CC BY
28
УДК 34 ББК 67
О ПРОТИВОРЕЧИВЫХ ТЕНДЕНЦИЯХ РАЗВИТИЯ РОССИЙСКОГО ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА В СФЕРЕ БОРЬБЫ С ПРЕСТУПНОСТЬЮ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVIII В.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСЕЕВИЧ ИВАНОВ,
доктор юридических наук, доцент, профессор кафедры истории государства и права Московского университета МВД России имени В.Я. Кикотя Научная специальность 12.00.01 — теория и история права и государства; история учений о праве и государстве
E-mail: alex.iv25@yandex.ru
Citation-индекс в электронной библиотеке НИИОН
Аннотация. Рассматриваются особенности карательной политики российского государства во второй половине XVIII в. Делается вывод о стремлении законодателя уловить гуманистические тенденции европейской правовой доктрины, учесть протекающие сложные социальные процессы, сохранив при этом консервативность существующих крепостнических отношений.
Ключевые слова: идеи западных гуманистов; российские просветители; Уложенная комиссия; демократизация законотворчества; персонификации ответственности; трансформация понятия вины; сословная принадлежность правонарушителя; особый статус несовершеннолетних и женщин; гуманизация наказания.
Annotation. The author considers features of the penal policy of the Russian state in the second half of the XVIII century and makes conclusion about efforts of lawmakers to catch humanistic tendencies of European legal doctrine, to take into account the complex social processes but to keep the conservatism of the existing feudal relations.
Keywords: western ideas of the humanists; Russian educators; Legislative Commission; democratization of lawmaking; personification of responsibility; transformation of the notion of guilt; class accessory offender; the special status of women and minors; humanization of punishment.
Петровские реформы привели к тому, что Россия больше не была изолирована от влияния западных идей. Поэтому все европейские изменения в достаточной мере коснулись и ее. К концу XVIII — началу XIX вв. общественные и политические противоречия и противостояния резко обострились. В немалой степени этому способствовало включение России в бурную международную жизнь, проникновение идей западных гуманистов и появление своих просветителей, влияние французской революции и др.
Дворянство постепенно стало более закрытой, консолидирующейся корпорацией и единственным господствующим сословием. В отличие от петровских времен, с практически бесправным положением перед лицом монарха любого подданного, при
его преемниках дворянство получило максимально возможные привилегии. В числе их право на создание органов дворянского самоуправления, что позволяло, пусть и ограниченно, но вкупе с купеческими, городскими и иными корпорациями говорить об участии общественности в решении наиболее важных для общества и государства вопросов. Особенно ярко общественное участие проявилось в работе Уложенной комиссии. И несмотря на то что от ее деятельности в финале осталось лишь несколько планов, т.е. простых оглавлений и несколько сочиненных по этим планам отрывков, ее работа основывалась все-таки на полутора тысячах наказов дворян, горожан, казаков, разных категорий государственных крестьян, материалах обсуждения этих наказов и проектах прав сословий1.
Екатерина II в Наказе отмечала, что равенство граждан состоит в том, чтобы все подчинены были одинаковым законам (ст. 209 Наказа). При этом, естественно, под категорию «все» явно не входила большая часть населения России — крестьяне и иные податные сословия. Для различных сословий были разные уровни законности и равенства. Но тем не менее на общем фоне Просвещенного абсолютизма, упования на силу писаного закона2 и иные сословия (естественно, кроме помещичьих крестьян), и прежде всего зарождающаяся буржуазия (выходцы и купечества и зажиточных крестьян), получали определенные правовые гарантии. Например, неприкосновенности личности в виде освобождения из-под стражи совестным судом и право бить челом на виноватого в незаконном задержании (ст. 395, 401 Учреждения о губерниях 1775 г.).
В этот период терялись когда-то резко очерченные границы архаичных родов и сословий, общество все более дробилось на множество разнородных слоев. В то же время, резко обострялись противоречия между ними, борьба между старыми феодально-крепостническими порядками и новыми капиталистическими формами хозяйствования. Над всем этим стояла абсолютная императорская власть, всячески старающаяся сгладить напряженность различными маневрами: от заигрывания с либерализмом до репрессий и террора.
