CC BY
95
ФИЛОЛОГИЯ
Г.Н. БОЕВА
кандидат филологических наук, зав. кафедрой культурологии и общегуманитарных дисциплин Невского института языка и культуры E-mail: g_boeva@rambler.ru Тел. 8 905 227 33 79
О ДОМЕ КАК ЖИЗНЕСТРОИТЕЛЬНОИ ПРАКТИКЕ МОДЕРНА (ДОМ ЛЕОНИДА АНДРЕЕВА НА ЧЕРНОЙ РЕЧКЕ)
В статье рассматривается одна из жизнетворческих стратегий модерна, реализованная Леонидом Андреевым и ставшая материально-духовным воплощением эстетических установок писателя и культурного кода эпохи - его дом на Черной речке. Жизнетворческая практика, исследованная в ее эволюции, позволяет автору статьи сделать вывод о типологическом родстве творчества Андреева с художественной системой модернизма в ее символистском и футуристском изводах.
Ключевые слова: Леонид Андреев, модерн, автобиографизм, жизнетворчество, синкретизм, мифологизация, неоромантизм, эстетизм, культурный код.
Дом Леонида Андреева в Ваммельсуу на Черной речке, массивный двухэтажный деревянный дом в стиле «северный модерн», был выстроен в 1908 году начинающим архитектором А.А. Олем (1883-1958) под явным влиянием финской версии модерна (Э. Сааринен, А. Линдгрен) [13. С. 79, 83].
Стилизованный под суровый уединенный замок (жители местных деревень называли его Пирулинной, что в переводе с финского означает «замок дьявола»), гармонично вписанный в ландшафт, дом отражал не только вкусы эпохи, но и вкусы самого хозяина, стремившегося воплотить мечту о соответствии жилища с духом своего творчества, добиться тождества собственной реальной жизни, ее человеческих связей и предметного окружения с идеальным художественным замыслом. Отсюда «ансамблевый» подход Андреева к интерьеру дома - с одной стороны, вполне в духе модерна, с другой - отражающий «авторскую программу»: мебель в неоромантическом готическом стиле, католическое распятие в кабинете, драпировки, сумрачные рисунки самого писателя (копии с офортов Франциско Гойи, рисунок персонажа пьесы «Жизнь Человека» - Некто в сером), уникальные камины, облицованные изразцами - т.н. «кикеринскими кафелями». Убранство дома Андреева фиксирует модернистский концепт синтеза искусств - от идеи Ое8ашкип8^егк до художественного синкретизма, близкого русскому сознанию [10, с. 299].
Потребность «поиска себя» - и прежде всего как «человека творящего» - вообще, одна из важнейших проблем модерна, который стремится выйти за пределы только искусства. Основные принципы модерна в плане практической человеческой деятельности - жизнестроительство и эстетическое отношение к миру. Именно этими
принципами руководствуется писатель, задумывая строительство дома на Черной речке. Дом Андреева стал наглядным воплощением жизнетворческой стратегии - строительство «второй реальности» всегда было актуально для него, в чем писатель откровенно признается в одном из писем к Б. Зайцеву («воображаемое всегда <.. .> выше сущего», «единственная правда») [15, с. 141]). «Идейный» характер дома отчетливо осознается самим писателем: «И была идея в постройке этого огромного [дома] в пустыне, как бы на краю, в преддверии земли Ханаанской: хотел 1) сделать красивую жизнь, 2) сурово замкнуться для трагедии. Сесть не только вне классов, вне быта, но и вне жизни, чтобы отсюда, как мальчишке через чужой забор, бросать в нее камнями» [1, с. 38].
Андреев со всем пылом берется руководить проектом, многочисленные свидетельства чего находим в переписке с Олем: в своих письмах он оговаривает высоту потолков, настаивает на балках, пишет о необходимости лестницы, общего духа массивности и функциональности, занавесов и декоративного сада, крокетной площадки и флага на башне [5]. В. Беклемишева в своих воспоминаниях отмечает тонкий художественный вкус и изобретательность А. Оля, проявленных в сочетании «требований жизни и вкуса Леонида Андреева с тем, что хотелось ему выявить самому как художнику» [7, с. 201].
