CC BY
47
YAK 821.161.1 ББК 83.3(2Poc=Pyc)1
Г.Н. БОЕВА
G.N. BOEVA
К ВОПРОСУ О ЛИТЕРАТУРНОЙ РЕПУТАУИИ
ЛЕОНИДА АНДРЕЕВА: НА МАТЕРИАЛЕ ДНЕВНИКОВ К. ЧУКОВСКОГО
LEONID ANDREEV'S LITERARY REPUTATION: BASED ON K. CHUKOVSKY'S DIARIES
Руководствуясь теорией И. Розанова о динамике литературных репутаций, автор статьи прочитывает дневники Чуковского как уникальный документ, в котором на протяжении 67 лет фиксировалось восприятие творчества Андреева в последовательной смене статусов: «модный / популярный автор», «вытесненный из актуального литературного сознания», «вновь вернувшийся к читателю».
Using Ivan Rozanov's theory about the dynamics of literary reputations the author of the article studies Chukovsky's diaries as a unique document reflecting the perception of An-dreev's works for the period of 67 years as a sequence of literary standings: «a fashionable/ popular author»; «the author ousted from the vitall literary consciousness»; and, finally, «the author once again returned to the reader».
Ключевые слова: Леонид Андреев, Корней Чуковский, дневник, литературная репутация, критика.
Key words: Leonid Andreev, Korney Chukovsky, diary, literary reputation, criticism.
Дневник Чуковского - ровесник ХХ века, уникальный по широте охвата многотомный документ: он велся им на протяжении всей сознательной жизни в литературе - с 1901 до 1969 год. Чтение его дает возможность реконструировать картину литературной жизни ХХ века - и в этом смысле важны и сами факты и оценка (и переоценка) современников, и жесткая самоцензура (вырванные страницы из дневника в годы репрессий становятся своего рода «фигурой умолчания»).
Синтетический по своей жанрово-функциональной природе, дневник Чуковского может быть прочитан в разных модусах: как летопись литературных событий в социально-политическом контексте, как психологический документ ровесника века, проживающего со своей страной все катастрофы и потрясения, как психотерапия (дневнику он доверяет жалобы и обиды). Местами дневник напоминает философско-культурологический трактат: «одесские» страницы пестрят конспектами и выписками из философских трудов и размышлениями по их поводу, а записи, сделанные в годы «английских странствий», сопровождаются сопоставительным анализом русской и британской литератур.
Объективность мемуаров, дневников и прочей эго-литературы весьма проблематичны для любителей объективности. Но есть один аспект, исследование которого прямо-таки обязано базироваться на дневниковых и мемуарных источниках - исследование литературных репутаций.
Воссоздавая своих героев, Чуковский сочетает субъективность и объективность: меткие и зачастую злые характеристики, часто зависящие от эмоциональной включенности в происходящее и личного отношения к персонажам дневника (Чехова, например, боготворит, а к Горькому постепенно охладевает), часто корректируются самим автором, безжалостно искореняющим в себе пристрастность.
В дневнике много «сквозных персонажей» - и земляков-одесситов (Жа-ботинский и Житков), и писателей-современников (Горький и Чехов). Один из таких постоянных героев дневника Чуковского - Леонид Андреев, для ре-
конструкции литературной репутации которого (и прижизненной, и посмертной) свидетельства Чуковского - единственный в своем роде материал, и по временному охвату, и по личной близости к писателю, и по принадлежности к одной и той же возрастной генерации (Чуковский на два года старше Андреева), и по возможности сопоставить записи с его же «официальными мнениями» об Андрееве, многократно высказанными в критических статьях и очерках.
18 декабря 1901 года в дневнике появляется первая запись об Андрееве: «Вот бы Леонида Андреева достать» [3-1, с. 49]. Это написано начинающим сотрудником «Одесских новостей», когда звезда Андреева тоже только начала восходить (осенью этого года в петербургском «Знании» вышел его первый сборник рассказов с посвящением Пешкову-Горькому).
Последнее же упоминание об Андрееве обнаружим в мартовских «больничных записках» Чуковского 1968 года («Что вспомнилось, или Собачья чушь», с пометкой «писано в больнице при высокой температуре»).
Между первой и последней записями - 67 лет, и все эти годы Андреев явно или неявно присутствовал в сознании Чуковского.
