CC BY
50
НОВЫЕ ИЗДАНИЯ
ГРАЧЕВА Ю. В., МАЛИКОВ С. В., ЧУЧАЕВ А. И. СОВЕТСКОЕ УГОЛОВНОЕ УЛОЖЕНИЕ (НАУЧНЫЙ КОММЕНТАРИЙ, ТЕКСТ, СРАВНИТЕЛЬНЫЕ ТАБЛИЦЫ) / ПОД ОБЩЕЙ РЕДАКЦИЕЙ ДОКТОРА ЮРИДИЧЕСКИХ НАУК, ПРОФЕССОРА А. И. ЧУЧАЕВА. — М., 2015. — 240 с.
Рецензируемая работа восстанавливает определенную несправедливость в заполнении, пожалуй, единственного, в определенном смысле «свободного», места в ряду отечественных уголовных законов — обычно забываемого Советского уголовного уложения 1918 г. Практически оно неизвестно современному юристу. Это Уложение было разработано Наркомюстом РСФСР на основе Уголовного уложения 1903 г.
Монография коллектива авторов состоит из введения и пяти глав. Во введении авторы аргументировано обосновывают значение названного законопроекта как источника уголовного права (как науки, так и отрасли), рассматривая при этом имеющиеся в науке определения источников, связанные так или иначе с понятием «исторический источник» (К. Д. Петряев, Ф. Энгельс). При этом приводится резко отрицательная оценка близких к Ленину руководителей советской юстиции (Д. И. Курского, П. И. Стучки) этого законопроекта как попытки протащить старые (т.е. буржуазные), отвергнутые социалистической революцией догмы уголовного правотворчества в новую, послеоктябрьскую действительность России (например, Д. И. Курский с нескрываемой иронией писал, что законопроект был попыткой «сочетать противоестественным браком пролетарскую демократию с буржуазной демократией»). Упрек этот авторы монографии находят в известной мере справедливым, т.к. непринятие «верными ленинцами» этого законопроекта действительно было обусловлено тем, что его создатели (ответственные сотрудники первого состава наркомата юстиции — левые эсеры) исходили не из принципиального для советской власти отторжения всего
законодательства царской России, а попытались взять определенные его наработки (в данном случае из Уголовного уложения 1903 г.), пригодные, по их мнению, к внедрению в новые политические условия. Именно поэтому законопроект и был отвергнут большевиками. Вместе с тем авторы во введении объясняют, что они не ограничились лишь толкованием норм Советского уголовного уложения и сравнением его с Уголовным уложением 1903 г. (учитывая, что Советское уголовное уложение не превратилось в работающий декрет, а явилось «правовым памятником, в котором в той или иной мере нашли отражение уголовно-правовые идеи, разработанные в доктрине уголовного права». По мнению рецензента, эти идеи можно было бы и несколько сократить, оставив лишь те, которые были характерны для уголовно-правовой теории конца XIX — начала XX вв., т.е. времени создания и принятия Уложения 1903 г. и до таковых относящихся уже к последующему временному периоду — вплоть до времени создания Советского уголовного уложения.
Глава I монографии («Советское уголовное уложение: предыстория и общая характеристика») является, по мнению рецензента, наиболее интересной и наиболее познавательной в научном отношении. В ней, во-первых, достаточно тщательно анализируется история этого законопроекта. При этом вначале повествуется о таком малоизвестном современному юристу событии, как создание еще 19 января 1917 г. Николаем II Комиссии по пересмотру Уголовного уложения 1903 г. Подход к этому делу был по-настоящему серьезным. В ее состав входило четыре подкомиссии: 1) по пересмотру общей части Уложения; 2) по рассмотре-
нию вопросов о религиозных преступлениях; 3) по рассмотрению вопросов о государственных преступлениях; 4) по рассмотрению вопросов о преступлениях печати. Авторы знакомят читателя с биографией руководителя этой комиссии сенатора, профессора С. Н. Трегу-бова, продолжавшего руководить ею и после Февральской революции (впоследствии он — участник Белого движения, эмигрант, вел преподавание и научную деятельность в Сербии). Ознакомление с деятельностью комиссии Тре-губова является вполне уместным, так как при подготовке Советского уголовного уложения речь шла как о возможных пределах заимствования из Уголовного уложения 1903 г., так и о тех его положениях, которые должны были быть отвергнуты в связи с упразднением самодержавия как государственного строя (а комиссия, продолжая свою работу уже после Февральской революции, неизбежно учитывала это обстоятельство).
