в котором появилось упоминание о «демонах», считая его характерным - «Ночное небо так угрюмо...»:
Одни зарницы огневые, Воспламеняясь чередой, Как демоны глухонемые, Ведут беседу меж собой.
(II, 151)
Символисты, в том числе и В.Я.Брюсов, увлеченные идеей «темных корней бытия» в миросозерцании Тютчева, повторяли Соловьева. Но уже в 1912 г. С.Адрианов поспорил с Брюсовым, выясняя истинное отношение поэта к ночному хаосу и светлому дневному началу: «Ясно, значит, что ночь, хаос есть нечто враждебное натуре Тютчева. Где же его друг? Он нам сам это сказал: "День, земнородных оживленье, / Души болящей исцеленье, / Друг человеков и богов!"». Именно при встрече с днем, при созерцании того «покрова злато-тканного», который он набрасывает на «безымянную бездну», на бездну хаоса восторгом вспламеняется душа Тютчева и радостными гимнами в честь мироздания гремит он. Тут его осанна истинному Богу его»22. Но и образ «покрова» в поэзии Тютчева очень часто интерпретируется односторонне; Ведь у него не только день - «блистательный покров» над бездной ночи, но и сама ночь - не более как «завеса» на всемогущем дне: «На мир дневной спустилася завеса...» («Как сладко дремлет сад темнозеленый...»). Ночные «чары» ненадежны: «Но Восток лишь заалеет, / Чарам гибельным конец...» («Альпы»).
Ночь отнюдь не ассоциирована в поэзии Тютчева с извечными и прочными основами бытия, ведь ночь у него - подобие «пару»:
Но не пройдет двух - трех мгновений, Ночь испарится над землей, Ив полном блеске проявлений Вдруг нас охватит мир дневной...
«Декабрьское утро», 1859 (II, 95)
Поэты символизма указывали на то, что Тютчев даже в полдень усматривает какую-то «мглу», якобы темное начало («мир... во мгле полуденной почил» - «Снежные горы»), но ведь и сквозь ночь он вместе с Гейне прозревает дневной свет:
Но все грезится сквозь немую тьму -Где-то там, над ней, ясный день блестит И незримый хор о любви гремит...
«Мотив Гейне», 1868 (II, 193)
Поэт в аллегорической картине - «Молчит сомнительно Восток...» - создал широко охватывающий его поэзию образ: «Раздастся благовест всемирный / Победных солнечных лучей». У него и хаос «родимый», но и огонь тоже наделен этим эпитетом: «Как пляшут пылинки в родимом огне».
Однако С.Л.Франк, оттолкнувшись от идеи В. Соловьева, предложил свой вариант истолкования соотношения темных и светлых начал в миросозерцании Тютчева. Он развил свою концепцию в истолковании конкретных тютчевских стихотворений. В поэтическом образе Альп философ увидел присущее Тютчеву понимание соотношения двух начал - тьмы и света: «В этих стихиях мы имеем, таким образом, два противоположных и враждебных друг другу начала. Но, с другой стороны, - и в этом обнаруживается общая пантеистическая основа этой двойственности - эти начала оба божественны, прекрасны, привлекательны»23. По мнению философа, Тютчев в самом «все-едином» усматривал два начала - светлую и темную стихии, и Франк говорил о «дуалистическом пантеизме» поэта, который проявился в стихотворениях конца 1820-х - первой половины 1830-х годов: «О чем ты воешь, ветр ночной...», «Сон на море», «Тени сизые смесились...».
Особенно определенно Франк выразил свое понимание основ тютчевского миросозерцания в комментариях к стихотворению «День и ночь»: «Космическое чувство Тютчева влечет его к метафизическому миропониманию, подобному воззрениям Якова Бёме и Шеллинга, усматривавшим хаос, темное, бесформенное, роковое начало в пределах самого Божества; вселенское бытие внутренне двойственно, ибо двойственность принадлежит и самому всеединству, взаимосвязана в нем так, как день и ночь, восток и запад в своей разделенное™ и враждебности связаны между собою в природе»24.
Ортодоксальное православие отвергает идею совмещения Божественного Света и демонической тьмы, Добра и Зла. История мировой культуры была направлена на различение людьми Добра и Зла, отделения их друг от друга, хотя демоническое зло, как давно отмечено, умело надевать маску, использовать оборотничество, выступать в личине для искушения и гибели людей. Тютчев, дитя XIX в., нигде не давал основания демонический Хаос возводить к Творцу Света, Добра и Красоты. «Две беспредельности», два контраста - День и Ночь, Космос и Хаос - запечатлены Тютчевым в поэзии. Взаимодействуют в мировом бытии Космос и Хаос - упорядоченный светлый одухотворенный мир Матери-природы и бестелесный, бесформенный, находящийся вне времени и пространства Хаос. У Тютчева Мать-земля наделена этическими определениями: в ней есть душа, любящая и свободная, говорящая и поющая, понятная тем, кто хочет видеть и слышать. А Хаос иррационален, бесформен, бестелесен, темен, страшен и губителен для всего живого, но он не лишен движения (он «роится» и «шевелится» как «мир теней»). В человеке, испорченном грехопадением, сочетаются оба начала - материнское, благодатное, несущее в себе Божественное одухотворение, и темное, хаотическое. У Тютчева Хаос - также «родимый», участвующий в рождении человека: «О, страшных песен сих не пой / Про древний хаос, про родимый...» («О чем ты воешь, ветр ночной...»).