Уже через год после процитированной записи, летом 1902 года, в «Одесских новостях» [2] появляется статья Чуковского «Дарвинизм и Леонид Андреев. Второе письмо о современности» - ее черновой вариант найдем в дневнике. Дух современной литературы (и творчество Андреева, в частности) начинающий критик пытается постигнуть в русле социально-философских идей своего времени - в частности, дарвинизма, который, полагает он, нисколько не потерял актуальности. Андреев и заинтересовал его прежде всего как философ, чьи писания выражают тенденцию уйти от изображения конкретного человека к изображению «бытия вообще, как проявления всякого организма» [2-а].
Именно эта статья стала поводом для знакомства двух литераторов: автор послал ее писателю - и завязалась переписка, а потом произошло и личное знакомство. С этого времени в дневниках Чуковского фиксируются все встречи и разговоры с Андреевым, отзывы знакомых о его произведениях, забавные случаи и слухи, в которых фигурирует писатель, упоминания обо всех написанных самим критиком статьях и книгах о его творчестве. Тем более что как объект наблюдения Андреев теперь доступен: в 1906 году Чуковский поселяется в Куоккале и частенько бывает в гостях у писателя в черноре-ченском доме, а со временем и сам заводит здесь семейную дачу. Уже в 1961 году он припомнит на страницах дневника, как именно благодаря ему, Чуковскому, состоялось знакомство Андреева с его второй женой [3-1, с. 142], как он лечился в санатории на деньги Андреева, как тот ему предоставлял свою дачу, когда уезжал в Италию [3-3, с. 461]. Много позже Чуковский вспоминает, что, став своим человеком в доме Андреева, он записал со слов матери Андреева, Анастасии Николаевн, «множество историй» об их орловской жизни, о покойном отце писателя - однако записи были сделаны не в дневнике и пропали (10 июня 1918 г.) [3-1, с. 228].
Не забудем, что в эти годы выходят произведения Андреева, принесшие ему всероссийскую славу, и в дневниках Чуковского находим свежие отклики на них - или навеянные разговорами со знакомыми (отзыв Репина о «Красном смехе» как о «безумии современной войны» (9 сентября 1907 г.) [3-1, с. 140]), или свои собственные («Губернатор» - это Толстой, Гоголь и Андреев сразу») [3-1, с. 140]. Иногда это фиксация комментариев самого Андреева, например, к «Рассказу о семи повешенных»: «Цыганок - это я. Я тоже орловский. Если бы меня вешали, я бы совсем был, как Цыганок» (25 октября 1907 г.) [3-1, с. 142].
Интересно, что Чуковский зафиксировал и отзыв Андреева о себе как о критике: «Андреев говорил обо мне: - Вы нужны потому, что вы показываете у всякого стула его донышко. Мы и не подозревали, что у стула бывает дно, а вы показываете. Но с вами часто случается то, что случилось с одним ге-
роем у Эдгара По: он снимал человека с прыщиком, а вышел прыщик с человеком» (запись от 2 июня 1909 г.) [3-1, с. 155-156]. Как видим, «фирменный прием» критика - утрирование какой-либо одной черты и построение на ней всей концепции творчества писателя (в случае Андреева - «плакатность», «карикатурность», то, что Чуковский назвал «рожами») оказался разгаданным и обернулся против него самого.
Сказанное не может затушевать важного различия между критиком и его объектом, очевидного, кстати, для самого автора дневников - различия характеров и психотипов, наложившего отпечаток на все выходящее из-под их пера, включая дневниковые записи. Так, в один из периодов куоккальского уединения, явно имея в виду своего соседа - владельца дома на Черной речке - и невольно сравнивая себя с ним, Чуковский пишет: «Я человек конкретных идей, мне нужны образы - в уединении хорошо жить человеку логическому - а вместо образов снег» (30 января 1911 г.) [3-1, с. 167]. В другом месте, описывая неудавшуюся встречу Андреева с Короленко, объясняет ее тем, что последний рассказывал одну историю за другой - а «Андреев ни слова, но, очевидно, хмурый: он не любит рассказов о второстепенностях, он хотел говорить о «главном», хотел побыть с Короленкою наедине» (20 июля 1910 г.) [3-1, с. 164]. Сам же он, в отличие от чернореченского затворника, погружен в самую гущу жизни, необыкновенно много общается, жадно всматривается в жизнь и людей, подмечает в них мельчайшие черточки - и только и живет всякими «второстепенностями», из которых сотканы его дневники. Для сравнения достаточно вспомнить дневники Андреева, в которых нет места «вто-ростепенностям», и все они - о «главном».
