CC BY
84
О ПРЕДЕЛАХ «НАКАЗАТЕЛЬНОй ВЛАСТИ» ГОСУДАРСТВА
А.В. Сумачев
(профессор кафедры уголовного права и процесса Института права, экономики и управления Тюменского государственного университета, доктор юридических наук,
доцент; alekssumachev@mail.ru)
А.Л. Анисин
(начальник кафедры философии, иностранных языков и гуманитарной подготовки сотрудников органов внутренних дел Тюменского института повышения квалификации сотрудников МВД России, доктор философских наук, доцент; anisin@bk.ru)
Статья посвящена философско-правовым аспектам определения границ уголовно-правового регулирования, то есть установлению пределов вмешательства государства в общественную жизнь средствами уголовно-правового характера.
Ключевые слова: государство, власть, уголовного права.
По справедливому замечанию Т.Г. Понятовской, решение вопросов относительно природы «наказательной власти» государства и ее границ на уровне господствующей в обществе политико-правовой теории непосредственно влияет на содержание уголовно-правовых доктрин и систем уголовного законодательства, поскольку они лежат в основании системного представления о целях уголовного права, уголовного закона, содержании и назначении понятий и институтов уголовного права, то есть являются основой уголовноправовой концепции [1, с. 4-5].
Следует указать, что в философско-правовых учениях о соотношении государства и права одно из центральных мест отведено уголовному праву, и в частности «наказательной власти государства». Акцентуация внимания в рамках исследования уголовного права (как явления общественной жизни) именно на «праве наказания» не случайна. Еще в свое время известный русский юрист А.Ф. Кистяковс-кий отмечал: «Если учение о преступлении с научной точки зрения занимает в уголовном праве первое место; если оно является главнейшею составною его частью: то, с точки зрения сущности и цели уголовного права как общественного института, первенствующее место в уголовном праве несомненно принадлежит наказанию. В нем
преступление, наказание, личность, принципы
выражается душа, идея уголовного права» [2, с. 293].
Анализ философских концепций уголовного наказания, и особенно в части его происхождения, позволяет говорить о том, что большинство этих теорий исходит из концептуальных выводов о природе государства как такового. Вообще, история философии и юриспруденции оставила нам в наследство великое множество имен и теорий в части, касающейся природы «права наказания». Так, П.Д. Калмыков выделял более 22 самостоятельных концепций [3, с. 158-176], Н.С. Таганцев - более 8 [4, с. 2336], С.В. Познышев - более 5 [4, с. 19] и т.п. Детальное рассмотрение таковых могло бы являться предметом самостоятельного исследования, поэтому мы укажем лишь на основные философско-правовые концепции относительно природы «права наказания».
К первым относятся теории представителей теологического направления в философии (Гераклит, Цицерон, Лейбниц, Шталь, Булгаков и др.). Они видят причину образования государства в природе вещей - в божественном происхождении государства и права. Государство является результатом проявления божественной воли, практическим воплощением власти Бога на земле. В связи с этим государство обладает «правом наказания» на том основании, что высшая Божия воля находит свое исключительное выражение именно в
государственной власти. Божественность происхождения государства и права как единый и высший разум в мире определяет необходимость подчинения закону всех и каждого.
В абсолютных (чисто философских) теориях (прежде всего представителей немецкой классической философии - Канта, Гегеля и др.) «право наказания» не связывается с концепциями происхождения государства, а выводится из самого себя. Поэтому наказание само по себе есть цель и основано на этой же необходимости как высший разум.
Однако наибольшее распространение получили концепции, объясняющие природу «наказательной власти» государства исходя из естественно-правовой взаимообусловленности происхождения государства и права как таковых (Платон, Спиноза, Макиавелли, Гроций, Гоббс, Руссо, Бек-кариа, Екатерина II, Ницше, Шопенгауэр, Паулович, Трубецкой, Соловьев, Гмелинг, Грольман, Бентам, Фейербах, Шульц, Фихте, Росси, Гизо и др.). В ряду этих теорий выделяется множество разновидностей, что обусловлено либо акцентуацией внимания на одной из целей государства, либо психологических основах личности и социума и т.п. Однако сущность данных концепций остается неизменной - некий политический контракт между членами человеческого общежития. В результате такого договора всех со всеми люди жертвуют частью своей свободы во имя целого. Именно сохранение целого в конечном итоге обусловливает публичную природу «права наказания».
Теория классовой обусловленности государства и права (Маркс, Энгельс, Ленин и др.) представляет собой одно из наиболее радикальных (даже в сравнении с Гоббсом и Руссо) течений в области происхождения «наказательной власти» государства. Если Гоббс и Руссо говорят об относительно безграничной власти государства, оставляя в распоряжение человека часть его естественных прав, то Маркс, Энгельс, Ленин и др. стоят на позиции абсолютной государственно-властной монополизации всей системы общественных отношений.