В середине XVIII в. по феодальному праву был нанесен сокрушительный удар. В Европе вышла книга Ч. Беккариа «О преступлениях и наказаниях», в которой автор, подвергнув беспощадной критике всю современную ему практику осуществления правосудия, выдвинул идеи о необходимости соизмерения выносимого наказания тяжести преступления, о равенстве перед судом и наказанием, об ограничении смертной казни, о запрещении жестоких наказаний и применения пыток и т.д.3. Многие положения труда Ч. Беккариа, а также сочинений ряда других мыслителей были включены Екатериной II в Наказ Уложенной комиссии (учреждения по систематизации законодательства) в 1767 г. И хотя многие из этих положений не нашли своего реального воплощения в действующем законодательстве, они послужили базой для последующего глубокого исследования сущности основ-
ных институтов права и их дальнейшего совершен-ствования4.
В первую очередь нужно отметить стремление к последовательной и истиной персонификации ответственности. Именно о ней говорилось в именном сенатском Указе от 22 августа 1765 г. «Об отмене вытей, налагаемых по татиным и разбойным делам на целые селения, и о штрафовании только тех крестьян, которые о ворах и разбойниках знали»: «недостающее же число (похищенных вещей. — А.И.) взыскивать с тех только одних, кои воров и разбойников заведомо держали и об их воровствах знали... и с тех, кто воровские пожитки заведомо ж покупал; а больше того. с других, ни с кого виною и ведением не обличившихся, не взыскивать»5.
Долгое время вина была не психологическим, а собственно юридическим (если не сказать, механическим) критерием. Ее наличие и вид определялись, исходя из опасности совершенного правонарушения. «Которые тати и разбойники в средних винах, запятнав и бив кнутом, давати на чистые руки з за-письми. А иных в средних винах, запятнав, ссылати в Сибирь». При этом различие между «средними» и «малыми винами» проводилось достаточно просто: «А малая вина: разбой один или татьба одна или татьбы две небольшие, а убивства и пожегу не было. А средняя вина: разбои два или татьбы три небольшие, а пожегу и убивства не было»6. Для определения приговора учитывать внутренние переживания субъекта ответственности не было никакой необходимости, достаточно было только факта деликтного деяния и собственного признания субъекта, которое легко добывалось под пыткой. Судья же, руководствуясь подобными конкретными указаниями закона и определенными, выработанными практикой признаками, выносил приговор «по силе дела» и «по рассмотрению своему правому». Именно в этом и заключалась индивидуализация юридической ответственности по признакам субъективной стороны правонарушения.
Однако, со временем положение стало существенно меняться. Вина постепенно стала занимать свое надлежащее место в числе обстоятельств, учитываемых при наказуемости деяний, привлечении к ответственности и определении ее меры. Например, в преамбуле Манифеста «О поединках» от
21 апреля 1787 г. было закреплено положение, исключающее ответственность за «голый умысел»: «Слова не составляют вещи, подлежащей преступлению»; п. 9 указывал на необходимость выяснения виновности преступника: «...надлежит знать: было ли намерение обидеть, или оскорбить, или вредить»'.
Особое значение имела сословная принадлежность правонарушителя. Так, за неосторожное убийство «знатных тюремным арестом на две недели, а прочих состоящих в классах и дворян и знатное купечество сажать в тюрьму же на месяц, учинить им церковное покаяние. а подлых сечь плетьми дабы смотря на то впредь с пущей осторожностью поступали» (ст. 15 проектов Уголовного Уложения 1754 и 1766 гг.).
Традиционной для рассматриваемого времени была и множественность наказаний за одно правонарушение. Судья мог, особенно при неопределенности санкции, выбирать из имеющегося арсенала в широких границах: от смертной казни (простой или мучительной) до небольшого денежного штрафа. Но зачастую назначалась совокупность наказаний: калечащих (вырывание ноздрей, отрезание языка, отсечение руки, ноги); болезненных (битье кнутом, батогами, плетьми); лишение свободы в различных его проявлениях (тюрьма, ссылка, каторга) и продолжительности (срочное, бессрочное, неопределенное). Допускался и некий символизм: после позорящего наказания — шельмования преступника клеймили, вырывали ноздри, а затем отрубали голову. Однако, такое многовариантное комбинирование наказаний применялось, как правило, в отношении политических и иных особо тяжких преступников. В большинстве случаев все было предельно ясно: деяние налицо, виновный найден и сознался (часто в пытке), кнут или батоги рядом, а бескрайние сибирские просторы примут и бесследно растворят сколько угодно татей8.
