CC BY
12
Санкт-Петербургская православная духовная академия
Архив журнала «Христианское чтение»
Е.П. Аквилонов
О физико-телеологическом доказательстве бытия Божия:
речь, произнесенная на торжественном годичном акте С.-Петербургской Духовной Академии 21 февр.1901 года
Опубликовано:
Христианское чтение. 1901. № 3. С. 313-335.
© Ска ііирование и создание электронного варианта: Санкт-Петербургская православная духовная академия (www.spbda.ru). 2009. Материал распространяется на основе некоммерческой лицензии Creative Commons 3.0 с указанием авторства без возможности изменений.
СПбПДА
Санкт-Петербург
X
О физико-телеологическомъ доказательствѣ бытія Божія.
бКОЛЬКО бы ни говорили о безстрастіи и объективности всякой вообще и, въ частности, богословской науки, однако, существуютъ такого рода научныя положенія, ко-$ торыя, въ связи съ доказывающими ихъ аргументами, обра-I щаются не къ одному разуму, но вмѣстѣ и къ человѣческому сердцу. Разсматриваемыя съ этой стороны, доказательства бытія Божія имѣютъ среди себя одно, занимающее исключительное положеніе, а, именно, физико-телеологическое доказательство.
Его особенность состоитъ въ необыкновенной чувствительности къ различнымъ состояніямъ человѣческой души. А кому неизвѣстно, что житейскія радости и скорби, успѣхи и неудачи, здоровье и болѣзни крѣпко отпечатлѣваются на человѣческомъ самочувствіи. Кто не испытывалъ такъ непохожихъ одни на другія состояній, когда, во дни благополучія, намъ кажется, что и вокругъ насъ всѣ счастливы и довольны, когда цѣлый міръ представляется намъ живымъ воплощеніемъ Божественной премудрости и цѣлесообразности, и, наоборотъ, когда, въ особенно тяжелыхъ обстоятельствахъ жизни, иные слабодушные вмѣстѣ съ безумнымъ говорятъ: «нѣсть Богъ», нѣтъ Промысла, нѣтъ обязательныхъ нравственныхъ законовъ, нѣтъ цѣли жизни, не стоитъ и жить... Испытывающій такое мучительное состояніе, естественно, стремится перевести языкъ своего чувства на языкъ мысли и личной настроенности дать объективную опору. Къ несчастью, эту послѣднюю настойчиво
предлагаютъ ему приверженцы современнаго механическаго .монизма, объявившаго открытую войну христіанству. Отличаю щійся поразительною смѣлостью сужденій, неутомимый вождь современныхъ монистовъ,іенскій профессоръ Эрнстъ Геккель, началъ теперь говорить голосомъ проповѣдника новой, монистической религіи, долженствующей занять міровое положеніе, подъ сѣнью которой укроются всѣ—съ его точки зрѣнія— здравомыслящіе люди. Это—религія механической необходимости, возросшая на почвѣ мнимо-научныхъ изслѣдованій, приверженцы которой по своему вѣруютъ даже и въ Тріединаго Бога. «Истинное, доброе и прекрасное», пишетъ Геккель, «суть три свѣтлыя Божества, предъ которыми мы благоговѣйно преклоняемъ колѣна... Этому «тріединому Богу — идеалу», этой естественно-истинной Троицѣ монизма наступающій двадцатый вѣкъ будетъ созидать свои алтари».
Желавшій найти объективно-научную основу своимъ мрачнымъ чувствамъ, новидимому, нашелъ ее въ проповѣди монистической философіи. Какъ же теперь выйти изъ этого заколдованнаго круга? Неужели жизнерадостное ученіе о конечныхъ причинахъ есть плодъ одного религіознаго воображенія? Неужели телеологическое міросозерцаніе должно уступить мѣсто механическо-монистическому? Должны ли мы вмѣстѣ съ тѣмъ отречься и отъ основаннаго на первомъ физико-телеологическаго доказательства бытія Божія и, вообще, забыть о Богѣ, или же отъ лица безпристрастной науки сказать монизму, что онъ лжетъ, что повсюду въ мірѣ разлиты цѣлесообразность и гармонія, основываясь на которыхъ, мы въ правѣ заключать къ бытію благого Творца и Промыслителя?
Обратимся напередъ къ изложенію самаго доказательства. Встрѣчающаяся у одного изъ древнѣйшихъ защитниковъ христіанства формулировка послѣдняго пригодна и для настоящаго времени. «Имѣя лицо, обращенное впередъ, и взоръ, устремленный на небо», читаемъ въ «Октавіѣ» Минуція Феликса, «и,будучи одарены способностію говорить и умомъ,— мы не должны, не можемъ не знать небесной красоты, такъ поражающей наши глаза и всѣ чувства. Искать на землѣ того, что должно находить на высотѣ небесной, это самое оскорбительное святотатство... Въ самомъ дѣлѣ, если только поднимешь взоры на небо и разсмотришь то, что подъ нимъ и на немъ, то можетъ ли быть что-нибудь яснѣе и достовѣрнѣе той истины, что есть нѣкоторое Существо превосход-
нѣйшаго разума, Которое проникаетъ, движетъ, сохраняетъ и направляетъ всю природу? Посмотри на самое небо. Какъ широко раскинулось оно! Какое быстрое движеніе совершается тамъ! Посмотри на него ночью, когда оно испещрено звѣздами, или днемъ, когда оно сіяетъ яркими лучами солнца, и ты узнаешь, къ какомъ удивительномъ, божественномъ равновѣсіи держитъ его Верховный Управитель! Обрати вниманіе на то, какъ отъ движенія солнца происходитъ годъ, и какъ луна, то прибывая, то убывая, измѣряетъ мѣсяцы. Обрати вниманіе на море,—оно ограничивается закономъ берега. Посмотри, какъ всѣ растенія получаютъ жизнь изъ внутренности земли. Что сказать о разнообразіи защиты животныхъ другъ противъ друга? Одни изъ нихъ вооружены рогами, другія снабжены острыми зубами, третьи имѣютъ острое жало; одни укрываются скоростію бѣга, другія быстротою полета. Особенно же въ красотѣ нашего образа открывается, что Богъ есть художникъ: прямое положеніе, взоръ, устремленный кверху, глаза, помѣщенные высоко, какъ бы на сторожевой башнѣ, и всѣ прочія чувства, расположенныя какъ бы въ укрѣпленіи...—Когда ты при входѣ въ какой-нибудь домъ видишь повсюду вкусъ, порядокъ, красоту, то, конечно, подумаешь, что имъ управляетъ хозяинъ, и что онъ гораздо превосходнѣе, чѣмъ всѣ эти блага. Подумай же, что и въ домѣ этого міра, когда смотришь на небо и на землю, и находишь въ нихъ промышленіе, порядокъ и законъ, — есть Господь и Отецъ всего, Который прекраснѣе самыхъ звѣздъ и частей всего міра».
Гдѣ свѣтъ, тамъ и тѣни. Такъ и древнѣйшее доказательство бытія Божія проводитъ свою многотрудную жизнь подъ неослабными ударами разносторонней критики. Чтобы не теряться въ давно-прошедшемъ, начнемъ съ Бекона. Онъ удалилъ изъ разсмотрѣнія природы понятіе цѣли, хотя и не осудилъ послѣдняго окончательно. Causarum finalium inquisitio, по его словамъ, sterilis est et tanquam virgo Deo consecrata nihil parit./Какъ предпріимчивый англичанинъ, плодовитость принципа онъ оцѣниваетъ съ точки зрѣнія практической пользы. Спиноза хочетъ всякую цѣль превратить въ отобразъ человѣческаго представленія. По Канту, цѣль въ природѣ является заимствованною отъ насъ же самихъ; она есть только аналогія, ведущая къ расширенію естествознанія. Оставляя физико-телеологическому доводу преимущественно предъ космо-
21*
логическимъ за то, что первый принимаетъ за исходную точку нѣкоторое «возвышенное созерцаніе природы», Кантъ признаетъ за нимъ только эстетическое и религіозное, а не научное значеніе. Въ самомъ благопріятномъ случаѣ физикотелеологическій аргументъ доказываетъ бытіе только образова-теля, а никакъ не Творца міра.