Вышесказанное свидетельствует о том, что «право наказания» принадлежит единственно и исключительно государству. Абсолютное большинство исследователей этого общественно-правового феномена утверждают: только государству присуще «право наказательной власти», только оно может реализовать его либо отказаться от реализации такового. Уместно заметить, что едва ли не единственным представителем концепции действительного отрицания права государства наказывать, «и притом не в виде общих мест и громких фраз, а в форме систематического учения», являлся Роберт Оуэн [4, с. 21].
Несомненно, монополизация государством сферы уголовно-правового регулирования - прогрессивный шаг цивилизованного общества. Однако исторические уроки (в особенности недавнее социалистическое прошлое) свидетельствуют порой о некотором крайне радикальном подходе к вопросу о значении уголовно-правового воздействия на личность. В связи с этим необходимо определить возможности государственного вмешательства в сферу прав частного лица в области уголовно-правового регулирования, иными словами, установить пределы «наказательной власти» государства.
По мнению большинства мыслителей прошлого и настоящего, в результате некоего договора всех со всеми люди жертвуют частью своей свободы во имя целого, оставляя при этом часть таковой себе. Вспомним лишь слова некоторых из них. «Что выдают законы? - спрашивает Ф. Ницше и сам же отвечает на поставленный вопрос: «Весьма ошибаются, когда изучают уголовные законы какого-нибудь народа так, как если бы они были выражением его характера: законы выдают не то, что есть народ, а то, что кажется ему чуждым, странным, чудовищным, чужеземным. Законы относятся к исключительно нравственной стороне нравов, и суровейшие наказания касаются того, что сообразно нравам соседнего народа» [5, с. 416-417]. Даже Т. Гоббс и Ж.-Ж. Руссо с их весьма радикальными взглядами о том, что суверенная власть столь «обширна, как только это
Юридическая наука и правоохранительная практика можно себе представить», а сопротивление этому со стороны частных лиц подрывает само существо договора и что суверен «стоит выше и судьи, и Закона», в конечном итоге выделяют некоторую, не тронутую безграничной властью государства, сферу,
- часть человеческих естественных прав. «Верховная власть, какой бы неограниченной, священной, неприкосновенной она ни была, не переступает и не может переступать границу общих соглашений, и каждый человек может всецело распоряжаться тем, что ему эти соглашения предоставили из его имущества и его свободы» [6, с. 174],
- эти слова Руссо можно и необходимо повторить вновь.
Идея ограничения государственной уголовно-правовой монополии некоторыми естественными рамками, развитая прежде всего сторонниками договорной концепции происхождения государства, нашла отражение в трудах большинства криминалистов XIX века. Что представляет собой преступное и какова его природа - вот та первооснова, которая определяет в конечном итоге не только «право наказательной» власти государства, но и пределы возможного вмешательства государства в сферу частных прав, ибо «природа наказания не может быть иной, отличной от природы преступления» [1, с. 20].
Природа преступления наиболее ярко проявляется в объекте защиты от уголовно значимого посягательства. Свидетельством этого являются теоретические воззрения на преступление как таковое. Так, П.Д. Калмыков отмечал, что «...уголовное преступление есть нарушение юридической обязанности, полезной для всего гражданского общества в такой степени, что нарушение ее не может быть уничтожено иными средствами, как угрозою уголовного наказания, и приведением угрозы в исполнение» [3, с. 25]. «Преступление, - пишет А.Ф. Кистяковский, - есть нарушение закона, установленного для ограждения безопасности и благосостояния граждан» [2, с. 47]. Безопасность граждан, в свою очередь, «...слагается из ненарушимого пользования как естественными, так и приобретенными правами. К первым
принадлежат право на жизнь, на неприкосновенность тела и свободу. Ко вторым
- право на честь, имущество, на исповедание известных убеждений, политических, религиозных и научных. К этим же правам принадлежат и многочисленные права коллективного и общественного свойства, начиная с права жить в обществе того или другого устройства. Последние защищаются не по безотносительным причинам, а по тому предположению, что защитою их совершается защита безопасности каждого и всех вместе» [2, с. 48].
Франц фон Лист, рассуждая об объектах уголовно-правовой охраны, отмечает: «Юридическое благо, как предмет правовой защиты, сводится в последнем счете всегда к человеческому существованию в его различных проявлениях. Человеческое существование есть основное юридическое благо, т.е. ядро всех юридически защищенных интересов. Оно выступает в двоякой форме: как существование человека в качестве отдельного лица, или же как существование его в качестве члена общества. Все затрагиваемые преступлением и охраняемые уголовным правом интересы распадаются таким образом на юридические блага отдельного лица и юридические блага общества, как целого» [7, с. 1].
