CC BY
9
Санкт-Петербургская православная духовная академия
Архив журнала «Христианское чтение»
Е.П. Аквилонов
Бессмертие
Опубликовано:
Христианское чтение. 1912. № 4. С. 403-430.
@ Сканированій и создание электронного варианта: Санкт-Петербургская православная духовная академия (www.spbda.ru), 2009. Материал распространяется на основе некоммерческой лицензии Creative Commons 3.0 с указанием авторства без возможности изменений.
СПбПДА
Санкт-Петербург
2009
13 марта, 1912 года. Печатать разрѣшается. Ректоръ С.-Петербург ской Духовной Академіи епископъ Георгій.
Docxzxzxzxzx^ooocxzxzxzxzxzxzxzxzxnxzxzxzx:
Беземертіе *).
f АКИМЪ образомъ, эмпирическая психологія открываетъ много такихъ данныхъ въ природѣ нашего духа, которыя указываютъ на вѣчность съ такою же несомнѣнностью, какъ колебанія магнитной стрѣлки свидѣтельствуютъ о присутствіи таинственной силы, устремляющей ее въ направленіи къ неизвѣстной области. Отсюда происходитъ это всеобщее чувство постояннаго недовольству, мучительной неудовлетворенности, благодаря которому человѣкъ никогда не бываетъ счастливъ въ настоящемъ, а ждетъ себѣ лучшаго будущаго. И все это такъ походитъ на блуждающій огонекъ, неудержимо манящій къ себѣ путника и постоянно его обманывающій. Съ достиженіемъ желаннаго предмета измѣняется только характеръ недовольства. Александръ В. покоряетъ міръ и плачетъ. Сарда-напалъ восклицаетъ: «чѣмъ больше я пью, тѣмъ сильнѣе жажду». Откуда происходитъ этотъ ненасытимый душевный голодъ? Откуда раждаютсд эти идеалы, не осуществляемые, хотя бы на-половину, ни однимъ геніемъ, нисходящіе и плѣняющіе человѣка, обреченнаго путемъ безчисленныхъ ошибокъ настолько незначительное къ нимъ приближеніе? Если бы земная жизнь представляла собою все, то въ такомъ случаѣ куж^н вещь была бы приспособлена для полнаго удовлетворили человѣческаго духа, а мы чувствовали бы себя довольными, подобно отрыгающей жвачку коровѣ, или какъ пасу-на злачной нивѣ овца, безъ памяти о прошломъ и безъ заботы о будущемъ. Но эта постоянная неудовлетворенность и эярі ненасытимое стремленіе, выраженныя въ общеизвѣст-
*) Продолженіе. См. мартъ.
номъ изреченіи: «суета суетствій»,—что это, какъ не борьба вѣчности въ самой пучинѣ временнаго? Что это, какъ не рѣшительный протестъ безсмертнаго духа, не хотящаго насыщаться какими-то «рожками» (Лк. 15, 16), но стремящагося на пиръ вѣчной жизни?
Затѣмъ, что это за мистическое настроеніе души, когда, подъ глубокимъ впечатлѣніемъ радости или печали, она подымаетъ насъ надъ земнымъ міромъ и устремляется въ направленіи къ вѣчности? Такъ, напримѣръ, какія-то тайны, какое-то стремленіе, глубина и вмѣстѣ откровеніе существуютъ одновременно въ нашей душѣ соединенными въ дивной гармоніи, отторгающей душу отъ тѣла и дающей человѣку непостижимую способность—осуществлять свое духовное предназначеніе—родвтвенную близость съ несравненной гармоніей надземнаго міра. Въ упоеніи музыкальной мелодіей, душа артиста, подчасъ, непосредственно сознаетъ себя безсмертною; да и мы испытываемъ нѣчто подобное, хотя и въ меньшей степени, когда, въ сердечномъ порывѣ, возносимся до третьяго неба и слышимъ невыразимые звуки. Или какъ объяснить эту удивительную борьбу сердца съ какимъ-то духовнымъ существомъ въ продолженіе темной ночи, когда человѣкъ предается невыразимой печали, пока не забрежжитъ заря и въ его мятежный духъ не снизойдетъ желанный миръ? Или какъ объяснить это, не поддающееся самому бдительному контролю, испытаніе внезапной тоски по отчизнѣ, удручающаго одиночества и упадка духа, и, затѣмъ, мгновеннаго стремленія, овладѣвающаго сердцемъ такъ внезапно, какъ моментально налетѣвшій шквалъ извлекаетъ музыку изъ дрожащихъ струнъ эоловой арфы? Откуда приходятъ эти, по-истинѣ, глубокіе моменты отгадыванія какого-то трансцендентнаго міра, какой-то высшей Сущности и реальности контакта человѣческаго духа съ Божественнымъ? Проѣзжающіе по Караибскому морю путешественники воображаютъ, что слышатъ глубоко подъ водою мелодичный звонъ колокольчиковъ, несущійся кверху съ погруженныхъ острововъ. Подобнымъ же образомъ, временами, и изъ глубины сердца несется на его поверхность особая музыка какихъ-то таинственныхъ голосовъ, невыразимою прелестью своей свидѣтельствующая о томъ, что эти звуки рождены для вѣчности. По временамъ наши эмоціи подобны морскимъ приливамъ, производимымъ притяженіемъ лунй и ■другихъ небесныхъ тѣлъ. Въ другіе часы онѣ представляются
раждающимися не одновременно съ нами, а происходящими изъ какой-то безконечной дали, носящимися надъ человѣческими душами и опять устремляющимися въ безпредѣльность. Назовите эти ощущенія, если угодно, простыми эмоціями, но испытывающее ихъ сердце непоколебимо вѣритъ въ то, что они свидѣтельствуютъ о чемъ-то большемъ, по сравненію съ земнымъ міромъ. Если довѣряютъ чувствамъ но отношенію къ реальности видимаго универса и, сообразно съ ними, устрояютъ цѣлую жизнь, то почему же не полагаться на эти глубочайшія ощущенія человѣческаго духа, подымающіяся въ немъ подобно морскому приливу, и уносящія его въ безконечность?
Взятыя въ совокупности, эти миріады деликатныхъ оттѣнковъ нашего духа образуютъ изъ себя то, что можно назвать душевными инстинктами безсмертія. Но извѣстно, что природа не обманываетъ инстинктовъ животныхъ. Когда рыба инстинктивно начинаетъ плавать, птица—летать, паукъ—ткать свой узоръ,—всѣ они точно исполняютъ предуказанія своей природы. Когда птицы неодолимымъ инстинктомъ чуютъ далеко находящіеся теплые края и, затѣмъ, пускаются въ долгій путь,—онѣ поступаютъ безошибочно и, благодаря вѣрному инстинкту, достигаютъ теплыхъ странъ. Неужели, столь безошибочно-вѣрная по отношенію къ инстинктамъ животнаго царства, природа окажется лживою только для высочайшаго и благороднѣйшаго инстинкта человѣческаго духа? «Не знаю какъ, говоритъ Цицеронъ,—що только въ человѣческихъ душахъ находится нѣкоторое предзнаменованіе будущей жизни, особенно глубоко коренящееся и наиболѣе распознаваемое въ геніальныхъ и возвышенныхъ натурахъ».
Но самое сильное свидѣтельство въ пользу безсмертія находится въ непрерывной и прогроссивно-возрастающей силѣ истинной аффекціи. Кто беззавѣтно любитъ, тотъ имѣетъ въ себѣ постоянно крѣпнущую увѣренность въ будущей жизни. Въ чистой любви содержится залогъ безсмертія, потому что тоиысо одна душа способна къ этому возвышенному чувству. Тѣла не испытываетъ этого. Любовь—это глубокое сродство душъ, жизнь одной души съ другою, проявляющаяся въ по-мещи, въ воспитаніи, въ различнаго рода услугахъ, включительно до самопожертвованія. При всякихъ—внѣшнихъ и внутреннихъ -превратностяхъ, любящая душа остается неизмѣнной себѣ і и проливаетъ въ другую всѣ симпатіи и таящіяся въ ней лучшія чувства. Въ истинной любви содержится нѣчто
такое, что убѣждаетъ человѣка въ ея вѣчности, ибо любовью открывается ^безконечность неудовлетворенныхъ желаній, самой возвышенной нѣжности, богоподобнаго самопожертвованія. Она сотворена затѣмъ, чтобы продолжаться на небѣ, потому что сама представляетъ собой частицу неба на землѣ, ибо истинная любовь не старится. Наперекоръ дряхлѣющему тѣлу, любовь возрастаетъ съ юношеской силой, становясь болѣе нѣжной и готовой на крайнее самопожертвованіе, такъ что мы достигаемъ предѣла жизни, сожалѣя о недостаточности времени для насыщенія этого вѣчнаго чувства и съ постоянно усиливающеюся тоской. Послѣдняя свидѣтельствуетъ о загробномъ продолженіи нашей любви, имѣющей получить современемъ достойный ея предметъ.