Авторы монографии достаточно подробно освещают работу комиссии Наркомюста РСФСР, на которую была возложена разработка Советского уложения — практически первого кодифицированного советского уголовного закона и, в частности, знакомят с составом 4-го отделения Наркомюста, занимавшегося именно уголовным правом. Авторы восстановили биографию начальника этого отдела — Доната Андреевича Черепанова (1886—1920), его участие в революционном движении, резкое расхождение с большевиками по тактическим вопросам революции и участия левых эсеров во власти и трагическое завершение его жизни (погиб в тюрьме при невыясненных обстоятельствах: арест был вызван обвинением в подготовке известного теракта в отношении МК РКП(б) 25 сентября 1919 г.). В книге воспроизводится и биография первого наркома юстиции в советском правительстве — И. З. Штейнберга, помимо общего руководства возглавлявшего первый (личного состава и судопроизводства) и пятый (тюремный) отделы Наркомюста, в силу своего должностного положения осуществлявшего общее руководство работой над законопроектом. Непосредственное редактирование Советского уголовного уложения осуществлял А. А. Шрейдер, эмигрировавший осенью 1919 г.
В первой же главе при сравнении норм названных Уложений о действии уголовного закона во времени и в пространстве рассматриваются основные на этот счет положения доктрины уголовного права соответствующего времени. Так, относительно действия уголовного закона во времени, в особенности его обратной силы, — взгляды Н. С. Таганцева,
Л. С. Белогриц-Колтяровского, А. Градовского, В. В. Есипова, М. П. Чубинского, Н. Д. Сергеевского, Н. А. Неклюдова и др., анализ зарубежного на этот счет законодательства (Баварского уголовного кодекса 1813 г., Бельгийского кодекса 1867 г., Общенемецкого кодекса 1871 г., Болгарского кодекса 1879 г.). Что касается действия уголовного закона в пространстве, то авторы анализируют не только существовавшие по этому вопросу воззрения в доктрине уголовного права, но и решение данной проблемы в международном праве (с анализом работ теоретиков международного права — П. Коданского, Ф. Листа, Ф. Мартенса, а также криминалистов А. Ф. Бернера, П. П. Пусторос-лева). В последнем случае авторы привлекают внимание читателя к трактовке в то время реального принципа действия уголовного закона и исключений из него. Этот теоретико-исторический экскурс в развитие доктринального понимания проблемы действия уголовного закона (как во времени, в пространстве, так и по кругу лиц) в период действия Уголовного уложения 1903 г. позволил авторам монографии признать, что последнее (доктринальное содержание проблемы) нашло свое отражение и в Советском уголовном уложении. Авторы отметили преемственность положений Советского уголовного уложения и Уложения 1903 г. и по вопросу выдачи преступников, справедливо упрекнув разработчиков первого в том, что те пренебрегли удачным на этот счет законодательным опытом Государственной Думы Российской империи, утвердившей в 1911 г. проект закона «О выдаче преступников по требованиям иностранных государств» (вступившего в силу в 1912 г.). При этом в монографии тщательному анализу подвергаются взгляды, отражающие доктрину как уголовного, так и международного права конца XIX — начала XX вв. по проблеме выдачи преступника.