Общая карательная направленность правовой политики государства время от времени существенно смягчалась различного рода амнистиями, приуроченными к различным государственно- и общественно значимым событиям.
С конца XVIII в. в Европе быстро растет протест против жестоких наказаний и находит своих
последователей призыв к гуманности в борьбе с преступниками. Эти идеи распространяются и в России, ибо Беккариа, Монтескье, Бентам, Радищев и многие другие просветители видели в преступнике личность9. И. Бентам (в 1786—1787 гг. находился в России), как и Беккариа, также выступал против чрезмерного ужесточения наказания: «Политика законодателя, все наказывающего смертной казнью, похожа на трусливое отвращение ребенка — он раздавливает насекомое, на которое боится взглянуть»10. Он разработал модель идеального преступника и, выявив факторы, влияющие на «чувствительность личности», составил таблицу «удовольствий и страданий» человека. Основной целью наказания он видел возмещение ущерба, исправление преступника и предупреждение преступлений. Возмездие же — в то время единственно доминирующую цель, И. Бентам предлагал рассматривать не более чем побочную. В целях индивидуализации наказания он предлагал учитывать комплекс определенных психофизиологических и социальных факторов («обстоятельств, оказывающих влияние на чувствительность»), по его мнению, лежащих в основе конкретных причин и особенностей совершенного деяния конкретным лицом (его пол, возраст, общественное положение и имущественное состояние, воспитание, вероисповедание и др.). Достичь поставленных перед наказанием целей позволит только тщательный учет таких индивидуальных свойств11. Некоторыми важнейшими выводами мыслителя были следующие: «должно, чтобы зло наказания превосходило выгоду преступления»; «чем меньше неминуемость наказания, тем больше должна быть строгость его»; «чем важнее преступление, тем более можно решиться на наказание жестокое для вящей надежды предупредить его»; «одинаковые наказания за одинаковые преступления не долженствуют быть налагаемыми на всех преступников без изъятия. Надлежит принимать в уважение обстоятельства, имеющие влияние на чувствительность» и др.12.
Здесь нужно заметить, что и Екатерина II в своем Наказе, в стремлении поставить особенности наказания в зависимость от объекта преступного посягательства, отметила, что, например, за совершение преступления против нравственности
следовало наказывать лишением всех благ, «которые связываются обществом с чистотою нравов, денежными пенями, пристыжением... , публичным обезславлением, изгнанием из города или из общества» (ст. 77); преступления против общественного порядка («против спокойствия и тишины») должны влечь «лишение спокойствия, ссылку, исправительные наказания» (ст. 78); преступления же против общественной безопасности должны наказываться не иначе как смертной казнью и телесными наказаниями (ст. 79).
Постепенно устрашение как цель наказания подвергается осуждению13 и в результате многолетних дискуссий формируется качественно новое направление целей наказания — исправление и предупреждение. Личность виновного как критерий индивидуализации наказания все больше начинает определять порядок применения телесных наказаний, но лишь по формальным признакам. Например, исходя из возраста привлечения к юридической ответственности. Этот вопрос становился предметом рассмотрения в Сенате в 1742 г. Было признано малолетними считать до 17 лет, эти лица освобождались от пытки и казни. В проекте Уложения 1754 г. говорилось, что безумных и малолетних обвиняемых, которым меньше 10 лет, «с пристрастием не опрашивать и к распросу не принуждать, и не истязывать понеже, не имея разума, ни в чем умышленного преступления учинить и наказаны быть не могут»14. Тем не менее никакие противоправные деяния субъектов без наказания власть старалась не оставлять, поэтому в практике встречалось немало случаев, когда за совершенное преступление взрослый бывал наказан кнутом, а его несовершеннолетние соучастники («дети малые») — плетьми. В 1765 г. была сделана попытка установления твердых правил привлечения к уголовной ответственности несовершеннолетних и применения наказания в отношении них. Наказывать плетьми несовершеннолетних от 15 до 17 лет, розгами (вместо батогов) — от 10 до 15 лет, десятилетние отдавались для наказания родителям, опекунам или помещикам. Причем преступления, совершенные «в малолетстве» предписывалось не учитывать при совершении последующих преступлений. В процессе индивидуализации юридической ответственности предписывалось
не полагаться на слова обвиняемых несовершеннолетних, а заниматься сбором соответствующих данных, подтверждающих возраст виновного. Любопытно, что, установив особый статус несовершеннолетних преступников, правительство из соображений предупреждения соблазна злоупотребления им со стороны соответствующих лиц запретило его публиковать, разослав секретным порядком в необходимые присутственные ме-ста15. Начиная с 1775 г. дела о преступлениях несовершеннолетних стали рассматривать совестные суды.