Сильное свидѣтельство любви въ пользу безсмертія не ограничивается узкими предѣлами только родной семьи. Наоборотъ, по мѣрѣ возрастанія человѣка изъ «душевнаго» въ «духовнаго», расширяется и его любовь, направляясь отъ семьи къ общинѣ, къ народу, государству и, наконецъ, къ цѣлому роду человѣческому. Ограниченная любовь къ себѣ преобразуется въ самоотверженную преданность слабымъ, нуждающимся, порочнымъ, неблагодарнымъ и, даже, самымъ отъявленнымъ злодѣямъ,—въ преданность, все покрывающую, всему вѣру емлющую, на все надѣющуюся, все переносящую» (1 Кор. 13, 7). Эта любовь является отраженіемъ божественной любви и на землѣ уже предвѣщаетъ свое продолженіе въ вѣчности. Очищенная отъ всего низменнаго, духовная любовь требуетъ взаийности, соотвѣтствующаго ей предмета, и въ главнѣйшіе, реализуемые любовью, моменты жизни ничто земное не въ состояніи вполнѣ удовлетворить ее. При всей неоспоримой цѣнности человѣческаго аффекта, она, все-таки, стремится въ направленіи къ всецѣлому удовлетворенію: «Ты, Господи, создалъ насъ для Себя,—такъ восклицаетъ она вмѣстѣ съ блаж. Августиномъ,—и наше сердце неспокойно, пока не обрящетъ своего успокоенія въ Тебѣ!». Но во время земного странствованія не открывается полной взаимности со стороны этой божественной любви, потому что человѣкъ, для своего счастья, требуетъ любви, проистекающей изъ нѣдръ совершеннѣйшей жизни, въ предвѣдѣніи которой псалмопѣвецъ восклицаетъ: «насыщуся, внегда явитимися славѣ Твоей!» Эта безконечная способность—жертвовать и взаимно получать совернѣй-шую любовь, человѣческую и божественную,—превосходитъ
всякія временныя границы и въ обладающаго ею вселяетъ увѣренность, что такая любовь достигнетъ совершенства въ блаженной вѣчности. Уже одна мысль о томъ, что Богъ безжалостно обратитъ въ ничтожество это, • созданное по Его образу и подобію, высшее свойство человѣческаго духа, противна разумному представленію о Богѣ, какъ о благомъ Отцѣ, а не какъ о темной силѣ, зло издѣвающейся надъ людьми и любующейся хаотическимъ завершеніемъ міровой живни. Если совершенный Творецъ не можетъ не остаться вѣрномъ предчувствіямъ Своихъ созданій, то Онъ соизволитъ не только на ихъ безконечное бытіе, но такъ же и на удовлетвореніе этого благороднѣйшаго свойства ихъ природы.
Существуютъ два злополучныхъ взгляда,—на нихъ необходимо остановиться въ заключеніи философскаго доказательства,—по которымъ имѣютъ извѣстное значеніе всѣ предуказанія безсмертія, но только послѣднія замыкаются въ такія тѣсныя границы, что нарушаютъ дѣйствительность упомянутыхъ предуказаній. Первый, особенно распространенный въ настоящее время, взглядъ—это насчетъ «условнаго» безсмертія. По своей природѣ всѣ люди не безсмертны, а только нѣкоторые становятся таковыми по особой милости Божіей. Въ упомянутомъ взглядѣ заявляетъ себя извѣстная теорія о продолженіи дѣйствія закона, по которому и въ загробномъ мірѣ продолженіе жизни будетъ удѣломъ только наиболѣе приспособленныхъ индивидовъ,—такихъ, которые борьбой за существованіе добыли себѣ безсмертіе, между тѣмъ какъ негодные будутъ обречены на окончательную погибель. На первый взглядъ эта теорія представляется привлекательной, потому что въ основу будущей жизни полагаетъ нравственное достоинство личности, и представляется имѣющею научно-моральную цѣнность. Уни-версъ сохраняетъ только то, что полезно; поэтому годное остается въ живыхъ, а дурное, какъ безполезное, погибаетъ. Такъ, повидимому, устраняются затрудненія въ примиреніи между будущимъ наказаніемъ и Божіимъ правосудіемъ. Но, при болѣе внимательномъ разсмотрѣніи, такой взглядъ представится совершенно-непріемлемымъ. Онъ кажется гуманнымъ только сначала, а для вдумчивой мысли явится безжалостножестокимъ.
■Предлагаемое рѣшеніе вопроса совершенно противонаучно. Прочная основа безсмертія содержится въ постулатѣ, по которому сознаніе служитъ только спутникомъ мозга, а этотъ
послѣдній — его орудіемъ, причемъ сознаніе обнаруживаетъ способность къ самостоятельному существованію, послѣ отдѣленія души отъ тѣла. Но въ случаѣ, если бы одни индивидуумы оказались безсмертными, а другіе—обреченными на окончательную гибель, то можно было бы ожидать, по крайней мѣрѣ, хотя нѣкотораго различія между двоякимъ отношеніемъ сознанія къ мозгу въ томъ и въ другомъ случаяхъ. Съ научной точки зрѣнія было бы естественно предполагать, что сознаніе хорошихъ людей носило бы признаки будущаго существованія отдѣльно отъ мозговой матеріи, между тѣмъ какъ, наоборотъ, сознаніе негодныхъ людей обнаружило бы противоположные признаки отождествленія съ этой матеріей и невозможности отдѣленія отъ нея. Однако, наука не открыла рѣшительно никакого fpa3XH4ia между сознаніемъ и мозговой матеріей добрыхъ и злыхъ. Проблемма и тайна дальнѣйшаго существованія остаются одинаковыми для тѣхъ и для другихъ. Научныя изысканія не открыли никакихъ слѣдовъ различія между двумя упомянутыми классами людей, у одного съ душами и безъ нихъ у другого, или сколько-нибудь большей легкости разлученія души съ тѣломъ въ одномъ случаѣ сравнительно съ другимъ. Разсматривая человѣческую структуру, наука утверждаетъ одно изъ двухъ: или у всѣхъ есть душа, или ея совсѣмъ нѣтъ ни у кого,—смотря, разумѣется, по тому, какое направленіе является господствующимъ въ наукѣ.
Разсматриваемая теорія не состоятельна и въ философскомъ отношеніи. Только повидимому представляется достаточно .основательнымъ положеніе, по которому универсъ, обыкновенно, сохраняетъ лишь одно полезное и существенно-необходимое для своего благосостоянія, и что, поэтому, негодныя души обращаются въ небытіе. Но думать, что негодныя души не могутъ имѣть никакого значенія въ будущемъ, значитъ выводить ложное заключеніе. Надо признать цѣнность уже одной потенціальности, соотвѣтственно цѣнности достиженія взятой цѣли. Не мѣшаетъ здѣсь подумать о томъ, насколько низко цѣнится человѣческое достоинство по такому взгляду. Въ концѣ концовъ, человѣкъ оказывается только животнымъ, погибающимъ естественною смертью; по душѣ и по тѣлу онъ смертенъ подобно ему, и, однако, въ то же самое время, этотъ данникъ естественной смерти облеченъ поразительно противо-рѣчащими его естественному назначенію свободной волей и нравственною отвѣтственностью! Что за странное представле-
ніе образуется такою теоріей о сверхъестественномъ, по которой Самъ Богъ находится въ постоянномъ процессѣ имморта-лизаціи погибающихъ тварей! Отъ такой теоріи отдаетъ надменностью и крайнимъ эгоизмомъ. Въ ней очевидна попытка создать какую-то исключительную аристократію, съ претензіей на безсмертіе, сравнительно, небольшаго числа лицъ, и съ предоставленіемъ значительному большинству рода человѣческаго печальной необходимости—навѣки исчезнуть въ безднѣ небытія. Можетъ ли пламенѣющее ко всѣмъ любовью сердце успокоиться на призрачномъ счастьѣ—безсмертіи только немногихъ избранниковъ? Для такого сердца закрыты пути, потому что неизвѣстность насчетъ ближнихъ: въ состояніи ли они достигнуть блаженнаго безсмертія?—непремѣнно будетъ сопровождаться тягостнымъ сомнѣніемъ въ виду обреченія большинства на совершенное исчезнованіе. Ибо чѣмъ выше въ нравственномъ отношеніи находится извѣстная личность, тѣмъ болѣе недостойной будетъ считать себя; такъ что, вмѣстѣ съ нравственнымъ усовершенствованіемъ, истинно-святой человѣкъ станетъ считать себя менѣе достойнымъ къ воспріятію загробнаго блаженства, по сравненію съ другими людьми. И получится отсюда только то, что лишь одни фарисеи будутъ считать себя достигнувшими совершенства и возблагодарятъ Бога за то, что они «не якоже прочій человѣцы» (Лк, 18, И).
Обращаясь, затѣмъ, къ оцѣнкѣ этой теоріи съ моральной и религіозной точекъ зрѣнія, мы находимъ ее абсолютно-непріемлемою. Она небиблейская, и, чтобы сдѣлаться послѣднею, она должна найти въ Библіи такія опредѣленія понятій о вѣчной жизни и смерти, по которымъ первая означаетъ продолженное бытіе, а вторая—прекращеніе его. Между тѣмъ какъ, наоборотъ, болѣе глубокое изученіе Свящ. Писанія показываетъ, что вѣчною жизнью означается бытіе съ присоединеніемъ благодатныхъ даровъ, а вѣчной смертью—бытіе безъ этихъ послѣднихъ; ни въ томъ, ни въ другомъ случаяхъ бытіе не является ограниченнымъ. Далѣе, что за противорѣчіе библейскому духу представлять Бога стоящимъ на сторонѣ только однихъ избранниковъ и допускающимъ большинству Его несчастныхъ тварей сдѣлаться добычей вѣчнаго уничтоженія! Какъ провести такую разграничительную линію, которая отдѣляла бы добрыхъ отъ злыхъ, способныхъ къ вѣчной жизни и неспособныхъ для нея, такъ какъ человѣчество представляетъ изъ себя смѣшеніе добрыхъ съ злыми, въ числѣ ко-
торы.хъ нѣтъ ни совершенно-святыхъ, ни демонически-грѣш-ныхъ, но тѣ и другіе являются болѣе или менѣе съ примѣсью хорошихъ и дурныхъ качествъ, причемъ въ числѣ злыхъ находятся и добрые и, наоборотъ, въ числѣ добрыхъ—злые, но всѣ съ общею способностью къ продолженію бытія.