Глава II монографии посвящена проблеме отражения преступления как института Общей части уголовного права в Советском уголовном уложении. При этом конкретизируется главное — буквальное воспроизведение в нем ст. 1 Уголовного уложения 1903 г., содержавшего лишь два признака понятия преступления — его уголовную противоправность (запрещен-ность деяния уголовным законом) и наказуемость. Комментируя это, авторы справедливо отметили, что формулировка Уголовного уложения 1903 г. к моменту его принятия уже отставала от доктринального понимания этой проблемы, и, в особенности, в первое десятилетие спустя (при этом дается содержательный анализ взглядов А. Ф. Кистяковского, Н. Д. Сергеевского, С. Будзинского, В. Д. Спа-
совича, Н. С. Таганцева, П. П. Пусторослева, В. В. Есипова, Н. А. Неклюдова и др., которые делали успешные попытки выйти за пределы законодательного определения понятия преступления, наметив некоторые вполне зримые черты, относящиеся к его материальному признаку — общественной опасности). В монографии создателям проекта Советского уголовного уложения справедливо ставится упрек в том, что те, приняв во внимание лишь текст взятого ими за основу Уголовного уложения 1903 г., проигнорировали различные подходы к определению понятия преступления, существовавшие в науке русского уголовного права.
В монографии проводится и сравнение Уложений относительно деления преступных деяний на преступления и проступки в зависимости от вида применяемого за их совершение наказания. То же самое относится и к определению в них «видов виновности» (умышленных и совершенных по неосторожности), стадий совершения преступления (приготовления и покушения), понятие соучастия в преступлении и прикосновенности к преступлению. И в этих случаях сравнительному анализу соответствующих формулировок дается предварительная характеристика доктринального понимания в описываемый период уголовного права конца XIX — начала XX вв., как соответствующих достижений отечественной науки уголовного права того времени, которые составители Советского уложения не смогли учесть.
В главе IV монографии рассматривается отражение в Советском уголовном уложении проблемы обстоятельств, исключающих преступность деяния, и сравнение этого с Уголовным уложением 1903 г. И хотя ни в том ни в другом Уложении не содержится такого самостоятельного раздела, авторы монографии и в этом случае объясняют их достаточное сходство в существовании соответствующих норм в других разделах (в Советском уложении, например, в отд.4 «Об условиях вменения и преступности деяний» гл. 1 «О преступных деяниях и наказаниях вообще» разд. 1 «Общие положения»; соответствующие нормы аналогичным образом были отражены и в Уголовном уложении 1903 г.). В Советском уложении к обстоятельствам, исключающим преступность деяния, было отнесено: исполнение закона; необходимая оборона; угроза, незаконное принуждение или иная «неотвратимая» причина; крайняя необходимость (в ее современном понимании); негодное покушение, «направленное на предмет несуществующий или очевидно негодный для учинения того рода преступного деяния,
которое замышляют»). Авторы отмечают высокий уровень законодательных формулировок Уголовного уложения 1903 г. о необходимой обороне и крайней необходимости, справедливо считая их одними из лучших в тогдашнем европейском законодательстве, отмечая в то же время, что в отечественной уголовно-правовой литературе того времени эти понятия были развиты в большей степени, например, в понимании превышения пределов необходимой обороны и мнимой обороны (А. Ф. Кони, Н. Д. Сергеевский, Н. С. Таган-цев), крайней необходимости (Н. С. Таганцев, П. П. Пусторослев).
Глава V посвящена проблеме наказания в Советском уложении. Авторы обратили внимание на то, что в ней отсутствует определение как понятия наказания, так и его цели (при одновременном его отсутствии и в Уголовном уложении 1903 г.). В связи с этим в монографии дается содержательный анализ понимания этих понятий в отечественной и западной уголовно-правовой науке, в особенности в отечественной конца XIX — начала XX вв. (И. Я. Фойницкого, Н. Д. Сергеевского, Н. С. Таганцева, С. Познышева, Н. А. Неклюдова, М. П. Чубинского, А. А. Жижиленко, М. Н. Герне-та и др.). Советское уголовное уложение предусматривало три вида наказания: 1) лишение свободы; 2) лишение всех или политических прав; 3) денежные пени (Уголовное уложение 1903 г. — восемь видов наказания, включая, смертную казнь, каторгу, ссылку и лишение свободы в его четырех разновидностях: заключение в исправительный дом, заключение в крепость, заключение в тюрьму и арест). В Советском уложении содержался ряд норм, регламентирующих наказание (о смягчении и замене наказаний, об обстоятельствах, усиливающих ответственность), о давности, о помиловании и амнистии), имеющих некоторый аналог с соответствующими нормами Уголовного уложения 1903 г.