Особый уголовно-правовой статус в соответствии с Указом 1798 г. приобрели преступницы-беременные женщины и женщины с малолетними детьми. В качестве индивидуализации наказания телесные наказания в отношении них откладывались до истечения 40 дней после родов и на полтора года кормящим грудью.
К 80-м годам XVIII столетия в сфере уголовного наказания была проведена четкая дифференциация всего населения страны на две группы: изъятых и неизъятых от телесных наказаний («телесное наказание не коснется благородного», «никто из неблагородных да не избежит наказания»). При этом телесная неприкосновенность лиц благородного происхождения — дворян представлялась естественным и неотъемлемым ни при каких условиях свойством, даже в случае снятия по суду дворянского титула. Впоследствии, в правлении Павла I на некоторое время пытка и телесные наказания вновь были возвращены для дворянского сословия. Причем сам император мотивировал это достаточно логичным с точки зрения юриспруденции суждением: «Как скоро снято дворянство (приговором суда), то уже и привилегия до него не коснется». В 1802 г. вышло запрещение наложения оков на осужденных дворян. В самом начале XIX в. как процессуальное действие наконец-то была запрещена пытка. При этом Александром I на соответствующем указе было высказано пожелание: «чтобы само название пытки, стыд и укоризну человечеству наносящее, изглажено было навсегда из памяти народной»16.
Таким образом, для законотворческой деятельности второй половины XIX в. был характерен интуитивный поиск магистральных направлений
процесса гуманизации карательного законодательства. Особенно это касалось попыток более подробной разработки элементов субъективной стороны преступления, являющихся важнейшими критериями индивидуализации юридической ответственности и наказания. Прежде всего института вины, побудительных мотивов совершения правонарушений, а также целей наказания в свете складывающихся новых основ правовой политики государства в сфере борьбы с преступностью, все более и более ощущающей влияние социальных факторов на совершение преступлений и необходимость их учета при наказании их субъектов.
1 См.: Ружицкая И.В. Судебное законодательство Николая I (работа над Уголовным и Гражданским уложениями) // Отечественная история. 2001. № 4. С. 54.
2 Рассуждая о рамках личной свободы людей в обществе, Екатерина II в своем «Наказе» отметила: «Надобно уже себе точно и ясно представлять, что есть вольность? Вольность есть право все то делать, что законы дозволяют; и если бы где какой гражданин мог делать законами запрещаемое, там бы уже больше вольности не было; ибо и другие имели бы равным образом сию власть» (ст. 38 Наказа). Императрица прямо связывала проблему личной свободы — «вольности» с правом, обретающим форму закона: «Государственная вольность во гражданине есть спокойствие духа, происходящее от мнения, что всяк из них собственно наслаждается безопасностию; и чтобы люди имели сию вольность, надлежит быть закону такову, чтоб один гражданин не мог бояться другого, а боялись бы все одних законов» (ст. 39 Наказа). См.: КовлерА.И. Антропология права. М., 2002. С. 228—230.
3 Беккариа Ч. О преступлениях и наказаниях. М., 1939.
4 Вместе с тем, российское общество еще не было готово принимать новые гуманистические идеи, вошедшие в «Наказ». Не случайно сам текст, переведенный на многие европейские языки и разосланный в иностранные представительства, в России для общественности остался практически неизвестным. Однако, свою роль фактора, указывающего на определенную имеющуюся неблагополучность ситуации в деле выбора целей и мер борьбы с преступностью, он сыграл.
Книга Ч. Беккариа в России переводилась шесть раз и пять из них в XIX в. См.: Юмашев Ю.М. Беккариа и Россия // Государство и право. 1995. № 7. С. 136—137, а также: Зарудный С. Беккариа «О преступлениях и наказаниях» в сравнении с главой X «Наказа» Екатерины II и с современными русскими законами. СПб., 1879.