Защитники разбираемаго взгляда думаютъ, что имъ оправдывается Божіе правосудіе, между тѣмъ какъ, наоборотъ, онъ болѣе создаетъ, нежели рѣшаетъ недоумѣній. Если злодѣи мгновенно исчезаютъ по смерти, то гдѣ же удовлетвореніе правосудію? Вѣдь для какого-нибудь жестокаго тиранна отнять у другихъ тысячи невинныхъ жизней и потомъ жить въ довольствѣ, чтобы умереть мгновенно и обратиться въ ничтожество, было бы довольно выгодно, за-то пагубно отразилось бы на правосудіи. Самые отъявленные злодѣи согласились бы на такой исходъ. Но прирожденная всему роду человѣческому вѣра въ окончательное торжество правосудія была бы потрясена до основанія. Не поможетъ рѣшить затрудненіе и такое видоизмѣненіе теоріи, что злодѣи будутъ долгое время по смерти нести наказаніе, прежде чѣмъ обратятся въ ничтожество. Ибо чѣмъ гарантируется ихъ посмертное существованіе? Если они были смертными по природѣ во время земной жизни и не боролись за правду, то они не должны существовать и по смерти. Но,—возражаютъ защитники этой теоріи,—Богъ воскрешаетъ ихъ, даруя имъ временное безсмертіе, съ цѣлью наказать ихъ. Отвѣтимъ на это. Не будетъ ли слишкомъ ужаснымъ представленіе о Богѣ, воскрешающемъ мертвыхъ только для одного наказанія? Не сравнимъ ли мы Бога съ палачемъ, оживляющимъ повѣшенныхъ (съ цѣлью опять вздернуть ихъ на висѣлицу? Или не окажется ли Богъ подобнымъ инквизитору, приводящему въ чувство изъ обморока свою жертву, чтобы подвергнуть ее еще болѣе ужаснымъ пыткамъ? Такими ли способами удовлетворяется небесное правосудіе? Допустивъ, затѣмъ, что злодѣй опять оживетъ по смерти, спросимъ: какою силою онъ обращается въ ничтожество? Грѣхомъ, отвѣчаетъ теорія, потому что грѣхъ носитъ въ себѣ самоуничтоженіе. Наоборотъ, самъ по себѣ грѣхъ не содержитъ въ себѣ уничтоженія. Онъ истощаетъ смертныя тѣла, но только никакъ не свое качество. Потворство грѣху нисколько не служитъ къ истребленію послѣдняго, а, наоборотъ, только содѣйствуетъ его развитію. Гордость, зависть и ненависть уничтожаются ли потворствомъ, или, наоборотъ, еще болѣе возрастаютъ, благо-
даря упражненію въ нихъ? Если, далѣе, грѣхъ никогда не поядаетъ самъ себя въ своемъ духовномъ качествѣ, то чѣмъ же приведется въ небытіе злодѣй, разъ онъ воскреснетъ изъ мбртвйхъ? Единственно только Божіимъ Произволеніемъ. Однако, и здѣсь мы сталкиваемся съ очень низменнымъ представленіемъ о Богѣ—Отцѣ рода человѣческаго, потому что Онъ оказывается въ столь: Сильной степени подъ неотразимою властью грѣха, что долженъ прибѣгнуть къ единственному, имѣющемуся въ Его распоряженіи, средству насильственному истребленію большей части Своихъ разумныхъ тварей.
Такимъ образомъ, мы приходимъ къ рѣшительному сужденію о разсматриваемой теоріи. При всей видимой привлекательности, она несостоятельна, по своимъ поражающимъ представленіямъ о Богѣ и человѣкѣ. Когда взглянешь на безчисленныя миріады разумныхъ тварей, разсѣявшихся по лицу земному въ теченіе минувшихъ тысячелѣтій, и подумаешь о тѣхъ безпомощныхъ ордахъ, которымъ не улыбнулась борьба за существованіе, и которыя, по всей вѣроятности, окажутся— (по этой теоріи) недостойными будущей жизни, то уже одинъ страхъ при видѣ прострайнаго поля, съ труппами павшихъ въ неравной борьбѣ, то уже* одно ужасающее зрѣлище все уносящаго съ собою въ бездну небытія бурнаго потока, одна мысль о страшной ошибкѣ Творца, такъ жестоко разрѣшившаго загадку жизни и смерти, служитъ сильнѣйшимъ опроверженіемъ безумной теоріи. Если Богъ поступилъ бы такъ по доброй волѣ,—тѣмъ хуже, потому что люди не могутъ поклоняться такому Богу; Онъ былъ бы не Богомъ, а какимъ то Молохомъ. Если, даже, обыкновенные смертные, не щадя йикакихъ жертвъ, посылаютъ миссіонеровъ для спасенія самыхъ отверженныхъ и несчастныхъ собратьевъ, то неужели общій всѣхъ Отецъ небесный не захочетъ оказать хотя подобнаго состраданія къ падшимъ? Не достовѣрно ли и то, что вопреки общепризнаннаго въ наукѣ закона о побѣдѣ сильныхъ надъ слабыми, величайшей славою христіанства является ученіе о спасеніи слабыхъ? Величайшій злодѣй и самый послѣдній грѣшникъ больше другихъ нуждаются въ небесномъ милосердіи. Неужели явившійся въ нашъ грѣшный міръ и свидѣтельствовавшій о Себѣ, какъ о добромъ Пастырѣ, Который оставляетъ девяносто девять овецъ въ горахъ и спѣшитъ отыскать Заблудившуюся (Мѳ. 18, 12), или, какъ сердобольный ■ Отецъ, ожидающій возвращенія блуднаго сына (Лк. 15, 20)—
неужели Господь останется всѳблаженнымъ съ относительномалымъ числомъ избранниковъ, которымъ, благодаря счастливой борьбѣ, удалось пережить своихъ слабыхъ собратьевъ? Насколько же болѣе почтенна и согласна съ благородными движеніями человѣческаго сердца мысль о безсмертіи всѣхъ людей, въ связи съ надеждой, что, какъ-бы ни велика была сила сопротивленія человѣческой воли Божьему закону, однако, еще болѣе могущественною оказывается безконечная любовь.
Другой, въ высшей степени удручающій, взглядъ на безсмертіе, раздѣляемый, къ сожалѣнію, очень многими приверженцами, состоитъ въ отожествленіи посмертнаго бытія съ потерей личнаго самосознанія, посредствомъ погруженія въ безконечность. Въ неизмѣримомъ циклѣ вѣковъ,—говорятъ,— можетъ продолжаться только безконечное. Будучи конечною, человѣческая душа необходимо, въ концѣ концовъ, должна поглотиться безконечнымъ. Человѣкъ безсмертенъ: но духъ его долженъ раствориться въ Богѣ, даровавшемъ его, чтобы Богъ могъ сдѣлаться «всяческимъ во всѣхъ» (1 Еор. 15, 28). Но такъ рѣшать вопросъ значитъ предлагать камень вмѣсто хлѣба и змію вмѣсто рыбы. Бъ данномъ отвѣтѣ выступаетъ претенціозное издѣвательство надъ самыми лучшими человѣческими чувствами въ пользу безсмертія, ибо погруженіе въ безконечность практически равносильно всецѣлому уничтоженію. Какое различіе между тѣмъ, казнятъ ли насъ на морскомъ берегу, или потопляютъ въ бездонной пучинѣ? Наше сознательное тождество уничтожается въ томъ и другомъ случаяхъ. Но почему же конечное не можетъ всегда и совмѣстно существовать съ безконечнымъ? Фактическое существованіе ихъ на землѣ служитъ порукой продолженія его и въ вѣчности. Для чего тогда было и творить конечное, если исходъ возвращается къ началу? Гдѣ же здѣсь хоть какая-нибудь разумность дѣла Божьяго? Мысль о единомъ Творцѣ въ безконечномъ пространствѣ и времени, со всѣми погруженными въ Него духами, представляется менѣе содержательной по сравненію съ другою—о Творцѣ съ драгоцѣнными результатами Его премудрости, любви и долготерпѣнія, собравшимися вокругъ Его на пиру вѣчной жизни. Цѣлый планъ творенія, съ безконечнымъ рядомъ вѣковъ, потраченнымъ на его исполненіе, рѣшительно протестуетъ противъ столь безсмысленнаго завершенія мірового процесса. Человѣческая’ личность представляетъ собою
самый драгоцѣнный продуктъ творенія. Она стоитъ на верху всего развитія; такъ что, если бы Безконечный,—по словамъ Маріино,—поглотилъ личную жизнь въ концѣ опредѣленнаго смертнымъ срока,—это болѣе походило бы на жертвоприношеніе дѣтей Молоху, нежели взятіе Еноха Богомъ. Личность представляетъ собою высочайшій фактъ въ цѣломъ космосѣ; и если смерть имѣетъ власть надъ нею, то нѣтъ ничего такого, что пощадила бы она: смерть можетъ погубить самое драгоцѣнное твореніе Божіе. Исчезновеніе личности является уничтоженіемъ бытія, на мѣсто котораго ставится пустота; но природа не знаетъ пустоты. Завершительный пунктъ эволюціи, предсказанія, проистекающія изъ несовершенства, стремленій, чаяній и нравственнаго чувства человѣчества, а также и положительныя свидѣтельства Откровенія—все это окажется злою насмѣшкой, если только личность обречена на окончательное уничтоженіе. Здѣсь нѣтъ какой-либо посредствующей между двумя противоположностями мысли. Логически правильнымъ должно признать одно изъ двухъ: или безсмертіе личности, или ея уничтоженіе. Въ какую сторону должно склониться наше рѣшеніе,—это ясно изъ всего вышесказаннаго.