В главе VI дается характеристика Особенной части Советского уложения. Непосредственно в ней были сосредоточены нормы о преступлениях против государства и государственного управления (раздел второй), о преступлениях против общественного порядка и спокойствия (раздел третий), о преступлениях против личности (раздел четвертый), о преступлениях против имущественных прав (раздел пятый), о преступлениях против народного хозяйства (раздел шестой) и о преступлениях по должности (раздел седьмой). Разумеется, что соответствующие нормы не могли повторять содержание соответствующих норм Уголовного уложения 1903 г. ввиду полного
несоответствия их социально-политической природе Советской власти и задачам Советского государства. В связи с этим авторы монографии выделяют их специфическое («революционное») содержание и их социально-политическую обусловленность, отмечая при этом заслуживающую внимания попытку разработчиков Уложения отразить «негативные явления, складывающиеся в различных сферах государственной власти и отраслях промышленного, сельскохозяйственного производства и торговли». Вместе с тем авторы сумели и здесь обнаружить некоторую преемственность с нормами, содержащимися в Уголовном уложении 1903 г. Кроме того, авторы справедливо указывают и на существенные недостатки (особенно в плане законодательной техники) Советского уложения («откровенно слабой Общей части, недостаточно четкой системности норм Особенной части, наличием санкций, в которых определены лишь их нижние границы» и др.). В качестве приложения в монографии дана Объяснительная записка к проекту Советского уголовного уложения (издания 1918 г.), а также сравнительная таблица тех статей Уголовного уложения 1903 г. и Советского уголовного уложения 1918 г., редакции которых совпадают.
Завершая рецензию, хотелось бы поздравить авторов данной работы с несомненным творческим и «наукопоисковым» успехом и поблагодарить их как читатель и пользователь такой научной продукции за представленную ими возможность воспользоваться расширением доктринального поля отечественного уголовного права.
А. В. Наумов,
доктор юридических наук, профессор Российской правовой академии
Минюста России
Рецензируемая работа, несомненно, заинтересует читателя, во-первых, в силу новизны информации о самом факте наличия такого исторического документа, как Советское уголовное уложение, в отношении которого даже неизвестно его точное название, а также то, имело ли это уложение хотя бы официальный статус проекта нормативно-правового акта или носило характер концептуальной научной модели группы юристов, придерживающихся определенных идеологических убеждений. Во-вторых, в силу академического освещения содержания указанного исторического документа авторы справедливо отмечают, что подобные документы не утрачи-
вают своего значения для науки уголовного права. Это действительно так, поскольку такие историко-правовые документы позволяют отразить сложную международную, внутрисоциальную, научную и мировоззренческую среду, в которой формировалась уголовно-правовая политика Советского государства. В-третьих, необычной манерой изложения текста. Авторы ушли от сухого научного анализа содержания Советского уголовного уложения, предпочитая раскрыть его доктри-нальные основы через жизненную и творческую биографию авторов этого документа, а также через обзор научных разработок, предшествовавших его появлению.
В работе особое внимание обращается на сходство и отличие в подходе к проблемам уголовно-правовой политики Временного правительства и молодого Советского государства. Сходство состоит в методах осуществления этой политики, а именно: в оперативном реагировании на динамизм общественных отношений в революционную эпоху в виде издания новых нормативных правовых актов, являющихся источником такой политики. Отличие состоит в различных концептуальных подходах к ее осуществлению. Временное правительство не спешило с изданием новых кодифицированных нормативноых правовых актов, решая проблемы уголовно-правого воздействия на динамично развивающиеся общественные отношения с помощью циркуляров, распоряжений, приказов. Это обусловлено тем, что Временное правительство исходило из концепции непрерывности правопорядка. Напротив, Советское государство исходило из концепции кардинальной ломки старого правопорядка. Из этой же концепции исходили и авторы Советского уголовного уложения. Так, один из руководителей Наркомата юстиции, редактировавший Советское уголовное уложение, А. Шрейдер с пафосом отмечал: «В творческих муках революции рождается новое право. Революция — период наивысшего напряжения разрушительных сил — первоисточник нового правотворчества, она дает воплощение в жизнь лучших и заветных народных чаяний. От революции к революции — путь развития правовых норм»1.
