CC BY
68Флиль Ибятов
О КАЗАЧЕСТВЕ 6ЕВ ПрИСТрАСТИЙ
и мифов
Предложение редакции журнала «Вопросы национализма» — написать объективный (так сказать, равноудаленный от собственно русской или этнически казачьей точек зрения) комментарий к статье Н.Н. Лысенко «Нация или субэтнос? Размышление об этногенетической природе казачества» — повергло меня первоначально в некое замешательство. Мою нерешительность можно понять. Казачья тема, разогретая удушающим политическим климатом современной России и лавиной историографической, мемуарной и архивной информации, обрушившейся на российских граждан в последние два десятилетия, никак не способствует выдерживанию исследователем некой срединной, равновекторной позиции. Тем не менее по прошествии некоторого времени, уняв «смятенный дух», я предпринял попытку написать предложенный комментарий, а вернее — своего рода развернутый очерк «по поводу». Так сказать: размышления Н.Н. Лысенко я решил проверить своими размышлениями. Что из этого получилось — судить читателям «ВН». Надеюсь, что их суд не будет для меня слишком суров.
В объемном научно-популярном очерке Н.Н. Лысенко есть несколько аспектов, с которыми трудно согласиться (по соображениям фактологического характера) и очень хотелось бы поспорить (разумеется, корректно). Примерно столько же здесь историографически удачных, совершенно верных наблюдений. Понимая, что комментарий никак не должен догонять
рецензируемый материал в объеме, я решил сократить свои pro и contra до двух позиций — по паре на каждую из сторон водораздела взыскания исторической правды.
I. Что бесспорно
Славянская генетическая основа казачества. Н.Н. Лысенко осторожно, но для вдумчивого читателя очень внятно проводит мысль, что все подлинные казаки — это славяне. (А как же иначе, коль даже заголовком одного из важнейших разделов статьи избрана поэтическая строка Тараса Шевченко «О, Сечь! Ты всего казачества колыбель!»)
В академической и политической средах современной России эту мысль казачьего историка будут, скорее всего, активно опротестовывать. Возможные оппоненты Н.Н. Лысенко могут привести такой, например, факт. В начале XX в. национальный состав Оренбургского казачьего войска выглядел так: русских (казаки официально считались русскими) — 87,6%, татар — 6,6%, нагайбаков (крещеных татар) — 2,9%, мордвы — 1,8%, башкир — 0,8%, калмыков — 0,3%1. Исторически бесспорным фактом является наличие в составе Терского казачьего войска значительного числа осетин, в составе Уральского казачьего войска — калмыков, в составе Забайкальского казачьего войска — бурят.
Опираясь на эти фактические све-
1 Ганин А.В. Накануне катастрофы. Орен- _
бургское казачье войско в конце XIX — нача- 13 5 ле XX вв. (1891-1917 гг.). М., 2008. С. 61. _
дения, многие современные историки (и всегда административные функционеры, приставленные к казачеству) в угоду ложно понятой толерантности делают вывод о полиэтничности казачества. Вывод ложный, поскольку вольно или невольно смешиваются две разные категории — этнический состав того или иного казачьего войска как военно-административной структуры и этническое самосознание основной массы индивидуумов, которые составляют списочный состав данной военно-административной структуры.
С точки зрения дореволюционного законодательства казачество — это не народ, а особое воинское сословие Российской империи, имевшее привилегии за несение обязательной военной службы. С этой позиции в «казаки» можно было зачислить хоть эскимоса, хоть китайца, а после прохождения этими индивидуумами необходимых формальностей зачисления с полным основанием именовать их казаками. Российский чиновник считал поверстанных эскимоса с китайцем казаками. Но вот вопрос: сами-то они стали бы считать себя казаками или нет?
Возьмем для примера достаточно значительную часть списочного состава Оренбургского казачьего войска: тюр-коязычных «казаков» — татар, башкир и татар-нагайбаков (крещеных). В списочный состав ОКВ все тюркоязычные «казаки» попадали сугубо административным путем: еще в 1798 г. указом Павла I некоторую часть башкир и мишарей (татар) перевели в военно-казачье сословие с образованием 11 башкирских и 5 мишарских кантонов. Видимо, около этого же времени в казаки поверстали и нагайбаков — крещеных татар ногайского происхождения. Известно, по крайней мере, что в 1842 г. именно нагайбаки формировали списочный состав «казаков» 3-го и 5-го кантонов Оренбургского казачьего войска2.