Т.Г. Понятовская, проведя обстоятельный анализ воззрений русских криминалистов XIX века, формулирует некоторые выводы относительно этого периода: «Государство, возникнув из совокупности прав (властвовать, исполнять и наказывать), дарованных ему свободными людьми, в свою очередь принимает на себя обязательство ограничить свою власть над гражданами только целями охраны их неотъемлемых прав. Согласно указанным целям строится перечень объектов уголовно-правовой охраны, в который не входят отношения, выходящие за рамки необходимых условий существования граждан» [1, с. 50]. При этом она замечает: «Классификация преступлений по свойству объекта, нашедшая отражение в законодательстве, раскрывает конкретное содержание необходимых условий существования граждан, государства и гражданского общества. Со-
держание упомянутой классификации... свидетельствует о том, что государство строго ограничивает сферу применения уголовной репрессии, не включает в нее чуждые гражданам государственные интересы и не допускает решения своих проблем средствами уголовной репрессии» [1, с. 50]. Таким образом, прежде всего в объекте уголовно-правовой охраны (объекте посягательства, что в принципе одно и то же) проявляется сущность преступления и общественная значимость деятельности по ликвидации его последствий.
Вместе с тем естественно-правовая природа преступления обусловлена не только личностно-общественной значимостью объектов уголовно-правовой охраны в данный момент, но и исторически сложившимся отношением к ним. Даже Карл Маркс, представитель школы классовой обусловленности государства и права, отмечал: «Вам ни в какой мере не удастся заставить нас поверить в наличие преступления там, где нет преступления, - вы можете только само преступление превратить в правовой акт. Вы стерли границы, но вы ошибаетесь, если думаете, что это приносит вам одну только пользу. Народ видит наказание, но не видит преступления, и именно потому, что он видит наказание там, где нет преступления, он перестает видеть преступление там, где есть наказание. Применяя категорию кражи там, где ее не следует применять, вы тем самым прикрашиваете кражу в тех случаях, где эта категория должна быть применена» [8, с. 122-123].
И далее: «При господстве всеобщих законов разумное обычное право есть не что иное, как обычай установленного законом права, ибо право не перестало быть обычаем оттого, что конституировалось как закон, - оно перестало быть только обычаем. Для того, кто руководствуется правом, право становится его собственным обычаем; правонарушитель же принуждается к тому, чтобы повиноваться праву, хотя оно и не является для него обычаем. Право не зависит больше от случайности - от того, разумен или неразумен обычай; обычай, наоборот, становится разумным, потому что право превратилось в закон, потому что
обычай стал государственным обычаем. Как обособленная область, существующая наряду с тем правом, которое установлено законом, обычное право потому разумно только там, где это право существует наряду с законом и кроме него, где обычай есть предвосхищение установленного законом права» [8, с. 127]. Приведем здесь и другое, более категоричное, высказывание Маркса: «...безусловный долг законодателя - не превращать в преступление то, что имеет характер проступка, и то лишь в силу обстоятельств. С величайшей гуманностью должен он исправлять все это, как социальную неурядицу, и было бы величайшей несправедливостью карать за эти проступки как за антисоциальные преступления. В противном случае он поведет борьбу против социальных побуждений, полагая, что борется против их антисоциальной формы. Одним словом, соблюдение народных обычных прав, - там, где они подавляются,
- может рассматриваться только как простое нарушение полицейских постановлений, но ни в коем случае не может караться как преступление» [8, с. 1З1].
Таким образом, первичное ограничение пределов «наказательной власти» государства определяется сферой необходимых условий существования граждан и государства, которые одни мыслители и юристы выводят из естественной природы человека и государства, другие - из усмотрений народных, закрепленных в его обычаях (что, в принципе, может быть признано практически одним и тем же). Это так называемые материальные основания ограничения государственной монополии в области уголовно-правового регулирования.
Может быть, в связи с этим П.Д. Калмыков указывал, что «...юриспруденция в ее общем значении разделяется обыкновенно на две части: на право публичное (jus publicum; droit public, das offentliche Recht) и на право частное, (jus privatum, droit prive, das Privatrecht)» [З, с. 11], делая при этом весьма своеобразный вывод: «...следует прийти к заключению, что уголовное право, будучи такого свойства, что не может быть отнесено ни к общественному, ни к
г (го) 20і2
Юридическая наука и правоохранительная практика частному праву, должно составить третью самостоятельную часть юриспруденции»
[3, с. 12].
Вместе с тем сущность преступления как нарушения условий общественного договора, установленных самой человеческой природой, либо выражающихся в народных обычаях, не охватывает всего содержания преступления. Здесь необходимо присутствует формальный момент - закрепление такового в уголовном законе в качестве преступного. Так, А.Ф. Кистяковский замечает, что «...по ныне принятой теории никакая мера безопасности, которая тождественна с наказанием, не может быть принята против гражданина, если, во-первых, нет закона (курсив наш. - А. С., А. А.), который точно ее определяет под именем наказания за известные действия, названными в нем преступлениями, если, во-вторых, она не назначена судом (курсив наш. - А. С., А. А.), после всех обрядов судопроизводства, установленных для открытия вины или невиновности обвиняемых» [2, с. 49].