Выросший в собственном родительском доме в Орле, Андреев к тому времени переменил немало квартир и в Петербурге, и в Москве, и снова в Петербурге. Позади был не только ошеломительный писательский успех, но и трагическая потеря: в Берлине в 1906 году вторыми родами умерла жена, А.М. Велигорская. Сама идея дома возникает у пи-
© Г.Н. Боева
шей
сателя именно в контексте размышлений о выходе из духовного и творческого кризиса, что явствует из писем этого периода Горькому: « Ты знаешь мое давнишнее мечтание - уйти из города совсем. И вот я ухожу из него - в глушь, в одиночество, в снега» [18, с. 295]; «От этого так и люблю я будущий дом с его всяческой приспособленностью к одиночеству и работе...» [18, с. 304]. Постройка дома - своего рода осуществление мечты о «побеге» из городской цивилизации героя андреевского рассказа «Проклятия зверя» (1908) - отчасти автобиографического рассказа, написанного после смерти жены и в каком-то смысле «психотерапевтического» для самого автора [17]. Дом на Черной речке и в самом деле становится неким жизненным «авансом» (хозяин называл его «вилла Аванс», поскольку деньги на нее были взяты у издателя в качестве аванса), знаменуя собой новый этап в жизни писателя - надежду на обновление, новую семью: хозяйкой в него войдет вторая жена, А.И. Андреева (Денисевич, в первом браке - Карницкая).
Мечта о доме сквозит уже в раннем творчестве Андреева - в одном из рассказов Андреева, еще привязанных к орловским воспоминаниям, «У окна» (1899), - «красивый барский дом», расположенный напротив, для героя, коллежского регистратора Андрея Николаевича, воплощает иную, лучшую жизнь, в которой все «красиво, уютно и чисто»: «Смеющиеся красивые люди неслышно скользят по паркетным полам, тонут ногой в пушистых коврах и свободно раскидываются на мягкой мебели, принимающей форму тела» [4, с. 104]. Конечно, перед нами мечта маленького чиновника, из своего угла наблюдающего чужую, пугающую его жизнь, но неслучайно герой наделен родственным, семейным именем-отчеством: Андреем Николаевичем звали одного брата писателя, а по психотипу герой рассказа, по прозвищу «Сусли-Мысли», близок другому брату - Всеволоду Николаевичу, которого, кстати, домашние звали «Сусли», «Сусляй» [22, с. 736]. Само существование роскошного дома на улице, где царит слободской дикий дух, весьма сомнительно - здесь, скорее, в духе андреевской поэтики, явлен образ нереалистической, идеальной природы, Дом как символ. Если же учесть сублимационный и психотерапевтический заряд творчества Андреева, который в год написания рассказа жил тяжелой, и в материальном, и в личном планах, жизнью, скитался по чужим углам и мечтал о женитьбе, то воплощенная в рассказе мечта о доме тоже может быть воспринята в жизнетворческом аспекте.
Сам выбор Андреевым места для дома, безусловно, имел связь с общим характером его творчества -и эта связь отрефлексирована и самим писателем, и
ближайшим окружением. Так, об экзистенциальной гармонии Андреева с патриархальной Москвой при дисгармонии писательско-метафизической пишет Чуковский [24, с. 121].
Об этом же, по сути, рассуждает и Б. Зайцев, объясняя переезд Андреева в Петербург некой жиз-нестроительной позой - тяготением к стилистике Мейерхольда, «сумрачности», «строгости», «философичности», впрочем, не исчерпывающей всей натуры писателя, которая «не укладывалась вся в Финляндию и Мейерхольда» [15, с. 138]. По поводу дома Андреева Зайцев замечает: «Эта дача очень выражала новый его курс; и шла и не шла к нему. Когда впервые подъезжал я к ней летом, вечером, она напомнила мне фабрику: трубы, крыши огромные, несуразная громоздкость. В ней жил все тот же черноволосый, с блестящими глазами, в бархатной куртке Леонид Андреев, но уже начавший жизнь иную: он женился на А. И. Денисевич, заводился новым очагом, был полон новых планов, более грандиозных, чем ранее, и душа его была смятена славой, богатством, жаждой допить до конца кубок жизни - кубок, казавшийся теперь неосуши-мым. Обстановка для писателя (в России) - пышная. Дача построена и отделана в стиле северного модерна, с крутою крышей, с балками под потолком, с мебелью по рисункам немецких выставок» [15, с. 138-139].
