CC BY
54
УДК 821.11
А. Ю. Колесников
НРАВСТВЕННЫЙ ВЫБОР В ПОВЕСТИ ГРЭМА ДЖОЙСА «ЛЕНИНГРАДСКИЕ НОЧИ»
Аннотация.
Актуальность и цели. В произведениях современной отечественной и зарубежной литературы тема Второй мировой войны продолжает занимать важное место. Такие авторы, как Б. Шлинк, Й. Макьюэн, Дж. Литтелл и др., предпринимают попытку заново осмыслить происходившее в 1939-1945 гг., стремятся провести ревизию устоявшихся взглядов на события войны. В сложившейся в последние годы геополитической обстановке особенно важным представляется изучение того, каким образом ключевые события Второй мировой войны изображаются в западноевропейской и североамериканской литературе. Современный английский писатель Грэм Джойс (1954-2014) обращается к теме Второй мировой войны дважды - в романе «Правда жизни» и повести «Ленинградские ночи». Целью данного исследования является анализ ситуации нравственного выбора, в которую поставлен главный герой повести Грэма Джойса «Ленинградские ночи».
Материалы и методы. Материалом исследования послужила повесть «Ленинградские ночи» английского писателя Грэма Джойса. Ранее это произведение не становилось объектом самостоятельного изучения как в отечественном, так и в зарубежном литературоведении. При анализе повести используется метод комплексного филологического анализа художественного текста. К анализу произведения привлекается исследования Рудольфа Отто, разработанное им понятие «нуминозного».
Результаты и выводы. В результате проведённого исследования делается вывод о том, что для Грэма Джойса в ситуации войны единственный моральный суд, который возможен, - это суд человека над самим собой. Поступки героев в военное время выводятся из-под моральной оценки окружающих. Читателю предлагается самому осуществить суд над героем, предварительно ответив на ряд сущностно важных вопросов, в частности на вопрос, что важнее - спасение души или спасение тела.
Ключевые слова: нуминозное, блокадный Ленинград, литература о Второй мировой войне, современная английская литература.
A. Yu. Kolesnikov
MORAL CHOICE IN THE GRAHAM JOYCE'S NOVELLA "LENINGRAD NIGHTS"
Abstract.
Background. The theme of World War II stays important in contemporary literature. B. Schlink, I. McEwan, J. Littell and other authors attempt to re-evaluate what was happening during 1939-1945, they seek to revise established views on the war events. The study of how the events of the Second World War are depicted in Western European and North American contemporary literature is important in the current geopolitical situation. Contemporary British writer Graham Joyce (1954-2014) appeals to this theme twice: in the novel "The Facts of Life" and in the novella "Leningrad Nights". The article aims to analyse the situation of moral choice in which the main character of the novella is placed.
Materials and methods. The novella "Leningrad Nights" by contemporary British writer Graham Joyce was used as the research material. This work had not become the object of full investigation before. The method of complex philological analysis of the fiction was used in the presented study. Moreover, the works by Rudolf Otto and the concept of numinous, introduced by him, were involved.
Results and conclusions. It is concluded that in the situation of war the only judgement possible is the trial of human being on himself. The actions of characters during the war cannot be judged by someone else, but themselves. The reader is invited to make his (or her) own judgement, preliminary answering the essential issues, including the question of what is more important - staying alive or salvation of the soul.
Key words: numinous, blockade of Leningrad, WWII fiction, contemporary British fiction.
За последние годы как в отечественной, так и в западноевропейской литературе появился целый ряд произведений, затрагивающих тему Второй мировой войны. Так, в короткий список (так называемый шорт-лист) российской литературной премии «Дебют» за 2015 г. в номинации «Крупная проза» вошли три романа, каждый из которых посвящён этой теме. К ней же в своём творчестве обращались и такие зарубежные писатели, как Бернхард Шлинк (роман «Чтец» / «Der Vorleser», 1995), Ю Несбё (роман «Красношейка» / «Rodstrupe», 2000), Йен Макьюэн (роман «Искупление» / «Atonement», 2001), Джонатан Литтелл (роман «Благоволительницы» / «Les Bienveillantes», 2006), Хатльгрим Хёльгасон (роман «Женщина при 1000 °С» / «Konan vid 1000°», 2011) и др. И если в литературе, создававшейся непосредственно после войны, основной упор делался на изображении ужасов войны и трагизма существования человека на войне, то теперь писатель часто стремится пересмотреть наш взгляд на события войны, на роль той или иной державы, участвовавшей в ней.