13 6 2 Правила о переселении на земли Орен-_ бургского казачьего войска казаков упразд-
Итак, уже с середины XIX в. нагай-баки считались петербургским администратором казаками (поверстанные башкиры с мишарями и того раньше). Однако как в то время, так и в наши дни нагайбак на вопрос о своей национальности никогда не сказал бы, что он — казак, а ответил бы что его народ вообще-то нэгэйбжлэр, т.е. нагай-баки. Полагаю, понятно, как ответили бы на этот же вопрос башкир с татарином (мишарином). В отличие от них ответ казака-славянина (по крайней мере до революции) на вопрос о его этнично-сти был бы однозначным: казак.
Таким образом, с политкорректно-стью или без оной, но исторически никакой полиэтничности казачества не было. Было административное «верстание» в казаки инонациональных людей, этническая сущность и этническое самосознание которых от этого действия не менялись.
Термин «полиэтничность казачества» придумали современные историки, в основном из той многочисленной когорты, что обслуживает национальный дискурс политики Кремля3. Вместо «полиэтничности» существовало достаточно замкнутое этносоциальное сообщество казаков, обладавшее на рубеже XX в. развитой этнической спецификой. Это сообщество было сформировано исключительно славянами. В разные исторические периоды разные части этого сообщества включались петербургскими администраторами в состав того или иного казачьего войска как военно-административной структуры. Туда же включались и представители иных, неславянских народов, кото-
ненного Ставропольского калмыцкого войска, белопахотных солдат и солдатских малолетков. СПб., 1843. С. 34.
3 См. например, яркий образчик указанного идеологического тренда: Зайцев Г.С. Казачество и иноземцы в истории Сибири: фактор веротерпимости и толерантности // Современное казачество: история и современность: Сб. научн. статей. Омск, 2011. С. 123.
рые от этой административной разверстки подлинными казаками, конечно, не становились. Казачья папаха и шаровары с лампасами не делали из бурята и нагайбака казаков. Так же как монгольский халат на семиреченском казаке не превращал последнего в монгола.
Вопрос о том, зачем администрации Петербургской империи потребовалось смешивать в отношении казаков критерий сословности с критерием этнично-сти, — относится к числу дискуссионных. Возможно, это было просто канцелярское «недомыслие», но не менее возможно, что это было одно из мероприятий (в значительном ряду других) для постепенного, но глубокого и необратимого размывания собственно казачьего (запорожского) субстанционального ядра в российском казачестве.
Хотя ни к чему хорошему для династии Романовых последнее решение (если только, подчеркну, оно принималось осознанно) не привело, ныне на те же грабли наступает и актуальная администрация Российской Федерации. Уже созданы (бесспорно, с одобрения Кремля) так называемые Аланское и Абазинское казачества. А при проведении антитеррористических операций в Чечне у убитых боевиков нередко находили удостоверения «чеченских казаков», выданные в Грозном.
В этот смысле внятная артикуляция Н.Н. Лысенко, что подлинный казак — это всегда и только славянин — относится, конечно, к сильным сторонам анализируемой работы.
Запорожская основа этносоциальной природы казачества. Другой важной позицией, которую аргументировано отстаивает Н.Н. Лысенко, является тезис о запорожских истоках традиционной казачьей культуры. Последнюю, по мнению казачьего историка (с которым трудно не согласиться в этом вопросе) никак невозможно вывести из культуры беглых холопов, которые якобы в стародавние времена бежали от бояр и детей боярских на Днепр и Дон.
Почтенная древность феномена казачества была понятна уже Н.М. Карамзину, который писал: «Откуда произошло казачество, точно не известно, но оно, во всяком случае, древнее Баты-ева нашествия в 1223 году. Рыцари эти жили общинами, не признавая над собой власти ни поляков, ни русских, ни татар»4.