Философам-пантеистам свойственно стремление размышлять о Боге и заявлять о возможности «открытого познания»25. Тютчев в поэзии не касается святая святых - личности Творца. Для поэта его постижение - молитвенно, а не рассудочно. Критикуя в публицистике католицизм и протестантизм, в поэзии он выразил скорее глубокое уважение к моменту молитвенного общения со Всевышним в стихотворении «Я лютеран люблю богослуженье...» (1834). Здесь прояви-
лось глубоко христианское качество личности Тютчева - его веротерпимость, ведь обе жены поэта не были православными. Он не отказывал человеку иной веры в молитвенном прикосновении к личности Бога, в духовном разговоре с ним. Вообще молитвенные исповедальные мотивы значительны в поэзии Тютчева, и это отмечено исследователями. В сфере словесно невыразимого находится молитвенное общение с Богом; таково состояние «Silentium!»26.
Тютчевская веротерпимость, уважение к иному человеческому восхождению к Богу проявились и в стихотворении «Олегов щит» (1829). В журнале «Галатея», издателем которого был учитель Тютчева С.Е.Раич, напечатан вариант, по-видимому, связанный с авторским текстом; здесь передается «молитва»27 магометан: «Алла, пролей на нас свой свет! / Краса и сила Православных, / Бог истинный, Тебе нет равных, / Пророк твой Магамед!..»28. Как видим, употреблено даже слово «Православных» по отношению к магометанам, воспроизведена точка зрения иноверцев, но впоследствии стихотворение печаталось с новым вариантом этой строфы: «Аллах! Пролей на нас твой свет! / Краса и сила правоверных! Гроза гяуров лицемерных! / Пророк твой -Магомет!..». Истоки правки неизвестны.
Исходный религиозно-философский принцип поэта: Бог един для всех, но молятся ему верующие по-разному, и поэт уважительно относится к сокровенному акту общения со Всевышним каждого человека и народа в целом. Но как историк и политик-патриот он приветствует торжество истинного Православия славян.
* * *
Проблема своеобразия тютчевского поэтического слова, актуализированная в наше время, также имеет свою историю. Уже современники поэта - H.A.Некрасов29, И.С.Аксаков30, Л.Н.Толстой3' - отмечали поразительное у человека, долго жившего за границей, знание русского языка. Восхищались поэтическим мастерством Тютчева, красотой его слов. Специально размышлял над своеобразием художественного языка Тютчева В.Я.Брюсов32, полагая, что не традиции поэзии прошлых лет он продолжал, а ввел новые приемы - импрессионистические - работы над словом. Профессионально как языковед-специалист изучала его поэтический язык А.Д.Григорьева. В ее книге «Слово в поэзии Тютчева» (М., 1980) учтены мнения Ю.Н.Тынянова,
Л.В.Пумпянского, Л.Я.Гинзбург, Д.Д.Благого и других исследователей языка Тютчева первой половины XX в. А.Д.Григорьева аналитически описала лексику и фразеологию поэта, рассмотренные в рамках замкнутого стихотворного текста33 и взятые из трех (выделенных исследовательницей) разновидностей его творчества: «лирики природы», «любовной лирики», «медитативной лирики».
Философское или, скорее, религиозно-философское направление34 в новейшем литературоведении побуждает определить исходные принципы тютчевского отношения к Слову (он часто писал с большой буквы). Сам поэт неоднократно говорил в стихах о Слове, видно, жило в его сознании: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Еванг. от Иоанна. Гл. I. 1), «В нем была жизнь, и жизнь была свет человеков» (Еванг. от Иоанна. Гл. I. 4). В стихотворении «11-ое мая 1869» поэт процитировал:
Учило нынче нас Евангельское Слово В своей священной простоте: «Не утаится Град от зрения людского, Стоя на Горней высоте».