К этой теме обращался в своём творчестве и современный британский писатель Грэм Джойс (Graham Joyce, 1954-2014), который известен прежде всего благодаря своим романам, написанным на стыке ненаучной фантастики, массовой литературы и литературы ужасов. Наиболее подробно о событиях Второй мировой войны он рассказывает в повести «Ленинградские ночи» («Leningrad Nights», 1999) и в романе «Правда жизни» («The Facts of Life», 2002), составной частью которого является рассказ «Мальчик из Ковентри» («Coventry boy»), в котором описывается знаменитая бомбардировка Ковентри 14 ноября 1940 г., длившаяся почти 20 часов. В комментариях к этому небольшому рассказу Джойс пишет, что одним из поводов для его написания стал тот факт, что люди часто говорят о трагедии Дрездена, но забывают о том, какой урон немецкие эскадрильи Люфтваффе нанесли старинным английским городам со средневековой архитектурой: «Coventry was once a beautiful walled mediaeval town and it got punched to dust overnight» [1, p. 382] («Ковентри был красивым средневековым городом, обнесённым стеной, и в одну ночь он был стёрт в порошок»1). В отличие от многих современных авторов Г. Джойс не стремится пересмотреть устоявшийся взгляд на события войны, его цель - попытка исследования того, как возможно оставаться человеком, находясь в нечеловеческих условиях.
1 Здесь и далее перевод А. Ю. Колесникова.
Именно этой целью писатель руководствуется при написании повести «Ленинградские ночи». Здесь Г. Джойс занят не столько попыткой понимания того, как низко способен упасть человек в своём стремлении выжить (жизнь блокадного города показана без прикрас), сколько определением той границы, за которой человек перестаёт быть человеком в гуманистическом понимании этого слова. При этом получить однозначный ответ на поставленный вопрос ему не удаётся. Поднимаются важные, но при этом неудобные вопросы, однозначный ответ на которые получить очень сложно.
Ленинград в повести Г. Джойса - особый город. Это город, в котором сохраняется ощущение связи времён. Мифологическое пространство, в котором призрачные образы прошлого оказываются сопряжены воедино с настоящим: «This is the story of a city so old and so beautiful and so terrifying that no one knows its true name. That is, it has many names, but they refuse to harden or fix and set. Every few decades the City fathers have the task of thinking up a new name, one which will last no longer than the others. And each time the name is changed, the city sheds a skin. The skins litter history, and the cities of the old names hover like ghosts, in a time and space of their own» [1, p. 263] («Это история города настолько старого, настолько красивого, насколько и пугающего, что никто не знает его настоящего названия. Тем не менее у него много имён, но все они не способны закрепиться надолго. Каждые несколько десятилетий перед Городскими старейшинами стоит задача выдумать для города новое имя, которое продержится не дольше остальных. И каждый раз, когда меняется название, город меняет облик, как змея, обновляющая кожу. Старая кожа, лежащая в беспорядке, образует историю, а образы городов прошлых имён парят, словно призраки, в своём собственном времени и пространстве»). Сам город является мифическим городом, но есть в нём и особо выделенные места, которые образуют важные пространственные повествовательные центры - Сенная площадь, Исаакиевский Собор, Зимний дворец и др.