Славяне Нижнего Поднепровья и Приазовья, по мнению ведущих современных историков, действительно могли самостоятельно сформировать первичный казачий этносоциум5. После нашествия монголов, когда весь регион Северного Причерноморья вошел в состав золотоордынского Улуса Джу-чи, казаки выполняли, по всей видимости, функции легкой пограничной кавалерии, обеспечивали безопасность караванных путей и почтовых коммуникаций на границах Улуса. Если сопоставить карту Золотой Орды с картой политической ответственности Войска Запорожского и Войска Донского, то отчетливо видно, что родовые земли запорожских и донских казаков — это фактически окраинные западные и северные земли Золотой Орды.
Вместе с тем я убежден, что значение влияния тюркского фактора в начальном этногенезе казаков явно преувеличено обывательским мнением, в котором партию «первой скрипки» играют, как ни странно, некоторые казачьи идеологи, тщательно пытающиеся найти «десять отличий» казаков от русских.
Тюркское влияние на казаков исчерпывается, по существу, названием и формой некоторых видов традиционной казачьей одежды, а также небольшими лингвистическими заимствованиями. Эти сравнительно поздние инновации пришли в казачество в XIV—
4 Карамзин Н.М. История государства Российского. Калуга, 1993. Т. 4. С. 126.
5 Глущенко В.В. Казачество Евразии: зарождение, развитие, интеграция в структуру российской государственности. М., 2006. С. 62-73.
XVI вв. вместе с тюркскими (татарскими, турецкими и ногайскими) женщинами, которые, как всем известно, регулярно привозились казаками из военных походов.
В исконном, запорожском казачестве гораздо явственнее, чем тюркский, просматривается скифо-аланский генетический след. Не от тюрок, а от скифов и алан происходят специфические, онтологически базисные черты образа жизни запорожских казаков. Походные кибитки запорожцев — это почти точная копия скифских и сарматских кибиток. Строительная морфология куреней и расположение куреней в гуляй-городках носит явное аланское влияние. Система дружинной демократии казаков — это точный слепок с военно-демократической организации аланских дружин; тюркские воинские дружины функционировали совершенно на других принципах. Запорожский оселец — точная копия прически взрослых аланских дружинников (кстати, даже этимология слова «оселец» происходит, по-видимому, от слова ос (ас) — древнего самоназвания алан).
Список скифо-аланских культурологических реликтов в казачестве можно продолжать долго. Особенно рельефно выглядит скифо-аланский след в древней похоронной обрядности запорожских и донских казаков. В соответствии с традиционной обрядностью могилы казаков всегда делались как у древних сарматов и алан, с подбоем: основной шурф могилы переходил в глубокую боковую нишу, куда и ставился гроб. При проводах казака в последний путь за гробом шел не священник с кадилом, как во внутренних областях России, а боевой конь под черным чепраком, с притороченным к седлу любимым оружием усопшего. Мотивы этого обычая уходят в скифскую древность, из современных народов России этот обычай, насколько мне известно, имеется (с небольшими изменениями) только у осетин — генетических наследников аланской традиции.
Резюмируя эту часть своего комментария, могу повторить, вслед за Н.Н. Лысенко, что запорожская культурологическая основа стала на все времена доминирующей, первенствующей основой этносоциального бытия казачества, на которую уже впоследствии и с гораздо меньшей степенью воздействия накладывалось татарское, польское, горское, а в более позднее время — все более крепнущее русское влияние. Запорожская Сечь сформировала казачество, стала его единственной смысловой матрицей, а в дальнейшем превратилась, как мне кажется, в некий недостижимый уже для актуальных казаков легендарный идеал — в поэтическое воспоминание о «золотом веке».
В этом смысле в большей степени казаками, если можно так выразиться, являются представители тех казачьих регионов, которые географически располагались ближе к Запорожью — казаки Кубани, Нижнего Дона, Терека. Чем дальше на восток — в Оренбуржье, на реку Урал, в степи Забайкалья, на Уссури и Амур — тем слабее в тамошнем казачестве собственно запорожский след и тем более рельефно видно в нем доминирующее уже русское и частично тюрскское влияние. Хотя влияние тюрков на казаков приобретало преимущественно внешние формы, все же в Средней Азии и Забайкалье к рубежу XIX-XX вв. оно в бытовом аспекте было весьма сильным. Знаменитый исследователь Азии Н.М. Пржевальский писал, например, так: «Казаки перенимают язык и обычаи своих инородческих соседей; от себя же не передают им ничего. Дома казак щеголяет в китайском халате, говорит по-монгольски или по-киргизски; всему предпочитает чай и молочную пищу кочевников»6.