і
III.
Голосъ вѣры.
Вопросъ о безсмертіи, въ концѣ-концовъ, получаетъ тотъ или другой отвѣтъ, смотря по тому, какое представленіе имѣется у насъ о Богѣ и о нашемъ моральномъ чувствѣ. Непоколебимое упованіе безсмертія зиждется на разумной вѣрѣ въ любовь и благость Божію.
Каковы же предсказанія вѣры? Божественное Откровеніе учитъ о личномъ безсмертіи. Ученые толкователи различаются между собою только не вполнѣ одинаковыми взглядами на форму и полноту Откровенія, а также неодинаковымъ объясненіемъ нѣкоторыхъ его мѣстъ; за то всѣ согласны въ томъ, что Слово Божіе ясно поучаетъ истинѣ безсмертія человѣческой души. Божественное Откровеніе о будущей жизни начинается нѣсколько примрачно; затѣмъ, постепенно уясняется, пока, наконецъ, не озарится свѣтомъ евангельскаго ученія. Имѣется достаточно данныхъ для полнаго довѣрія къ нашей Библіи. Въ самомъ дѣлѣ, когда взвѣсимъ внутреннія и внѣш-
нія свидѣтельства въ пользу ѳя истинности, прослѣдимъ ея исключительную исторію на протяженіи цѣлаго ряда вѣковъ, могущественное вліяніе ея на преобразованіе многихъ цивилизацій, среди которыхъ ей суждено было утвердиться, а,— главное,—подумаемъ о тѣхъ путяхъ, которыми достигаетъ она до каждой, стремящейся къ истинной жизни, души, о словахъ ея, проникающихъ до глубочайшихъ нѣдръ сердца, о благодѣтельномъ ея вліяніи на всѣхъ страждущихъ (одинъ Богъ сотворилъ человѣка и Онъ же даровалъ Откровеніе),—то какъ не положиться на библейское ученіе?
Присоединимъ къ этому, прежде всего, свидѣтельство о воскресеніи Христовомъ. Соглашаясь съ тѣмъ, что истина человѣческаго безсмертія не можетъ всецѣло опираться на историческую дѣйствительность одного этого событія, тѣмъ не менѣе, мы должны признать, что, если воскресеніе Христово представляетъ собою дѣйствительное событіе, то имъ обезпечивается и наше загробное существованіе. Если возсталъ изъ мертвыхъ одинъ Человѣкъ, то является доказаннымъ, по крайней мѣрѣ, то, что изъ гроба можетъ возсіять жизнь. Произойдетъ ли это во всѣхъ случаяхъ,—на то требуются особыя доказательства; но великимъ пріобрѣтеніемъ служитъ уже одна мысль о томъ, что это можетъ случиться, потому что случилось однажды. Въ разсужденіи взятаго предмета существуютъ и, надо полагать, всегда будутъ существовать двѣ точки зрѣнія. Одни говорятъ, что имѣющіяся въ Библіи свидѣтельства, достаточныя для установленія ординарныхъ историческихъ происшествій, далеко недостаточны для засвидѣтельствованія такого необыкновеннаго событія, которое противорѣчитъ всякому человѣческому опыту, и что истина воскресенія никогда не сдѣлалась бы предметомъ вѣры, если бы она не отвѣчала чающему безсмертія человѣческому сердцу. По мнѣнію другихъ, съ указанной точки зрѣнія нельзя доказать никакого поразительнаго событія, потому что ежедневно принимаются нами за достовѣрные факты, рѣшительно противорѣчащіе всякому предшествующему опыту; поэтому, единственно-надежный путь ведетъ насъ къ тому, чтобы изслѣдовать достовѣрность и признать результатъ. Что такое воскресеніе возможно, это зависитъ отъ рѣшенія вопроса: есть ли Богъ, или Его нѣтъ? Матеріальный универсъ и жизнь не могутъ быть объяснены безъ признанія истины бытія Божія. А если такъ, то Онъ долженъ быть Господиномъ, а не рабомъ Своего творенія. Онъ
долженъ быть въ силѣ видоизмѣнять, или дѣйствовать въ совершеннѣйшей гармоніи съ естественными законами. Слѣдовательно, воскресеніе возможно. Что же касается того, угодно ли Богу совершеніе такого поразительнаго чуда, то послѣднее зависитъ всецѣло отъ потребности въ немъ, открытой Его божественному всевѣдѣнію, а также и отъ самого историческаго факта: дѣйствительно ли произошелъ онъ дѣйствіемъ Божьяго всемогущества? Такимъ образомъ, мы подошли къ вопросу о фактѣ.
Прежде доказательства очевидности полезно имѣть въ виду слѣдующее: если бы, въ концѣ-концовъ, для кого-нибудь показались неубѣдительными данныя въ пользу тѣлеснаго воскресенія Христова, то, все-таки, уже одна пламенная проповѣдь о немъ и повсюду распространенная вѣра служили бы свидѣтельствомъ безсмертія, говоря о составившемся у всѣхъ христіанъ убѣжденіи, что такое Лицо, какъ Христосъ, не могло умереть безвозвратно; что такое необыкновенное воплощеніе мудрости, благости и самопожертвованія не могло окончить дней своихъ только на землѣ, а должно было воскреснуть духовно и, такимъ ['образомъ, еще разъ подтвердить врожденное всѣмъ убѣжденіе въ окончательномъ торжествѣ нравственнаго превосходства. Затѣмъ, необходимо уяснить себѣ ту истину, что, какими бы убѣдительными ни были доказательства Христова воскресенія, принятіе или отверженіе ихъ зависитъ отъ различныхъ индивидуальныхъ симпатій и предрасположеній. Ни одна изъ двухъ спорящихъ сторонъ не уступитъ другой, потому что въ основѣ окончательнаго рѣшенія находится предрасположеніе къ вѣрѣ или невѣрію. Однако, не мѣшаетъ искренно сознаться въ томъ, что въ настоящемъ случаѣ, пожалуй, не болѣе опасности со стороны предразсудковъ противъ всего сверхъестественнаго, нежели и со стороны такихъ горячо-вѣрующихъ, которые хотятъ доказать слишкомъ много. Вотъ, почему люди, прежде всего совершенно симпатизирующіе возвышенному характеру Христа, менѣе другихъ затрудняются признать истину воскресенія, при всей ея видимой поразительности. Самый надежный путь реализовать достовѣрность воскресенія — это начать съ Самого Христа и опросить: какъ объяснить себѣ поразительно-чудесное Лицо Его? . Самъ Онъ,—такъ кажется намъ,—представляетъ Собою величайшее чудо, по отношенію къ которому воскресеніе является только необходимымъ слѣдствіемъ послѣдняго. Какъ
объяснить Его поразительную мудрость, какой не открывалось въ прошедшіе вѣка, и которой не исчерпывали послѣдующіе? Его необыкновенно-возвышенное ученіе занимаетъ исключительное положеніе на протяженіи всѣхъ временъ и мѣстъ. Великіе мудрецы міра схватывали только малыя крупицы истины. Онъ же принесъ полное откровеніе прошедшаго, настоящаго и будущаго. Они являются только звѣздами, а Онъ— солнцемъ правды. Помыслимъ только объ одномъ палестинскомъ жителѣ (котораго считали простымъ плотникомъ), исходящемъ изъ узкихъ предѣловъ назаретскихъ и сообщающемъ поразительное Откровеніе о царствіи Божіемъ, которое возглавляется любящимъ Отцомъ, всеобъемлюще и существуетъ совмѣстно съ родомъ человѣческимъ; открывающемъ, что всемогущій Создатель—Отецъ всѣхъ людей, пекущійся о каждомъ человѣкѣ; что Онъ—Богъ-Спаситель, хотящій' всѣмъ человѣкамъ спастися; что всякая душа безконечно дорога въ Его очахъ, что она можетъ возродиться и совершенно преобразоваться, и возвѣщающемъ самыя возвышенныя начала, доселѣ еще лежащія въ основѣ всего соціальнаго и духовнаго прогресса въ родѣ человѣческомъ. Присоедините къ этому Его совершеннѣйшую жизнь съ безусловной преданостью Богу и съ крайнимъ самопожертвованіемъ человѣку, — жизнь, о которой друзья ивраги одинаково судили, какъ объ исключительномъ явленіи, благодаря ея безупречной чистотѣ и всецѣлому самоотреченію. Представьте себѣ .такую личность, не только никогда це обличенную врагами въ какомъ-нибудь грѣхѣ, но предъ всѣми заявляющую, что сама она не знала за собой никакого грѣха и совершенна въ глубочайшихъ тайникахъ своего сердца. Какъ объяснимъ мы себѣ происхожденіе такой личности? Довольно ли одной наслѣдственности и среды, Давидовой родословной и назаретской обстановки для произведенія такой исключительной жизни, выдѣляющейся своимъ неземнымъ совершенствомъ изъ всего рода человѣческаго? Можно ли сослаться на какое-то самообольщеніе въ разсужденіи о Томъ, мудрость Котораго изумляетъ цѣлый міръ? Захотѣлъ ли бы обычный человѣкъ въ столь крайней степени жертвовать собой? На это можетъ слѣдовать только одинъ отвѣтъ, данный Самимъ Спасителемъ, что въ Его Лицѣ явился Самъ Богъ во плоти, откровеніе всесовершеннаго Творца во времени. Если держаться такого, именно, взгляда на богочеловѣческое Лицо Христа-Спасителя, и если слѣдо-
вать за Нимъ по возвышенному евангелію отъ Іоанна, которое дыщетъ Его духомъ и вводитъ насъ въ самое святое святыхъ Его мыслей, мотивовъ и стремленій, то Самъ Христосъ представится намъ чудомъ, а Его воскресеніе только логическимъ выводомъ изъ всей Его земной жизни. Итакъ, Самъ Христосъ является первымъ и величайшимъ свидѣтелемъ въ подьау Своего воскресенія.