И дружеская близость Чуковского, и его невольное «предательство», поскольку он все же принадлежит к племени критиков и не всегда курит фимиам выходящему из-под пера Андреева, забавно обыгрывается в прозвище, данном критику писателем - «Иуда из Териок - Иуда Истериок» (8 февраля 1910 г.) [3-1, с. 158]. Вообще, эту нелюбовь к критикам - на фоне общего добродушия, бескорыстной помощи коллегам-литераторам и хронической потребности в друзьях - Чуковский отмечает как необъяснимое андреевское качество (16 марта 1922 г.) [3-2, с. 17-18]. Причем эта нелюбовь к критикам, пишет Чуковский, сочеталась у Андреева с признанием их авторитетности и поиском «кому поклониться» - будь то С. Венгеров или А. Горнфельд. Не потому ли Андреев так не любил и боялся критиков, что втайне верил в их безусловную власть над мнением читателей и решающую роль в определении своего писательского лица и своей репутации?
Воспоминания об Андрееве всплывают в дневнике по разным поводам -очевидно, что он остается в сознании Чуковского на протяжении всей его долгой жизни. И это ощущение подтверждается неоднократными признаниями автора дневников в разные годы - и сразу после смерти Андреева, и много позже: «главное, главное, главное - я уверен, что Андреев жив» (8 ноября 1919 г.) [3-1, с. 263].
В подтверждение искренности этих признаний можно привести несколько ретроспективных проекций, связанных с Андреевым, который во всей полноте его физического облика воссоздается на страницах дневника. Так, характеризуя бывшего футуриста Пучкова, Чуковский вдруг замечает: «голос изумительно похож на Леонида Андреева» (2 января 1920 г.) [3-1, с. 283]. Или вдруг вспоминает беседу с Маяковским об Андрееве как «главном комиссаре по самоубийствам» - «завсамуб», по определению поэта (5 мая 1921 г.) [3-1, с. 334]. В 1927, выслушивая Зощенко, хвастающего своим здоровьем, вспоминает, как в 1916 году хвастался здоровьем насквозь больной Андреев (30 октября 1927 г.) [3-2, с. 338-339]. В 1938 году возвращается из эмиграции Куприн - еще один повод вспомнить Андреева...
Много записей в дневнике связано со смертью писателя. Ведь именно Чуковский оказался тем человеком, который стал инициатором и главным организатором вечера памяти Андреева 8 ноября 1919 г. в Тенишевском учи-
лище. Впечатления о вечере описаны им этой же ночью: вышло «глупо и неуклюже», воспоминания, читаемые со сцены не были окрашены любовью к покойному. Когда утомленные зрители стали расходиться, именно Чуковский прямым обращением к аудитории и своим артистическим чтением (читал он, как вспоминает, «чрезвычайно любя Андреева») поднял градус эмоциональной атмосферы (9 ноября 1919 г.) [3-1, с. 263-264]. Неудача этого вечера, равнодушие присутствующих сильно задевают Чуковского, который «вложил в этот вечер много себя». Главную причину провала мемориального вечера Чуковский диагностирует так: «Прежней культурной среды уже нет, и нужно столетие, чтобы создать ее. Сколько-нб. сложного не понимают. Я люблю Андреева сквозь иронию, - но это уже недоступно. Иронию понимают только тонкие люди, а не комиссары... - Горький именно потому и икона теперь, что он не психологичен, несложен, элементарен» [3-1, с. 264]. Как видим, дневнику Чуковский доверяет свои мысли о разочаровании в главном «мэтре» современности - Горьком. Для читателя дневника вывод из этих записей очевиден: литературная иерархия теперь такова, что Андреев и его творчество перестали быть нужными. Он надолго стал частью ушедшей эпохи.
Дневники Чуковского полны размышлениями о соотношениях литературных репутаций (включая собственную). С течением времени, при советской «табели о рангах», ситуация усложняется, но и в эти годы он умудряется дать понять на страницах дневника, кто есть кто на лестнице писательской иерархии. Свой дневник Чуковский часто использует для восстановления справедливости - «гамбургского счета», и Андреев, чью славу он пережил и к формированию которой был напрямую причастен как критик, - постоянный герой подобных размышлений. Так, вид Короленко, тихо едущего на велосипеде, вызывает в Чуковском следующие мысли: «то же и в литературе. Андреев и Горький надрывались, а Короленко потихоньку, потихоньку.» (15 мая 1912 г.) [3-1, с. 172]. Ахматовой в 1922 году Чуковский прямо заявляет: «вы и Горький, и Толстой, и Леонид Андреев, и Игорь Северянин - все в одном лице - даже страшно» (14 февраля 1922 г.) [3-2, с. 10]. Много размышляет Чуковский в мартовских больничных записках 1968 года о соотношении популярности Андреева и Бунина [3-3, с. 467-470]: будущий нобелевский лауреат в начале столетия явно занимал невыгодную позицию в тени «модных авторов». Вспоминает Чуковский и неподдельную удрученность Горького смертью Андреева и подробно записывает горьковские слова о таланте последнего (20 сентября 1919 г.) [3-1, с. 256].