Таким образом, запорожский архетип являлся уникальной, в своем роде,
6 Пржевальский Н.М. О возможной войне
с Китаем (Урга, 22 окт. 1880 г.) // Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии. СПб., 1883.
и единственной исторической и этнологической основой казачества. Угасал этот архетип — на его месте не создавалось ничего нового, а происходило замещение лакуны уже сформированным русским или тюркским этносоциальным субстратом. Сегодня в наибольшей степени архетип запорожца сохранился на Кубани в генетических потомках казаков Черноморского войска, переселившихся сюда во времена Екатерины II из Запорожья и с Дуная под началом атаманов З. Чепеги и А. Голова-того.
Еще во второй половине XIX в. в среде казаков-черноморцев сохранялся запорожский воинский орден «пластунов» — удивительный этносоциальный осколок древней Сечи, имеющий, вероятно, сармато-аланское происхождение. Пластуны отрабатывали так называемое «характерство» — сложные, по сути языческие (ведические) заговорные практики, призванные защитить казака от пули, горячего коня от запала, их обоих от укуса змеи, осуществляли наговор на ружья противника, «за-мовляли» кровь, текущую из глубокой раны. Некоторые заговорные практики пластунов позволяли, по-видимому, моделировать защищенное пространство вокруг воина, которое перемещалось вместе с ним7.
В этой связи в качестве примера «небывальщины», которая, однако же, бывала, можно привести рассказ старожила станицы Мингрельской И.А. Бирюка, который так рассказывал о боевой практике пластуна Строкача. Встретив в разведке большой отряд черкесов, Строкач сказал молодому казаку (из непосвященных), который был с ним:
7 Бондарь Н.И. Воинские охранительные молитвы и заговоры кубанских казаков // Мужской сборник. Вып. 2. «Мужское» в традиционном и современном обществе. Константы маскулинности. Диалектика полка. Инкорнации «мужского». Мужской фольклор /Сост. И.А. Морозов; отв. ред. Д.В. Громов, Н.Л. Пушкарева. М., 2004. С. 251.
«Ты заховайсь, шоб ны нашлы, а я буду сам с ыма воювать...» «Заховавсь. А вин полиз в камыша. Пролиз, камыш обвязав, вроди чоловик стоить, эти [черкесы. — Ф.И.] на конях подбылы: бах, бах, бах, туда пострелялы. Подбылы — нема никого, а он просто обишов и назад вернувся. Заднего пиймав всадника, забрал його ружье, йему кинжалом набыв добре, коня забрал, сил и поихав. Воны выскочилы, за им поихалы до Кубани. Он коня бросив и поплыв через Кубань. Воны за ним. Давай кидать [аркан. — Ф.И.]... Пиймав його, сталы тянуть. Он вытяг кинжал, раз пэрэризав пэтлю. вылез в каюк [долбленая лодка. — Ф.И.], сив и сыдить. Ну, каже, запомните, цэ Строкач прыходыв до вас»8.
Отмечу, что уровень боевой подготовки профессиональных горских абреков был в XIX в. высочайшим. Невозможно поверить, чтобы такую многоходовую борьбу с целым черкесским отрядом мог выиграть один человек, не знакомый со специальными мистико-психологическими практиками.
Молодой казак мог стать «пластуном» только исполнив кровавый, алан-ский же по происхождению, обряд — отрубив и доставив в лагерь голову поверженного врага. Известный исследователь кубанского казачества О.В. Матвеев приводит такой красноречивый рассказ старика-пластуна М. Седых. «Если кто из "новоиспеченных" пластунов рассказывал о встрече с черкесом и приходил с пустыми руками, то его упрекали в трусости, называли его бабой и долго язвительно смеялись над ним. Бывало, юноша лет 16-ти употребляет все усилия, чтобы добыть вражью голову, и гибнет в большинстве случаев, в борьбе с хитрым и отважным горцем. Поговорят о неудачнике, погорюют и скоро забудут, а удастся победить — все казаки его хвалят: "Добре, добре,
8 ПМ КФЭЭ-2000. Ст. Мингрельская Абинского района Краснодарского края. Аудиокассета №2186. Информатор: Бирюк
Иван Артемович, 1918 г.р.
сынку! Зараз видно, що с тебе выйде гарний пластун"»9.