Об этом же писал Н.С. Таганцев при определении преступления: «преступным почитается деяние, посягающее на юридическую норму в ее реальном бытии» [9, с. 36]. На наличие формального момента в определении пределов «наказательной власти» указывал и Маркс, писавший в свое время: «Я вообще не думаю, что личности должны служить гарантиями против законов; а, наоборот, что законы должны служить гарантиями против личностей» [8, с. 140]. Это обстоятельство также относится к достижениям нового времени, когда достаточно четко были определены общее законодательное понятие преступления, условия вменения (как возрастного, так и психического) субъекта, наказуемость внешнего поведения лица (ненаказуемость решимости совершить преступление - умысла), влияние соизволения лица на уголовное нарушение его права.
Следовательно, вторым (назовем его формальным) основанием ограничения «наказательной власти» государства является принцип публичности уголовного права - так, как он понимается в юриспруденции.
Вообще, по справедливому замечанию A^. Бернера: «Выражение “Право наказывать” (Strafrecht) имеет двоякое значение, которое только в своей целости соответствует полному понятию уголовного права. Во-первых, выражение “право наказывать” может быть понимаемо в субъективном смысле, как право государства на отправление наказания (jus puniendi). В этом случае оно означает совокупность прав, принадлежащих государству как субъекту, отправляющему карательную деятельность. Во-вторых, в противоположность сказанному мы можем точно так же говорить и об уголовном праве в объективном смысле, то есть: о совокупности тех основных положений, которыми должно руководиться государство, при отправлении своего карательного права» [10, с. 4].
В связи с этим, продолжает A^. Бернер, «.выражение “уголовное право есть часть права публичного”, имеет двоякое значение: 1) Во-первых, оно обозначает, что наказание отправляется не только в интересах задетого преступлением частного лица, но имеет в виду интерес общественный.
2) Во-вторых, выражение “уголовное право относится к праву публичному” означает, что уголовное правосудие отправляется не частными лицами, а самим государством» [10, с. 9З]. Не согласиться с этим нельзя. Вместе с тем такая характеристика будет неполной, если не указать на то, что только государство (естественно, в лице законодателя либо суверена) имеет право объявлять деяния преступными и устанавливать наказания за их совершение, то есть разрабатывать и принимать уголовные законы.
Таким образом, государственный (публичный) характер «права наказания» с точки зрения непосредственно юридической обусловлен тремя основными положениями:
1. Nullum crimen sine lege - нет преступления без указания о том в законе;
2. Наказание к преступнику применяется не только в интересах задетого преступлением частного лица, но и ввиду интересов общественных;
3. Уголовное правосудие отправляется не частными лицами, а от имени самого государства.
Идеи положения первого порядка нашли свое логическое отражение в уголовном законодательстве России XIX и начала ХХ века, и прежде всего:
1) в формальном определении преступления: «Всякое нарушение закона, через которое посягается на неприкосновенность прав власти верховной и установленных ею властей, или же на права или безопасность общества или частных лиц, есть преступления» (ст. 1 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г.) [11, с. 324]; и далее: «Преступным признается деяние, воспрещенное во время его учинения законом под страхом наказания» (ст. 1 Уголовного уложения 1903 г.) [12, с. 275];
2) в вопросах разграничения преступлений и проступков первоначально с точки зрения формального разграничения объектов посягательства, а затем в зависимости от вида наказания:
- посягательства на неприкосновенность прав власти верховной и установленных ею властей либо на права или безопасность общества или частных лиц признаются преступлениями; нарушение правил, необходимых для охраны прав общественной или личной безопасности либо их пользы, называются проступками
[11, с. 324];
- преступные деяния, за которые в законе определены как высшее наказание смертная казнь, каторга или ссылка на поселение, именуются тяжкими преступлениями; преступные деяния, за которые в законе определены как высшее наказание заключение в исправительном доме, крепости или тюрьме, именуются преступлениями; преступные деяния, за которые в законе определены как высшее наказание арест или денежная пеня, именуются проступками [12, с. 275];
3) в наказуемости деяний в зависимости: от наличия признаков состава преступления; от стадий совершения преступления; наличия обстоятельств, исключающих преступность деяния; давности; волеизъявления пострадавшей стороны и т.п.;
4) в вопросах индивидуализации наказания (в установлении своеобразной кратности наказания в зависимости от тех или иных обстоятельств совершения деяния).
Второе положение проявляется в двух основных аспектах. Во-первых, при характеристике содержания и целей самого наказания и, во-вторых, в соотношении общего публичного характера при решении вопроса о наказуемости преступлений и некоторых исключений из такого правила, основанных на волеизъявлении частного лица.
Так, А.Ф. Бернер указывал: «...наказание было определено, как акт воздающей справедливости, как отображение собственной сущности преступления, как отображение преступления необходимо требуемое самим понятием его» [10, с. 558] и в качестве целей наказания выделял: удовлетворение, исправление и устрашение [10, с. 560]. П.Д. Калмыков, рассуждая о необходимости и законности наказания, писал, что оно «...необходимо, потому что без него правда (в смысле объективном) не могла бы существовать в государстве. Преступление есть нарушение законов, постановленных обществом, есть следовательно сопротивление воли частного человека общей разумной воле, выраженной в законе; таким образом вследствие преступления происходит в обществе столкновение двух воль или сил, которые не могут быть уравновешены. Поэтому восстановление порядка в обществе может произойти только через уничтожение злой воли преступника» [3, с. 147]. Далее он приводит четыре основания законности наказания: «1) наказание есть зло не первое, а последующее;
2) оно есть возмездие злом за зло; 3) оно есть право преступника; 4) оно примиряет совесть» [3, с. 148].