Теперь, разсмотримъ безпристрастно слѣдующіе факты: нравственный характеръ «свидѣтелей», число ихъ, изъ котораго многіе выдѣлялись критическимъ умомъ и высокимъ образованіемъ; ихъ личное отношеніе къ фактамъ, которыхъ они были очевидцами; ихъ согласіе между собою въ существенномъ, не безъ различія только въ нѣкоторыхъ второстепенныхъ частностяхъ, доказывающаго лишь то, что очевидцы напередъ не заключали между собою какого-либо договора; взвѣсимъ значеніе того факта, что они свидѣтельствовали непосредственно послѣ совершенія событій и, при томъ, открыто, въ самомъ Іерусалимѣ, и не однажды, по требованію обстоятельствъ, повторяли свое свидѣтельство; необыкновенную простоту ихъ рѣчей; рѣшительное противорѣчіе, въ какомъ свидѣтельство ихъ состояло къ пережитымъ ими днямъ крайняго сомнѣнія и невѣрія; отсутствіе всякихъ корыстолюбивыхъ и иодобныхъ имъ побужденій; внезапный переворотъ, сдѣлавшій' изъ боязливыхъ людей неустрашимыхъ мучениковъ; неизмѣнную твердость ихъ свидѣтельства, запечатлѣннаго страшными пытками, даже, до самой смерти; побѣды, одержанныя проповѣдью о воскресеніи надъ различными религіями и цивилизаціями; существованіе высшихъ націй, достигнувшихъ своего положенія, благодаря принятію ими христіанства,—и затѣмъ уже подумаемъ о томъ, не служатъ ли всѣ эти факты, вмѣстѣ съ необыкновеннымъ по своей высотѣ нравственнымъ характеромъ Самого Христа, достаточнымъ свидѣтельствомъ въ пользу исторической дѣйствительности воскресенія?
Въ случаѣ утвердительнаго отвѣта на этотъ вопросъ, человѣческое безсмертіе явится достаточно обезпеченнымъ. Съ принятіемъ Христова воскресенія мы пріобрѣтаемъ нравственную увѣренность, какъ и, наоборотъ, съ отрицаніемъ его рушится цѣлый рядъ доказательствъ, служившихъ твердою опорою вѣры для многихъ милліоновъ христіанъ, на протяженіи цѣлаго ряда/ вѣковъ.
Въ связи съ данными Откровенія и чуда Христова воскре-
29
сенія находится подтвержденіе, происходящее изъ высочайшаго моральнаго чувства, присущаго каждой .человѣческой душѣ. Однимъ изъ наиболѣе поразительныхъ признаковъ упомянутаго чувства служитъ общая всѣмъ людямъ идея Бога. За немногими исключеніями, обязанными, по всей вѣроятности, неточнымъ наблюденіямъ и только подтверждающимъ общее правило, нѣтъ человѣка на землѣ, который инстинктивно не постигалъ бы истины бытія Божія. Не смотря на возможную обособленность своего существованія отъ всѣхъ другихъ членовъ человѣческой семьи, сердце каждаго непосредственно чувствуетъ бытіе высшаго моральнаго Существа. Это—многократно удостовѣренный фактъ. Психологи брали глухихъ, нѣмыхъ и слѣпыхъ дѣтей и строго запрещали кому-либо сообщать имъ что-нибудь о бытіи высшаго Существа; однако, по достиженіи болѣе зрѣлаго возраста, испытуемые, — оказывалось, — уже имѣли въ своемъ сердцѣ • нѣкоторое чувствованіе, а въ умѣ—знаніе о бытіи Божіемъ. Бо всѣхъ случаяхъ результатъ былъ такой же, какъ и съ происходившимъ въ Бостонѣ испытаніемъ, гдѣ одна глухонѣмая и слѣпая дѣвочка содержалась въ полнѣйшей изоляціи цѣлыхъ двѣнадцать лѣтъ. Экспериментаторы предполагали, что заключенная не имѣла ровно никакого понятія о Высшемъ Существѣ и, затѣмъ, поручили одному почтенному епископу (Филиппу Бруксу) просвѣтить ее богопознаніемъ. Но когда тотъ началъ ей говорить о бытіи и свойствахъ Божіихъ, дѣвочка сразу дала понять, что она никогда до сихъ поръ не слышала Его имени, зато всегда знала Его.
Что иное означаетъ это нахожденіе во всѣхъ людяхъ идеи о Богѣ, какъ не то, что Самъ Онъ напечатлѣлъ въ человѣческой душѣ, чувствующей и свидѣтельствующей о своемъ родствѣ съ Творцомъ?
Вмѣстѣ съ этой идеей въ человѣкѣ заложено также чувство нравственной отвѣтственности. Называемое иначе нравственнымъ долгомъ, обязанностью, или категорическимъ императивомъ, это чувство является наиболѣе выразительнымъ по сравненію съ другими душевными свойствами въ человѣкѣ. «Существуютъ два предмета,—по словамъ Канта,—которые, чѣмъ чаще и внимательнѣе мы всматриваемся въ нихъ, тѣмъ болѣе наполняютъ душу все снова и все болѣе возрастающими удивленіемъ и благоговѣніемъ: звѣздное небо надо мною и моральный законъ во мнѣ... Созерцаніе безчисленнаго множества міровъ уничтожаетъ, такъ сказать, мое значеніе какъ
животной твари. Наоборотъ, второй неизмѣримо возвышаетъ мое значеніе, какъ разумнаго существа,—и это происходитъ благодаря моей личности, въ которой нравственный законъ открываетъ предо мною жизнь, независимую отъ животнаго царства, которая не ограничивается условіями и предѣлами этой жизни, но простирается въ вѣчность». Размышляя о Богѣ, безсмертіи и долгѣ, Джорджъ Эліотъ воскликнула: «насколько непостижимъ первый и невѣроятно второе, настолько вѣченъ и абсолютенъ третій!». Но какъ же не замѣтила она того, что признаніемъ абсолютнаго значенія за нравственнымъ долгомъ свидѣтельствуется истинность бытія Божія и человѣческаго безсмертія? Ибо откуда происходитъ это чувство нравственнаго долга, этотъ категорическій императивъ, который повелѣваетъ дѣлать добро, избѣгать зла и бояться нравственной отвѣтственности? Не изъ соціальныхъ инстинктовъ дикихъ звѣрей, постепенно совершенствовавшихся при благопріятныхъ условіяхъ; не изъ естественной эволюціи симпатіи, заступившей мѣсто первобытнаго эгоизма, потому что моральное чувство всегда, на всемъ протяженіи человѣческой исторіи, само сопутствовало развитію человѣчества, видоизмѣняло его инстинкты и непрестанно ихъ облагораживало. Въ противномъ случаѣ, что же, именно, побуждало человѣка производить нравственный выборъ добраго? Мы не въ правѣ сказать больше того, что моральное чувство родилось изъ «потребностей соціальнаго благополучія», ибо послѣднимъ требуется лишь то, чтобы существа, умѣющія приспособляться къ обстоятельствамъ, переживали менѣе способныхъ къ этому своихъ противниковъ. А, между тѣмъ, по свидѣтельству житейскаго опыта, нравственное чувство нерѣдко заставляетъ насъ стать во враждебныя отношенія съ этимъ благополучіемъ и, въ благоговѣніи передъ святостью человѣческой жизни, мы стараемся продлить жизнь безнадежно-больныхъ, увѣчныхъ и достигнувшихъ старческаго возраста. Такое моральное чувство не могло развиться изъ стремленія къ соціальному благополучію, ибо оно направляется прямо противъ послѣдняго. Слѣдовательно, единственно-правильное объясненіе происхожденія его состоитъ въ томъ, что, не имѣя своимъ источникомъ ни внѣшній, ни внутренній опытъ, оно даровано намъ свыше, единымъ Подателемъ всякихъ благъ. Если же такъ, то уже самое величіе этого чувства требуетъ и соотвѣтствующей области для его завершенія. Существованіе столь высокаго
29'
верховнаго судилища внутри насъ* это чувство личной свободы и отвѣтственности, этотъ нравственный законъ, въ связи съ одобреніемъ и необходимостью выбора, чѣмъ человѣкъ рѣшительно отличается отъ животнаго, являются чрезвычайно изумительными преимуществами, чтобы для ихъ развитія достаточно было кратковременной земной жизни. Существующій въ опытѣ человѣкъ является чрезмѣрно вооруженнымъ для какого-то призрачнаго бытія; ибо многія рѣшенія стоятъ выше какихъ-нибудь отношеній къ соціальному благополучію, особенно, когда человѣкъ является безпристрастнымъ судьею въ дѣлахъ идеальнаго чувства чести и нравственныхъ обязательствъ, хотя бы онъ жилъ на какомъ-нибудь необитаемомъ островѣ. Мы экипированы подобно океанскому пароходу, стоящему въ малой бухтѣ, свидѣтельствуя, что не намѣрены крейсировать только въ ней, а стремимся переплыть ее и узкими вратами выйти въ открытый океанъ вѣчности.