Уголовному праву редактор отводил особое место в становлении советского правопорядка: «Из всех областей права — уголовное право больше всего, всегда и везде изменялось в зависимости от политических пертурбаций. Революция, неся за собой новые знамена,
1 См.: Советское уголовное уложение (научный ком-
ментарий, текст, сравнительные таблицы). М., 2015. С. 146.
* * *
новые ценности, новое понимание жизни и жизненных отношений вносит коренную ломку в понимание того, что можно и чего нельзя, изменяет подчас до неузнаваемости понятия преступного и достойного, дозволенного и воспрещенного. То, что было до революции преступного и недозволенного, становится подчас основой, остовом революционного действия. Кованые удары революции впервые разбивают ржавые оковы допотопного Уголовного кодекса»2. Это означало принципиально новые подходы к уголовному законодательству, прежде всего к определению преступления и наказания. В связи с этим А. Шрейдер отмечал: «...впервые в полном объеме и государственном масштабе поставлен вопрос о коренной ломке понятий о преступлении и наказании, о праве на наказание, о мерах и пределах наказуемости с точки зрения общества действий»3.
В понятии преступления, которое дано в ст. 1 Советского уголовного уложения, нашли воплощение взгляды либеральных российских правоведов, рассматривающих преступление как сугубо юридическое явление. В частности, П. А. Сорокин утверждал, что «.какой-нибудь акт является преступлением не по своей "извечной" природе, а просто потому, что он оскорбляет и нарушает чьи-то шаблоны.»4. По этой причине разработчики Советского уголовного уложения предложили формальное понятие преступления, определяя его как деяние, воспрещенное во время его учинения законом под страхом наказания5.
В этой связи авторы рецензируемой работы справедливо отмечают, что разработчики Советского уголовного уложения не в полной мере использовали достижения уголовно-правовой науки, в которой многими известными исследователями обосновывалась необходимость материального определения преступления в связи с тем, что оно посягает на определенные объекты. С этих позиций авторы характеризуют оживленную полемику между отечественными специалистами науки уголовного права конца XIX — начала XX в. по поводу определения преступления как деяния, посягающего на нормы правопорядка. Однако увлеченность авторов этой полемикой приводит их к необоснованному продуцированию современных представлений о преступлении на
2 Там же.
3 Там же.
4 См.: Сорокин П. А. Преступление и кара, подвиг и награда. М., 2006. С. 209.
5 См.: Советское уголовное уложение (научный комментарий, текст, сравнительные таблицы). С. 151.
тот уровень развития науки уголовного права, который был в этот период. В частности, категоричным представляется утверждение авторов рецензируемой работы о том, что исследователи прошлого, например А. Ф. Кистяковский, указывавший на нарушение преступлением общей безопасности и благосостояния, уже в этот период наделяли преступление свойством общественной опасности6. Полагаем, что отечественная уголовно-правовая мысль в этот период даже в числе ее представителей, выступавших за материальное понятие преступления, еще не подошла к обоснованию отнесения к преступлению только такого противоправного деяния, которое по своей социальной природе является преступлением.
Только в первые годы Советской власти продолжившаяся полемика между сторонниками материального и формального подхода к определению понятия преступления перешла в плоскость обсуждения сущностного признака преступления — его общественной опасности. Эта полемика привела к тому, что законодатель первоначально принял позицию сторонников материального подхода к определению преступления. Последнее в ст. 6 УК РСФСР 1922 г. стало характеризоваться как общественно опасное действие или бездействие, угрожающее основам советского строя и правопорядку, установленному рабоче-крестьянской властью на переходный к коммунистическому строю период времени. В примечании к ст. 6 УК РСФСР в ред. 1926 г. законодатель занял компромиссную позицию, указав на формальную предусмотренного общественно опасного деяния в качестве преступления в какой-либо статье Особенной части настоящего Кодекса. Закрепление в ст. 7 УК РСФСР 1960 г. определения преступления как общественно опасного деяния, предусмотренного уголовным законом, на несколько десятилетий приостановило полемику по указанному вопросу.