Наказание, по его мнению, «...имеет две главные цели: 1) возмездие злом за зло и 2) искупление вины преступника» [3, с. 149]. При этом, кроме названных целей наказания, оно должно иметь и другие, вытекающие из главной цели возмездия, а именно: «1) скреплять здание государства, обеспечивая применение законов, и 2) дейс-
Юридическая наука и правоохранительная практика твовать не только на волю самого преступника, но и на других граждан: а) как наставление, научающее о преступном деянии, и предостерегающее желающих учинить оное вопреки законов, б) как устрашение, останавливая стремление людей к деянию приятному, но противозаконному, заставляя их избирать из двух зол меньшее и тем удерживая их от преступлений; - большинство же людей руководствуется желанием приятного и только немногие из них действуют с чистыми понятиями о правде, с высокими помыслами о своих обязанностях; в) как успокоение общего тревожного чувства, возбужденного инстинктом самосохранения при совершении кем-либо преступления» [3, с. 150-151].
А. Лохвицкий, в свою очередь, замечает: «Идеал наказания в качественном отношении за известное преступление состоит в соединении двух начал, тех самых, которых соблюдение требуется при суждении о преступлении от присяжных и судей, - т.е. интереса преступника и интереса общества. В интересе преступника наказание должно быть мягкое, чем мягче, тем лучше для него, тем меньше страданий и лишений; но интерес общества противится одностороннему началу мягкости; взятое односторонне, оно делается слабостью, мало того - преступлением против общества. Общественный интерес требует наказания настолько строгого, чтобы оно заставляло злую волю отступать пред преступлением» [13, с. 49].
Более обстоятельно исследуя вопросы уголовного наказания, А.Ф. Кистяковс-кий пишет, что «...забота науки уголовного права должна быть направлена не на то, чтобы создать хотя всеобъемлющие, но более воображаемые, чем действительные основания наказания, а на выполнение более скромной задачи, состоящей в том, чтобы узнать, по какому действительно присущему жизни основанию, из какой необходимости и ради каких побуждений и целей, человек применял и применяет наказание» [2, с. 29]. Первоначально «примитивные основания» наказания - месть, охрана и материальное удовлетворение частного лица - составляют основу современно понимаемого наказания, с той лишь разни-
цей, что оно «...превратилось из меры частного воздаяния злом на зло в таковую же общую, из средства охраны безопасности и благосостояния частных в способ обеспечения безопасности и благосостояния более или менее общих» [2, с. 30]. Таким образом, продолжает А.Ф. Кистяковский, в современном праве под наказанием понимаются «...те меры, которые по приговору суда принимаются против преступника, и которые причиняют ему страдание и отнимают у него разные виды благ и прав ему принадлежащих. Наказание есть прямое следствие преступления. Это есть отражение от нанесенного удара, реакция со стороны общества, интересы которого задеты преступлением» [2, с. 292-293]. Конечная же цель наказания, согласно взглядам А.Ф. Кистяковского, есть самосохранение, что «...выражается в защите себя от вреда, в достижении безопасности, в возвращении потерянного преступлением, и в удовлетворении того чувства, которое мы называем чувством справедливого, и которое в конце концов есть только выражение глубокого сознания неизбежной необходимости удовлетворения потребностей самосохранения» [2, с. 295].
По мнению Н.С. Таганцева, «...наказание представляется выражением того особого отношения, которое возникает между учинившим это деяние и государством. С точки зрения преступника, наказание является последствием им учиненного, с точки зрения государства - мерой, принимаемой вследствие совершенного виновным деяния» [4, с. 5]. И далее: «...наказанием могут быть почитаемы только меры, принимаемые государством в интересах публичных ради охраны правопорядка» [4, с. 7]. И.Я. Фойницкий говорит практически о том же: «В современном правовом строе цивилизованных народов... право наказания принадлежит единственно и исключительно государству, как его субъекту. Личность потерпевшего отодвинулась на задний план; целое государство, в лице представляющего его правительства, выступает истцом в делах уголовных, заинтересованным в наказании виновных. Как остаток прежнего порядка, за личностью по некоторым делам
сохранилось право требовать наказание и отказываться от него; но даже по этим делам наказание назначается не для удовлетворения личного интереса обиженного, а в видах интересов общегосударственных; прежний личный, частный принцип уступил место принципу публичному, государственному» [14, с. 5-6]. Представленные мнения, несмотря на их кажущиеся различия, свидетельствуют об одном - наказание в современном мире отражает прежде всего интересы общественные. Ярким свидетельством этого являются функции (цели), которые приписывают наказанию (возмездие, исправление виновного и т.п.).