Повесть «Ленинградские ночи» была написана под впечатлением от одной небольшой детали из жизни ленинградцев во время блокады, о которой писатель узнал во время посещения Санкт-Петербурга: «I was haunted by one small detail that made me write a story. It was the metronome broadcast» [1, p. 394] («Я был захвачен одной маленькой деталью, что в конечном итоге и привело к написанию этой истории. Радиотрансляция ленинградского метронома»). Сигнал метронома не только позволял жителям блокадного города узнавать о приближении бомбардировок (быстрый темп означал опасность, медленный - отбой), но также и служил людям в качестве экзистенциальной опоры, помогая осознавать, что они не брошены на произвол судьбы, что «the city still had central control somewhere» [1, p. 270] («где-то в городе всё ещё существует центральное управление»). Непрерывный, размеренный стук метронома, транслирующийся по радио через громкоговорители, ощущался «like the numinous presence of a minor god» [1, p. 270] («как священное присутствие божества»). Удары метронома, не выражающие в «естественной» ситуации каких-либо чувств, не сопряжённые с символическими значениями, наполняются буквально религиозным содержанием. Вступая в сложное взаимодействие с внутренними переживаниями жителей блокадного города, они становятся выражением чувства надежды на спасение, отождествляясь с биением живого сердца. Таким образом, ленинградский метроном, трансляция
которого не прерывается ни на секунду, обретает онтологический статус, он становится средством выражения того, что немецкий исследователь религии Рудольф Отто называет нуминозным. Говоря о невозможности точного словесного выражения того, что он определяет через понятие нуминозного (являясь категорией sui generis, оно не подлежит такому определению [2, с. 13-14]), Отто указывает, что ищет такое понятие, которое «обозначало бы священное минус его нравственный момент и, стоит сразу добавить, минус его рациональный момент вообще» [2, с. 12]. Через понятие нуминозного он выражает момент получения некоторого религиозного опыта, связанного с ощущением таинственного трепета (mysterium tremendum) «перед тем, что в несказанной тайне возвышается над всяким творением» [2, с. 22]. Это переживание, или «настроенность души» [2, с. 13], является непременным атрибутом Самости, позволяет человеку сохранять душевную стойкость даже в самые тяжёлые моменты жизни и лежит в основании человеческого бытия. Мюррей Стайн указывает, что Юнг, развивая идеи нуминозного, отмечает важность нуминозного опыта в процессе индивидуации [3, с. 39].
Именно поиск онтологических оснований для продолжения борьбы за жизнь является основой для этой повести Г. Джойса. Лев Шаповал (Leo Shapoval) - главное действующее лицо повествования - поставлен в ситуацию непрерывного выживания в городе, находящемся под осадой врага. Его отец погибает в первые дни войны, мать умирает вскоре после этого, утратив волю к жизни. Через какое-то время умирает и последний близкий человек, оставшийся у мальчика, - его дядя Евгений, с которым у его матери были противоречивые отношения. Единственный совет, который Евгений успевает дать Льву незадолго до смерти, в тот момент, когда они хоронят мать мальчика, - «They were still burying people properly at the stage» [1, p. 263-264] («Тогда, они ещё хоронили людей как полагается») - «You must stay alive» [1, p. 264] («Ты должен остаться в живых»). Эта фраза Евгения будет неоднократно повторяться на страницах повести. Таким образом, не наступила ещё первая блокадная зима, а Лев уже остался один в родном городе, оказавшемся чужим и враждебным. Экзистенциально кризисная ситуация, в которой оказался Лев, ускоряет его взросление: «The nine hundred days taught him everything this world had to teach him, and by then he was still only fourteen years old» [1, p. 263] («Девятьсот дней научили его всему, чему этот мир вообще может научить; по их истечению ему всё ещё было четырнадцать лет»).
Сначала мальчик пытается следовать совету дяди. Он живёт для себя, пытаясь любыми путями найти себе немного еды. Пытается выменять фамильный серебряный самовар, который был самой ценной вещью в семье, но в блокадном городе ни у кого нет чая, а потому самовар оказывается никому не нужен. Кто-то из соседей предлагает за самовар, который в мирное время можно было бы продать за большие деньги, одно маленькое сухое печенье. Эта история с самоваром оказывается важной деталью в структуре повести. На этом этапе мальчик ещё пытается «купить» свою жизнь, совершив символический обмен культурного артефакта на еду. Духовное, таким образом, противопоставляется телесному. Именно в этот момент Лев понимает, что военное время отличается от мирного, здесь не работают знакомые механизмы, позволяющие жить в мирное время. И здесь происходит перелом в сознании мальчика. Пытаясь убежать от этой ситуации, он натыкается на малень-
кую девочку, встреча с которой меняет его отношение к жизни в блокадном городе. Он решает, что с этого момента будет жить не для себя, а посвятит себя помощи другим: «He resolved from that moment on to spend his time looking for people to help, to seek out suffering and to do what he could wherever he could» [1, p. 269] («Он решил, что, начиная с этого момента, будет проводить в поиске людей, которые нуждаются в помощи, в поиске страданий, чтобы сделать всё, что только можно, чтобы избавить людей от страдания»). Для жителей блокадного города он становится своего рода святым. При этом они не понимают, какой ценой ему это даётся. Узнав об этом, они оказываются не способными принять те методы, которыми он действует, спасая их жизни.