С 90-х годов прошлого века полемика между сторонниками материального и формального подхода к определению понятия преступления возобновилась. Отдельные исследователи стали утверждать, что необходимо отказаться от материального признака преступления, что должно остаться только формальное понятие преступления7, что преступность проявляется только в деяниях, признаваемых преступными законода-
6 Указ. соч. С. 151.
7 См.: Понятовская Т. Г. Концептуальные основы
уголовного права России: история и современность.
Ижевск, 1994. С. 76—86.
телем «здесь и сейчас»8. В качестве аргументов сторонниками этой позиции указывалось, что общественная опасность не является величиной постоянной; материальный признак позволяет законодателю назвать преступным любое деяние, вторгающееся в сферу государственных интересов9.
Авторы рецензируемой работы, судя по ее содержанию, признают сущностным признаком преступления его общественную опасность. Поддержим эту позицию и укажем в связи с высказанными аргументами сторонников формального определения понятия преступления, что признак общественной опасности, действительно, не всегда является постоянным, т. к. изменяются социальные условия, лежащие в основе уголовно-правового запрета. Это влечет динамизм уголовного закона, который реагирует на появление новых отношений (например в сфере компьютерной информации) или на их качественное изменение (например в сфере экономики), а также на правовую оценку отдельных видов поведения. Таким образом, меняется содержание общественной опасности преступления, а за этим его законодательное (формальное) описание. Однако криминализировать деяние можно лишь тогда, когда оно по своим объективным свойствам является преступлением. Кроме того, общественная опасность основного круга деяний — величина постоянная, т.к. основную группу преступлений составляют корыстные и насильственные преступления, связанные с нарушением заповедей, содержащихся еще в Ветхом Завете («не убивай», «не прелюбодействуй», «не кради» и т. д.).
Последовательное практическое воплощение критикуемой позиции будет означать произвольное изменение круга преступных деяний в соответствии с сиюминутными потребностями правящей элиты, а не на основе представлений о преступлении как о грехе, как о нарушении общепринятых заповедей, содержащихся еще в Ветхом Завете. В этой связи уместно вспомнить критику К. Марксом решения Рейнского Ландтага, которым в угоду частным владельцам лесов принят закон о том, что хищение валежника или собирание хвороста подводится под понятие кражи и наказывается, как порубка леса. В статье «Дебаты по поводу закона о краже леса» автор утверждал: «Вам ни в какой мере не удастся заставить нас поверить в наличие преступления там, где нет
преступления...Народ видит наказание, но не видит преступление.»10, «Закон не свободен от общей для всех обязанности говорить правду», «Правовая природа вещей поэтому не может приспосабливаться к закону — закон, напротив, должен приспосабливаться к ней», «Ландтаг отбрасывает... всякое различие между собиранием валежника, нарушением лесных правил и кражей леса»11, «.безусловный долг законодателя не превращать в преступление то, что имеет характер проступка...»12.