Однако основанием даже для современного наказания является не что иное, как чувство жажды мщения непосредственно пострадавшего, многократно помноженное на равные доли многих. Совершенно точную мысль еще в начале ХХ века высказал А.Д. Марголин: «...полное игнорирование чувств и страстей человеческих возможно только в теории; как только тот же теоретик, исходящий из самой целесообразной и разумной отправной точки зрения, составляет кодекс, он всегда, сам того не замечая, отмежевывал в кодексе первенствующую роль чувству мести, как основанию наказания» [15, с. 121]. Действительно, законодатель (все тот же человек или их множество), субъективно осознавая (может быть, даже на подсознательном уровне) лично-опасный характер всякого преступления, пытается избежать этой угрозы посредством наказания. Вместе с тем это лишь одно из оснований наказания. Другой, государственный смысл такового заключается в охране необходимых условий существования социума, где каждый является необходимой частью целого.
Таким образом, наказание, назначенное во имя целого, применяется во имя каждого. Как общество терпит вред от единичного преступления, причиняющего индивидуальный вред, так и наказание применяется в отношении конкретного лица в целях восстановления нарушенного единства целого. То есть в части восстановления справедливости наказание имеет двуединую цель - удовлетворение чувств
и страстей пострадавшей стороны во имя сохранения общего порядка.
В развитие третьего положения можно и необходимо указать, по словам
Н.С. Таганцева, на «высокий принцип ограждения личности» [4, с. 8], в соответствии с которым никто не может быть наказан за преступное деяние, подлежащее судебному рассмотрению, иначе как по приговору надлежащего суда, и никто не может подлежать судебному преследованию за преступное деяние, не будучи привлеченным к ответственности по правилам Устава уголовного судопроизводства (более известный как принцип презумпции невиновности). Представляется непреложной истиной то, что деятельность суда при этом осуществляется от лица государства. Именно это положение уже на уровне государственной политики является действенным средством ограничения «наказательной власти» государства как самого себя. Во-первых, деятельность по ликвидации последствий социального конфликта (преступления) не передается в частные руки мстителя и, таким образом, лишена ярко выраженной эмоциональной окраски. Во-вторых, исследование конфликта находится в ведении только одного из системы органов государственной власти - суда, призванного лишь отправлять правосудие. В связи с этим суд лишен возможности посредством своей деятельности решать вопросы хозяйственного, номенклатурного и иного характера, что в идеале исключает возможность злоупотребления «наказательной властью». В-третьих, принудительная сила решений суда основана на властном характере государственного принуждения в целом, что, в свою очередь, оказывает дисциплинирующее воздействие на население.
Таким образом, положения уголовного права (нет преступления без указания о том в законе; наказание к преступнику применяется в первую очередь ввиду интересов общественных; уголовное правосудие отправляется от имени государства) представляются существенным формальным моментом ограничения «наказательной власти» государства. Эти положения полу-
Юридическая наука и правоохранительная практика чили не только доктринальную разработку в теории уголовного права, но и нашли отражение на законодательном уровне. Более того, по меткому замечанию А.Д. Марго-лина, «то обстоятельство, что вторая половина XIX века и начало первого десятилетия XX века в науке уголовного права в России были связаны с преимущественной разработкой пенитенциарных вопросов, свидетельствовало также и о том, что концептуальные вопросы доктрины уголовного права к тому времени в общем уже были решены, приобрели характер правовой традиции. Подтверждением служит то, что при разработке нового Уголовного уложения (завершившейся в 1903 году) главная цель состояла именно в реформе пенитенциарной системы, а положения общей части Уголовного уложения 1903 года остались на позициях Уложения о наказаниях 1845 года, хотя и претерпели некоторые изменения и уточнения» [15, с. 3-5].
По мнению Т. Г. Понятовской, в общем плане обозначенные нами положения характеризуют естественно-правовую концепцию уголовной политики. В частности, она отмечает: «Как показал исторический, политический и правовой опыт Российского государства, эффективность уголовной политики, законодательства в сфере репрессивной функции государства обеспечивается тем, что в основании правовой системы лежит уголовно-политическая концепция, отвечающая интересам носителя власти. Концепт и все подчиненные ему элементы обусловливают содержание правовых форм, а также их уголовно-политические функции и правовое значение. Понятия преступления и наказания являются правовыми формами выражения концептуальной идеи о границах репрессивной функции государства. Будучи носителями этой идеи, указанные понятия являются основными уголовно-правовыми категориями, подчиняющими себе другие уголовно-правовые категории и формы» [16, с. 150].
Кардинальным образом положение в сфере уголовно-правового регулирования меняется в первые годы советской власти, и этот процесс продолжается вплоть до 90-х годов ХХ века. И хотя в соответствии с Де-
кретом СНК «О суде» от 24 ноября 1917 г допускалось применение «дореволюционного» законодательства в части, не противоречащей новому строю, на самом деле абсолютно вся прежняя нормативная правовая база была ликвидирована. В результате этого все доктринальные наработки теории и практики уголовного правосудия были отброшены. «Наказательная власть» Советского государства становится практически безграничной. Не углубляясь в детальный анализ доктрины уголовного права советского периода, ограничимся лишь несколькими наиболее яркими примерами такого положения.