5 См.: Законодательство Екатерины II. В 2-х т. Т. 2 / Отв. ред. О.И. Чистяков, Т.Е. Новицкая. М., 2001. С. 842.
6 См.: Анисимов Е.В. Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII в. М., 1999. С. 488.
7 См.: Законодательство Екатерины II. В 2-х т. Т. 2. С. 853— 863.
8 В этой связи можно привести любопытные выдержки из приговора того времени, позволяющие на конкретном примере увидеть многие яркие особенности карательной уголовной
и пенитенциарной политики второй половины XVIII в. Итак, в приговоре 1788 г. об осуждении Василия Брагина 32 лет от роду на вечную каторгу сказано: «штрафован был в 1774 г. за воровство бергниера (горного чиновника) пожитков — плетьми; у крестьянина овчинного тулупа — батожьем; из торговой лавки сапогов — плетьми и содержанием под караулом одну неделю.
В 1776 году: за кражу разных пожитков — плетьми; у крестьянина саней и войлока — батожьем. В 1778 году за воровство лошади — плетьми. В 1780 году за воровство из лавки денег и товаров — гонением шпицрутеном через тысячу человек восемь раз. В 1781 и 1782 годах за побеги из службы, чинимые у разных людей воровства, по заключительной воинским судом сентенции, приговорен к наказанию кнутом, вырезыванию ноздрей и посылке в Томский завод на каторжные работы вечно, а по молодости лет наказание кнутом заменено полугодичным его содержанием под караулом скованного с употреблением в работу.
За покражу у бергниеров Степанова и Завьялова денег и пожитков на 30 рублей 21,5 копеек ассигнациями и за побег из-под караула по указу кабинета ее величества от 17 марта 1785 года наказан прогнанием через тысячу человек восемь раз и в рассуждении, что он уже прежде находился в побегах и разных воровствах и за то наказан, отослать в каторжную работу вечно в Нерчинские рудники». См.: Гернет М.И. История царской тюрьмы. М., 1941. Т. 1. С. 68—69.
9 В числе работ зарубежных и отечественных мыслителей, затрагивающих проблемы общественного устройства, взаимоотношений государства и человека и другие вопросы и опубликованных в рассматриваемый период, можно отметить следующие: Беккариа Ч. «О преступлениях и наказаниях» (1764); Монтескье Ш. «О духе законов» (1748); Бен-там И. «Принципы законодательства», «Деонтология или наука о морали»; Щербатов М.М. «Размышления о законодательстве вообще», «Путешествие в землю Офирскую шведского дворянина С.», «О повреждении нравов» (80-е годы XVIII в.); Посошков И.Т. «Книга о скудности и богатстве» (1724); Радищев А.Н. «Путешествие из Петербурга в Москву» и др.
10 Бентам И. Основные начала уголовного кодекса // Соч. СПб., 1857. Т. 1. С. 677; Цит. по: Иншаков С.М. Зарубежная криминология. М., 1997. С. 27.
11 См.: Остроух А.Н. Учение Бентама о праве. Автореф. дисс. ... канд. юрид. наук. М., 2002. С. 9, 22.
12 См.: Иншаков С.М. Зарубежная криминология. М., 1997. С. 26—27.
13 Например, Г. Горденков писал: «Нельзя мучить преступника-человека единственно для того, чтобы другим не вздумалось подражать ему». См.: Горденков Г. Разбор основных начал уголовного права. Харьков, 1832. С. 15.
14 См.: Анисимов Е.В. Дыба и кнут. С. 400, 518.
15 См.: Указы Правительствующего Сената от 26 июня 1765 г. «О производстве дел уголовных, учиненных несовершеннолетними, и о различии наказания по степени возраста преступников» и от 31 августа 1765 г. «О собирании справок о летах преступников, выдающих себя за малолетних» // Законодательство Екатерины II. В 2-х т. Т. 2. С. 840—841, 844—845.
16 См.: Чельцов-Бебутов М.А. Курс советского уголовно-процессуального права. Очерки по истории суда и уголовно-процессуального процесса в рабовладельческих, феодальных и буржуазных государствах. М., 1957. С. 721—722.
