CC BY
268
ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ
С. Ф. Милюков, * Т. Н. Дронова *
НОВЕЙШАЯ ЛИТЕРАТУРА ОБ УГОЛОВНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА НЕОКОНЧЕННОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НОРМАТИВНЫХ ОСНОВАНИЯХ ДОБРОВОЛЬНОГО ОТКАЗА ОТ НЕГО
На рубеже XX и XXI веков возобновились интенсивные исследования стадий совершения преступления и связанного с ними института добровольного отказа. Однако многие теоретические и практические вопросы в этой сфере далеки от своего оптимального решения. Поэтому актуальность, практическая и теоретическая значимость монографических работ М. П. Редина, А. И. Ситниковой и С. В. Чернокозинской, подходов к данной проблематике авторского коллектива пятого тома «Энциклопедии уголовного права» (М. В. Гринь, В. Д. Иванов,
А. А. Клюев) и Б. В. Волженкина в рамках учебника по уголовному праву не вызывает сомнения.1 Институт неоконченного преступления является одним из важных и сложных вопросов теории уголовного права, законодательства и пра-
* Доктор юридических наук, профессор, заведующий лабораторией проблем уголовной политики Ленинградского государственного университета им. А. С. Пушкина.
** Старший преподаватель кафедры уголовного права Северо-Западной академии государственной службы.
1 См.: Волженкин Б. В. Неоконченное преступление II Уголовное право России: Общая часть: Учебник I Под ред. Н. М. Кропачева, Б. В. Волженкина, В. В. Орехова. СПб., 2006. С. 522—552; Гринь М. В. Понятие оконченного и неоконченного преступления II Энциклопедия уголовного права. Т. 5. Неоконченное преступление. СПб., 2006. С. 3—91; Иванов В. Д. Приготовление к преступлению II Там же. С. 92 — 194; Клюев А. А. Добровольный отказ от совершения преступления II Там же. С. 322—454; Редин М. П. Преступления по степени их завершенности. М., 2006; Ситникова А. И. Приготовление к преступлению и покушение на преступление. М., 2006; Чернокозинская С. В. Приготовление к преступлению: понятие и основания криминализации, влияние на квалификацию преступления и наказание I Под ред. Н. А. Лопашенко. Тамбов, 2006.
202
воприменительной практики. Положения о незавершенной преступной деятельности являются неотъемлемой составляющей учения об уголовной ответственности и наказуемости преступных деяний.
Проблема неоконченного преступления в отечественной юридической литературе получила определенную разработку в 50—70-е годы прошлого века. Однако затем, в том числе после принятия УК РФ 1996 г., рассматриваемому вопросу в уголовно-правовой теории уделялось явно недостаточное внимание. Одновременно следует сказать о противоречивости мнений ученых относительно сущности неоконченной преступной деятельности, ее признаков и видов. В криминологическом же плане институт неоконченного преступления по существу вообще не исследован. Отметим и тот факт, что действующий уголовный закон мало способствует распознаванию действительной стадии совершения преступления и установлению справедливого наказания за неоконченные преступные деяния.
Монографии М. П. Редина и А. И. Ситниковой посвящены комплексному и системному исследованию неоконченной преступной деятельности. С. В. Черно-козинская уделила внимание наиболее сложной стадии преступления — приготовлению к преступлению. Ученым достаточно легко удалось обеспечить должную научную новизну содержанию и результатам своего труда, поскольку каждым из них предлагается нетрадиционный подход к неоконченному преступлению и решению проблем данного института.
Широкому кругу читателей, в том числе нынешних и будущих практических работников, адресован классический учебник по уголовному праву, где нами выделена глава, написанная крупным российским правоведом проф. Б. В. Волжен-киным. Названный автор не просто весьма подробно, систематически и доступно излагает учебный материал, но и освещает дискуссионные вопросы института неоконченного преступления, возникающие в науке уголовного права и правоприменительной практике. Достойным вкладом в развитие теории уголовного права стали и работы по проблемам неоконченного преступления М. В. Гриня, В. Д. Иванова, А. А. Клюева, включенные в пятый том «Энциклопедии уголовного права».
А. И. Ситникова в своей работе излагает новый подход к приготовлению, покушению и добровольному отказу, предлагая перейти от концепции стадий преступления к концепции внестадийных деликтов. Автор верно отмечает, что традиционное отождествление стадий совершения преступления с видами неоконченных преступлений не соответствует действующему законодательству и сущности приготовления к преступлению и покушения на преступление, так как в качестве обязательного признака приготовления и покушения законодатель выделяет незавершенность преступного деяния по обстоятельствам, не зависящим от виновного (с. 99—101). Незавершенное же преступление, по ее мнению, по своей правовой природе является внестадийным деликтом и не имеет фаз развития.