(II, 200)
В тютчевской поэзии вырисовывается линия: Просвещение -Свет - Слово - Бог; осуществляется восхождение к Творцу. В «Урании» (1820) он славит «благое просвещенье», носителями которого являются великие мировые поэты: «Певцы бессмертные вещают Бога вам». Тютчев в духе классицистской оды стилизует под античность, под поэзию XVIII в. свою речь, украшая ее аллегориями - Мир, Суд правый, Страх Божий, Благосердие, Верность, Любовь к отчизне, Доблесть, Терпение, Труд; они и есть носители «благого просвеще-нья». Такое духовно-нравственное просвещение, вобравшее в себя великие христианские заповеди, движется, судя по его стихотворению, с Запада на Восток. Носители его - мастера художественного слова, а из русских - Ломоносов и Державин; венцом же представлен «Царь-герой», Александр I, окруженный гениями и музами. В конце во многом программного для раннего Тютчева стихотворения подытоживается и закрепляется мысль о «гении просвещения», несущем «свет обновления» жизни, благодаря постоянному восхождению к Вере, «к своей божественной мете». В дальнейшем творчестве поэт
конкретизирует эти мысли, освобождая их от архаических словесных форм. В посвящении «К оде Пушкина на Вольность» Тютчев снова заявляет о высоком назначении слов, речей поэта: «Вещать тиранам закоснелым / Святые истины...» У Тютчева постоянна мысль о том, что содержанием слов должно быть «высшее сознанье», он имел в виду идеи державной целостности русского православного государства и какие-либо высшие духовно-нравственные ориентиры. Сочетание «русское Слово» повторяется в разных вариантах, выражая сущностное жизненное назначение человека: «За Знаменем русским и русское Слово / К тебе, как родное к родному, пришло...» («Знамя и Слово», 1842, адресовано Фангагену фон Энзе); «Что русским словом столько лет / Вы славно служите России» («А.Ф. Гильфердингу», 1869). Использование слова как служения «земле своей родной» Тютчев чаще всего обнаруживает у писателей, у деятелей на филологическом поприще. Продолжая идеи «Урании», он в специальном стихотворении о значении Ломоносова усмотрел именно в его филологически-просвещенческой деятельности высший смысл:
Он, умирая сомневался, Зловещей думою томим... Но Бог, недаром, в нем сказался -Бог верен избранным Своим.
Сто лет прошли в труде и горе -И вот, мужая с каждым днем, Родная Речь, уж на просторе, Поминки празднует по нем.
Да, велико его значенье -Он, верный Русскому уму, Завоевал нам Просвещены -Не нас поработил ему...
«Он, умирая сомневался...», 1865 (II, 138)
Для Тютчева расхожее, профанное слово утрачивает интерес, и он как поэт тяготеет к Слову высокому, сакральному, утверждающему служение высшим ценностям:
Тому, кто с верой и любовью Служил земле своей родной -Служил ей мыслию и кровью, Служил ей словам и душой.
1856(11,77)
Провидение покровительствует такому служению. Тютчев отнюдь не обесценивает словесное общение, но оно приобретает подлинное значение лишь как средство душевного единения:
Когда сочувственно на наше слово
Одна душа отозвалась -Не нужно нам возмездия иного,
Довольно с нас, довольно с нас...
1866 (И, 156)
Можно сказать, завершает этот ряд высказываний поэта о Слове и окончательно выявляет его итоговое творческое резюме стихотворение «14-ое февраля 1869» («Великий день Кирилловой кончины...», 1869). Тютчев уже ранее великих поэтов сравнивал с «фаро-сом», маяком, горящем даже в темноте социальной ночи. В новом стихотворении, посвященном славянскому создателю азбуки, святому Кириллу, поэт славит «великое служение Славянам»: «словеса святые» создал этот первоучитель. Стихотворение возвращало в духовно-лингвистическом смысле к знаменитой строфе:
Всю тебя, земля родная, В рабском виде Царь Небесный Исходил, благословляя.
(11,71)
Люди нуждаются в благом Слове, а не суетно-профанном.
Процесс работы Тютчева над стихотворным словом представляет значительный интерес, что побуждает к микроанализу его стихов, анализу не только отдельного текста стихотворения35, но и отдельной строфы, строки, синтагмы предложения, перестановки двух слов, начала или окончания строки, рифмующихся слов. Собственно работа
Тютчева над стихотворением именно в этом прежде всего и состояла, что приводило к шлифовке эстетического содержания стихотворения в целом и его художественных деталей. Второй аспект работы над словом - его графическая выразительность: заглавные буквы, большие буквы в середине слов, подчеркивания, нажим пера, другие особенности почерка, передающие нервозность, эстетическую возбудимость поэта. Значительно также синтаксическое оформление слова, роль многоточий, тире, восклицательных и вопросительных знаков, стоящих рядом со словом и придающим ему дополнительные смыслы и эмоциональные ореолы.