Интересно, что дом Андреева соответствует положению писателя в литературе того времени - он тоже пограничный, «промежуточный» феномен: построен на границе (фронтире) русской и финской земли; уединенность и отдаленность положения не мешает вести активную, гостеприимную салонную жизнь; статус «дачи» сочетается с ощущением «семейного гнезда», очага; наконец, «пространство жизни» в доме становится продолжением «пространства творчества».
Сам Андреев отлично сознавал свою «фронтир-ность» и не раз рефлексировал по этому поводу:
«Финляндия!.. Почему я в Финляндии? Конечно, первое тут - тяга к морю. Потом близость к Петербургу, издательствам, театрам, литераторам и прочее практическое.
Но была и смутная мысль: сесть на какой-то границе, в нейтральной, интернациональной и без-бытной зоне. Москва, которую я только и знал в дни моего писательства <...>, слишком густа по запаху и тянет на быт. Там нельзя написать ни «Жизни Человека», ни «Черныхмасок», ни другого, в чем есть» [1, с. 37-38].
Казалось бы, искомая гармония между характером творчества и средой обитания, домом и творческим созиданием найдена и идея жизнетворчества
ФИЛОЛОГИЯ
должна торжествовать - однако и современники, и родственники Андреева оставили в своих воспоминаниях тревожные свидетельства диссонанса между «идеей» Дома и ее воплощением. Так, тот же Чуковский, подчеркивая в своих мемуарах свойственное Андрееву «стремление к грандиозу», пишет о подмеченных им драматических противоречиях: «Он любил огромное. В огромном кабинете, на огромном письменном столе у него стояла огромная чернильница. <...> Но его огромный камин поглощал неимоверное количество дров, и все же в кабинете стоял такой лютый холод, что туда было страшно войти.
Кирпичи тяжелого камина так надавили на тысячепудовые балки, что потолок обвалился, и в столовой нельзя было обедать.
Гигантская водопроводная машина, доставлявшая воду из Черной речки, испортилась, кажется, в первый же месяц и торчала как заржавленный скелет, словно хвастая своею бесполезностью, пока ее не продали на слом.
<...>
И вообще, эта помпезная жизнь казалась иногда декорацией» [24, с. 108, 111, 112].
Симптомы кризиса идеи жизнетворчества были очевидны для наблюдателей уже в самом начале: Беклемишева отмечает «чувство дисгармонии» «от дачи Леонида Андреева и от уклада жизни семьи» [7, с. 202]. Однако с годами тревожные противоречия становятся все более явными. Примечательно, что и А. Белый [8, с. 190], и Н. Телешов [20, с. 166], и В. Вересаев [12, с. 146, 175] в своих попытках объяснить писательский кризис Андреева обращаются к его пьесе «Жизнь Человека». Так, Б. Зайцев пишет: «Это вещь роковая для него. Можно ее любить или не любить, но с душевной, и писательской, и человеческой судьбой Андреева связана она неразрывно. В ней кончился один период, начался другой. <...> В ней есть и нечто пророческое о самой жизни автора - если пророчественность понимать широко. Умер Леонид Андреев не так, как погибает Человек, и в бедность не впал, но некоторый наклон жизни своей почувствовал» [15, с. 137]. А. Блок, называя «Жизнь Человека» «самой автобиографической пьесой», пишет о «большой, модно обставленной, постылой хоромине», в которой «среди мебелей нового стиля» «бился головой об стенку» известный писатель, мучившийся «детским вопросом» «„Зачем?" „Зачем? " „Зачем? "» [9, с. 100].
Как видим, современники невольно, а некоторые и совершенно сознательно ассоциируют судьбу хозяина дома с героем «Жизни Человека». Заметим, что эта пьеса, иллюстрацией к которой как будто стал андреевский дом, была последним произведе-
нием, писавшимся вместе с А.М. Велигорской, - ей пьеса и посвящается.