Анализируя исследование А. И. Ситниковой, можно отметить, что, несмотря на понимание приготовления к преступлению и покушения на преступление как
-Ф-
С. Ф. Милюков, Т. Н. Дронова
внестадийных деликтов и видов неоконченного преступления, автор говорит о том, что любое умышленное преступление может проходить определенные этапы своего развития. Однако такие преступления являются оконченными, и на практике так называемые стадии в них не выделяются, так как не влияют на квалификацию. Таким образом, в основе позиции А. И. Ситниковой лежит идея о необходимости различения стадий развития преступной деятельности и видов неоконченного преступления, которая ранее высказывалась Н. Ф. Кузнецовой, В. Н. Кудрявцевым, А. П. Козловым и другими учеными, но с оговоркой об отсутствии уголовно-правового значения выделения этапов развития преступления.
М. В. Гринь также отмечает, что с принятием УК РФ 1996 г. стадии совершения преступления не представляют интереса в уголовно-правовом смысле (с. 7). Такого же мнения придерживается и А. А. Клюев, отмечая, что стадии преступления не имеют уголовно-правового значения, но их изучение необходимо в криминологическом плане для обеспечения предупреждения совершения преступлений (с. 385—388, 402). Вместе с тем 94,11% опрошенных им практических работников все же считают, что стадии преступления имеют практическое значение. Однако, по мнению А. А. Клюева, понятие стадий отождествляется респондентами с приготовлением, покушением и оконченным преступлением. Данное обстоятельство, по его словам, вызвано традиционной в литературе трактовкой неоконченного преступления как стадий совершения преступления и влиянием данной концепции на практиков.
Не соглашаясь с указанной позицией, Б. В. Волженкин (с. 522—523) и М. П. Редин (с. 12—13, 23) обоснованно отмечают, что положения о стадиях развития преступной деятельности являются необходимыми для различения приготовления, покушения и оконченного преступления, а также для определения возможности добровольного отказа от его завершения.
М. П. Редин в своей работе пытается обозначить новый подход к приготовлению, покушению и оконченному преступлению: вместо традиционной концепции стадий он предлагает собственную концепцию видов преступлений по степени их завершенности. По его мнению, господствующая в теории уголовного права точка зрения относительно трех стадий совершения преступления не соответствует законам формальной логики. Традиционное содержание этих категорий, на его взгляд, является противоречивым, в связи с чем они не могут быть составными частями преступления в целом. Автор отмечает, что следует говорить не о ступенях (стадиях) развития преступной деятельности или совершения преступления, а о стадиях (ступенях) осуществления преступного намерения (с. 17). Этот вывод, по словам автора, проистекает из действующего в российском уголовном праве принципа вины (ст. 5 УК) и законодательного определения приготовления к преступлению (ч. 1 ст. 30 УК). Таких стадий, по его мнению, две: стадия умышленного создания условий для исполнения преступления и стадия исполнения преступления (с. 21).
-Ф-
204
Анализируя позицию М. П. Редина, выразим определенные сомнения относительно необходимости выделения понятия «стадии осуществления преступного намерения» (с. 12 и др.). Обоснование используемого выражения только тем, что это будет четко характеризовать преступления, совершаемые с прямым умыслом, является недостаточным. Полагаем, что такой шаг лишь усложнит понятийный аппарат и вызовет новую терминологическую путаницу. Кроме того, возникает вопрос, как тогда следует соотносить понятия «стадии осуществления преступного намерения» и «стадии развития преступной деятельности (стадии совершения преступления)».
Нельзя не отметить и своеобразия взглядов М. П. Редина на содержательную сторону выделяемых им стадий. Так, умышленное создание условий для исполнения преступления определяется им как стадия осуществления преступного намерения, в результате которой лицо нападает на объект преступления (с. 24). В свою очередь термин «нападение» понимается М. П. Рединым как деятельность лица по реализации преступного намерения, при помощи которой должны быть осуществлены умышленные действия (бездействие), непосредственно направленные на исполнение преступления, то есть это оконченное умышленное создание условий для исполнения преступления (с. 25).
Мы возражаем относительно подобной трактовки понятия «нападение», поскольку она не соответствует сущности стадии умышленного создания условий для исполнения преступления. В подтверждение своей позиции названный автор обращается к толкованию термина «нападение».1 Однако он связывает указанное понятие лишь с «выступлением против кого-, чего-нибудь», почему-то не учитывая выражение «броситься на кого-, что-нибудь». В результате происходит неосновательное расширение объема данного термина (с. 24—25), что способно дезориентировать следственную и судебную практику.