Лев выхаживает, буквально вырывая из рук смерти, беременную девушку, которой едва ли есть девятнадцать лет. Он, едва вступивший в период полового созревания, помогает ей во время родов: в день зимнего солнцестояния - 22 декабря - у неё рождается мальчик. Этот день является особым в картине мира писателя Грэма Джойса, равно как и другие календарные события, связанные с положением солнца относительно оси Земли, - Летнее Солнцестояние, Весеннее и Осеннее равноденствие. Празднование подобных астрономических событий лежит в основе зарождения древнейших культов, которые в дальнейшем развиваются в рамках того, что мы сейчас называем концепцией умирающего и воскресающего божества. Культ умирающего и воскресающего бога, являющийся одновременно самым древним, сохраняется в религиозной традиции до сих пор - именно в дни зимнего солнцестояния празднуется рождение Христа (католическое Рождество). Рождение ребёнка именно в этот день приобретает дополнительное символическое значение, становится своего рода знаком пришествия божества в этот мир, охваченный войной. Оно даёт надежду на искупление и спасение.
Не случайно Лев, воспитанный в коммунистических традициях, не верящий в бога и не понимающий сути религиозного, просит, чтобы Наташа -мать ребёнка, которую он спасает от голодной смерти и замерзания, - дала новорождённому имя Исаак, в честь святого, именем которого назван собор в Ленинграде. Собор становится важным элементом повествования. Впервые он упоминается в разговоре Льва и его дяди Евгения, когда последний уже мёртв. Мальчик, находящийся в состоянии изменённого сознания, слышит, как дядя говорит ему: «I see saint rising out of the dome, an inch at a time. One day it will be cathedral again» [1, p. 277] («Я вижу как святой возникает из купола, дюйм за дюймом. Однажды здесь снова будет собор»1).
Рудольф Отто отмечает, что одним из наиболее действенных способов выражения нуминозного в искусстве является архитектура, которая наилучшим образом способствует воплощению идеи возвышенного [2, с. 114]. Присутствие божественного в городе, охваченном смертью, ощущается посредством собора, который хотя и пострадал от бомбардировок, был лишён своей
1 В повести Джойса допущена неточность. Евгений смотрит на Музей Атеизма и говорит, что видит Исаака. В 30-е гг. в здании собора действительно располагался один из первых антирелигиозных музеев, однако впоследствии коллекция была передана в Казанский собор, который и получил название Музея истории религии и атеизма, а Исаакиевский собор функционировал в качестве музея-памятника.
религиозной функции в годы советской власти, тем не менее является ярким воплощением идеи возвышенного. Кроме того, в повести осуществляется метафорический перенос: носителем нуминозного теперь становится новорождённый мальчик, Исаак. Он становится живым свидетельством присутствия святого духа в городе. Хотя библейский миф здесь скорее подрывается изнутри, травестируется: Наташа соотносится здесь не с Девой Марией, а с блудницей Марией Магдалиной.
Однако когда Наташа узнаёт, что послужило ей пищей, которая дала ей силы и которую ей принёс Лев, она тут же отворачивается от него. В какой-то момент мы понимаем, что Лев, помогая людям выжить, кормит их мясом других людей и сам употребляет его в пищу. Но он делает это не вполне осознанно, поскольку прибывает под воздействием наркотического чая, который он нашёл у дяди. Его сознание расщеплено. Он давно прибывает в состоянии борьбы со своим призрачным двойником, доппельгангером, который воплощает деструктивное, тёмное начало психики. Именно оно толкает его на такие отчаянные шаги. Руководствуясь благими целями, он совершает поступки неприемлемые не только с этической точки зрения, но в принципе отвергаемые здоровым сознанием. Лев никого не убивает сам, он лишь ищет трупы, ещё не подвергнутые разложению. До самого последнего момента он не осознаёт своих поступков. Лишь в тот момент, когда его застаёт Наташа, он приходит к осознанию содеянного.
Именно здесь возникает ещё один важнейший вопрос, поднимаемый в данной повести: какими средствами достижимы благие деяния? Автор даёт такой ответ: «The truth in this was quite horrendous. It meant that you could do good, and you could do bad, and even that you could do good by doing bad; and that nothing and no-one could praise you or forgive you, but yourself» [1, p. 298] («Правда звучит устрашающе. Ты можешь совершать хорошие поступки и плохие, ты даже можешь совершать хорошие поступки, совершая плохие; и ничто и никто не может ни похвалить тебя, ни простить, но только ты сам»). Самый страшный суд - суд человека над самим собой.