Такимъ образомъ, нравственное чувство удостовѣряетъ насъ въ загробной будущности. Какъ бы ни было извращено оно или. какими бы сомнѣніями ни обуревалось, но, глубоко внѣдренное въ человѣческое сердце, оно неизмѣнно говоритъ о томъ, что всегда должно дѣлать только одно добро и избѣгать зла, и что эта истина имѣетъ вѣчную цѣнность, и, не ограничиваясь узкими предѣлами земной жизни, требуетъ для себя посмертной вѣчности. Моральнымъ чувствомъ постулируются всесовершенный Богъ и этотъ міръ, какъ лучшій въ данныхъ условіяхъ. Но если, наоборотъ, смертью завершается все, то она окажется самымъ страшнымъ и непоправимымъ зломъ, и нравственное чувство будетъ оскорблено тѣмъ, что добро и зло никогда не подучаютъ здѣсь справедливаго воздаянія. Равнымъ образомъ, персональныя велѣнія этого чувства въ отношеніи каждой разумно-свободной личности логически приводятъ къ вѣчности, въ смыслѣ неизбѣжнаго условія для усовершенствованія послѣдняго. Мы вырастаемъ въ идеалахъ правды. Съ каждой ступенью развитія возрастаетъ и наше требованіе, пока мы поймемъ, что наше моральное чувство требуетъ усовершенствованія и никогда не удовлетворится чѣмъ-либо меньшимъ. Мы считаемъ это требованіе авторита-тивнымъ, разумнымъ и возвышеннымъ; но въ условіяхъ земного существованія такое усовершеніе оказывается невозможнымъ. Оно достижимо только въ смыслѣ постепеннаго приближенія къ отдаленной цѣли. Если же это, Богомъ данное,
чувство требуетъ невозможной здѣсь реализаціи, то должна быть вѣчная жизнь, въ которой осуществима послѣдняя; или,— какъ выражается Кантъ,—абсолютное благо и моральное Существо заключаютъ въ себѣ прогрессъ абсолютнаго блага въ стремленіи къ моральному Существу. Этотъ завершительный процессъ является невозможнымъ безъ непрерывнаго бытія .одного и того же существа. «Высшее благо практически является возможнымъ только подъ предположеніемъ безсмертія души; слѣдовательно, какъ неразрывно связанное съ нравственнымъ закономъ, послѣднее служитъ постулатомъ чистаго практическаго разума».
Мы уже видѣли, Что убѣжденіе въ безсмертіи пріобрѣтается человѣкомъ по мѣрѣ изученія дѣлъ Божіихъ въ цѣлой вселенной; а еще болѣе, когда онъ изслѣдуетъ свою внутреннюю природу; но особенно сильно заявляетъ о себѣ эта увѣренность въ томъ случаѣ, когда онъ, наконецъ, приступаетъ къ изслѣдованію природы Божества. Здѣсь вѣра достигаетъ предѣла нравственной достовѣрности послѣ того какъ, постепенно возвышаясь надъ внѣшней природой и надъ человѣкомъ, ойа успокоивается, въ концѣ концовъ, на безконечно-нравственной природѣ Божества. Даже и для атеиста открывается возможность безсмертія изъ показаній природы и человѣка; но только увѣренность въ бытіи Божіемъ возможность безсмертія обращаетъ въ нравственную достовѣрность. Въ самомъ дѣлѣ если существуетъ высочайшій Богъ, то Ему должно принадлежать совершенство. Если же Онъ совершененъ, то каждымъ Его свойствомъ удостовѣряется наше загробное бытіе. Во-первыхъ, Богъ безконечно премудръ. Тецѳрь, можетъ ли какая-нибудь разумная концепція мудрости оправдать уничтоженіе рода человѣческаго? Достойно ли премудраго Бога—сотворить матерію съ предназначеніемъ ей долгаго существованія, и допустить, послѣ краткаго времени земной жизни, погибель созданнаго по Своему образу и подобію человѣческаго духа? Разумно ли это съ точки зрѣнія, именно, Его вѣчной славы? Найдетъ ли для себя какую-нибудь славу царь, господствующій надъ неизмѣримымъ кладбищемъ? Захочетъ ли какой-либо здравомыслящій монархъ подвергнуть смертной казни своихъ подданныхъ, предпочитая царствовать надъ трупами, а не надъ миріадами живыхъ субъектовъ, прославляющихъ его днемъ и ночью, исполняющихъ его царскую волю, побѣждающихъ зло и, наконецъ, все покоряющихъ подъ
ноги его? Возможно ли согласовать съ безконечною мудростью Творца—развить эти необъятные процессы къ произведенію человѣка для того только, чтобы уничтожить его потомъ? Это было бы безумной затратой энергіи и удостовѣреніемъ Своей неспособности къ созидательному дѣлу. Разумно ли было творить существа, надѣленныя силами и способностями для никогда недостижимой ими сферы, съ ближайшей перспективой совершеннаго ихъ уничтоженія? Впрочемъ, премудрость, взятая въ отдѣльности, могла все это знать и не имѣть силъ предо-вратить бѣдствіе. Но, въ соединеніи съ Божіимъ всемогуществомъ, она служитъ залогомъ нашего безсмертія.
Остановимся, далѣе, на святости Божіей въ ея соединеніи съ правосудіемъ. Божественнымъ совершенствомъ предполагается, что Онъ вмѣстѣ и святъ и правосуденъ. Когда мы сомнѣваемся насчетъ этого, то причина сомнѣнія кроется въ томъ, что мы судимъ о Немъ по неоконченному плану, смотря на лѣса вмѣсто самаго зданія, на сегментъ—вмѣсто цѣлаго круга, и забывая справедливое изрѣченіе:
«Одинъ лишь день тебѣ, чтобъ правымъ быть.
А Я имѣю вѣчность предъ Собою».
Можетъ ли святой и правосудный Богъ положить конецъ этому міру безъ возстановленія его въ будущемъ? Глубокимъ убѣжденіемъ всего рода человѣческаго и во всѣ времена была высшая правда, которая должна же гдѣ-нибудь существовать въ универсѣ! Человѣкъ можетъ претерпѣть всякія неправды и вопіющія нравственныя противорѣчія въ твердомъ упованіи на будущее возмездіе; но уже самое робкое представленіе объ ужасающей возможности побѣды зла надъ добромъ и беззаконія надъ правосудіемъ оказывается невыносимымъ для него, потому что весь космосъ оно превращаетъ въ безумный хаосъ. Всѣ великія религіи человѣчества, всѣ его прогрессивные законодательные кодексы, всѣ самыя разнообразныя литературныя произведенія, всѣ репрезентаціи его идеаловъ въ театральной эволюціи открываютъ лежащее въ основѣ ихъ убѣжденіе, по которому должна, въ концѣ концовъ, восторжествовать высшая правда. Никакой «комплектъ идей для поколѣній» не можетъ заступить этого убѣжденія, потому что человѣкъ не видитъ на землѣ торжества правды, а, наоборотъ, постоянный опытъ убѣждаетъ его въ широкомъ разлитіи неправды по лицу земному. Но, при всемъ томъ, однако, онъ
крѣпко держится своего убѣжденія, вопреки всякаго опыта, свидѣтельствуя этимъ самымъ въ пользу вѣры, какъ глубокой интуиціи въ его внутреннемъ міропорядкѣ. Въ самомъ дѣлѣ,— спрашивается,—правда торжествуетъ ли на этомъ свѣтѣ? Никто, при внимательномъ взглядѣ на жизнь, не можетъ утвердительно отвѣтить на такой вопросъ. Теорія «компенсаціи», по которой всѣ существа сравниваются въ окончательномъ итогѣ получаемаго счастья, опровергается неотразимыми фактами. Никто не получаетъ въ этой жизни полной награды или наказанія. Одинъ нерѣдко страдаетъ за проступки другого; а тотъ, въ свою очередь, пожинаетъ плоды чужого труда. Даже и возмездіе не одинаково за одно и то же преступленіе: женщину подвергаютъ оетракизму, а мужчина получаетъ снисхожденіе. Какой-нибудь ничтожный проступокъ часто разрушаетъ цѣлую жизнь и—еще хуже—соединенныя съ нею жизни близкихъ людей. Очень многіе обойдены счастьемъ въ этой жизни, въ положеніи жертвъ злополучной среды и наслѣдственности, каковы, напримѣръ, люди низкаго происхожденія, дегенераты, неизлѣчимо-больные, умалишенные, рожденные въ мрачныхъ подвалахъ и обреченные въ жертву невылазной грязи и всякихъ пороковъ. Представимъ себѣ всю совокупность человѣческаго горя въ теченіе одного только дня, эти тяжкія тѣлесныя и душевныя страданія, обманутыя довѣрія, разбитыя сердца, поруганную честь и невинность, безчисленныя убійства съ самоубійствами и, наконецъ, неизбѣжную смерть. Присоединимъ къ этому страшныя опустошенія въ царствѣ животныхъ, производимыя какъ этими послѣдними, такъ и человѣкомъ. Оглянемся на прожитые вѣка и подумаемъ о тѣхъ безчисленныхъ жертвахъ, которыя были принесены для утоленія худшихъ аппетитовъ въ видѣ инквизицій, рабства, тиранніи, гоненій и мученичества. Воскресимъ въ своей памяти Гуса на пылающемъ кострѣ и папу Борджіо въ золотой тіарѣ; Саванаролу на эшафотѣ и Медичи въ пышномъ дворцѣ; обезглавленнаго апостола Павла и возсѣдающаго на тронѣ Нерона; Христа на крестѣ и правящаго міромъ Тиверія я спросимъ: неужели какой-либо здравомыслящій станетъ, послѣ этого, поддерживать теорію «компенсаціи», или заявитъ, что здѣсь торжествовала справедливость? Если же послѣдняя была попрана, то, слѣдовательно, должна быть загробная жизнь для торжества правосудія. Вопреки отрицанію нѣкоторыхъ новѣйшимъ мыслителей, остается въ силѣ старая аль-
тернатива: или человѣкъ безсмертенъ, или Богъ не правосуденъ. Если земнымъ существованіемъ заканчивается все, то наше краткое странствованіе на этомъ свѣтѣ окажется страшнымъ кошмаромъ, самоубійство—благодѣяніемъ, цѣлый міръ— сплошнымъ преступленіемъ, нравственные принципы—пагубными пережитками и злодѣянія—выгодными несравненно болѣе добродѣтели. Но если существуетъ другая жизнь, тогда мы можемъ положиться на правосуднаго Бога, Который, по истеченіи предопредѣленнаго времеви, явитъ торжество вѣчной правды Своей. Всѣ мы, въ такомъ случаѣ, мужественно встрѣтимся съ земными бѣдствіями, увѣренные въ заправляющей всѣмъ Божественной любви, цѣлью которой служитъ созданіе не временнаго счастья, а сильныхъ характеровъ; не веселыхъ мѣстъ для развлеченія, а суровой школы; мы опытно познаемъ, что Правитель міра—это любящій Отецъ и премудрый Воспитатель, вѣдающій, что наше нравственное преуспѣяніе требуетъ самой строгой дисциплины, и заботящійся, прежде всего, о развитіи всѣхъ душевныхъ силъ человѣка посредствомъ ниспосылаемыхъ ему испытаній.