Полагаю, что на этом эпизоде — суровом, конечно, но весьма характерном для древних, закрытых для непосвященных запорожских практик инициации, можно завершить мой комментарий позитивных, с исследовательской точки зрения, постулатов статьи Н.Н. Лысенко. Список удачных находок в его работе этими двумя, отмеченными мною позициями, разумеется, не ограничивается. Статья в целом написана бодро, идеологически позитивно, в ней немало удачных мест, ценных наблюдений. Тем досаднее, к сожалению, те методологические и фактические изъяны, которые столь основательно эрудированному в казачьей проблематике исследователю стоило бы, наверное, обойти стороной.
II. Что спорно
Миф о генетическом единстве всех казаков. В статье последовательно и где-то даже безапелляционно проводится мысль о том, что все казаки, помимо духовного и некогда сословного единства, имеют общую генетическую основу. С этой мыслью, хотя и с некоторыми оговорками, можно согласиться лишь имея в виду терских, кубанских и донских казаков.
Даже более-менее генетически единые кубанцы отчетливо подразделяются на казаков-черноморцев (потомков запорожцев Черноморского войска З. Чепеги и А. Головатого) и казаков-линейцев (потомков переселенных на Кубань казаков Войска Донского). Черноморцы до сих пор говорят на специфическом диалекте украинской «мовы», линейцы пользуются преимущественно русским языком. Так же генетически «едины» донские казаки, которые ментально и даже физионо-
9 Матвеев О.В. Период ученичества в воинской культуре пластунов 30-60-х годов XIX века //Сибирское казачество: история и современность: Сб. научн. статей. Омск, 2011. С. 65.
мически разделяются на казаков Азо-ва и Нижнего Дона и казаков Верхнего Дона и реки Воронеж. Первые испытали сильнейшее воздействие Запорожья и вообще Восточной Украины, вторые в столь же значительной мере русифицированы. По линии генетических истоков (от черноморцев или от донцов) подразделяются казаки Терского казачьего войска.
Однако, невзирая на имеющиеся различия в геноме, все казаки этих трех войск Прикавказья и Кавказа действительно едины в своей изначальной генетической основе: у кубанцев, терцев и донцов эта основа запорожская (в той или иной степени сохраненно-сти). Вполне понятное чувство «первородства», а также осознаваемое генетическое и духовное родство всех трех войск объективно всегда подталкивали представителей кубанцев, донцов и терцев рассуждать и делать политические заявления от имени всех казаков.
Так, в свое время известный белый генерал П.Н. Краснов, будучи донцом, выдвинул идею государственного суверенитета «Юго-восточного союза казачьих войск». Вступление в этот гипотетический государственный альянс оренбургских и уральских казаков П.Н. Краснов вряд ли детально согласовывал, но тем не менее свободно декларировал их участие. Один из крупных теоретиков казачьей самостийности, донской генерал Ис. Ф. Бы-кадоров в своих исторических и публицистических эссе также любил рассуждать от имени гипотетического «казачьего единства». Выдающийся идеолог этого единства, кубанец Ф.А. Щербина не уставал подчеркивать единый «характер казачьих порядков и управления, землепользования, отстаивания своих интересов на принципе казачьего права, идею общности всех казачьих войск»10. В этом смысле ку-
10 Цит. по: Казачество. Мысли современников о прошлом, настоящем и будущем казачества. Париж, 1928. С. 349-350.
банец Н.Н. Лысенко, заявляя о существующем, по его мнению, генетическом единстве всего казачества и называя современных казаков России «нацией», имеет маститых предшественников.
Мысль о «генетическом единстве казачества» выглядит привлекательно, но как обстоит дело с реальностью?
Реальность же такова: на 1917 год в Российской империи имелось 11 казачьих войск: Донское, Кубанское, Терское, Астраханское, Уральское, Оренбургское, Семиреченское, Сибирское, Забайкальское, Амурское, Уссурийское, а также два приравненных к статусу войск казачьих конных полка — Иркутский и Енисейский. Говорить о сколько-нибудь реально сохраненных к 1917 г. генетических, ментальных и ценностных дискурсах Запорожской Сечи в этих войсках, как я уже отмечал выше, можно было лишь применительно к кубанцам, терцам, донцам, астраханцам и, возможно, к семиреченцам. Казаки всех остальных шести войск к этому времени были в генетическом и бытовом аспектах столь сильно русифицированы, что вряд ли в чем-то принципиально важном отличались от окружающего их русского населения.