Тютчев тяготеет к высокому Слову. Отсюда нередко он отдает предпочтение старинному книжному варианту слова. Первый вариант образа в стихотворении «Полдень» (конец 1820-х гг.): «В лазури пламенной и пышной / Лениво тают облака...»; произведена замена первого слова в строке: «И в тверди пламенной и пышной / Лениво тают облака...» Небо как «твердь» — старинный образ, еще Даль называл это слово «книжным», «устаревшим», см.: Толковый словарь. Т. 4. Столб. 662. Образ «тверди» небес подкреплялся в поэзии Тютчева выражением - «грунт небес» («Через ливонские я проезжал поля...»). В стихотворении «Странник» (начало 1830-х гг.) - та же тенденция: «Ему открыта вся земля...» Так было в первом варианте, а стало: «Ему отверста вся земля...» Снова поэт отдал предпочтение книжному, устаревшему «отверста» (см.: Даль. Толковый словарь. Т. 2. Столб. 901). В этом стихотворении проведена словесная работа, направленная на идею восхождения творения к воле Творца. В первоначальном варианте - «Богам угоден бедный странник...» - было отвергнуто первое слово: «языческое» многобожие в стихотворной строке было заменено образом единого бога: «Угоден Зевсу бедный странник...». Античный колорит сохраняется в стихотворении; вместе с тем следует иметь в виду, что античный Олимп в поэзии XVIII - начале XIX в. часто входил в состав аллегорий, обозначающих явления внутреннего и внешнего мира человека Нового времени. Подобное было свойственно и Жуковскому: «Хвала жизнедавцу Зевесу!» («Теон и Эсхин», 1814); поэт устами Теона, в условных поэтических образах, славил Творца. Также и в восклицании - «На что винить богов напрасно?»; в перифразе «богов» имелись в виду Высшие силы. Подобное и у Тютчева: условное слово-образ «Зевс» содержит его мысль о Творце, поэтому в конце стихотворения поэт раскрыл истинный смысл: странник «ви-
дит все и славит Бога:..» Слово «бедный» повторится впоследствии в таком же смысловом ореоле в знаменитом стихотворении «Эти бедные селенья...»: Христос благословляет бедных. Написание главного слова в последней строке «Странника» с большой буквы повергло в недоумение Р.Ф.Брандта, подумавшего, что поэт «сбился со взятой на себя роли язычника»36. Но эта «роль», в стихотворении была совершенно условной и внешней, сводимой к литературному приему. Об этом свидетельствует и перестановка слов во второй строке: было -«Над ним его святой покров», стало - «Над ним святой его покров». Важное слово - «святой» - изменило свое место в строке, оно подвинулось вперед и приобрело больший смысловой акцент.
Восхождение к старинному слову - и в переводе «Из Гётева "Западо-Восточного Дивана"» (не ранее 1827); здесь варьируется 16-я строка: «Мысль тесна, просторна Вера»; в другом автографе -«Мысль тесна, пространна Вера» («пространный», по Далю, слово книжное; см. Т. 3. Столб. 1012). Подобное и в переводе из «Фауста» Гёте (1828-1829); во втором отрывке («Кто звал меня?» - «О страшный вид!») поэт заменял «голос» - на «глас», вместо «Явился я!» - «И се предстал!», вместо «гигант» - «титан», слово, ведущее к античной старине; поэт насыщает текст в автографе прописными, большими, буквами — «Всевышний», «Серафимы», «Свет», «Ночи», «Землю», «Вседержитель», «Сила», «Духов», «так Фауст Я», «твой равный Я», «Океан», «Смерть», «Рожденье», «Воля», «Рок» и др.
Тютчев внимателен к звуковой выразительности слов. Поэт отказывался от неблагозвучного слова, уродливого окончания, для него был важен эстетический результат. В стихотворении «Безумие» (1830) первоначально был вариант - «растреснувшей землей...», окончание слова поэта не удовлетворило и появился вариант - «растреснутой землей...». Также какой-то сложно постигаемый вариант в последней строфе стихотворения «Как над горячею золой...» (1830): «И, не томясь, не мучась доле, / Я просиял бы - и угас!»; стало: «Я просиял бы - и погас!». Различие глаголов совершенного вида «угас» и «погас» трудно ощутимо. Чем вызвана замена? Возможно, предлог «по», означающий движение по поверхности, вносил в слово оттенок, обозначающий более замедленное потухание душевного огня, что больше соответствовало идее поэта: не внезапно гаснет огонь души, а есть в этом, пусть даже моменте, некоторая протяженность: и сияние («про-
сиял бы»), и погасание - это все-таки период, хотя и кратковременный:
О Небо, если бы хоть раз Сей пламень развился по воле -И, не томясь, не мучась доле, Я просиял бы - и погас!