Да и сам Андреев вряд ли случайно помещает в своем кабинете автопортрет в детстве (об этой картине вспоминает Фидлер [21, с. 498]), который, дополняя рисунок «Некто в сером», воспринимается как первая часть диптиха. А некоторые страницы «Жизни Человека», в частности, из картины второй («Любовь и бедность»), вполне можно прочесть как подстрочник к жизнетворческому проекту Андреева под названием «Дом»:
«Ч е л о в е к. <...> Мне давно хочется иметь свой кусочек земли. Кстати, я построю там дом по своему рисунку. <...> я рассчитываю ... построить замок в Норвегии, в горах. <...> Блестящая, глубокая вода, здесь - она отражает нежно-зеленую траву; здесь - красный, черный, коричневый камень. А вот здесь в прорыве - где вот это пятно -клочок голубого неба и белое, тихое облачко... <...> А вот тут идет кверху гора. Веселая, зеленая снизу. Кверху она мрачнее, все строже. Острые скалы, черные тени, обрывки и лохмотья туч... <...> У меня будут толстые каменные стены и огромные окна из целого стекла. Ночью, когда забушует зимняя вьюга и заревет внизу фиорд, мы завесим окна и затопим огромный камин. Это будут такие огромные очаги, в которых будут гореть целые бревна, целые леса смолистых сосен! <...> Везде ковры и много-много книг, от которых бывает такая живая и теплая тишина» [3, с. 462-463].
Вместо каменного дома получился дом деревянный, и не в норвежской, а в финской глуши, но многое реализовалось. Дочь Вера пишет в своих мемуарах: «Пятнадцать комнат, огромные печи и камины поглощали неимоверное количество дров -дворник Наканор полдня таскал большие охапки и с грохотом сваливал их перед прожорливыми топками печей» [6, с. 269] (Ср. с репликой Гостей в «Жизни Человека»: «Кроме этой залы, у Человека в доме еще пятнадцать великолепных комнат» [3, с. 469]).
Отметим также, что описание Дома Человека в ремарках пьесы - сознательное опошление идеи, столь дорогой самому автору: позолота и дисгармоничность знаменуют собою ту самую буржуазность, от которой отталкивается модерн и которой, кстати, не было ни в мечтах Человека-архитектора (невольная ассоциация: «человек» - «архитектор своей судьбы»), ни в проекте самого писателя: «Есть какая-то неправильность в соотношении частей, в размерах их - так, двери несоразмерно малы сравнительно с окнами, вследствие чего зал производит впечатление странное, несколько раздражающее - чего-то дисгармоничного, чего-то ненайденного, чего-то пришедшего извне.
шей
<...> В обилии позолоты выражается богатство Человека. Золоченые стулья и очень широкие золотые рамы на картинах» [3, с. 466]. Заметим также, что, по воспоминаниям приятелей-литераторов, в самом Андрееве «не было ничего буржуазного» [23, с. 110], да и вообще «среди „передовых" писателей была ... тогда мода ... видом своим отрицать буржуазность» [15, с. 131].
Подведем итоги. Дом - сложная информационная структура, особенно если речь идет об эпохе «модерн», пересматривающей традиционную модель жилого пространства и превращающей жилище в семиотический локус, и наблюдения над стилистикой дома Андреева и его экзистенциальным и жизнестроительным смыслом подводят нас к некоторым обобщениям.
Само уединение Андреева за городом, в гармонии с природой, в контексте идей эпохи обнаруживает свойственные модерну противоречия: с одной стороны, в своих интенциях оно антибуржуазно, демократично и функционально, а с другой - демонстрирует некий романтический вызов современности, моделирует аристократическую «башню из слоновой кости» [19, с. 23-25].