Уголовный кодекс РСФСР 1922 года отказался от формального определения преступления, заменив его материальным: «Преступлением признается всякое общественно опасное действие или бездействие, угрожающее основам советского строя и правопорядку, установленному рабочекрестьянской властью на переходный к коммунистическому строю период времени» (ст. 6 УК РСФСР 1922 г.). Практически дословно эта формулировка была перенесена в ст. 6 УК РСФСР 1926 г. И лишь намного позднее (в 1960 г.) это материальное понятие преступления дополняется некоторыми формальными моментами - преступлением признается предусмотренное уголовным законом общественно опасное деяние (действие или бездействие), посягающее на общественный строй СССР, его политическую и экономическую системы, социалистическую собственность, личность, политические, трудовые, имущественные и другие права и свободы граждан, а равно иное, посягающее на социалистический правопорядок общественно опасное деяние, предусмотренное уголовным законом (ч. 1 ст. 7 УК РСФСР 1961 г.).
Следует отметить, что в понятие преступления со времени принятия УК РСФСР 1961 г. дважды (в декабре 1982 г. и в июле 1994 г.) вносились изменения, обусловленные уточнениями именно в части материальной характеристики деяния, тогда как формальное определение преступления менее подвержено изменениям. Более того, материальный момент в понятии пре-
ступления (общественно опасное деяние (действие или бездействие), посягающее на общественный строй СССР, его политическую и экономическую системы, социалистическую собственность, личность, политические, трудовые, имущественные и другие права и свободы граждан, а равно иное, посягающее на социалистический правопорядок общественно опасное деяние) дает возможность некоторому произволу со стороны правоприменителя в сфере уголовной репрессии. Этот произвол может выражаться, с одной стороны, в законодательном допущении применения уголовного закона по аналогии (ст. 10 УК РСФСР 1922 г.; ст. 16 УК РСФСР 1926 г.), с другой - в возможности объективного вменения (ч. 2 ст. 58-1в и др. УК РСФСР 1926 г.).
Несомненным «шагом назад» в деле ограничения «наказательной власти» государства является установление абсолютно определенных и относительно неопределенных санкций (например, ст.ст. 58-1б,
58-1г, ч. 2 ст. 136 и др. УК РСФСР 1926 г.; относительно неопределенные санкции
- ст.ст. 58-4, 58-6, 58-10, 58-12, 59-3б, 59-5,
59-10 и др. УК РСФСР 1926 г.). Кроме того, первые законодательные документы уголовно-правового характера допускали применение уголовных репрессий не только в отношении «юридических» преступников, но и в отношении лиц, чьи взгляды, положение, статус противны интересам трудящихся. Однако такое положение характеризует уголовно-правовой материал и более позднего периода, но лишь с некоторой долей «цивилизации». Поясним свою мысль.
Весь процесс развития советского государства можно условно разделить на два основных периода: 1) этап классовой диктатуры и 2) этап личной (культовой) диктатуры.
Первый этап развития национальной государственности характеризуется тем, что идет борьба не между личностями, а между классами (партиями). Он (период) продолжается с февраля 1917 г. по 1923 г. (окончательно завершается в 1928 г.). В это время идеи руководителей большевистской партии представляются им самим истинными и осуществимыми ввиду собствен-
ного энтузиазма и энтузиазма народных масс. Лозунги видятся обоснованными, а не декларативными.
«Великий перелом» в сознании общественности отмечается в годы нэпа. Народ на волне национально-патриотического подъема после победы в Гражданской войне оправдывал разруху, голод и безработицу, но никак не мог объяснить появление нового класса - предпринимателей. Недовольство руководством государства проявлялось в многочисленных забастовках и создании подпольных групп («Рабочая правда», «Рабочая группа»). Эти объединения, по словам Н. Верта, «разоблачали “новую буржуазию” - партийных функционеров - и призывали к созданию подлинно рабочих организаций в партии и профсоюзах, которые могли бы помочь пролетариату обрести классовое самосознание, необходимое для овладения властью» [17, с. 188]. Ликвидацию таких выступлений преподносили как борьбу за единство и чистоту партии, оказавшуюся в конечном итоге борьбой за личную (даже не политическую) власть. При этом, вопреки всем классовым и партийным интересам, верховная государственная власть становится пожизненной (И.В. Сталин, Н.А. Хрущев, Л.И. Брежнев, Ю.А. Андропов, К.У Черненко).
Идея партийной чистоты является основой, объясняющей любой произвол властелина. Партийные лозунги теряют свой смысл, хотя декларативность достигает пика. «Правовая цивилизация» устранения политических противников и просто инакомыслящих выливается в «политическую криминализацию», определяющую основное содержание уголовного законодательства советского периода. И это характерно не только для периода сталинизма. Совершенно прав С.С. Алексеев, отмечая, что в хрущевские времена «сложившаяся в сталинскую эпоху экономико-политическая система, в сущности, не получила принципиального осуждения, в ней были отмечены не коренные пороки, а всего лишь “недостатки” в виде “необоснованных репрессий”, “нарушений социалистической законности”» [18, с. 25-26]. В
Юридическая наука и правоохранительная практика этом видится не кардинальная смена политических ориентиров, а простейшие дискредитация прошлого лидера и укрепление собственного авторитета, характеризующие способы борьбы за власть.