(I, 117)
В то же время, возможно, поэта не удовлетворила эвфония слов: «мучась — угас»; повторы «у», мрачноватого звука (слов «угроза», «угрюмый», «ужас», «умирать», «уходить») не соответствовали музыкальному слуху поэта, а звуки «л», «по» в строфе - «пламень», «по воле», «яросиял», «логас» смягчали музыку слов, проливали какое-то сердечное примирение («примирительный елей»).
Музыкальность тютчевских слов-образов основана одновременно и на звукоподражании в духе поэзии XVIII в. Ломоносова и Державина, и на метафорически-романтических ассоциациях, метафорах, призванных возвысить поэтическую речь до «идеальной душевности» (Гегель). В стихотворении «Вечер» (конец 1825 - 1826) зрительные образы дополняются музыкальным оформлением слов, поэт будто передает «музыку» вечера - тишину природы и дальний колокольный звон, которому вторят шорох (шум) стаи летящих птиц и «звучные листья» (импрессионистический музыкальный образ уже в раннем стихотворении, правда, в первой его редакции). Первая строфа - словно аккорд, передающий звон колокола: дон-звон-но-он. Эти звуки слышатся в конце каждого стиха, образуя рифму: долиной -звон — журавлиной - он:
Как тихо веет над долиной Далекий колокольный звон -Как шум от стаи журавлиной И в звучных листьях замер он...
Как море вешнее, в разливе, Светлея, не колыхнет день -И торопливей, молчаливей -Ложится по долине тень!..
(1,229)
Сочетаясь с картиной разливающихся в природе сумерек, во второй строфе звучит «музыкальная тема» мягкого вечернего затишья природы в повторяющихся звуках - ли-ле-лы-ли—ли-ло-ли. Но как аккомпанемент далекого колокола, слышится и во второй строфе рифма - день - тень. Музыкальному оформлению слов в строке и строфе в целом служат тире в конце 2-й, 6-й, 7-й строк и многоточия в конце 4-й и 8-й строк, обозначавшие эмоционально-смысловую протяженность строк или звуковую протяжность звона, шума листьев, шороха летящей стаи. У Тютчева открытое звучание строк, последних в них слов: «звон», «день», «молчаливей», «тень» - все это длится, не закончилось, «ложится» на долину, «веет» над ней. Речь идет о том, что совершается, но не завершилось, отсюда и отсутствие точек - категоричных окончаний «картины». Восклицательная интонация в конце стихотворения, парадоксально сочетающаяся с молчанием вечера и тишиной ложащихся теней, характерна для Тютчева. Здесь скорее духовно-душевное восклицание в состоянии молчания. Подобное есть и в стихотворении «Поток сгустился и тускнеет...» (первая половина 1830-х годов):
Но подо льдистою корой Еще есть жизнь, еще есть ропот -И внятно слышится порой Ключа таинственного шепот!
(I, 132)
Обычно в изданиях не воспроизводили этого восклицательного знака, присущего автографу, ставили вместо него точку: «шепот» будто не сочетается с восклицанием с рационально-логической точки зрения. Но и здесь поэт воспроизвел «идеальную душевность» - вос-клицаемое восхищение, переживаемое молча, в глубине души.
Ритм «Silentium!» (1830) также подчинен «музыке» чувств. Конец строф в стихотворении основан на контрасте душевной активности в призывах - «Любуйся...», «Питайся...», «Внимай...» и будто пассивной замкнутости в себе - призыв к молчанию («и молчи») трижды повторяется, как рефрен. Но синтаксически оформлены концы строф, по-разному, в ритме-темпе «крещендо» - эмоционального нарастания и смыслового усиления: В первой строфе: «Любуйся ими - и модчи.». Во второй строфе: «Питайся ими - и молчи...» В третьей
строфе: «Внимай их пенью - и молчи!..» Точка, многоточие и восклицание с многоточием - таков ритм движения чувств в стихотворении. Особенно многозначителен синтаксис знаменитого тютчевского парадокса - «Мысль изреченная есть ложь»; обычно в изданиях фраза завершается точкой, но в автографе здесь стоит вовсе не точка, а тире: суждение отнюдь не завершено, не категорично, поэт вовсе не убежден в том, что изреченная мысль - всегда ложь. Его высказывание открыто (у Тютчева часто тире и многоточия заменяют друг друга), оно не безусловно, а условно:
Мысль изреченная есть ложь -Взрывая, возмутишь ключи, Питайся ими - и молчи...
(I, 123)
Везде недосказанность. Все стихотворение «Silentium!» - это призыв к слушанию музыки-пения души, а в истолковании Л.Н.Толстого - в моменты молитвенного молчания. Отказ от слов в этом стихотворении отнюдь не имеет универсального смысла - постоянного индивидуалистического самопогружения.