Новый подход в Советском уголовном уложении к наказанию состоял в том, что оно рассматривалось как акт законной самозащиты общества от покушения на его существование. Наказание перестало рассматриваться как кара, как возмездие за совершенное преступление. Однако эти выводы можно сделать лишь из внимательного анализа текста ст. 2 указанного документа, т.к. определения наказания там не содержится, а также из пояснительной записки к проекту этого Уложения, подготовленной А. Шрейдером. Отсутствие в тексте Уложения определения наказания свидетельствует о том, что не подчеркивается его сущностный признак — карательный характер. Об этом же свидетельствует наличие в документе всего трех видов наказания, а именно: лишения свободы, лишения всех или некоторых политических прав, а также денежной пени. Такая система наказаний не дает суду в полной мере реализовать карательное свойство наказания, состоящее в соответствии тяжести наказания тяжести преступления. По сути дифференциация и индивидуализация наказания, как показывает анализ санкций за конкретные преступления, предусмотренные в разделах втором — седьмом Уложения, осуществляется только за счет различных сроков лишения свободы за различные преступления. Кроме того, лишение всех или некоторых политических прав является по своей сути не карой за совершенное преступление, а мерой защиты от политических оппонентов, денежная пеня представляет по своей правовой природе компенсационную меру, характеризующую гражданско-правовую ответственность. А. Шрейдер комментирует содержащиеся в Уложении положения о наказании следующим образом: «Наказание — есть акт законной самозащиты общества от покушений на его существование, право и спокойствие», «Такое определение понятия
8 См.: Гилинский Я. И. Девиантность, преступность, социальный контроль. СПб., 2004. С. 242
9 См.: Понятовская Т. Г. Указ. соч. С. 76—86.
10 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 122.
11 Там же. С. 122—123.
12 Там же. С. 131.
«наказание» в корне противоречит традиционному его толкованию, покоящемуся на признании государством права на кару, права на возмездие» 13. Последовательное воплощение такая позиция получила в первом УК РСФСР. В частности, в ст. 8 УК РСФСР 1922 г. наказание отнесено к разновидности мер социальной защиты. В УК РСФСР в ред. 1926 г. вместо понятия наказания используется понятие мер социальной защиты судебно-исправительного характера, а из редакции санкции за конкретные преступления исключается слово «наказывается» и вместо него употребляются словосочетание «влечет меры социальной защиты» 14.
Авторы рецензируемой работы отмечают, что такой подход к наказанию противоречит его исторически первому пониманию как возмездию, при котором наказание выступает воздаянием за преступление. В работе хорошо показана эволюция взглядов на наказание, которая начала происходить в связи с композицией принципа талиона, с отходом социальной практики наказания от того, что оно перестало для виновного быть тождественным вредом, который он причинил преступлением. В результате стали развиваться две основных теории, по-разному подходящих к вопросу о праве на наказание, а именно: отрицающих право государства наказывать и признающих это право, которое вытекает из различных оснований (справедливости, заглаживания вреда, права на подчинение, божеского возмездия и т.д.). Составители Советского уголовного уложения выводили право государства на наказание из права на защиту от преступных посягательств.
Заслугой авторов рецензируемой работы является то, что они подняли эти вопросы именно в современных условиях. Актуальность этих вопросов сегодня обусловлена тем, что в законодательном определении наказаний не указан его сущностный признак — карательный характер (ст. 43 УК РФ). Такая позиция законодателя нашла поддержку в работах российских исследователей, т.к. карательный характер наказания перестал рассматриваться даже как его признак15. Исходя из этого стали вноситься предложения о том, что необходимо в число наказаний включить такие меры, как
13 См.: Советское уголовное уложение (научный комментарий, текст, сравнительные таблицы). С. 149.
14 Там же. С. 82 — 103.
15 См., напр.: Зубкова В. И. Уголовное наказание и его
социальная роль: законодательство, теория и практика : автореф. дис. ... д-ра юрид. наук. Рязань, 2002. С. 9—10 ; Мацкевич А. Ф. Уголовное наказание. СПб., 2005. С. 25—26.
увольнение от должности, возложение обязанности загладить причиненный вред16.