К тому же, несмотря на то, что большинство случаев приготовления осуществляется путем активных действий, встречаются и факты его совершения путем бездействия. На это обращает внимание и В. Д. Иванов (с. 119—120). Пассивное поведение преступника невозможно называть нападением. Кроме того, в уголовно-правовой теории термин «нападение» обычно связывается с насильственными действиями, а в Особенной части УК существуют нормы, оперирующие данным термином в смысле насилия или угрозы насилия.2
Критические замечания относительно понимания М. П. Рединым термина «нападение» высказываются также С. В. Чернокозинской (с. 57) и В. Д. Ивановым. Последний, в частности, отмечает, что никакого «нападения» на объект уголовно-правовой охраны при приготовлении не совершается, поскольку при
1 Напасть — выступить против кого-, чего-нибудь; броситься на кого, что-нибудь с целью разгрома, уничтожения, нанесения ущерба ( Ожегов С. И. Словарь русского языка / Под ред. Л. И. Скворцова. М., 2006. С. 375).
2 Козлов А. П. Учение о стадиях преступления. СПб., 2002. С. 67; Шарапов Р. Д. Физическое насилие в уголовном праве. СПб., 2001. С. 74—87.
С. Ф. Милюков, Т. Н. Дронова
нем только создаются условия для достижения преступного результата, предусмотренного законом для оконченного преступления (с. 115).
Исходя из сказанного, мы считаем возможным использовать термин «нападение» лишь в рамках стадии исполнения преступления. К тому же далее М. П. Редин сам распространяет понятие «нападение» на эту стадию (с. 27), что явно не способствует верному распознаванию того или иного этапа осуществления преступного намерения.
Под стадией исполнения преступления М. П. Редин понимает этап реализации преступного намерения, когда лицо совершает посягательство на объект преступления и непосредственно приводит преднамеренное в исполнение (с. 24). Посягательство же, по его мнению, представляет собой деятельность лица по реализации преступного намерения, при помощи которой преднамеренное должно быть непосредственно приведено в исполнение (с. 26).
Как нам видится, остается нерешенным вопрос о содержании выражения «непосредственно приводит преднамеренное в исполнение» и о соотношении его с понятием «посягательство». В связи с этим представляется неудачным выделение М. П. Рединым двух фаз стадии исполнения преступления: 1) фазы умышленных действий (бездействия), непосредственно направленных на исполнение преступления и 2) фазы непосредственного приведения преднамеренного в исполнение (с. 25). Такое предложение еще больше затруднит понимание содержания этой стадии. Более того, анализируя высказывания М. П. Редина о стадиях осуществления преступного намерения, можно увидеть и совпадение содержания стадии умышленного создания условий для исполнения преступления (с. 25) с содержанием первой фазы следующей выделяемой им стадии — исполнения преступления (с. 28).
Учитывая вышесказанное, мы приходим к выводу, что авторские подходы
А. И. Ситниковой и М. П. Редина к институту неоконченного преступления грешат терминологическими новшествами, основанными скорее на «игре» слов.
Б. В. Волженкин понимает стадии совершения преступления как имеющие уголовно-правовое значение этапы, которые проходит в своем развитии совершаемое с прямым умыслом преступление от начала до конца, выделяя подготовительную стадию (стадию создания условий совершения преступления), стадию исполнения преступления и оконченное преступление (с. 532).
Следующий вопрос, который затрагивается в анализируемых источниках, — это понятие оконченного преступления. А. И. Ситникова и М. П. Редин правильно отмечают, что законодательное определение оконченного преступления является несовершенным. Вслед за Н. Ф. Кузнецовой они говорят о необходимости четкого указания на степень реализации преступного умысла, предлагая свои определения оконченного преступления. Действительно, включение субъективного признака в характеристику оконченного преступления позволит надежно отграничить покушение, нередко имеющее внешнее сходство с оконченным преступлением, от действительно завершенного преступного деяния, в котором умысел виновного реализован полностью (А. И. Ситникова, с. 105).
-ф-
206
По мнению М. В. Гриня, действующее определение оконченного преступления содержит логическую ошибку, в результате которой под него подпадает также и неоконченное преступление (приготовление и покушение). Поэтому названный автор предлагает следующую редакцию ч. 1 ст. 29 УК РФ: «Преступление считается оконченным, если в совершенном лицом деянии содержатся все признаки оконченного состава преступления, предусмотренного Особенной частью настоящего Кодекса» (с. 54). Определение это представляется весьма неудачным (скажем, покушение на убийство может иметь все признаки, перечисленные в ст. 111 УК). Поэтому необходимо введение субъективного признака, на что обращают внимание М. П. Редин и А. И. Ситникова.