Тютчев дорожил и словесной живописью. В письмах поэта не содержится откликов на произведения живописцев, хотя можно уловить в его стихах связи с картинами Сильвестра Щедрина, К.Д.Фридриха, барбизонцев - в итальянских пейзажах, в образах погруженной в вечный покой старинной виллы, солнечных закатов над морем, вообще морских видов, поэтических деревьев, полей и долин, света, теней, сумерков, их смены, таинственных превращений, мерцаний. Однако импрессионистические начинания Тютчева-живописца основаны не столько на натуральности, сколько на романтическом умонастроении. Он призывал и слышать, и видеть мир природы, ее жизнь. Это понятие (слово) - в разных вариантах повторяется в его стихах, но часто со специфическим, романтическим определением - «чудная», «дивная»: «чудной жизнью» блестит зимний лес, «чудной жизнью» полна морская волна, «дивный мир» открывается глазам странника, «дивная пора» первоначальной осени восхищает поэта. Образ получает развитие и дополнения: «жизни некий преизбыток в знойном воздухе разлит...»; «жизнь, как океан безбрежный...»; «таинственная» жизнь замерзающего ключа. «Чудо», «диво»,
«полнота», «преизбыток», «таинственность», «безбрежность» бытия -все это восходит к романтическому видению странных, удивляющих и восхищающих поэта превращений: месяц - светозарный бог, горные вершины — спящие цари, волна морская - морской конь, ива — обиженная девушка, зима - ведьма злая, зимний лес — не мертвец и не живой, весна — прекрасное дитя, майские дни - девичий хоровод и т.д. Но, пожалуй, центральное место на его живописных картинах занимают явления света. Сам поэт признавался: «Ничто так кротко и утешительно не соединяет живых, как свет. Древние хорошо это понимали, недаром они всегда говорят о свете с умилением»37. Поэт нередко писал слова «Свет», «Солнце», «Утро», «Весна» с заглавной буквы. А.Д.Григорьева38 выделила в стихах Тютчева целое гнездо цветовых эпитетов: белый, голубой, лазурный, темно-лазурный, синий, желтый, золотой, золотистый, огневой, пламенный, ржавый, лучезарный, радужный, молниевидный, красный, багровый, серый, сизо-темно, пасмурно-багровый, дымчатый, тусклый, холодно-бесцветный; надо бы еще добавить: румяный, зеленый, огнецветный. В настоящее время образы света специально изучали М.А.Розадеева39, увидевшая в них глубокий религиозный смысл, а также О.А. Сергеева40, создавшая классификацию избранных ею для анализа образов.
Соглашаясь с их наблюдениями, хочется выделить романтическую особенность изображения света - его «игру», или «игру» с ним явлений природы: «И опять звезда играет / В легкой зыби невских волн...» (видимо, И.С.Тургенев, редактируя стихотворение, убрал романтическое слово «играет», заменив его обыденным - «ныряет»: «И опять звезда ныряет» - так напечатано в изданиях 1854 г. и последующих)41. У поэта листья «играли с лучами», «играют выси ледяные с лазурью неба огневой...», «жизнь играет»42; разновидность образа -«как пляшут пылинки в полдневных лучах...»; «И тихих, теплых майских дней / Румяный светлый хоровод / Толпится весело за ней!» (за Весной. - В.К.). Гром грохочет, «резвяся и играя» - это гроза при солнце; Весна «играет» с Зимой, хохоча и шумя. Свет «играющий» и «играющие» с ним живые существа дивного мира природы - особенность тютчевских живописных картин, утверждающих мысль о живом и благодатном свете, в образе, в конечном итоге восходящем к Божественности Творца. Особенно очевидно романтический импрессионизм Тютчева проявился в стихотворениях «Пробуждение» (конец 1820-х годов), «Еще шумел веселый день...» (конец 1840-х годов), три
редакции говорят об усилении новых художественных начал в его поэзии43, а также - «Вчера в мечтах обвороженных...», «Как ни дышит полдень знойный...». Переходы света и теней, их движение, конец дня и наступление ночной темноты с ее лунным светом, полумрак-полусвет храмины, слияние световых мерцаний с полудремлющим сознанием человека, мир кажущегося в этих мерцаниях занимают Тютчева и готовят импрессионизм в лирике.