Въ послѣднее время непримиримыми противниками телеологическаго міровоззрѣнія—и основаннаго на немъ доказательства бытія Божія—являются послѣдовали механическаго монизма. Въ своей «Общей морфологіи» Геккель считаетъ ’ естественную цѣль непримиримою съ причинною необходимостью ц потому бросаетъ ее за бортъ. По очень понятной причинѣ здѣсь не можетъ заходить никакой рѣчи о конечныхъ цѣляхъ, и на мѣсто телеологическаго водворяется механическое міросозерцаніе, неизбѣжно разрѣшающееся въ пессимизмъ. Гдѣ же выходъ изъ этой, по выраженію ПІопенгауера, «волшебной залы», вошедшій въ которую слышитъ только одни печальные звуки тоски, міровой скорби и отчаянія?
Разберемъ возраженія. Прежде всего, Беконъ несправедливо утверждаетъ, что принятіе цѣли не рождаетъ никакого знанія. Такъ, напримѣръ, когда талантливый врачъ искусно устраняетъ давящее на какой-либо органъ препятствіе и возвращаетъ ему свободу, для которой онъ рожденъ, или, когда осмотрительный воспитатель развиваетъ въ гармоническомъ единствѣ способности своихъ питомцевъ, то, какъ первый, такъ и второй достигаютъ хорошихъ успѣховъ, только благодаря познанной цѣли, и эта послѣдняя производитъ здѣсь не меньше, нежели физическая причина въ опытѣ. Кромѣ того, практически нецѣлесообразное нельзя отождествлять съ нецѣлесообразнымъ вообще. Природа—это не практически только полезное хозяйство, но и художественное произведеніе. Причисливъ ученіе о цѣли къ idola tribus, Беконъ проглядѣлъ два очень важныхъ обстоятельства: первое, что причина не только не исключаетъ цѣли, а, наоборотъ, предполагаетъ ее, и, второе, по которому въ извѣстныхъ случаяхъ цѣль заправляетъ предшествующими причинами. Обратимся въ примѣру. Охотникъ застрѣлилъ ввѣря. Неужели кто-либо скажетъ охотнику: «ты дѣйствительно застрѣлилъ эвѣря, но ты не имѣлъ цѣли стрѣлять въ него, а только порохъ по извѣстнымъ химическимъ формуламъ обратился въ газообразное состояніе; вслѣдствіе расширенія rasii заняли несоразмѣрно большое
мѣсто, почему и выбросили зарядъ игъ ствола; этотъ зарядъ, подъ вліяніемъ одновременно дѣйствующей силы тяжести, затѣмъ, полетѣлъ въ направленіи параболической дуги, пока не попалъ въ звѣря. Такъ все произошло подъ вліяніемъ естественныхъ силъ, дѣйствующихъ по неизмѣннымъ законамъ; но цѣли—застрѣлить звѣря—я не видѣлъ, слѣдовательно, ея не было и въ самомъ дѣлѣ». Думается, что такого совопрос-ника не безъ основанія можно признать задушевно-больного.
Въ доказательство второго положенія —• о направленіи, даваемомъ цѣлью дѣйствующей причинѣ,—обратимъ вниманіе на устремляющійся вдаль глазъ. Здѣсь предъ нами идеальное движеніе, между тѣмъ какъ дѣйствіемъ согбенія и распростерся тѣлесныхъ членовъ, хожденіемъ и хватаніемъ, дѣйствительно, измѣряется пространство, и потому самое дѣйствіе можетъ быть названо реальнымъ движеніемъ. Зрѣніе направляетъ органы движенія,—и эти производятъ послѣднее. Идеальное движеніе здѣсь беретъ перевѣсъ надъ реальнымъ, дающее направленіе надъ производящимъ его. Одно движеніе воспринимается другимъ, и здѣсь, какъ бы совнѣ, въ самой схемѣ движенія, обнаруживается господство цѣли надъ дѣйствующею причиной.
Спиноза принесъ цѣль въ жертву математикѣ. Но жизнь не есть геометрическая плоскость, необходимо происходящая отъ движенія линіи, какъ изъ дѣйствующей причины. Спиноза все погружаетъ въ возвышенное созерцаніе всемогущей Субстанціи, и, такъ какъ ему не достаетъ, именно, цѣли, то предъ нимъ совершенно исчезаетъ и достоинство отдѣльныхъ жизней, кружащихся, точно пыль, надъ субстанціей, чтобы опять съ роковою необходимостію опуститься въ эту просторную могилу.
Своимъ разсужденіемъ о происхожденіи цѣлевого представленія изъ необходимости дѣйствующей причины Спиноза обнаруживаетъ только поразительную односторонность своей философской системы. Въ самомъ дѣлѣ, стремленіе не есть-ли чаянш недостигнутой цѣли? Такъ, во мракѣ материнской утробы пріуготовляется глазъ, чтобы послѣ рожденія открыться свѣту. Глазъ образуется въ сокровенной мастерской природы и, однако же, соотвѣтствуетъ свѣту, рождающемуся въ безконечномъ отъ него отдаленіи. Свѣтъ не произвелъ глаза, а, все-таки, къ нему стремится дремлющая сила свѣтового нерва. Свѣтъ и глазъ существуютъ другъ для друга, и
въ дивномъ строеніи глаза находится обнаруженное сознаніе свѣта. Движущая причина съ своей необходимой формой поднялась здѣсь на высшую ступень служенія. Цѣлъ управляетъ цѣлымъ, и посредствомъ цѣли глазъ становится «свѣтильникомъ тѣла».
Считая пространство и время формами человѣческихъ воззрѣній, категоріи — основными понятіями человѣческаго разума, выражаемое въ сужденіи единство предметовъ—плодомъ единства человѣческаго самосознанія, идею Бога—регу-лятивомъ человѣческаго знанія, Кантъ вынужденъ былъ и идею цѣли ниввести на уровень- субъективнаго представленія. Но, будь цѣль, подобно времени и пространству, только апріорною формою воззрѣнія, то мы всегда усматривали бы ее въ явленіяхъ тамъ, гдѣ видимъ и причину ихъ. А, между тѣмъ, далеко не всѣ причинныя отношенія слѣдствія допускаютъ приложеніе къ дѣйствію значенія цѣли. Въ самомъ дѣлѣ, увѣчье ноги есть ли цѣль паденія, боль—простуды, испареніе и замерзаніе жидкостей служитъ ли цѣлью уменьшенія или увеличенія теплоты? «Удивительное дѣло», восклицаетъ Гербартъ,—«эти люди тратятъ не мало ума и искусства на защиту нелѣпѣйшаго мнѣнія, будто въ ихъ словахъ и въ умѣ могутъ заключаться душа и порядокъ и—отсутствовать въ предметномъ мірѣ»!
Нельзя не согласиться съ дѣльнымъ замѣчаніемъ фило-софа-реалиста; но также нельзя освободить себя и отъ труда—показать господство цѣли, начиная съ того царства природы, о которомъ даже и нѣкоторые телеологи думаютъ, какъ о чуждомъ цѣлесообразности,—разумѣемъ царство неорганической матеріи. Начнемъ съ первоначальнаго движенія атомовъ.