Мифологизация, театрализация, артистическое «расцвечивание» домашнего пространства Андреевым - попытка преодолеть прозаизм будничного жизненного стандарта, насытить его предельной экспрессией, пересотворить в духе романтизма (неслучайно его книги-«спутники» - Джек Лондон, Дюма-отец). Жизненный быт превращается в исповедуемую творческую программу, подразумевая отношение к себе как к тексту, который следует читать, воспринимать, дешифровать. Моделируется коммуникативная ситуация, рассчитанная, с одной стороны, на умышленность, «самосочиненность» (словечко Достоевского) поведения, с другой - на «литературность» восприятия1. Отношение к жилой среде, к топосу как к личностной креативности выдает в поведении Андреева установку на эстетизм - «самоорганизацию биографии как художественного произведения», мифотворчество [16, с. 303] - и обнаруживает в нем глубинное, типологическое родство с художественной системой модер-
1 Ср.: различение Андреевым «игры» и «психологии» в театре и литературе, разъясняемое им в во втором «Письме о театре» (Андреев Л.Н. Письма о театре // Андреев Л.Н. Собр. соч.: в 6 тт. Т. 6. М.: Худож. лит., 1996. С. 529-534.
низма хотя бы в ее символистском и футуристском изводах.
Дом Андреева, ставший центром его духовной жизни и важной составляющей личного мифа и культурного кода эпохи, как и волошинский дом Поэта в Коктебеле, и пермское «поместье» Каменского, и Башня Вячеслава Иванова - родственные по своей жизнетворческой природе культурно-бытовые феномены, материально-духовное воплощение эстетических установок их творцов. Как воплощение жизнетворческих интенций, он имеет в контексте культуры Серебряного века еще одно обоснование, связанное с «концептуализацией опыта самопознания» и «исповедальным автобиографизмом»
- литературными проекциями ключевой для эпохи модерна идеи становления [14, с. 3]. Правда, для Андреева курс на «автобиографизацию литературного пространства» не стал кардинальной литературной стратегией и основой для мифотворчества, как для Волошина и Каменского [11].
Однако воплощенная в доме гармоничная среда обитания была разрушена, и дом, задуманный как матрица идеальных человеческих отношений, оказался «деревянным колоссом на глиняных ногах» [1, с. 40]. Жизнетворческая практика обернулась крахом, который писатель с горечью зафиксировал в позднем дневнике: «Подвел меня Петр» [1, с. 37].
В письме Н.К. Рериху за неделю до смерти (от [3]-4 сентября 1919 г.) Андреев признается: «Все мои несчастья сводятся к одному: нет дома. Был прежде маленький дом, дача в Финляндии и большой дом: Россия с ее могучей опорой, силами и простором. Был и самый просторный дом -искусство-творчество, куда уходила душа. И все пропало. Вместо маленького дома - холодная, промерзлая, оборванная дача с выбитыми стеклами, а кругом - чужая и враждебная Финляндия. Нет России. Нет и творчества...» [2, с. 323] .
Уже после смерти писателя, когда дети помогают выносить продаваемые книги из библиотеки, дочь Вера встречается глазами с Некто в сером, держащим в руке почти догоревший огарок свечи, и ей кажется, что тот «сердится, что выносят книги
- папины книги! Ведь они - часть его самого, это его душа покидает холодное, мертвое тело - свой дом» [6, с. 352].
Библиографический список
1. Андреев Леонид. Дневник (1914-1919): Заметки личного характера, для себя // Андреев Леонид. 8. О. 8.: Дневник (1914-1919); Письма (1917-1919); Статьи и интервью (1919); Воспоминания современников (1918-1919). М.-СПб.: ЛТИЕКЕиМ-ФЕНИКС, 1994. С. 19-192.
2. Андреев Леонид. Письма // Андреев Леонид. 8. О. 8.: Дневник (1914-1919); Письма (1917-1919); Статьи и
ФИЛОЛОГИ^--
интервью (1919); Воспоминания современников (1918-1919). М.-СПб.: ATHENEUM-ФЕНИКС, 1994. С. 193-334.
3. АндреевЛ.Н. Жизнь человека // Андреев Л.Н. Собр. соч.: в 6 тт. Т. 2. М.: Худож. лит., 1990. С. 443-500.
4. Андреев Л.Н. У окна // Андреев Л.Н. Собр. соч.: в 6 тт. Т. 1. М.: Худож. лит., 1990. С. 103-123.
5. Андреев Л.Н. Письма А.А. Олю. ИРЛИ. Р. I. Оп. 1. № 170.
6. Андреева В. Дом на Черной речке // Леонид Андреев. Далекие. Близкие. Сборник. М.: «Минувшее», 2011. С. 250-378.