Но поэт, видимо, не любил в стихах черный цвет, и он слово «черный» неоднократно заменял на «темный», как бы высветляя черноту. В стихотворении «Под дыханьем непогоды...» (1850) во 2-й строке первоначально было: «Вздувшись, почернели воды...», поэт изменил одно слово: «Вздувшись, потемнели воды...». Подобное в стихотворении «Как хорошо ты, о море ночное...» (1865): было во 2-й строке — «Здесь лучезарно, там сизо-черно...»; стало — «Здесь лучезарно, там сизо-темно...». Поэт смягчает черноту. В списках Сушков-ской тетради и Мурановского альбома, текстах, возможно, восходящих к какому-то автографу стихотворения «Кончен пир, умолкли хоры...» (конец 1849 - начало 1850), появился вариант 17-й строки - «В черном, выспреннем пределе...», но в известном автографе - другой эпитет: «В горнем выспреннем пределе...»; черной краски нет в небесной дали, небо не «черное», а «горнее» - высокое. Сходно эстетическое чувство Тютчева и в работе над стихотворением «Святые горы» (1862), источником которого был текст Анны Федоровны Тютчевой. У нее в 6-й строке было: «И во тьме Донец блестит...». Тютчев изменил порядок слов, отодвинув «тьму» и выдвинув на первое место в строке образ светлой («блестящей») реки: «И Донец во тьме блестит...» Ночь в поэзии Тютчева - это скорее рама-фон, на котором действует «мутный», «роящийся» хаос. Ночное небо - отнюдь не ассоциировано с чернотой и беспросветностью, оно звездное, лунное; сияние ночных светил и солнечных закатов высветляют мрак волн рек и морей. Ему видится: «Небесный свод, объятый славой звездной...»; «Святая ночь над небосклоном взошла...» (правда, этот эпитет ночи встретился только однажды в его поэзии).
Романтизм Тютчева имеет русские национальные литературные корни, связанные с традициями отечественной поэзии XVIII в. и
религиозного философствования. Его лирика развертывается не в стиле «ночного», индивидуалистического романтизма, а возвышенно-духовного, утверждающего высокое Слово поэта, призванного передать красоту Божьего мира и чистых истоков человеческой души, отзывающейся на все прекрасное. Философский романтизм Тютчева имеет православную патриотическую основу. Романтизм поэта — в идеальном пафосе его стихов, в видении «чуда», «дива» Творчества. Тютчев значительно расширил рамки романтической образности, вобрав в свою поэзию на первом этапе творчества традиции высоких жанров западноевропейского и русского классицизма и предроман-тизма, войдя в эстетическую сферу русского романтизма 1820-х -1830-х годов. Поэт не избежал влияния классического реализма с его принципами народности, но рано в его поэзии обнаружилось тяготение к импрессионизму, воспринятое поэтами Серебряного века. Тютчевская романтическая система оказалась емкой и открытой новаторским веяниям новой эпохи.
В высоком Слове Тютчева крайне нуждается современный мир, тютчевская поэзия дает людям третьего тысячелетия возвышенные ориентиры духовной культуры и творчества.
Примечания
1. Здесь и далее цитируется по изд.: ТютчевФ.И. Поли. собр. соч.: В 6 т. - М., 2002-2003.-Т. 1-2.
2. Соловьев B.C. Поэзия Тютчева // Соловьев B.C. Философия искусства и литературная критика, - М., 1991. - С. 472.
3. Там же. - С. 473.
4. ЛотманЮ.М. Поэтический мир Тютчева//Тютчевский сборник. - Таллин, 1990. -С. 110-111, см. также с. 114.
5. См.: Тарасов Б.Н. Христианство и политика в историософии Ф.И. Тютчева / Тарасов Б.Н. Куда движется история? Метаморфозы идей и людей в свете христианской традиции. - СПб., 2002,- С. 112-146.
6. Там же. - С. 118.
7. Всемирная Иллюстрация. 1869,- Т. 1. - № 5. - С. 75.
8. Там же.
9. Трубецкой Е. Миросозерцание Вл.С. Соловьева. Б.м.<1913>. - Т. 1. - С. 302.
10. Там же.
И. Там же.-С. 303.
12. БальмонтК.Д. Элементарные слова о символической поэзии / Бальмонт К.Д. Горные вершины: Сб. статей. - М., 1904. - С. 84.
13. БрюсовВ.Я. Ф.И.Тютчев // Тютчев Ф.И. Поли. собр. соч. СПб.: изд. А.Ф.Маркса, 1913.-С.XXXIII.
14. См.: Соколов В. Пантеизм // Философская энциклопедия,- М., 1967. - Т. 4. - С. 206.
15. АксаковИ.С. Биография Ф.И.Тютчева. - М., 1886; Репринтное переиздание. - М., 1997.-С. 17-22.
16. См. об этом: ТрубецкойЕ. Миросозерцание Вл. С. Соловьева. Цит. соч.- С. 302.
17. Ср. рассуждения о них Я.Бёме в его сочинении «Аврора, или Утренняя заря в восхождении» (СПб., 2000. - С. 44, 276-293). Однако сходство с Я.Бёме скорее в тематике размышлений - о стихиях воды, огня, воздуха, о земле и небе, дне и ночи, о щ-хах, нежели в развитии мысли и создании целостной картины мира.