Указанная позиция законодателя привела прежде всего к тому, что перечень наказаний, определенный в ст. 44 УК РФ, не превратился в систему наказаний, т.к. предполагаемая законодателем схема перечня наказаний от наиболее мягкого вида наказания (штраф) до наиболее сурового (смертная казнь) в значительной мере не состоялась. В частности, штраф в своих верхних пределах по суровости значительно превзошел последующие виды наказаний и вполне может соперничать с лишением свободы, а в аспекте субъективного восприятия наказания отдельными лицами даже может превышать суровость последнего. Нарушение самим законодателем усиления суровости наказаний по мере их очередности порождает вполне практические проблемы. Например, суд на основании ст. 64 УК РФ решил назначить более мягкий вид наказания, чем предусмотренный статьей, по которой квалифицированы действия виновного. Возникает вопрос: каким критерием должен руководствоваться суд, определяя, какой из перечисленных в ст. 44 УК РФ видов наказания является более мягким, если очередность наказаний таким критерием быть не может? Исключение из законодательного определения наказания указания на его карательную сущность привело к расширению сферы частного интереса в уголовно-правовых отношениях. Это, в свою очередь, привело к снижению эффективности охранительной функции уголовного права. В частности, положение ч. 2 ст. 88 УК РФ о том, что штраф, назначенный несовершеннолетнему осужденному, по решению суда может взыскиваться с его родителей или иных законных представителей с их согласия, представляет собой ни что иное, как проникновение в уголовное законодательства гражданско-правового института субсидиарной ответственности, являющейся по своей сути восстановительной, компенсационной мерой. Такое «инородное тело» в уголовном законе отнимает у штрафа карательную, наказательную сущность, т. к. штраф применяется не к лицу, совершившему преступление, и не за совершенное преступление. Попытки придать наказанию черты мер гражданско-правовой ответственности выхолащивают его сущность, изменяют его юридическую природу.
Поднятая авторами рецензируемой работы проблема правовой природы наказания позволит исследователям вопросов уголовного
См., напр.: Зубкова В. И. Указ. соч. С. 13.
16
права вновь обратиться к веским аргументам сторонников карательной сущности наказания. Достаточно вспомнить замечательный труд итальянского мыслителя XVIII в. Чезаре Беккариа «О преступлениях и наказаниях», подчеркивающего значение карательного свойства наказания: закрепления в душах людей идеи неразрывности преступления и следующего за ним наказания, соответствия наказания природе преступления, соответствия суровости наказания тяжести преступления, неизбежности наказания и т.д.17 Много внимания изучению карательной сущности наказания уделили отечественные исследователи. Помимо ученых, труды которых обстоятельно проанализированы в тексте рецензируемой работы, особо ценный вклад в развитие отечественной уголовно-правовой мысли внесло социолого-правовое исследование Питирима Сорокина «Преступление и кара, подвиг и награда». В нем показано прогрессивное значение придания наказанию карательного характера в эволюции уголовно-правового воздействия, а именно: первобытная неограниченность наказания была ограничена талионом, который даже до его композиции определил границы мести, установил равенство между преступлением и наказанием; кара постепенно ограничила круг
наказываемых лиц (коллективная ответственность рода была заменена индивидуальной ответственностью), наказание перестало быть вечным за одно преступление (наказание перестало настигать еще не родившихся поколений); наказание отделилось от санкций за гражданские правонарушения, т.к. в отличие от последнего повлекло за собой не реститутивные, а репрессивные последствия18.
В заключение отметим, что пытливая мысль исследователя найдет для конструктивной научной полемики в тексте рецензируемой работы помимо обсуждения основных вопросов о преступлении и наказании более частные, однако не менее интересные суждения авторов (об уголовном законе, об обстоятельствах, исключающих преступность деяния и т.д.). Полагаем, что читатель не пожалеет потраченного времени на ознакомление с данной работой.
А. В. Шеслер,
начальник кафедры организации исполнения наказаний Томского института повышения квалификации работников ФСИН России, профессор кафедры уголовного права Томского государственного университета, доктор юридических наук, профессор
17 См.: Чезаре Беккариа. О преступлениях и наказаниях.
М., 1995. С. 83, 137—140, 162—163, 175.
См.: Сорокин П. А. Указ. соч. С. 379—383, 400—401.
SOVIET CRIMINAL CODE (SCIENTIFIC COMMENTARY, TEXT, COMPARATIVE TABLES). ED. BY DOCTOR OF LAW, PROFESSOR A.P. CHUCHAEV, MOSCOW, 2015 - 240 P. REVIEW. GRACHEVA, Y.V., MALIKOV, S.V., CHUCHAEV, A.I.
L8