7. Беклемишева В. Воспоминания о Л. Андрееве // Реквием: Сборник памяти Леонида Андреева. М.: Изд-во «Федерация», 1930. - С. 195-276.
8. Белый А. [О Леониде Андрееве] // Книга о Леониде Андрееве: воспоминания М. Горького, К. Чуковского, А. Блока, Г. Чулкова, Бор. Зайцева, Н. Телешова, Ев. Замятина, Андрея Белого. 2-е доп. изд. Берлин, Пб., М.: Изд-во З. B. Гржебина, 1922. С. 175-192.
9. Блок А. [О Леониде Андрееве] // Книга о Леониде Андрееве. С. 93-104.
10. Бобилевич Г. Концептуализация домов у Вячеслава Иванова и их пространственно-временная презентация // Башня Вячеслава Иванова и культура Серебряного века. СПб.: Филологический факультет С.-Петерб. гос. ун-та, 2006. С. 294-302.
11. Боева Г.Н. Об одном художественном влиянии на художественную практику футуристов («Проклятие зверя» Л. Андреева и «Землянка» В. Каменского) // Судьбы литературы Серебряного века и русского зарубежья. Сборник статей и материалов: (Памяти Л. А. Иезуитовой: К 80-летию со д.р.). СПб., 2010. С. 252-261.
12. Вересаев В. Воспоминания о Л. Андрееве // Реквием: Сборник памяти Леонида Андреева. М., 1930. С. 145-176.
13. Горюнов В.С., Тубли М.П. Архитектура эпохи модерна. Концепции. Направления. Мастера. СПб.: Стройиздат, С.-Петербургское отд-ние, 1992. 360 с.
14. ГрякаловаН.Ю. Человек модерна: Биография - рефлексия - письмо. СПб.: «Дмитрий Буланин», 2008. 384 с.
15. Зайцев Б. [О Леониде Андрееве] // Книга о Леониде Андрееве. С. 125-146.
16. Исупов К.Г. Эстеты на Башне // Башня Вячеслава Иванова и культура Серебряного века. СПб.: Филологический факультет С.-Петерб. гос. ун-та, 2006. С. 303-309.
17. Козьменко М.В. «Берлинский текст» в «Проклятии зверя» // Творчество Леонида Андреева: современный взгляд: материалы международной научной конференции, посвященной 140-летию со дня рождения писателя. Орел: ПФ «Картуш», 2011. С. 87-93.
18. Максим Горький и Леонид Андреев: Неизданная переписка // Литературное наследство. Т. 72. М.: Изд-во «Наука», 1965. 632 с.
19. Перси У. Модерн и слово: стиль модерн в литературе России и Запада. М.: Аграф, 2007. 224 с.
20. Телешов Н. [О Леониде Андрееве] // Книга о Леониде Андрееве. С. 147-166.
21. Фидлер Ф. Ф. Леонид Андреев в Ваммельсуу // Фидлер Ф.Ф. Из мира литераторов: характеры и суждения. М.: Новое литературное обозрение, 2008. 864 с.
22. Чуваков В.Н. Комментарии // ПСС. В 23 т. М.: Наука, 2007. С. 735-740.
23. Чулков Г. [О Леониде Андрееве] // Книга о Леониде Андрееве. С. 105-124.
24. Чуковский К.И. Леонид Андреев // Чуковский К.И. Собр. соч. в 15 т. М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 2001. Т. 5. С. 108-112.
G.N. BOEVA
HOUSE AS LIFE-BUILDING PRACTICE OF MODERNITY (LEONID ANDREEV'S HOUSE ON THE BLACK RIVER)
This article considers Leonid Andreev's house on the Black River as one of the life-creating strategies of modernity realized by the writer, which has become a physical and spiritual embodiment of his aesthetical principles and the cultural code of his era. The exploration of the life-creating practice in the process of its evolution allows the author of this article to conclude that there exists typological kinship between Andreev's creative work and the artistic system of modernism in its symbolist and futurist schools.
Key words: Leonid Andreev, modernity, autobiographism, life-creation, syncretism, mythologization, neo-romanticism, aestheticism, cultural code.