По монистическому толкованію оно должно имѣть опре-дгъленную причину и, притомъ, находящуюся въ этомъ мірѣ. Міровая матерія, говорятъ монисты, вначалѣ была совершенно неподвижна, но, по причинѣ неравномѣрнаго распредѣленія въ пей силы и чрезъ то образовавшейся неодинаковости напряженія, произошло начало движенія. Теперь, спрашивается, откуда же появилось это, именно, неравное раздѣленіе, изъ котораго съ роковою необходимостью произошелъ видимый міръ? И почему, именно, вначалѣ спокойное состояніе, а потомъ движеніе? Въ самомъ дѣлѣ, если еще изначала было неравномѣрное раздѣленіе силъ, то и движеніе
тогда необходимо признать безначальнымъ; если же послѣднее явилось только впослѣдствіи, то его причина—очевидно— заключается не въ одномъ неравномѣрномъ раздѣленіи силъ. Какъ видно, монисты не рѣшаютъ затрудненія, а догматически утверждаютъ вѣчность мірового движенія. Научная цѣнность такого догматизма не нуждается въ критикѣ.
Не озабочиваясь, однако, бездоказательностью упомянутаго положенія, монизмъ декретируетъ второе, по которому отдѣльные, образующіе міръ, атомы дѣйствуютъ другъ на друга, благодаря повсюду разлитому эѳиру. Но и «эѳирная» гипотеза не рѣшаетъ труднаго вопроса о взаимодѣйствіи атомовъ, потому что, какъ бы ни были ничтожно-малы частички эѳира, онѣ, все-таки, Отдѣлены другъ отъ друга извѣстнымъ разстояніемъ. Отрицать это послѣднее значило бы отрицать и движеніе атомовъ, изъ котораго произошло все живущее, а признаніе разстоянія между эѳирными частичками равносильно признанію безпомощности монизма въ оправданіи его гипотезы. Напрасно Геккель думаетъ выпутаться изъ затрудненія различеніемъ между эѳиромъ и едва замѣтными частицами міровой матеріи, приписывая послѣднимъ атомистическую, а первымъ динамическую структуру и голословно утверждая, что разбросанные въ эѳирѣ матеріальные атомы представляютъ собою отдѣльные оплотненные центры эѳирной субстанціи, что они произошли изъ нея и ею управляются. А такъ какъ, по признанію самого Геккеля, эѳиру свойственна извѣстная плотность, то имѣется достаточное основаніе считать его состоящимъ, какъ и міровую матерію, изъ отдѣльныхъ атомовъ; и такъ какъ эѳиръ постоянно находится въ колебательномъ движеніи, то необходимо допустить для послѣдняго пустое пространство и дѣйствіе на разстояніи,— рѣшительно необъяснимое изъ данныхъ въ природѣ силъ. Слѣдовательно, даже самомалѣйшее и едва уловимое явленіе въ мірѣ требуетъ для своего объясненія, кромѣ атомовъ, еще нѣкоторой силы, находящейся за предѣлами видимаго міра.
Опредѣляющее нѣчто, то, чѣмъ регулируются химическіе элементы въ ихъ соединеніяхъ и раствореніяхъ, и чѣмъ при— этомъ используются физическіе законы въ качествѣ орудій, лежитъ внѣ естественной матеріи. Оно воздѣйствуетъ на нихъ какъ бы ивъ-за какой волшебной потусторонней области. «Избирательнымъ сродствомъ» называется, поэтому, въ химіи степень взаимнаго притяженія элементовъ. Что упомянутое
сродство элементовъ выражается въ опредѣленномъ направленіи, подъ непрестанно - однороднымъ воздѣйствіемъ данныхъ физическихъ силъ, подъ вліяніемъ механическаго удара, тяжести, силъ сцѣпленія и притяженія, теплоты, свѣта, электричества, магнетизма, — послѣднее основаніе для этого не можетъ находиться нигдѣ, какъ только въ необходимости, по которой каждое отдѣльное соединеніе частицъ должно въ своемъ мѣстѣ прилаживаться къ цѣлому. Слѣдовательно, трансцендентальною нообходимостью цѣлаго, его законченностью и самосохраненіемъ, опредѣляется единичное; въ ней покоится causa finalis единичнаго. Но чѣмъ же, въ свою очередь, опредѣляется эта самая необходимость?
Общепризнанный фактъ, по которому для природы возможны многіе пути къ одной цѣли, открываетъ, именно, то, что заключается въ понятіи цѣли и что составляетъ отличительный критерій цѣлевого явленія. Это есть нѣкоторая мѣра видимаго произвола внутри и внѣ естественно-законной необходимости. Опытъ показываетъ, что одни элементы обнаруживаютъ необыкновенно сильное сродство по отношенію ко всѣмъ прочимъ; другіе менѣе склонны входить въ химическія соединенія. Для такого произвольнаго и случайнаго отношенія матеріальныхъ частицъ наука не въ состояніи отыскать дѣйствующую причину въ самихъ элементахъ. Слѣдовательно, оно можетъ быть объяснено только изъ находящихся выше данныхъ элементовъ конечныхъ причинъ, которыя такъ опредѣляютъ закономѣрное стремленіе матеріальныхъ частичекъ, что онѣ образуютъ вдѣсь одни, а тамъ другія соединенія, смотря по тому, какъ это требуется состояніемъ цѣлаго и конечною цѣлью.
Какъ завершительное слѣдствіе всякой матеріальной дѣятельности, цѣль яснѣе выражается въ сферѣ дѣйствія элементовъ, употребляя это слово въ его древнемъ значеніи. Круговращеніе теплоты, воды и воздуха упорядочено такъ, что составныя части земли находятся въ процессѣ постояннаго разложенія, дающемъ возможность появленію организмовъ и уготовляющемъ для этого соотвѣтствующія условія. Вода имѣетъ наибольшую плотность при 4° Ц. Вслѣдствіе этого менѣе плотный ледъ плаваетъ на ея поверхности, холодъ (0° Ц.) является охранителемъ тепла, и промерзаніе водъ до самаго дна устраняется даже въ наиболѣе суровыя зимы. Неумѣстно было бы утверждать, что въ упомянутомъ обстоятельствѣ,
какъ будто въ случаяхъ дѣйствія разума, преслѣдуется «цѣль» — поддержаніе жизни въ водныхъ глубинахъ... Но самая возможность достиженія важнѣйшихъ цѣлей въ экономіи природы, однако, обусловливается различною степенью температуры и плотности воды. Этотъ фактъ нимало не измѣняется утвержденіемъ, по которому указанное отношеніе воды есть «чисто случайное*, потому—что и висмутъ, хотя и безъ доказуемой цѣли, обнаруживается въ одинаковыхъ проявленіяхъ. Именно, мѣстонахожденіе извѣстнаго произвола внутри круга дѣйствія естественныхъ законовъ природы есть то, что мы имѣемъ напередъ доказать, и что является совершенно удовлетворительнымъ для развитія завершительнаго дѣйствія. И не лежитъ ли открытымъ это мѣстонахожденіе въ указанномъ замѣчательномъ фактѣ? Не лежитъ ли въ томъ феноменѣ, что вода должна замерзать не при всѣхъ обстоятельствахъ, что она, напримѣръ, при совершенномъ покоѣ, въ своемъ обыкновенномъ состояніи можетъ, «если это нужно*, охлаждаться до 8° и до 12° Ц. ниже точки замерзанія, безъ образованія, хотя бы тончайшей, ледяной коры?
Небесныя тѣла разбросаны но безпредѣльному пространству, и каждое тѣло вращается вокругъ себя самого, меньшія—вокругъ большихъ, въ безчисленныхъ системахъ и по опредѣленнымъ эллиптическимъ орбитамъ. Все это совершается подъ воздѣйствіемъ двухъ силъ: силы тяжести, по которой тѣла взаимно притягиваются въ прямомъ отношеніи ихъ массъ и въ обратномъ отношеніи квадрата ихъ разстоянія другъ отъ друга, — и тангенціальной силы, направленіе которой перпендикулярно направленію тяжести. Только нѣсколько вопросовъ, которые не могутъ быть рѣшены на основаніи одпихъ механико-динамическихъ датъ.