Зафиксированный Чуковским отзыв Мережковского об Андрееве отчасти корректирует все написанное о писателе этим критиком, автором формулы «в обезьяньих лапах»: «Андреев все же не плевел, .в нем был туман, а туман вечнее гранита .Андреев был писатель метафизический <...> Андреев гораздо выше Горького, ибо Горький не чувствует мира, не чувствует вечности, не чувствует Бога» (6 ноября 1919 г.) [3-1, с. 261].
Тем не менее, сам Чуковский, любя Андреева как человека, часто непоследователен в определении его писательского веса. Об этом свидетельствует, в частности, следующая запись. После чтения Горнфельду своих воспоминаний об Андрееве [1] Чуковский слышит от него: «Написано эффектно, но неверно. Андреев был пошляк, мещанин. У него был талант, но не было ни воли, ни ума» [3-1, с. 259-260]. И, цитируя затем Горнфельда, автор дневника вдруг присоединяется к его мнению: «Я думаю, Горнфельд прав; он рассказывал, как Андреев был у него - предлагал подписать какой-то протест. "Я увидел, что его не столько интересует самый протест, сколько то, что в том протесте участвует Бунин. Он был мелкий, мелочный человек"» (3 ноября 1919 г.) [3-1, с. 260].
Такое же сложное отношение Чуковского к Андрееву выражено в другой записи, сопровождающей упоминание о работе над изданием его писем: «Бедный человек в западне. Огромные силы, но пресненские. Всегда жил неудобно, трудно, в разладе со всем своим бытом, - безвольный, больной, самовлюбленный, среди страшной мелкоты» (6 августа 1924 г.) [3-2, с. 164].
Размышляя о подлинности трагического накала (по поводу самоубийства Маяковского), Чуковский отказывает в этой подлинности Андрееву, признаваясь: «я в своих первых статьях о нем [Маяковском. - Г.Б.] всегда чувствовал, что он трагичен, безумный, самоубийца по призванию, но я думал, что это - насквозь литература (как было у Кукольника, у Леонида Андреева)» (14 апреля 1930 г.) [3-2, с. 400].
Наконец, остановимся на еще одном контексте, в который попадает творчество Андреева в дневниковых записях Чуковского. В 1903-1904 годах корреспонденции Чуковского из Лондона, где он находился, печатались в «Одесских новостях». Погружение в чужую культуру спровоцировало его на социокультурные сопоставления двух литератур, которые он доверяет дневнику, а потом читателям газеты. Рассуждая о целомудрии английской литературы и о «клубничке» в современной русской (это время «дискуссии о порнографии», шумихи вокруг андреевской «Бездны»), Чуковский интерпретирует интерес в России к темам пола как борьбу за либерализацию общественных норм: «Итак, наше нынешнее возвращение к щекотливым темам, наши "Бездны" и "Туманы", данные Андреевым, - это наш плюс, это наше оружие в борьбе с минусами отрицательного класса.» (16 (29) сентября 1903 г.) [3-1, с. 450]. Борьба с «буржуазностью», пишет Чуковский, в России происходит целиком - за неимением иных возможностей - в художественной литературе, которая в Англии выполняет эстетическую и развлекательную функции. Писателей последних лет он «классифицирует» по тому, как они изображают главного героя современности - Спирьку (герой одноименного рассказа 1897 г. С. Елпатьвского, из живодеров и мошенников выбившегося в «промышленника», дельца). Чуковский даже дает интересную генеалогию писателей по отношению к спирьке: Чехов был спирькиным врагом. Потом появились «топорные, лубочные, но близкие нынешнему пошехонцу - творения Горького»; «Потом Андреев - с его непосильной задачей вылить на бумагу всю сложность, всю запутанность, все одиночество спирь-киных врагов. И главное, опоэтизировать это одиночество и эту сложность, привлечь к ним наши симпатии. А раз к ним, то и к носителям их, конечно» [3-1, с. 466-467].