Обратимся, далѣе, къ разсмотрѣнію благости Божіей. Здѣсь опять насъ встрѣчаетъ возраженіе насчетъ непримиримости этого свойства Божія съ безчисленными скорбями и страданіями въ этомъ мірѣ. Мы же, наоборотъ, на основаніи міровыхъ золъ, утвердаемъ истину благости Божіей. Послѣдняя существуетъ, прежде всего, по причинѣ существованія добра въ этомъ мірѣ. Предъ пами свѣтлое облако великихъ апостоловъ, пророковъ, мучениковъ, миссіонеровъ, филантроповъ, которые все принесли въ жертву страждущему человѣчеству, являя собой примѣры самоотверженной любви и самаго возвышеннаго геройства. Откуда же произошло все это? Очевидно, что не само собою и, тѣмъ болѣе, не вопреки творческой волѣ. Называть человѣка добрымъ и отрицать Божію благость—это значитъ тварь ставить выше ея Создателя; но противъ такого богохульства рѣшительно свидѣтельствуетъ наше нравственное чувство. Слѣдовательно, никто, какъ Самъ Богъ является единымъ Подателемъ благости, посѣвая зерна ея въ человѣческихъ сердцахъ и постепенно возращая ихъ и, такимъ образомъ, открывая Свою собственную природу.
Затѣмъ, постепенное уменьшеніе мірового зла, многоразличные пути для торжества надъ нимъ добра здѣсь, на землѣ,— страданія въ качествѣ цѣлесообразныхъ средствъ къ воспи-
танію человѣческой личности, результаты и предсказанія эволюціи, постепенное откровеніе, свидѣтельства опыта, поучительная исторія всякой души, тернистымъ путемъ достигающей спасенія, и надъ всѣмъ воплощеніе Божественной любви въ богочеловѣческомъ Лицѣ Христа-Спасителя,—всѣмъ этимъ человѣческое сердце удостовѣряется въ безмѣрной благости Божіей и, не взирая на житейскія испытанія, взываетъ съ упованіемъ: «хотя Ты и поражаешь меня, однако, Я буду надѣяться на Тебя!»
Но и въ случаѣ согласія со всѣмъ этимъ, мыслящій человѣкъ недоумѣваетъ вредъ страшной проблеммой существованія зла: «если Богъ, дѣйствительно, благъ, то какъ же Онъ можетъ допустить существованіе грѣха и страданій въ Имъ же Самимъ созданномъ мірѣ?» Еще на ранней зарѣ человѣческой исторіи этотъ вопросъ глубоко интересовалъ лучшіе умы: религіозное сознайіе свидѣтельствовало о томъ, что Богъ благъ, а разстроенный міръ неотразимо доказывалъ совершенно противное. Нѣкоторые выдающіеся мыслители нашего времени, отчаявшись въ возможности примиренія указаннаго противорѣчія, не устояли предъ соблазномъ—склониться на сторону древней гипотезы (ея держались послѣдователи Зороастра, египтяне и манихеи) о двухъ враждебныхъ одно другому началахъ, причемъ 8лой богъ постоянно портитъ дѣЛо благого Творца. Но упомянутая гипотеза только увеличиваетъ затрудненіе, потому что, если Самъ Богъ является виновникомъ зла, то Самъ же Онъ окажется и злымъ. Если этотъ злой богъ не сотворенъ, а возникнувъ изъ глубинъ вѣчности, то онъ окажется самопротиворѣчаЩимъ, потому что, приписывая всемогущество и премудрость Творцу стройнаго космоса, мы необходимо исключаемъ, посредствомъ такого опредѣленія, независимо существующія безконечныя зложеланіе и неправду. Кромѣ того, неограниченно-злое существо оказалось бы безконечно-несовершеннымъ. Вѣдѣніе такого безконечно-несовершеннаго существа оказалось бы невѣдѣніемъ, а могущество—слабостью; поэтому, онъ не могъ бы имѣть ни мудрости, ни какихъ-либо другихъ средствъ противиться Богу. Не смотря на это, Джонъ Стюартъ Милль проповѣдуетъ доктрину, близкую къ разбираемой, утверждая, что если Богъ благъ, то Онъ представляетъ ■Собою такой «духъ, власть котораго надъ матеріей была не абсолютной»,- духъ, ограниченный со сторойы нравственной и премудрости. Если бы божественная мудрость была ограни-
ченною, то могъ ли. Богъ создать человѣческій умъ болѣе превосходнымъ, по сравненію съ Своимъ умомъ, и способнымъ къ открытію ошибокъ Самого Творца,—высшимъ сравнительно съ Божіимъ? Если Его всемогущество ограничено, то зло должно было бы усилиться въ неимовѣрной степени и выступить далеко не въ томъ значеніи и силѣ, какимъ оно, дѣйствительно, является въ этомъ мірѣ. Но тогда создалось бы въ высшей степени безсмысленное положеніе дѣлъ, и человѣку негдѣ было бы искать утѣшенія. Въ рѣшеніи трудной проблеммы мірового зла не слѣдуетъ преувеличивать и безъ того печальную дѣйствительность, какъ это дѣлаютъ крайніе пессимисты, по словамъ которыхъ зломъ окончательно перевѣшивается добро, и однимъ страданіемъ совершенно уничтожаются девяносто девять удовольствій. Не надо забывать и о томъ, что много зла устранено постепенно возрастающимъ могуществомъ науки и филантропіи; а что касается существующихъ бѣдствій, то они служатъ не малымъ побужденіемъ къ дальнѣйшеиу развитію человѣка. Мы не должны судить о злѣ съ точки зрѣнія нашей кратковременной жизни, а только по его пользѣ, цѣли и по конечному результату. Единственно съ послѣдней точки зрѣнія окажется возможнымъ удовлетворительное рѣшеніе взятой проблеммы. Если бы страданія были абсолютно-безсмысленными, ненеобходимыми и роковыми, то, въ такомъ случаѣ, Богъ оказался бы совсѣмъ не благимъ. Если же они преслѣдуютъ нравственную цѣль, то наличность ихъ оказывается оправданною, а благость — неотъемлемымъ свойствомъ Божіимъ. Исторія и опытъ согласно свидѣтельствуютъ объ относительной пользѣ зла, какъ неизбѣжнаго, въ условіяхъ земной жизни, средства для нравственнаго воспитанія человѣка. Если мы соглашаемся на хирургическую операцію для спасенія своей жизни, на продолжительныя занятія, съ цѣлью развить свой умъ, признаемъ цѣлесообразность налагаемой родителями дисциплины для укрѣпленія характера дѣтей, то какъ же станемъ отрицать высшее право Творца воспитывать человѣка посредствомъ житейскихъ испытаній? Ежедневнымъ опытомъ подтверждается та истина, что благополучіе надмеваетъ, а несчастье улучшаетъ людей.
Но, въ такомъ случаѣ, благость Божія служитъ залогомъ человѣческаго безсмертія. Любящій Отецъ небесный не будетъ уничтожать Своихъ дѣтей, простирающихъ къ Нему руки съ мольбой о помилованіи. Зато, наказывая ихъ, Онъ проявляетъ
къ нимъ Свою любовь и воспитываетъ ихъ для блаженной вѣчности. Но казнить ихъ? Никогда! Это дѣло Ирода, но только не Христа. Если египетская царевна сжалилась надъ безпомощнымъ младенцемъ, котораго увидѣла плавающимъ въ корзинѣ по рѣкѣ; если арабскій шейхъ, нарушая свой законъ, отказался зарыть живымъ младенца, потому что послѣдній протягивалъ къ нему свои дѣтскія ручки и касался ими его лица, то Богъ ли всеблагой захочетъ, по какой-то недовѣдо-мой причинѣ, навѣки похоронить въ могилѣ Своихъ возлюбленныхъ дѣтей? Кромѣ того, необходимо имѣть въ виду не полное проявленіе благости Божіей въ этомъ мірѣ, въ которомъ очень многіе такъ сильно испорчены и приведены на край погибели своими грѣхами. Слѣдовательно, долженъ быть иной міръ, въ которомъ Божія благость проявится во всей силѣ.