Какъ, спрашивается, началась эта игра силы и противодѣйствія? Почему послѣдняя сила устремляется къ первой, именно, въ тангенціальномъ направленіи? Кто поставилъ координаты міровой системы такъ, именно, какъ они стоятъ? Почему рмѣсто даннаго отношенія не существуетъ другое, которое также было бы возможно по принципамъ механики, а для вычисленія оказалось бы, вѣроятно, менѣе запутаннымъ? Почему мы не на западѣ, а на востокѣ видимъ восходъ солнца? То обстоятельство, что спутники Урана и Нептуна, а также и кометы совершаютъ путь въ обратномъ направленіи, доказываетъ же возможность всеобщаго ретрограднаго
движенія!—Астрономы говорятъ о «возмущеніяхъ» среди небесныхъ тѣлъ, разумѣя подъ этимъ различія въ планетныхъ путяхъ въ измѣнчивомъ наклоненіи другъ къ другу плоскостей орбитъ, напримѣръ, колебаніе наклонности эклиптики между 21'/а° и 27‘/а°, увеличеніе и уменьшеніе орбитныхъ эксцентриковъ и т. д.—все это различія, происходящія отъ того, что притяженіе небесныхъ тѣлъ есть соотносительное, а не одностороннее. Каждое изъ этихъ отклоненій или возмущеній, повидимому, движется вокругъ одного раціональнаго центра, подобно тому, какъ секундный маятникъ качается вокругъ точки своего стоянія. Отчего и къ чему эти отклоненія, которыя, вопреки всей закономѣрности, движенію небесныхъ часовъ даютъ видъ капризнаго колебанія, произвольной качки, что недаромъ даже великаго Ньютона наводило на мысль о возможномъ нѣкогда разрушеніи небеснаго механизма?
И, однако же, всѣ небесныя «возмущенія» не суть нарушенія законовъ, а такія движенія, элементы которыхъ съ удобствомъ поддаются вычисленію. Однимъ изъ величайшихъ математическихъ тріумфовъ мы обязаны ученому Л е в е р ь е. Дотолѣ еще неизвѣстному Нептуну упомянутый астрономъ указалъ его мѣсто на небѣ, посредствомъ комбинаціи астрономическихъ феноменовъ, происходившихъ отъ скрытаго «возмутителя». Между тѣмъ, вопросъ: «почему все устроено такъ, а не иначе» остается нерѣшеннымъ,—вопросъ, который можно формулировать конкретно словами: почему вселенная расчленена и устроена такъ, что въ результатѣ движенія на нашей планетѣ является перемѣна временъ года? Почему въ небесной экономіи наблюдается явленіе самосохраненія и стремленіе къ послѣднему во время, именно, самыхъ возмущеній? Если бы открыты были всѣ механическія причины, изъ взаимодѣйствія которыхъ происходитъ это явленіе, при всемъ томъ, никогда невозможно было бы поколебать то всеобщее убѣжденіе, по которому всѣ механическія силы суть только средства въ рукахъ находящейся по ту сторону міра, выше небесъ распростертой цѣлесообразности.
Теперь, для астронома рождается вопросъ: наступятъ ли такія пертурбаціи въ звѣздахъ, что, наконецъ, чрезъ столкновеніе двухъ тѣлъ или чрезъ совершенное измѣненіе планетныхъ путей разрушится и самая планетная система?
Основываясь на Лапласовской «Mecanique celeste», Мэд-
леръ отвѣчаетъ: «возмущенія» всегда сглаживаются, и сумма всѣхъ измѣненій равна нулю, потому что массы въ солнечной системѣ распредѣлены такъ же «выгодно», какъ онѣ такими и существуютъ; потому что, не говоря уже о другихъ планетахъ, Сатурнъ и Юпитеръ балансируютъ другъ друга въ своихъ революціонныхъ наклонностяхъ. Цѣлесообразное распредѣленіе массъ, незначительность эксцентриковъ въ планетныхъ орбитахъ и стройное направленіе движеній суть главныя средства, благодаря которымъ сдѣлалась на вѣки невозможною опасность разрушенія планетной системы посредствомъ седи самой, безъ вмѣшательства сверхъестественной силы.
Еще менѣе возможно понятьномологическое «какъ» безъ телеологическаго «зачѣмъ» въ органическомъ мірѣ. Какъ только мы встрѣчаемся съ «органическимъ соединеніемъ», пишетъ Секки, такъ выступаетъ въ свѣтъ совершенно новый элементъ. Особенное начало, отличающее организмъ отъ другихъ существъ, состоитъ въ «стремленіи къ опредѣленной цѣли». «Какой бы ни держаться теоріи въ законѣ измѣненія неорганическихъ тѣлъ, никто, не отказываясь отъ своего разума, не можетъ смѣшать неорганическія тѣла съ органическими и развитіе однихъ классовъ съ развитіемъ другихъ». Допустимъ, что для тѣлъ перваго класса можно было бы признать математическую, свойственную матеріи, необходимость развитія; все-таки, во второмъ отдѣленіи невозможно обойтись безъ упорядочивающей воли. Ибо что такое сама по себѣ цѣль, какъ не откровеніе воли, подобно тому, какъ законъ есть откровеніе мысли? Но въ такомъ случаѣ возникаютъ для телеологіи очень серьезныя затрудненія въ нравственной области, а, именно, со стороны пессимистической философіи, по ученію которой міровая жизнь чужда благой цѣли и сплошь обнаруживаетъ одну поразительную дисгармонію. Краснорѣчивымъ проповѣдникомъ пессимизма является Артуръ Шопенгауеръ.
По его словамъ, «все въ жизни даетъ понять призрачность земного счастья. Все, вообще, устроеніе жизни какъ бы разсчитано на то, чтобы породить въ насъ убѣжденіе, что ничего нѣтъ достойнаго нашего стремленія, труда и борьбы, что всѣ блага ничтожны, а сама жизнь есть нестоющее издержекъ занятіе... Часы бѣгутъ тѣмъ скорѣе, чѣмъ они пріятнѣе, и тѣмъ медленнѣе, чѣмъ больше мученій принесли намъ, ибо страданіе, а не наслажденіе есть то положительное, присутствіе котораго ощутительно заявляетъ намъ о себѣ. Наше суще-
ствованіе является наиболѣе счастливымъ тогда, когда иы наименѣе ощущаемъ его, и, слѣдовательно, было бы лучше совсѣмъ не существовать. Этотъ міръ устроенъ такъ, какъ онъ и быть долженъ, чтобы имѣть возможность существовать съ данной нуждою; но, если бы онъ былъ немногимъ хуже, то и совсѣмъ не могъ бы существовать. Слѣдовательно, болѣе худшій прямо невозможенъ, и, такимъ образомъ, настоящій міръ есть наихудшій между возможными». Кажется, еще нечего добавлять къ этой безотрадной картинѣ міровой жизни, худшей самой смерти.