Впрочем, оговаривает Чуковский, нашелся один англичанин, который восстал против буржуазности своим художественным талантом - Оскар Уайльд, сторонник «самоцельного искусства», противник утилитарных стремлений спирьки. В творчестве Уайльда он парадоксальным образом усматривает и предвосхищение горьковского «Дна» (в «Упадке лжи»), и чеховскую «мягкая элегичность тона, общую нежность колорита», наконец, «его экзотические вкусы, яркая, красочная манера - имеет свои отзвуки в творчестве нашего Андреева» [3-1, с. 468]. Эта парадоксальная параллель важна как еще один обертон в восприятии Андреева современником.
Во втором томе дневников Чуковского немного упоминаний об Андрееве: его творчество вытеснено советскими именами, да и жизнь самого автора в эти годы полна больших потрясений. В годы травли со стороны властей, подводя некие итоги пройденному и готовясь к худшему (врачи подозревают у него рак), Чуковский записывает горькие строки: «Я вспомнил свою жизнь -труженическую, вспомнил свою любовь - к детям, к книгам, к поэзии, к людям, вспомнил, как любили меня когда-то Тынянов, Леонид Андреев, Кони.» (20 декабря 1946) [3-3, с. 97].
Однако политическая ситуация меняется к лучшему, и вскоре это Чуковский ощущает и на себе, и на посмертной памяти об Андрееве.
В третьем томе дневников упоминаний об Андрееве едва ли не так же много, как в первом. Со второй половины 50-х годов намечается «реабилитация» андреевского творчества, и Чуковский деятельно принимает участие в упрочении интереса к писателю: переиздает свои статьи об Андрееве в составе разных книг, читает о нем воспоминания на радио (26 ноября 1964 г.) [3-3, с. 396].
Вообще, судьба распоряжается так, что сама постоянно напоминает ему об Андрееве и постоянно сводит с теми, кто имеет к нему отношение. В 1960 году Чуковский встречается со старшим сыном Андреева, Вадимом, и его женой (10 октября 1960 г.) [3-3, с. 300], а спустя два года, вновь встречаясь с ним, узнает о трагической судьбе второго сына Андреева, Даниила (19 ноября 1962 г.) [3-3, с. 352]. В эти же годы он знакомится с В. Чуваковым, пишущим диссертацию об Андрееве [3-3, с. 300], с внучкой Андреева Ольгой Карлейль (10 декабря 1964) [3-3, с. 398].
«Последний могиканин» Серебряного века, Чуковский пережил всех своих ровесников - даже долгожительницу Ахматову. Имена писателей и поэтов рубежа Х1Х-ХХ веков для него всегда были живой памятью литературы, ее необходимыми звеньями - как и имена из века предшествующего - Пушкина и Некрасова, которым он занимался всю жизнь. Поэтому так удивляется Чуковский, сблизившись с Солженицыным, что тот занят только своей темой и не интересуется «Пушкиным, Леонидом Андреевым, Квитко» (29 сентября 1965 г.) [3-3, с. 419]. Широта интересов и укорененность в отечественной и мировой культуре, органически присущие Чуковскому и отразившиеся в его дневниках, на долгие десятилетия стали редкостью.
Дневник Чуковского «договаривает» некие обертоны восприятия Андреева, не вошедшие в его критические работы, фиксирует динамику рецепции творчества Андреева на протяжении почти семи десятков лет в последовательной смене статусов: «модный/популярный автор», «вытесненный из актуального литературного сознания», «вновь вернувшийся к читателю». Наконец, из дневника со всей очевидностью проясняются причины перемены этих статусов, напрямую обусловленные социально-политическим климатом в стране.
Литература
1. Чуковский, К.И. Из воспоминаний о Л.Н. Андрееве [Текст] / К.И. Чуковский // Вестник литературы. - 1919. - № 11. - С. 2-5.
2. Чуковский, К.И. Дарвинизм и Леонид Андреев. Второе письмо о современности [Текст] / К.И. Чуковский // Одесские новости. - 1902. - № 5667. - С. 1; № 5670. - С. 1 (а).
3. Чуковский, К.И. Дневник [Текст] : в 3 т. / К.И. Чуковский ; сост., подгот. текста, коммент. Е. Чуковской ; предисл. В. Каверина. Т. 1 : 1901-1921. - М. : ПРОЗАиК, 2011. - 592 с.; Т. 2 : 1922-1935. - М. : ПРОЗАиК, 2011. - 656 с.; Т. 3 : 1936-1969. - М. : ПРОЗАиК, 2011. - 640 с.