Здесь у Джойса возникает параллель с христианским таинством евхаристии. Символическое приобщение к плоти и крови Христовой является необходимым для спасения души. Употребление в пищу (уже лишённое символического характера) человеческой плоти необходимо Льву и жителям блокадного города для спасения тела. Но насколько это приемлемо? Ответ на этот вопрос с религиозной точки зрения в конце повести предлагает патриарх Николай: «Whatever you have done <... > It can be addressed in Heaven» [1, p. 299] («Что бы ты ни сделал <...> всё будет подвергнуто Небесному суду»). Однако этот ответ не устраивает Льва, даже несмотря на то что Наташа всё-таки прощает его, он сам не может простить себя. Приговор, который он себе выносит - отправиться на фронт и помогать людям, убивая врагов. Понятно, почему так происходит: для человека западной цивилизации духовное превалирует над телесным, а потому Лев должен наказать себя за совершенные поступки. Его судьба остаётся неясной. Джойс даёт три варианта её развития: по одной версии, говорит он, Лев погибает, проведя лишь несколько дней на линии огня. По другой - выживает и делает карьеру в коммунистической партии после войны. По третьей - по окончанию войны становится диссидентом и пытается сделать всё для падения железного занавеса.
Лев до последнего пытался сохранить человеческое в своём сердце. Возможно, ему даже это удалось. Г. Джойс подчёркивает, что каждый раз, когда мальчик в поисках еды прибегает к каннибализму, он находится под влиянием наркотических веществ. Его сознание само не принимает эти поступки. До последнего он пытался не нарушать границы, за которой человек теряет свою человечность, - пытался ловить крыс, добывал хлеб, который большей части состоит из мучного клея. Лишь в тот момент, когда Лев понял, что Наташа и её новорождённый сын не смогут выжить без мяса, он преступает черту.
Читателю предлагается самому выбрать, какой судьбой наделить Льва, совершить личный суд и ответить на вопрос, что важнее - спасение души или спасение тела. Это повод для читателя подвергнуть сомнению саму возможность морального суда над человеком, находящимся в нечеловеческих условиях. Не случайно слова Евгения «Ты должен выжить!», лейтмотивом звучащие на всём протяжении повести, ставят точку в повествовании. Это последние слова в повести. Является ли состояние войны обстоятельством, выводящим человека за пределы моральной оценки? Автор не даёт чёткого ответа. Симпатии рассказчика (в конце повести мы узнаем, что повествование ведётся от лица повзрослевшего Исаака) на стороне Льва. Ему хочется верить, что ужасы войны не сломили дух Шаповала, и он смог не только пережить её, но и искупить свою вину.
Список литературы
1. Joyce, G. 25 years in the word mines / G. Joyce. - Hornsea : PS Publishing Ltd, 2014. - 403 p.
2. Отто, Р. Священное. Об иррациональном в идее божественного и его соотношении с рациональным / Р. Отто. - СПб. : Изд-во Санкт-Петербургского университета, 2008. - 272 с.
3. Стайн, М. Принцип индивидуации: О развитии человеческого сознания / М. Стайн. - М. : Когито-центр, 2009. - 176 с.
References
1. Joyce G. 25 years in the word mines. Hornsea: PS Publishing Ltd, 2014, 403 p.
2. Otto R. Svyashchennoe. Ob irratsional'nom v idee bozhestvennogo i ego sootnoshenii s ratsional'nym [The sacred. On the irrational in the concept of divity and its correlation with the rational]. Saint-Petersburg: Izd-vo Sankt-Peterburgskogo universiteta, 2008, 272 p.
3. Stayn M. Printsip individuatsii: O razvitii chelovecheskogo soznaniya [The principle of individuation. On development of human consciousness]. Moscow: Kogito-tsentr, 2009, 176 p.
Колесников Александр Юрьевич аспирант, Нижегородский государственный университет им. Н. И. Лобачевского (Россия, г. Нижний Новгород, проспект Гагарина, 23)
E-mail: alik.kolesnikoff@yandex.ru
Kolesnikov Aleksandr Yurievich Postgraduate student, Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod (23 Gagarina avenue, Nizhniy Novgorod, Russia)
УДК 821.11 Колесников, А. Ю.
Нравственный выбор в повести Грэма Джойса «Ленинградские ночи» / А. Ю. Колесников // Известия высших учебных заведений. Поволжский регион. Гуманитарные науки. - 2016. - № 1 (37). - С. 71-78.