Къ счастью, пессимизмъ неправъ. Какъ легко видѣть, его первое заблужденіе состоитъ въ принятіи имъ за міровую цѣль и мѣру сужденія совершенно неприложимаго къ большей части существующаго, а, именно, удовольствія и сознательнаго чувства наслажденія собственнымъ бытіемъ. Если бы человѣкъ былъ только чувственнымъ существомъ, то пессимисты были бы правы, потому что онъ тогда представлялъ бы собою дѣйствительно самое несчастное и несовершенное животное. Несчастное, потому что ко многимъ тѣлеснымъ страданіямъ присоединились бы душевныя, и на вопросъ: къ чему все это? гласилъ бы безутѣшный отвѣтъ: ни къ чему! Несовершенное, потому что всѣ другія существа достигаютъ своего назначенія, человѣкъ же носилъ бы въ себѣ идеальные порывы съ потребностью хотя и лучшаго, но, къ сожалѣнію, педостижимаго, и, такимъ образомъ, онъ становился бы жертвою самоизмышленной муки, вмѣсто того, чтобы, по крайней мѣрѣ, безсознательно радоваться своему существованію. Особенно непозволительно судить объ удовольствіи и страданіи съ точки зрѣнія изнѣживающаго эпикуреизма. Привыкнувшему къ роскоши и лѣности не только напряженіе и борьба, но и самая малая дѣятельность причиняютъ неудовольствіе, какъ, напримѣръ, тому молодому Мароккскому султану, который нашелъ для себя утомительнымъ даже хожденіе по комнатамъ, почему и приказалъ построить желѣзную дорогу черезъ свой дворецъ до спальни. То несомнѣнно, что сама жизнь даетъ поводъ къ пессимистическому ея пониманію, но, что жизнь въ цѣломъ есть зло,—противъ этого вопіетъ ежедневный опытъ. Что большинству людей ихъ обыденное состояніе не представляется отчаянно тяжкимъ, это видно изъ необыкновеннаго напряженія силъ, съ какимъ люди защищаютъ жизнь и борются съ болѣзнями и смертью. Усталый старикъ, подъ тя-
жестью бремени призвавшій смерть,—когда она пришла къ нему, умоляетъ ее помочь ему... опять взвалить на плечи тяжесть. «Съ жизнью, по мнѣ, не сравнится ничто» восклицаетъ одинъ изъ героевъ Иліады. Такъ оправдывается изреченіе библейскаго мудреца, что даже и «псу живому лучше, чѣмъ умирающему льву». Инстинктивный страхъ смерти, присущій всему живому, у котораго только есть способность чувствовать, служитъ неопровержимымъ доказательствомъ той истины, что жизнь сама по себѣ есть благо, и что пессимистическое предпочтеніе небытія бытію не имѣетъ подъ собою твердой основы. Ибо кто знаетъ, кто испыталъ небытіе, чтобы сознательно говорить о немъ и предпочитать его бытію? Если же Шопенгауеръ рѣшается на такое предпочтеніе, то обнаруживаетъ перевѣсъ личной смѣлости надъ основательностью своего сужденія. Что же касается ощущеній, то они у различныхъ людей различны; если же многія изъ нихъ оказываются впослѣдствіи призрачными, то, все-таки, сопровождавшіяся чувствомъ удовольствія иллювіи были реальнымъ ощущеніемъ. Если же, съ теченіемъ времени, даже и самое пріятное удовольствіе теряетъ прелесть, то заступающее его. чувство пресыщенія служитъ честнымъ свидѣтелемъ противъ позволительности такого удовольствія и побуждаетъ человѣка наполнять жизнь истиннымъ содержаніемъ.
Трудъ, по ученію пессимистовъ есть зло, потому что причиняетъ людямъ неудовольствіе. Но гдѣ былъ бы культурный прогрессъ человѣчества, развитіе его способностей, его идеальной жизни, безъ великой учительницы—нужды, такъ неотступно побуждающей всѣхъ къ труду? Трудъ есть начало всего хорошаго, какъ, наоборотъ, праздность—мать пороковъ. Не даромъ сказано: iaborare est orare. Грозный, на первый взглядъ, приговоръ Божій падшему праотцу: «въ потѣ лица твоего снѣси хлѣбъ твой», при внимательномъ проникновеніи въ его глубочайшій смыслъ, оказывается цѣлесообразнѣйшимъ карательно - воспитательнымъ средствомъ по отношенію ко всему человѣчеству. Слишкомъ горькимъ показался Адаму этотъ хлѣбъ, если бы и по изгнаніи праотца изъ рая земля, безъ особаго со стороны человѣка труда, давала ему пропитаніе: тогда какъ потомъ лица, хотя нѣсколько, омывалась эта горечь и вмѣстѣ съ тѣмъ указывался человѣку новый путь развитія. Кромѣ чернаго поденнаго труда, вѣдь, есть еще и иной трудъ, доставляющій высокое наслажденіе тру-
женику. Истинные ученые, вдохновенные поэты и художники отлично знаютъ цѣну этому послѣднему и едва ли блаженные часы творчества промѣняютъ на всевозможныя «удовольствія» свѣта.
Правда, за школою нелегкаго труда предъ человѣкомъ открывается еще другая, высшая, школа житейскихъ страданій. Тяжелымъ камнемъ ложатся они на человѣческомъ сердцѣ, и въ часы мучительныхъ переживаній изъ-за глубокой скорби страдалецъ иногда не слышитъ голоса разсудка. Но онъ услышитъ его въ болѣе или менѣе близкомъ будущемъ и тогда постигнетъ глубочайшій смыслъ ниспосланныхъ страданій. Для истинной жизни и высокихъ подвиговъ нужны испытанные люди, а они, вѣдь, не рождаются такими, но обучаются въ соотвѣтствующей школѣ. Герои духа воспитываются, именно, страданіями. Великіе религіозные и политическіе дѣятели были въ этой школѣ, изучали ея серьезныя науки, навыкали добру и оставляли за ея порогомъ все, такъ или иначе могущіе вредить ихъ высокому назначенію.
Кто бы, поистинѣ, изъ всѣхъ сыновъ человѣческихъ могъ, по на тему суду, долженъ былъ не страдать, какъ не Христосъ? И, однакоже, во дни Своей плоти Онъ «страданіями навыкъ послушанію»;—не иными какими-либо подвигами, но, именно, страданіями-, такъ велико ихъ воспитательное значеніе! Не даромъ еще .древній трагикъ кратко, но за то и рѣшительно выражается о страданіяхъ, какъ, о синонимѣ житейской науки: ъяЬг^ятя——науки, прежде всего, для самого страдальца, «потому что», какъ замѣчаетъ Екклезіастъ, «при печали лица сердце дѣлается лучше». Красно-рѣчивѣйшій выразитель самаго отчаяннаго пессимизма, какъ естественнаго слѣдствія забвенія людьми Бога, упомянутый библейскій мудрецъ настолько высоко цѣнитъ воспитательное значеніе страданій въ рукахъ Промысла, что въ ихъ отсутствіе видитъ поводъ къ человѣческому озвѣренію: «сказалъ я въ сердцѣ своемъ о сынахъ человѣческихъ, чтобы испыталъ ихъ Богъ, и чтобы они видѣли, что они самц по себѣ—животныя». Можно сказать, всему міру извѣстно классическое изреченіе притчей о наказаніи, какъ выраженіи Отчей любви къ сынамъ человѣческимъ: «кого любитъ Господъ, того и наказываетъ, и благоволитъ къ тому, какъ отецъ къ сыну своему». Такихъ мѣстъ въ священныхъ книгахъ безчисленное множество, а имъ согласно вторитъ цѣлый хоръ свѣтскихъ писа-
тѳлей,—разумѣется, лучшихъ, не отчаявшихся въ полноцѣн• ности нравственнаго блага, включительно до одного изъ главныхъ дѣйствующихъ лицъ въ «Преступленіи и наказаніи», произносящаго слѣдующія глубоко захватывающія слова: «я всему страданію человѣческому поклонился», sa то, что оно достойно этого ноклоненія, какъ свышній даръ, посредствомъ котораго люди воспитываются и доростаюгь до высоты своего человѣческаго достоинства. «Ты можешь любить землю», пишетъ Карлейль, «не смотря на то, что она причиняетъ тебѣ страданія, потому, именно, что опа причиняетъ ихъ».
Не смотря на свои многочисленные недостатки, пессимизмъ, однако, имѣетъ за собой и безспорную заслугу, состоящую въ томъ, что онъ научаетъ человѣка самопознанію, убѣждаетъ послѣдняго въ его совершенной безпомощности—устроить земное благополучіе своими слабыми силами и въ необходимости отыскать внѣ себя находящуюся непоколебимую основу своей жизнедѣятельности.