В качестве примера проанализируем, как шел процесс генетических (и, соответственно, ментальных) трансформаций в Оренбургском казачьем войске. Первичным генетическим модусом ОКВ, причем численно очень небольшим, стали несколько сотен малороссийских и донских казаков, переселенных на формирующуюся укрепленную линию ОКВ в первой половине XVIII в. На этом приток исконного казачества в Оренбургское казачье войско по существу закончился, поскольку в дальнейшем основу войска формировали из так называемых «городовых казаков» Самары и Уфы, а также дворян, детей боярских и рейтаров. Как последние, так и первые категории этих «казаков» к генетическому казачеству не имели ни малейшего отноше-
ния, все это были представители великорусского этноса11.
Начальный состав Яицкого (Уральского) казачьего войска был этнически более пестрым, чем Оренбургское войско, но и здесь основную массу казаков составляли не выходцы с Дона или запорожцы, а великорусские люди центральных и поволжских губерний. Первым официальным документом, подтверждающим этот факт, является перепись яицких казаков 1723 г., проведенная полковником И.И. Захаровым. Согласно этому документу, в составе Яицкого войска численно доминировали великорусы: тут были стрельцы, посадские люди, пушкари, государевы неводчики, самарские дворяне, подьячие. Здесь же присутствовали в небольшом числе гребенские и донские казаки, запорожцы, а также представители неславянских народностей: волохи, черкесы, татары, мордва, чуваши, вотяки, калмыки, даже несколько пленных тур-ков, шведов, поляков и немцев12.
Аналогичным образом формировались казачьи войска Сибири и Дальнего Востока, поэтому вряд ли правомерно рассматривать все казачество России как единый этносоциальный организм, а тем более как генетически и ментально консолидированную нацию, отличную от великорусского народа. Постепенное исчезновение запорожской генетической основы в казаках Зауралья и Сибири (кроме, как я уже подчеркивал, семиреченцев) закономерно вело к образованию в этих социумах общих с остальным русским народом социальных язв. Главной из которых во все времена оставалось пьянство.
Атаман В. Путинцев так, например, описывал социальные будни оренбургских казаков накануне 1917 г.: «...Пьянство, лень и праздность царят в казачьей среде, разъедая ее в корне, так как теперь пьют меньше старики, а боль-
11 Глущенко В.В. Указ. соч. С. 139.
12 Бородин Н.А. Уральское казачье войско:
в 2 т. Уральск, 1891. Т. 1. С. 3.
ше молодежь. Пьют малолетки, пьют девушки-подростки... Пьют, пользуясь каждым удобным и неудобным случаем, начиная с покупки коня или коровы и кончая именинами. Благодаря такому пьянству в наших станицах и поселках в праздничные дни господствует бесшабашный разгул, приправленный бранью, пьяными скабрезными песнями, дракой между молодежью, уличным развратом. Во время этого разгула молодежи почтенному казаку, старушке, священнику, учительнице лучше и не показываться на улице в местах сборищ пьяных головорезов, ибо того и гляди, что, ни за что ни про что, каждый может получить незаслуженное оскорбление...»13.
Что можно сказать после прочтения этого печального наблюдения? Только то, что сцены, подобные описанной атаманом Путинцевым, были в этот исторический период просто немыслимы в области Войска Донского, не говоря уже про казачьи станицы Терека и Кубани, где молодые люди в присутствии старика без его разрешения не могли даже присесть, а за публичную площадную брань публично же пороли нагайками.
Размывание запорожских генетических начал стало все явственнее чувствоваться на рубеже XX в. и в казачьих станицах Дона, особенно расположенных в верховьях этой реки. В военном аспекте это способствовало падению воинской дисциплины в донских казачьих частях, в целом очень негативно сказывалось на боеспособности донцов. Атаман П.Н. Краснов с горечью писал о своих казачьих земляках: «Все погрязли в хозяйственных заботах. Все думы о гарнцах, выгодной покупке сена, экономической крупе. Перед вами хозяева и коммерсанты, недурные управляющие скотными дворами, но уже не кавалеристы».