18. См.: Из Якоба Бёме. Публикация Л.Н.Кузиной // Литературное наследство. - М., 1988. - Т. 97. Ф.И.Тютчев. Кн. 1. - С. 178-179.
19. См. об этой правке в кн.: ТютчевФ.И. Поли. собр. соч.: В 6 т. - М., 2002. - Т. 1. -С. 390, 482,425-426,460.
20. В.Соловьев. Цит. соч. - С. 473.
21. Там же.-С. 475.
22. АдриановС. Критические наброски // Вестник Европы - 1912. - № 10. - С. 407.
23. ФранкС.Л. Космическое чувство в поэзии Тютчева // Русская Мысль. - 1913. -№ 11.-С. 393.
24. ФранкС.Л. Цит. соч. - С. 20.
25. Бёме Я. Аврора... Цит. соч.- С. 37.
26. См.: ТолстойЛ.Н. Круг чтения // Толстой Л.Н. Поли. собр. соч. - Т. 42. - С. 107— 108. Толстой комментировал тютчевское «Silentium!»: «Чем уединеннее человек,тем слышнее ему всегда зовущий его голос Бога», и еще: «Временное стремление от всего мирского и созерцание в самом себе своей Божественной сущности есть такое же необходимое для жизни питание души, как пища длягела».
27. См.: ТютчевФ.И. Сочинения. Стихотворения и политические статьи. - СПб., 1900. - С. 58. В этом издании введены названия строф: «Молитва магометан», «Молитва славян».
28. ТютчевФ.И. Поли. собр. соч.: В 6 т.- М., 2002. - Т. 1. - С. 233.
29. Некрасов H.A. Русские второстепенные поэты // Некрасов H.A. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. - М., 1980. - Т. 9. - С. 40.
30. Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева. - М., 1886. Репринт, переизд. 1997. - С. 85.
31. ГольденвейзерА.Б. Вблизи Толстого - М-, 1922. - Т. 1. - С. 182-183.
32. Брюсов В.Я. Ф.И.Тютчев: Критико-биографический очерк // Тютчев Ф.И. Полн. собр. соч. - СПб., 1913. - С. 34-37.
33. ГригорьеваА.Д. Слово в поэзии Тютчева.- М., 1980. - С. 32.
34. О религиозном содержании слова в русской литературе см.: РозадееваМ.А. Чистое золото молчания// Русская словесность. - 1997. - № 3. - С. 24-25. Однако исследовательницу более занимает тютчевская идея молитвенного молчания («Silentium!»). Диалектику молчания и словесной коммуникации (невыразимого и выражаемого) рассмотрел А.А.Мурашов в статье: «Душа поэта и ее выражение в слове.
Ф.И.Тютчев» (Религиозные и мифологические тенденции в русской литературе XIX века. - М„ 1997. - С. 104-112).
35. Такой анализ осуществлен по отношению к отдельным его стихотворениям, не только хрестоматийного типа, как «Весенняя гроза», «Зима недаром злится...», «Чародейкою Зимою», «Есть в осени первоначальной..», не только романсов: «Я встретил вас - и все былое...», «Еще в полях белеет снег...», но и таких значительных и проблемных, как «Silentium!», «Эти бедные селенья...», «Два голоса», «Умом - Россию не понять...» и многие другие, получившие разную интерпретацию, составившую целую историю их истолкования на основе принципов герменевтики.
36. Брандт РФ. Материалы для исследования «Федор Иванович Тютчев и его поэзия».-СПб., 1912.-С. 28.
37. ТютчевФ.И. - Э.Ф.Тютчевой. Петербург. 8 октября <1867> // ТютчевФ.И. Соч.: В 2 т. - М., 1984. - Т. 2. - С. 312. Об эстетико-философском восприятии поэтом света см. в кн. автора этой статьи: Поэтическое мировоззрение Ф.И.Тютчева. - Саратов, 1969.-С. 20-31.
38. Григорьева А.Д Цит. соч. - С. 74.
39. РозадееваМ.А. «Свет, превосходящий солнечное сияние...» (Духовный смысл образов света в творчестве Ф.И.Тютчева) // ТютчевФ.И. Проблемы творчества и эстетической жизни наследия (1803-2003): Сб. научных трудов. - М., 2003.
40. СергееваО.А. Красота и тайна света в лирике Ф.И.Тютчева // Там же.
41. См.: Полн. собр. соч. Ф.И.Тютчева: В 6 т. - Т. 2. - С. 20, 277, 357.
42. См. размышления об офазе «жизнь играет» в кн.: Григорьева А.Д. Цит. соч. - С. 73.
43. См. подробнее об этом в комментариях к этим стихотворениям в кн.: ТютчевФ.И. Полн. собр. соч.: В 6 т.- Т. 1. - С. 321-323, 506-507.