Предоставленные же самимъ себѣ люди, по выраженію апостола, «осуетились въ умствованіяхъ своихъ». Вотъ гдѣ, именно, въ практическомъ эгоизмѣ, корень пессимизма. Его прямо таки непочтенная родословная служитъ самымъ сильнымъ изобличеніемъ его несостоятельности и произноситъ надъ нимъ смертный приговоръ, ибо только нравственно-цѣнное имѣетъ внутреннюю силу и право на бытіе, есть подлинно сущее, какъ, наоборотъ, все, чѣмъ отрицается первое, существовать не должно и не можетъ. Мы смотримъ на міровую жизнь сквозь призму своего сознанія, и, слѣдовательно, на него должны обратить особое вниманіе въ оцѣнкѣ пессимистической гносеологіи. «Покажи мнѣ твоего Бога», требуетъ отъ лица языческаго возражателя одинъ изъ древнѣйшихъ христіанскихъ апологетовъ, и совершенно резонно замѣчаетъ ему на это: напередъ ты «покажи мнѣ гпвоего человѣка, и тогда я покажу тебѣ моего Бога». Такъ и по отношенію къ пессимистамъ приведенныя слова имѣютъ полное значеніе. Если бы кто сталъ доискиваться какой-либо другой генеалогіи, вообще, человѣческаго міросозерцанія, безотносительно къ его направленію, тотъ напередъ долженъ былъ бы объяснить, почему одни и тѣ же факты, какъ матеріальнаго, такъ и нравственнаго міра, неодинаково воспринимаются разными лицами; почему, напримѣръ, одинъ благожелательно, а другой завистливо относится къ чужимъ успѣхамъ: почему
одинъ радуется добру, а другой «не заснетъ, если не сдѣлаетъ зла»?.. А такъ—какъ опытъ показываетъ, что пессимистами являются люди нравственно недоразвившіеся и, наоборотъ, оптимистами—сравнительно зрѣлые въ нравственномъ отношеніи, то существеннымъ условіемъ жизнерадостнаго міровоззрѣнія является нравственное воспитаніе человѣка, наилучшимъ средствомъ къ которому служитъ сообразованная съ нравственнымъ закономъ практическая жизнь. Пессимизмъ, эту безпросвѣтную «тьму», выразимся словами Христа, «люди возлюбили болѣе, нежели свѣтъ, потому что дѣла ихъ были злы». Не даромъ талантливый и, вмѣстѣ, несчастный Сентъ Бе въ говоритъ, что «Іа volupte est un grand agent de dissolution pour la foi, заключаетъ въ себѣ зачатки скептицизма... и вліяетъ не только на наше чувство, но также и на соединеніе нашихъ идей». Вообще же, нужно замѣтить, не доктрины, а нравственные подвиги искупляютъ міръ, и не понятія рождаютъ жизнь, но послѣдняя возгорается только отъ жизни.
Въ самомъ дѣлѣ, что такое означаютъ, въ переводѣ на философскій языкъ, эти поразительныя «обращейія» изъ языческой тьмы въ свѣтлое христіанское царство, какъ не перерожденіе пессимистовъ въ оптимистовъ, возросшее на почвѣ религіозно-нравственной дѣятельности? Высшая жизнь подчиняла себѣ низшую, люди, желавшіе «поступать по правдѣ, шли къ свѣту» и становились «сынами свѣта». Послушаемъ, что пишетъ одинъ изъ послѣднихъ о своемъ обращеніи. «Когда дѣйствіемъ животворныхъ водъ крещенія смылись пятна моей прежней жизни»,—читаемъ въ твореніяхъ св. Кипріана Карѳагенскаго,—«съ тѣхъ поръ чуднымъ образомъ, внезапно, я твердъ въ томъ, въ чемъ прежде сомнѣвался; тайны открыты, мрачное стало свѣтлымъ»...
Что было давно, то происходитъ и теперь, и если бы наши возражатели не вразумлялись этимъ, взятымъ изъ церковной исторіи, примѣромъ, подобныхъ которому тысячи, то безчисленное множество ихъ находится и въ произведеніяхъ свѣтскихъ писателей, изображающихъ обыденную жизнь. «Иной человѣкъ»,—такъ разсуждаетъ одинъ простецъ, выводимый въ очеркахъ нашего покойнаго писателя-моралиста,—«умомъ незлокозненнымъ, сердцемъ безхитростнымъ дѣйствующій, окронѣ ширины и долины и выси, слышитъ гласи архангельскіе, красы безтѣлесныя зритъ..., потому что простому человѣку скрижаль Божія завсегда противъ злохитраго внят-
вѣе». Подобнымъ же образомъ произошло обращеніе одного изъ дѣйствующихъ въ другомъ произведеніи лицъ, которому, дотолѣ озлобленному и мрачному пессимисту, «въ этотъ день», т. е., въ день «обращенія», «показалось, что какъ будто всѣ каторжные, бывшіе враги его, уже глядѣли на него иначе. Онъ даже самъ заговаривалъ съ ними, и ему отвѣчали ласково. Онъ припомнилъ теперь это, но вѣдь такъ и должно быть: развѣ не должно теперь все измѣниться». О третьемъ, извѣстномъ всему міру, героѣ читаемъ слѣдующее: «съ тѣхъ поръ какъ Н—въ понялъ, что онъ дуренъ и противенъ самъ себѣ, съ тѣхъ поръ другіе перестали быть противными ему»... Талантливый авторъ сочиненія: «Проблемма человѣческаго страданія», Rev. Т. Sterling Berry, изображаетъ намъ еще одного героя слѣдующими чертами: «онъ былъ самолюбивый циникъ, нисколько не помышлявшій объ исполненіи, хотя бы самыхъ общепринятыхъ, обязанностей. Онъ не заботился о своей умной и любвеобильной матери... Въ его сочиненіяхъ мы видимъ отраженіе по внутренней жизни... Бго воззрѣніе на элементы, которыми должно быть надѣлено существо человѣка, не оставляло мѣста никакому сочувствію, самопожертвованію и никакимъ другимъ порывамъ человѣколюбія». Изображенный приведенными словами герой есть не иной кто, какъ, именно, тотъ, чей пессимизмъ нами разбирается: Артуръ Шопенгауеръ, поистинѣ, «выносящій злое изъ злого сокровища своего сердца».
Вынужденные неоспоримыми фактами внутренняго и внѣшняго опыта къ отступленію съ своихъ позицій, антителеологи ищутъ утѣшенія въ лучшемъ будущемъ, когда разгорѣвшееся яркимъ пламенемъ научное знаніе освѣтитъ всѣ, оставшіеся пока темными, углы человѣческаго невѣдѣнія и рѣшитъ, по крайней мѣрѣ, наиболѣе существенные вопросы бытія по закону причинности. Однако, съ расширеніемъ научнаго знанія, еще болѣе увеличивается и область неизвѣстнаго, и, возбуждавшій великое удивленіе до его постиженія, предметъ знанія возбуждаетъ въ изучающемъ его еще большее удивленіе въ концѣ научнаго процесса, если только послѣдній имѣетъ конецъ, и, во всякомъ случаѣ, ведетъ разумнаго мыслителя къ полезному признанію: «я знаю только то, что ничего не внаю». Къ сожалѣнію, смиренномудріе не есть удѣлъ всѣхъ мыслителей...