В указанной связи любопытно сопоставить данные о боеспособности ку-
банцев и донцов, взятые из справочной сводки Южного фронта красных на 1 марта 1919 г. (анализ тенденций четырех месяцев).
«...Кубанская армия — боеспособна, обучена, обмундирована и снаряжена хорошо. Командный состав хорош. Настроение противосоветское. Кубанские казаки (47 000) (здесь и далее в круглых скобках число личного состава. — Ф.И.). Открытых возмущений — нет, перешедших на сторону большевиков — нет, расформированных частей — 2% (1000), надежных для белых — 98% (46 000).»
«.Донская армия — боеспособность средняя. К обороне неспособна, к наступлению в широком масштабе тоже. Молодые казаки сочувствуют Советской власти. Командный состав слаб. Донские казаки (56 000). Открытых возмущений — 16% (9000), расформированных частей — 27% (15 000), перешедших на сторону большевиков — 28,5% (16 000), надежных для белых — 28,5% (16 000)..,»14.
Как видим, декларируемое Ис. Ф. Бы-кадоровым, Ф.А. Щербиной и Н.Н. Лысенко «генетическое единство» казаков Предкавказья и Кавказа не смогло гарантировать синхронность настроений и действий кубанцев и донцов даже в условиях судьбоносного для них военного испытания Гражданской смутой. Как же можно говорить о реальности этого «генетического единства» в наши дни — после перенесенного российским казачеством многолетнего геноцида большевиков?
Миф о существовании современной казачьей нации, основанной на «полноценно сформировавшейся уже к исходу XVI в. этничности казаков». Неслучайно я привел в этом подзаголовке часть цитаты из комментируемой мною статьи Н.Н. Лысенко. Всякий исторический миф имеет в своей основе кусо-
142
13 Ганин А.В. Указ. соч. С. 90.
14 Коровяковский С. Кавказские казаки в ПМВ и Гражданской войне // ^^й?Люгатя. ги /'стюгк8Ьор/геу1е8/147/
чек исторической правды. И тем лучше, убедительнее для неофитов миф, чем этот кусочек правды больше. В добротно сработанном Н.Н. Лысенко мифе о существовании современной казачьей нации этой инкорпорированной в ткань мифа правдой является мысль о сформировавшейся к исходу XVI в. этнично-сти казаков. Эта мысль имеет под собой реальное историческое основание: преобразование Войска Запорожского из военного ордена в полноценное государство при гетмане Петре Сагайдач-ном (первое гетманство в 1606 г.). Процесс казачьего государственного становления опирался, конечно, на реально существующий в эту историческую эпоху казачий этнос. Другое дело: как этот этнос распорядился своей историей или как эта история распорядилась им.
Попробуем ретроспективно взглянуть на генезис Войска Запорожского и Войска Донского (в XVI и XVII вв. это, по существу, единый этносоциум) после гетмана Сагайдачного. Умирая в 1622 г., П. Сагайдачный оставил Войско Запорожское с фактическим статусом автономной казачьей республики во главе с демократически избираемым гетманом. Взаимодействие Сечи с Войском Донским было оперативным и постоянным, осуществляясь при посредничестве Динского (Донского) куреня, в который принимались исключительно выходцы с Дона. Внешнее и внутреннее устроение Войска Запорожского было столь основательно укреплено при Сагайдачном, что его не могли поколебать последующие десятилетия напряженных усилий Речи Поспо-литой, предпринятые для ликвидации вновь возникшего казачьего государства. Историк М. Караулов писал в начале XX в. в «Очерках казачьей старины»: «Вторая половина XVI века и весь XVII век — время наибольшего расцвета и развития казачьих сил. В эти полтораста лет казачество растет, крепнет, вырабатывает свой строй, завоевывает себе положение крупной государствен-
ной силы и совершает длинный ряд изумительных подвигов»15.
После смены нескольких гетманов разной степени политической талантливости и удачливости Войско Запорожское попало в продолжительный системный кризис. Этот кризис был предопределен международной обстановкой в Северном Причерноморье того времени. Ни одно из могучих и влиятельных государств, соседей Войска Запорожского, не было согласно с существованием у своих границ демократического, в военном отношении сильного государства православных славян. Персия и Турция того времени — мусульманские деспотии, Польша — онтологический враг, Россия быстрыми темпами становилась абсолютистской империей, властную элиту которой при одном слове «народоправство» скручивали колики. Казачье государство Войска Запорожского оказалось в полной международной изоляции, и его скорый финал был предопределен.