С другой стороны, командно-административной системой охвачены все без исключения сферы общественной жизни. Строгий контроль и жесткая регламентация абсолютно любой деятельности осуществляется и посредством уголовно-правового регулирования. Это полностью игнорирует принцип рациональной репрессии, объясняя склонность законодателя к излишней криминализации, что также является характерной чертой советского уголовноправового законодательного материала.
Современную правовую действительность в части ограничения пределов «на-казательной власти» государства на уровне теории (частично нашедших отражение в современном уголовном законодательстве) отличает наличие весьма прогрессивных идей и концепций; в части правоприменительной деятельности - стойкая инертность выработанных практикой правил и установок.
Так, законодательное определение преступления, данное в УК РФ 1996 г., в большей степени является формальным, с сохранением указания на его общественную опасность (ч. 1 ст. 14 УК РФ); запрещено применение уголовного закона по аналогии (ч. 2 ст. 3 УК РФ); не допускается объективное вменение (ч. 2 ст. 5 УК РФ); разработаны критерии кратности наказания в зависимости от различных уголовно значимых событий и фактов (глава 10 УК РФ); учитывается волеизъявление потерпевшего при освобождении от уголовной ответственности (ст. 76 УК РФ) или при возбуждении уголовного преследования за некоторые преступления (примечание к ст. 201 УК РФ).
Таким образом, в настоящее время на уровне уголовного законодательства имеют место некоторые действенные попытки очертить пределы «наказательной власти» государства. Но и они представляются недостаточно завершенными, что, несомненно, требует определения более четких кри-
териев ограничения «наказательной власти» государства.
1. Понятовская Т.Г. Концептуальные основы уголовного права России: история и современность. Ижевск: Изд-во Удмурт, ун-та, 1994. 140 с.
2. Кистяковский А.Ф. Элементарный учебник общего уголовного права. Т. 1. Общая часть. Киев: Университетская типография, 1875. 413 с.
3. Калмыков П.Д. Учебник уголовного права. Части Общая и Особенная. (Изданный А. Любавским). СПб., 1866. 535 с.
4. Таганцев Н.С. Русское уголовное право. Лекции. Часть Общая: в 2 т. М.: Наука, 1994. Т. 2. 393 с.
5. Ницше Ф. Избранные произведения. М.: Просвещение, 1993. 571 с.
6. Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре, или Принципы политического права // Трактаты. М.: Наука, 1969. 710 с.
7. Лист Ф. Учебник уголовного права. Особенная часть / Разрешенный автором перевод с 12 и 13 переработанного издания Ф. Ельяшевича. М.: Товарищество типографии А.И. Мамонтова, 1905. 409 с.
8. Маркс К. Дебаты по поводу закона о краже леса // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. М.: Гос. изд-во полит, лит., 1955. Т. 1. 599 с.
9. Таганцев Н.С. Русское уголовное право. Лекции. Часть Общая: в 2 т. М.: Наука, 1994. Т. 1. 395 с.
10. Бернер А.Ф. Учебник уголовного права. Части Общая и Особенная; с примечаниями и дополнениями по истории русского права и законодательству положительному магистра уголовного права Н. Неклюдова. Ч. Общая. СПб., 1865. 916 с.
11. Отечественное законодательство ХІ-ХХ веков: Пособие для семинаров. Ч. 1 (ХІ-ХІХ вв.) / под ред. О.И. Чистякова. М.: Юристъ, 1999. 464 с.
12. Российское законодательство XXX веков. Т. 9. Законодательство эпохи буржуазно-демократических революций. М.: Юрид. лит., 1994. 352 с.
13. Лохвицкий А. Курс русского уголовного права. СПб.: Издание Журнала Министерства Юстиции. Печатано в ти-
пографии Правительствующего Сената, 1867. 662 с.
14. Фойницкий И.Я. Учение о наказании в связи с тюрьмоведением. СПб.: Типография Министерства путей сообщения, 1889. 514 с.
15. Марголин А.Д. Из области уголовного права: Основные черты нового уголовного Уложения. Элемент чувства в институте наказания и другие статьи. Киев: Типография Я.Б. Нейманова, И.Т. Фельдзе-ра и Ш.Б. Горенштейна, 1907. 126 с.
16. Понятовская Т.Г. Концептуальные основы системы понятий и институтов уголовного и уголовно-процессуального права. Ижевск: Изд-во Удмурт, ун-та, 1996. 232 с.
17. Верт Н. История советского государства. 1900-1991 гг. / пер. с фр. 2-е изд. М.: Прогресс-Академия, 1995. 544 с.
18. Алексеев С.С. Уроки. Тяжкий путь России к праву. М.: Юристъ, 1997. 326 с.