Возвратимся къ Канту. Онъ утверждаетъ, что физико-телеологическій аргументъ представляетъ собою только аналогическое заключеніе, доказательная сила котораго не простирается дальше вѣроятности. Но Кантъ просмотрѣлъ, что названный аргументъсо-стоитъ не изъ однихъ только заключеній но аналогіи. Подобно космологическому, физико-телеологическій^ аргументъ заключаетъ по закону причинности, на основаніи эмпирически наблюдаемой въ мірѣ цѣлесообразности. И, если съ принудительною необходимостію мы ее наблюдаемъ въ однихъ и отвергаемъ въ другихъ случаяхъ, то, какъ было показано выше, отсюда слѣдуетъ, что идея цѣлесообразности имѣетъ объективное значеніе. Слѣдовательно, и фактъ цѣлесообразности есть не эстетическій только, по и научный опытъ,—т. е., такая твердая посылка, основанное на которой заключеніе отличается достовѣрностью.
Смотря, напримѣръ, на чужія произведенія, мы, вѣдь, не распрашиваѳмъ о томъ, могли ли они произойти безъ разумной причины, но непроизвольно сравниваемъ ихъ съ произведеніями нашей собственной дѣятельности, разумная причинность которой свидѣтельствуется намъ непосредственно нашимъ сознаніемъ; изъ согласія же ихъ съ нашими мы заключаемъ о томъ, что и они происходятъ отъ разумнаго существа. Принципъ, которымъ мы въ данномъ случаѣ пользуемся, обычно полагается въ основу вѣроятнаго доказательства,—по аналогіи, подобныя дѣйствія соотвѣтствуютъ подобнымъ причинамъ. Теперь, какъ наши дѣла относятся къ ихъ извѣстной разумной причинѣ, такъ и дѣла другихъ—къ неизвѣстной причинѣ. Слѣдовательно... Сходство между извѣстными членами пропорціи можетъ быть настолько велико, что увѣренность въ согласіи неизвѣстныхъ находится выше всякаго сомнѣнія. Еще большей убѣдительности достигаетъ этотъ родъ заключенія чрезъ argumentum а minori ad maius. Если уже наши обыденные распорядки происходятъ изъ предварительнаго ихъ обсужденія, то въ высшей степени художественный порядокъ въ природѣ тѣмъ болѣе предполагаетъ собою разумную сущность. Кантъ несправедливо называетъ эту сущность міро-образователемъ, ибо, что абсолютно, то не подлежитъ опредѣленію посредствомъ другого. Вѣчная и, потому, абсолютная матерія, слѣдовательно, не могла бы получить форму отъ разума, не говоря уже о другомъ, что принятіе безформенной матеріи есть чистѣйшая фикція. Матерія существуетъ
только въ формѣ и съ формою; поэтому, кто поставляетъ форму, тотъ поставляетъ и матерію. Цѣлесообразность въ предметахъ существенно едина съ самими предметами, слѣдовательно, упорядочивающій разумъ есть вмѣстѣ и творческій. Если же признать этотъ порядокъ дѣломъ случая, то, во-первыхъ, факты противятся такому, ни на чемъ неоснованному, признанію и предполагаютъ, какъ сказано выше, для своего объясненія далеко не фатальное, а разумно-заправляющее ими «нѣчто», и, во вторыхъ, если все — случай, то и законъ и математика тогда окажутся также случаемъ, т. е., тогда не будетъ ни закона, ни математики, а, слѣдовательно, и никакой точной науки. Несправедливо также Кантъ возводитъ физико-телеологическій аргументъ къ космологическому: потому-что отъ перваго нѣтъ утверждаемаго философомъ перехода къ послѣднему. Усматривая въ мірѣ красоту, порядокъ и цѣлесообразность, физико-телеологическій аргументъ находитъ ихъ случайными. Но понятіе случайнаго берется здѣсь въ смыслѣ contingentia, въ которомъ оно не тождественно съ понятіемъ casus fortuitus, и затѣмъ уже, въ доказательствѣ отъ contingentia, дѣлается заключеніе не къ бытію абсолютно-необходимаго существа, что было бы повтореніемъ вывода космологическаго аргумента, но изъ созерцанія того, что могло произойти тысячу разъ иначе и не имѣть ни красоты, ни цѣлесообразности, и, однакоже, изъ тысячи возможностей произошло по законамъ только одной, такой, именно, возможности, въ которой дано то и другое, заключается къ бытію цѣлеполагающаго Разума. Правда, этотъ Разумъ не можетъ не быть вмѣстѣ и творческимъ, однако, послѣднее заключеніе есть только производное изъ перваго, совсѣмъ не тождественнаго съ заключеніемъ космологическаго доказательства, почему и нельзя отождествлять самыя доказательства и произносить одинаковый имъ приговоръ.
Кантъ находитъ, далѣе, что физико-телеологическое доказательство есть только маскированное онтологическое. Съ этимъ замѣчаніемъ мы должны согласиться и вотъ почему: оно указываетъ путь къ правильному построенію физико-телеологическаго аргумента. Въ самомъ дѣлѣ, онтологическая мысль, связующая съ необходимымъ понятіемъ необходимое бытіе, должна развиваться далѣе также и посредствомъ физико-телеологическаго доказательства, такъ-что составляющія его содержаніе идеи мѣры и цѣлесообразности, красоты и гармо-
22*
ніи, такъ-какъ онѣ должны мыслиться съ принудительною необходимостью, должны опредѣляться въ смыслѣ дѣйствительно существующихъ и поставлены въ свянь съ абсолютнымъ Существомъ. Несомнѣнно, Кантъ доказалъ, что нашъ разумъ не случайно, а необходимо образуетъ идею Высочайшаго Существа. Мы необходимо должны мыслить Абсолютное, откуда, однако, говоритъ «сверхъ-критическій» Кантъ, еще не слѣдуетъ Его объективное бытіе. Но можво-ли требовать отъ доказательства чего-либо большаго по сравненію съ тѣмъ, что мы, съ цѣлью разумно мыслить что-либо, должны мыслить по разумной необходимости?! Очевидно, что сомнѣніе зашло здѣсь въ непроходимыя дебри, выбраться изъ которыхъ невозможно иначе, какъ только признавъ за безспорное положеніе, по которому то, что съ неотразимою необходимостью порождается нашимъ разумнымъ мышленіемъ и признается имъ за объективно-существующее, и есть дѣйствительно таковое. Это послѣднее слово онтологическаго аргумента имѣетъ очень важное значеніе для соприкасающагося съ нимъ физикотелеологическаго. Теперь обратимся къ послѣднему. Осторожная апологетика должна признать за несомнѣнное, что достоинства физико-телеологическаго аргумента суть только относительныя, за которыми скрываются его недостатки по содержанію и формѣ. Естественная жизнь, вѣдь, не обнаруживаетъ для насъ такой всеобъемлющей цѣли, на которой мы могли бы успокоиться. Напротивъ, она представляетъ собою водоворотъ рожденія и смерти и, такимъ образомъ, представляетъ возраженіе противъ основаннаго на конечныхъ цѣляхъ физико-телеологическаго аргумента. Если же мы не достигаемъ болѣе высокихъ, по сравненію съ естественными, цѣлей, то остается или отчаяться въ цѣлесообразности мірового устройства, или бездоказательно вѣрить въ это послѣднее. Таковъ недостатокъ доказательства по его содержанію. Что же касается формы, то недостатокъ ея въ томъ, что средства и цѣли въ приводимыхъ посылкахъ находятся одни внѣ другихъ. По-видимому, въ безчисленныхъ организмахъ природы воплощается совершеннѣйшая форма цѣлесообразности. Но всѣ единичные организмы въ концѣ концовъ погибаютъ. Міръ, правда, обнаруживаетъ довольно цѣлесообразности, порядка и красоты; но, вмѣстѣ, и не столько, чтобы его считать 8а Абсолютное. Встрѣчающіяся въ мірѣ нестроенія и недостатки совершенной цѣлесообразности указываютъ только на то, что