Но Богъ имѣетъ,еще одно свойство: Онъ—истиненъ. Сообразно ли было бы съ безконечнымъ совершенствомъ Творца, внѣдрившаго въ человѣка такія твердыя упованія, чаянія, предсказанія и проблески вѣчной жизни, не обнаружить ошибочности всего этого? Согласно ли съ высшей истиной—насадить инстинкты, не имѣющіе никакой реальной цѣнности? Не вѣрнѣе ли думать, что, не обличая лживости послѣднихъ на протяженіи многовѣковой исторіи рода человѣческаго, Богъ этимъ самымъ только подтвердилъ ихъ истинность? «Въ домѣ Отца Моего много обителей: если бы не такъ, Я сказалъ бы вамъ» (Іоа. 14, г).
Обратимъ особое вниманіе на свойство божественной любви. «Богъ есть любовь» (1 Іоа. 4, 16). Всѣ другія свойства служатъ, если можно такъ выразиться, прилагательными, это-именемъ существительнымъ. Святый ап. Іоаннъ не говоритъ: Богъ есть любящій, но: «Богъ есть любовь». Любовь—не описательное только выраженіе, но служитъ обозначеніемъ самой сущности Божества. Въ продолженіе цѣлаго ряда вѣковъ люди покланялись искаженному ихъ представленіемъ Богу мщенія или распутства; но постепенно Его Ликъ очищался отъ всякихъ дурныхъ прираженій, пока воплотившійся Сынъ не открылъ заблудшимъ истиннаго Бога, какъ любящаго Отца, природа и имя Котораго обозначаются словомъ: «любовь». Если же это такъ, то блаженство Бога было бы не полно безъ сотворенныхъ имъ людей. Въ случаѣ, если бы послѣднія окончательно уничтожались по смерти, такой Богъ не понесъ ли бы
немалое лишеніе? А такъ какъ Онъ всемогущъ, то не облаго-дѣтельствуѳтъ ли Онъ насъ Своей любовью и не привлечетъ ли къ Себѣ? Въ качествѣ всесовершеннаго Существа, Онъ вседоволенъ. Теперь спрашивается, возможно ли Ему наслаждаться Своимъ всеблаженствомъ въ случаѣ погибели всѣхъ Его чадъ? Вотъ, уже въ теченіе двухъ тысячъ лѣтъ раздается пронзающій сердце плачъ виѳлеемскихъ матерей по невинно-избіеннымъ ихъ младенцамъ: останется ли равнодушнымъ и вседовольнымъ Богъ-Отецъ при видѣ Всепоглощающей Его дѣтей смерти? Мать можетъ забыть свои драгоцѣнности или амбицію; но забудетъ ли она своего покоющагося младенца, которому грозитъ опасность или утонуть въ водѣ, или погибнуть въ огненномъ пламени? Если Богъ употребилъ столько разнообразныхъ средствъ къ нашему спасенію, то Онъ ли спокойно будетъ созерцать нашу погибель? Въ этомъ пунктѣ у насъ образуется абсолютная нравственная увѣренность, хотя и не имѣющая для себя (таковъ общій удѣлъ всѣхъ религіозныхъ истинъ) математически-очевиднаго доказательства. Мы, по всей вѣроятности, не въ состояніи доказать, что кто-либо не станетъ бросать въ океанъ все свое достояніе, на пріобрѣтеніе котораго онъ употребилъ цѣлую жизнь; или, что какой-либо отецъ лишитъ жизни своего возлюбленнаго сына, для котораго онъ не щадилъ ни покоя, ни средствъ; зато у насъ имѣется абсолютная моральная увѣренность въ невозможности такихъ безсмысленно-жестокихъ поступковъ, исключая, конечно, случаи крайняго сумасшетвія. Мы не имѣемъ доказательствъ, что Богъ не предастъ вѣчной смерти всѣхъ людей, потому что не можемъ видѣть отлетѣвшихъ въ загробный міръ душъ, но въ пользу этого свидѣтельствуетъ наша абсолютная моральная увѣренность, опирающаяся на томъ фактѣ, что Самъ Богъ открылъ намъ безконечную цѣнность человѣческой души, которую разрушить едва ли въ Его благой волѣ.
Итакъ, всѣ свойства Божіи служатъ залогомъ нашего безсмертія. Жанъ Жакъ Руссо кратко суммировалъ истину безсмертія въ цѣпи слѣдующихъ положеній: «Я вѣрую въ Бога такъ же твердо, какъ и во всякую другую истину. Если Богъ существуетъ, то Онъ — совершенный; если совершенный, то премулрый, всемогущій и правосудный; если—правосудный и всемогущій, то душа моя безсмертна». «Кто вѣруетъ въ Бога,— говоритъ Ротэ,—тотъ долженъ вѣровать и въ посмертное существованіе человѣка. Безъ такой вѣры нѣтъ міра, который
мыслился бы, какъ цѣль Бога». Въ томъ послѣднемъ торжественномъ кризисѣ, который неуклонно и постоянно приближается къ каждому изъ насъ, самымъ твердымъ упованіемъ на посмертное бытіе является благость Божія. Чувствуя приближеніе смерти, каждый изъ насъ можетъ всецѣло положиться на Бога, повторяя вслѣдъ за Спасителемъ: «Отче! Въ руцѣ Твои предаю духъ мой».
Въ настоящее время, при изученіи природы, а также и другихъ областей знанія, преимущественнымъ вниманіемъ пользуется индуктивный методъ. Факты, говорятъ, неопровержимы. Соберите ихъ, классифицируйте, сдѣлайте изъ нихъ логическій выводъ, — и въ результатѣ получится истина; но только постарайтесь запастись возможно большимъ числомъ фактовъ и слѣдите за тѣмъ, чтобы они соотвѣтствовали цѣли и были правильно истолкованы. Это требованіе совершенно основательно и вѣрно. Не слѣдуетъ забывать, при этомъ, только о томъ, что, напримѣръ, чувство служитъ такимъ же фактомъ, какъ камень, и что душевное настроеніе реально не менѣе, чѣмъ эта гора. Историческіе факты представляютъ собою только объективные результаты извѣстныхъ умственныхъ идей. Осматриваясь, теперь, назадъ и группируя вмѣстѣ факты, относящіеся къ тремъ обширнымъ областямъ: естествознанія, философіи и религіи, можно ли сдѣлать какой-либо другой изъ нихъ выводъ, кромѣ одного: всѣ они указываютъ на будущую жизнь?
Много лѣтъ астрономы находились въ затрудненіи предъ непонятными пертурбаціями, происходившими на отдаленномъ отъ земли (2702 милліон. километр.) Уранѣ, пока Буваръ (въ 1821 г.) не открылъ, что таинственныя возмущенія можно объяснить, только основываясь на теоріи притяженія извѣстныхъ небесныхъ тѣлъ, указывающихъ на существованіе какой-то не открытой большой планеты. Въ теченіе четверти вѣка астрономы продолжали свои наблюденія, вычисленія и предсказанія, пока наконецъ, въ 1846 г. берлинскій д-ръ Галле не открылъ, въ разстояніи только одного градуса отъ предположеннаго мѣста, огромную планету Нептунъ, самую большую изъ всѣхъ извѣстныхъ небесныхъ' тѣлъ солнечной системы, совсѣмъ невидимую невооруженнымъ глазомъ, находящуюся на разстояніи 2,800,000,000 миль отъ солнца, имѣющую въ діаметрѣ 37,000 миль и совершающую полный оборотъ одинъ разъ въ продолженіе 164 лѣтъ. Несмотря на то,
что многія предположенія насчетъ массы, разстоянія и формы орбиты оказались не совсѣмъ правильными, все-таки, въ общемъ вычисленія отличались поразительною точностью. Подобнымъ же образомъ и треволненія этой земной жизни, пертурбаціи человѣческаго духа, гравитація творенія, исторія, опытъ,—все указываетъ на существованіе необъятнаго духовнаго міра, правда, невидимаго простымъ глазомъ, зато абсолютно-реальнаго въ своихъ эффектахъ. И хотя мы должны будемъ современемъ измѣнить свои концепціи на счетъ послѣдняго и сдѣлать въ нихъ нѣкоторыя поправки, однако, пространная дѣйствительность останется непоколебимой, потому что мы не можемъ никакъ иначе объяснить себѣ «возмущенія» въ этомъ мірѣ. «Возлюбленные! Мы теперь дѣти Божіи; но еще не открылось, чтб будемъ. Знаемъ только, что, когда откроется, будемъ подобны Ему, потому, что увидимъ Его, какъ Онъ есть» (1 Іоа. 3, 2) *).
Прот. Евгеній Аквилоновъ.
*) Окончаніе слѣдуетъ.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ДУХОВНАЯ АКАДЕМИЯ
Санкт-Петербургская православная духовная акаде-мия — высшее учебное заведение Русской Православной Церкви, готовящее священнослужителей, преподавателей духовных учебных заведений, специалистов в области бо-гословских и церковных наук. Учебные подразделения: академия, семинария, регентское отделение, иконописное отделение и факультет иностранных студентов.
Проект по созданию электронного архива журнала «Христианское чтение»
Проект осуществляется в рамках компьютеризации Санкт-Пе-тербургской православной духовной академии. В подготовке элек-тронных вариантов номеров журнала принимают участие студенты академии и семинарии. Руководитель проекта — ректор академии епископ Гатчинский Амвросий (Ермаков). Куратор проекта — про-ректор по научно-богословской работе священник Димитрий Юревич. Материалы журнала готовятся в формате pdf, распространяются на DVD-дисках и размещаются на академическом интернет-сайте.
На сайте академии
www.spbda.ru
> события в жизни академии
> сведения о структуре и подразделениях академии
> информация об учебном процессе и научной работе
> библиотека электронных книг для свободной загрузки