Вся ирония в том, что фатальный уничтожающий удар по государству Запорожской Сечи нанесли не «безбожные агаряне» — турки и татары, не извечные инославные враги — ляхи, а православные единоверцы, коих не раз спасала казачья сабля, нанесла та самая династия Романовых, которая самим фактом своего воцарения на Руси была обязана казакам16. Органически не выносящий казаков Петр I уничтожил (вместе со всем казачьим наследием) гетманскую столицу Батурин, разорил и сжег Запорожскую Сечь, частью уничтожил, а частью разогнал по миру оставшихся в живых родовых запорожцев.
Деяния Петра I в относительно скором времени продолжила Екатерина II,
15 Цит. по: Андреев А.Р., Андреев М.А., Мастеров А.В. Запорожская Сечь. М., 2008. С. 54.
16 Широкорад А.Б. Казачество в Великой смуте: от Гришки Отрепьева до Михаила Романова. М., 2007.
довершившая разгром запорожцев и распродавшая за бесценок земли Сечи. Лишь благодаря невероятной политической изворотливости атаманов Сидора Белого, Захария Чепеги и Антона Го-ловатого, с помощью полновесного золота из атаманских сундуков, которым атаманы наполняли сундуки многих высокопоставленных имперских вельмож, запорожцы сумели чудом удержаться на краю исторической пропасти и сохраниться. Под именем казаков Черноморского войска на Кубани.
Даже эта короткая ретроспективная инверсия показывает: нормальный ход этногенеза казачьего этносо-циума был на рубеже XVП-XVШ вв. прерван. Дальше искусственно разорванные части казачьего этносоциального организма развивались в значительной мере изолированно. Лучшее подтверждение этому — объективные и существенные различия между донскими, кубанскими и терскими казаками. О русской генетической основе сибирских и дальневосточных казаков я уже упоминал выше.
Могла ли возникнуть на основании изолированных фрагментов разорванного этносоциума запорожцев генетически единая казачья нация — как пытается убедить нас в своей статье казачий историк Н.Н. Лысенко? В возможность такого процесса поверить трудно, ведь для этногенеза нации, как неоспоримо доказывает известный концептуалист теории этногенеза Ю.В. Бром-лей (на мнение которого, кстати, в положительном аспекте ссылается и сам Н.Н. Лысенко), нужны значительные массы территориально консолидированного населения.
В этой связи сама методологическая обоснованность употребления в отношении казачества слова «нация» вызывает серьезные возражения. Дело в том, что в исторической науке существует общепризнанное определение данного понятия: нация — это государственно оформленный этнос. Казачество толь-
ко единственный раз в своей долгой истории, и то на очень короткое время — от гетманства Петра Сагайдач-ного (1606 г.) до краха Ивана Мазепы (1709 г.) — имело свое фактически независимое казачье государство. Юридически же, с точки зрения международного права того времени, казаки и в этот период не обладали государственным суверенитетом, поскольку признавались лишь автономией Речи По-сполитой.
Я не являюсь категоричным противником теории об особой этнической природе российского казачества — такая теория существует, поддерживается авторитетными исследователями и функционерами казачества и, конечно же, имеет неотъемлемое право на существование. Однако стать сторонником этой теории, оставаясь на позициях исторической объективности, несколько затруднительно. Моя позиция — оставаться на платформе историографической и политической беспристрастности.
Осмысление этнического генезиса российского казачества наталкивает на вывод, что казачье сообщество в исторической ретроспективе являлось полиэтнической общностью. Существенная роль в этногенезе казачества скифо-аланского, половецкого, отчасти горского элементов, просматривается очень четко. Вместе с тем преобладающее влияние славянских, прежде всего великорусского и украинского элементов, не позволило казачеству утратить русский язык, а приверженность православной религии обеспечила сохранение фундаментальных основ славянской духовной и материальной культуры. Эти соображения не позволяют рассматривать казачество как особый этнос (а тем более нацию), но допускают оценку казачьего сообщества как самобытного субэтноса русских, обладающего собственным историческим и культурно-мировоззренческим базисом.