мы яѳ можемъ, не должны останавливаться на міровой цѣлесообразности, какъ на Абсолютномъ, а должны возвыситься надъ міромъ, чтобы достигнуть чуждаго противорѣчій Абсолютнаго, Божественнаго, о Которомъ природа неумолчно проповѣдуетъ намъ, но Которымъ сама бытъ не можетъ. При всемъ томъ, однако, міръ содержитъ въ себѣ достаточно данныхъ къ возникновенію въ насъ идеи абсолютной цѣли, совершенной гармоніи и красоты. Главное въ томъ, чтобы нашъ разумъ опозналъ эту идею. Если это произошло, то разумъ уже не можетъ представить ее себѣ иначе, какъ только въ смыслѣ неотъемлемаго отъ него высочайшаго блага и, слѣдовательно, какъ необходимую разумную идею, а, затѣмъ, онъ долженъ связать ее съ добытою посредствомъ онтологическаго аргумента идеею абсолютно-реальной жизни. Въ этомъ пунктѣ происходитъ очень важное для апологетическихъ цѣлей соединеніе физико-телеологическаго доказательства съ онтологическимъ, ихъ двойственный союзъ, только не для совмѣстнаго паденія, какъ полагаетъ Кантъ, а для того, чтобы, съ помощью физико-телеологическаго аргумента, открыть въ самомъ Абсолютномъ нѣкоторыя изъ Его существенныхъ свойствъ. Идея порядка и мѣры, цѣлесообразности и красоты, представляетъ собою настолько драгоцѣнное достояніе разума, что, разъ усвоившій ее себѣ, разумъ уже никогда не можетъ съ нею разстаться. Она есть разумъ, такъ какъ онъ содержитъ въ себѣ, наряду съ прочими, и эту идею, и, въ то же самое время, она есть необходимая идея. Теперь, міръ, по возбужденію котораго эта идея появляется въ нашемъ сознаніи, выражаетъ ее только въ несовершенной степени, и, слѣдовательно, наша мысль не можетъ успокоиться на проявляющейся не съ требуемой полнотою въ этомъ мірѣ цѣлесообразности, но достигаетъ покоя только въ идеѣ абсолютной^ и совершенной цѣлесообразности. Если только опознана эта идея, какъ драгоцѣнная въ себѣ самой, то она не можетъ оставаться внѣ Божественнаго, внѣ Абсолютной жизни, которая признана необходимою и необходимо существующею объективно. Вѣдь не можемъ же мы допустить двухъ абсолютныхъ: одно идеальное, а другое реальное, не имѣющихъ между собою никакого отношенія. Существуетъ только одно Абсолютное, и Оно есть абсолютно-гармоническая жизнь, другими словами: Богъ—Творецъ и Промыслитель міра, призваннаго, особенно въ лицѣ разумнонравственныхъ существъ, не къ уничтоженію, а къ развитію
своей жизни и къ воплощенію въ ней возможно болѣе совершенной гармоніи, красоты и цѣлесообразности.
Кто не слышитъ въ этихъ словахъ отзвука нашего христіанскаго призванія къ осуществленію царствія Божія на землѣ и кто пе замѣчаемъ, что въ этомъ священномъ союзѣ философскаго умозрѣнія съ богословскимъ кроется залогъ истинно-высокаго разумно-нравственнаго преуспѣянія человѣчества? Какъ пи стараются противники посѣять вражду между вѣрой и знаніемъ,—союзъ послѣднихъ «нерасторжимъ и вѣченъ»; какихъ усилій ни употребляютъ для обезцѣненія жизни, но, даже и при всѣхъ несовершенствахъ, жизнь имѣетъ высочайшую цѣнность, великій смыслъ и значеніе; какими привлекательными чертами ни изображаютъ будущее культурнаго человѣчества, однако, пока предлагаютъ камень вмѣсто хлѣба... Практическое значеніе указанныхъ попытокъ—основать одними естественными усиліями человѣческое благополучіе совершенно безплодно: механическій монизмъ неизбѣжно приводитъ къ пессимизму. И, наоборотъ, благословенный свыше трудъ въ союзѣ вѣры съ знаніемъ не можетъ быть суетнымъ, но принесетъ добрые плоды, какъ въ личной жизни честныхъ дѣятелей, такъ и въ общественной и государственной жизни народовъ.
Пусть другіе приносятъ въ жертву Молоху тысячи неповинныхъ жизней, мы не пойдемъ во слѣдъ чужому богу и скорѣе сами принесемъ жертву для торжества правды и добра; пусть другіе ищутъ счастья во временномъ, для насъ благъ вѣчный божественный законъ паче тысящь злата и сребра; сколько угодно лжеименный разумъ можетъ, подобно страшному урагану, ниспровергать все некрѣпкое: мы не боимся его, ибо «не въ вѣтрѣ Господь», но «во гласѣ хлада тонка». Къ этому-то гласу, вмѣстѣ съ лучшими русскими людьми, всегда прислушивалась и наша духовная школа и съ усиленнымъ напряженіемъ прислушивается, особенно, въ настоящее время наступленія двадцатаго вѣка. Что-то принесетъ онъ съ собою? Едва ли будетъ преувеличеннымъ выраженіе нашей твердой надежды на торжество здравыхъ научныхъ началъ въ новомъ столѣтіи, особенно, послѣ того, какъ въ прошломъ обнаружилась совершенная несостоятельность матеріализма и его пагубное вліяніе на человѣческую жизнь. Насъ не страшитъ мнимый успѣхъ мо-ни8ма, ибо не тотъ побѣдитель, кто самъ себя имъ величаетъ,
но тѣ великія души, которыя вѣруютъ въ истину, происходящую не отъ міра сего, любятъ, желаютъ ее и безкорыстно трудятся для нея. Тогда и Сама Истина, какъ желанный другъ, приходитъ къ нимъ и освобождаетъ ихъ отъ мудрствованія по стихіямъ міра. Предъ нами еще недавніе случаи поразительныхъ «обращеній» изъ тьмы къ свѣту, напримѣръ, знаменитыхъ біологовъ: Р. Вирхова и Дю-Буа-Реймона, психолога Вундта и естествоиспытателя ф.—Вера, а также и другихъ научныхъ свѣтилъ, среди которыхъ ярко сіяетъ и недавно почившій нашъ, русскій православный мыслитель, Вл. С. Соловьевъ,—случаи, свидѣтельствующіе о томъ, что Сама Истина пріобрѣтаетъ Себѣ славныхъ защитниковъ, изобличающихъ ложь матеріализма. Дай Богъ, чтобы и у насъ число ихъ воз-расло въ наступившемъ вѣкѣ, и чтобы наша alma mater имѣла утѣшеніе видѣть въ своихъ питомцахъ твердыхъ и пламенныхъ поборниковъ Христова, всѣхъ просвѣщающаго, свѣта.
Свящ., проф. Е. Аквилоновъ.
САНКТ-ПЕТЕРБуРГСКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ДУХОВНАЯ АКАДЕМИЯ
Санкт-Петербургская православная духовная ака-демия Русской Православной Церкви - высшее учебное заведение, целью которого является подготовка священнослужителей, преподавателей духовны х учеб-ных заведений и специалистов в области богословских и церковных наук. Подразделениями академии являются: собственно академия, семинария, регентское отделение, иконописное отделение и факультет ино-странных студентов.
Проект по созданию электронного архива журнала «Христианское чтение»
Проект осуществляется в рамках процесса компьютеризации Санкт-Петербургской православной духовной академии. В подготовке электронных вариантов номеров журнала принимают участие студенты академии и семинарии. Руководитель проекта - ректор академии епископ Гатчинский Амвросий. Куратор проекта - проректор по научно-богословской работе священник Димитрий Юревич. Матери-алы журнала подготавливаются в формате pdf, распространяются на компакт-диске и размещаются на сайте академии.
На сайте академии
www.spbda.ru
собьггия в жизни академии
сведения о сгруктуре и подразделениях академии
> информация об учебном процессе и научной работе
> библиотека электронных книг для свободной загрузки