Ключевым вопросом, исследуемым учеными, является также конструирование понятия неоконченного преступления и его видов. Принимая во внимание, что в действующем законодательстве отсутствует определение понятия неоконченного преступления, М. П. Редин (с. 52) и А. И. Ситникова (с. 108) предлагают свои дефиниции неоконченного преступления. Применительно к видам неоконченного преступления, нами разделяется позиция Б. В. Волженкина, М. П. Редина и М. В. Гриня, которые, ссылаясь на норму ч. 2 ст. 29 УК РФ, относят к видам неоконченного преступления приготовление к преступлению и покушение на преступление. Попутно отметим, что заслуживает дальнейшего обсуждения отнесение к неоконченному преступлению добровольно оставленного приготовления и добровольно оставленного покушения, как это предлагается А. И. Ситниковой. К сожалению, выдвинутое данным автором мнение не получает всестороннего обоснования в ее монографии (с. 106—108).
Несомненным плюсом работы А. И. Ситниковой является исследование криминологического аспекта института неоконченного преступления. Автор аргументированно отмечает, что институт неоконченного преступления имеет определенные недостатки: его нормы не вполне криминологически обоснованы, нуждаются в более точной доктринальной интерпретации и дальнейшем законодательном совершенствовании. Звеньями этого процесса, по мнению А. И. Ситниковой, должны стать: уточнение формулы оконченного преступления; криминализация всех без исключения приготовительных действий; более полный статистический учет неоконченных преступлений; дальнейшая разработка уголовно-правовой доктрины о неоконченном преступлении и приведение ее в соответствие с законодательной интенцией, а также совершенствование норм, предусматривающих ответственность за неоконченное преступление (с. 138—142).
Большое внимание в анализируемых работах уделяется проблемам приготовления к преступлению. Необходимо отметить, что законодательное определение понятия приготовления получило неоднозначное толкование. Так, раскрывая институт приготовления к преступлению, А. И. Ситникова говорит, что норма о приготовлении законодателю удалась, так как для описания приготовительных действий он использовал дискретный способ, указав наиболее опасные виды приготовительных действий (с. 111). Об удачности нормы о приготовлении к
-ф-
С. Ф. Милюков, Т. Н. Дронова
преступлению пишет и С. В. Чернокозинская, в целом поддерживая в этом вопросе А. И. Ситникову (с. 56—57).
Довольно убедительным представляется предложение С. В. Чернокозинской о внесении уточнения в понятие приготовления к преступлению. Автор предлагает «приготовлением к преступлению признавать умышленное создание любых предпосылок для совершения оконченного преступления», так как замысел преступника всегда направлен на совершение именно оконченного преступления, и только прерванность по не зависящим от него обстоятельствам приводит к приготовлению либо к покушению (с. 58). Однако в предложенном далее авторском определении приготовления к преступлению это уточнение почему-то упускается (с. 138).
М. П. Редин, напротив, подвергает критике законодательную дефиницию приготовления и отмечает, что она недостаточно способствует распознаванию подлинного вида неоконченного преступления и не отражает диалектического единства стадий осуществления преступного намерения. В связи с этим он предлагает собственное определение: «Приготовлением к преступлению признаются приискание, изготовление или приспособление лицом средств или орудий исполнения преступления, приискание соучастников преступления, сговор на исполнение преступления либо иное умышленное создание условий для исполнения преступления, не доведенное до начала исполнения преступления по независящим от этого лица обстоятельствам» (с. 96).
В. Д. Иванов отмечает, что данное М. П. Рединым определение не учитывает, что приготовление к совершению преступления уже само по себе характеризует начало совершения преступления, а не предшествует ему (с. 118). Думается, что этот упрек не совсем обоснован. В. Д. Иванов рассматривает приготовление как внешнее поведение лица, которое направлено на создание условий для непосредственного совершения преступления. При этом приготовление к преступлению считается им началом развития объективной стороны оконченного преступления (с. 116—118). Мы же считаем, что приготовительные действия образуют объективную сторону приготовления к преступлению, не входя в объективную сторону того состава преступления, к которому осуществляется подготовка. Свое несогласие с критикуемым мнением выражают также А. И. Ситникова (с. 108— 109), С. В. Чернокозинская (с. 55), М. В. Гринь (с. 21) и М. П. Редин (с. 98).
Рассогласованность в указанном вопросе связана с несовершенством законодательного определения приготовления. Действительно, положения ч. 1 ст. 30 УК РФ содержат противоречие. В ней говорится о создании условий для совершения преступления, то есть собственно преступление как бы выводится за пределы создания условий в качестве самостоятельного явления. Поэтому М. П. Редин правильно отмечает, что приготовление есть действие, являющееся началом осуществления преступления (с. 96).
Мнение же Б. В. Волженкина по данному вопросу нами не разделяется. Ученый пишет, что приготовление к преступлению — это еще не совершение самого преступления, а лишь создание условий для его совершения (с. 537). Аналогич-
-ф-
208
Обзоры и рецензии
-ф-
ную позицию занимает и А. И. Ситникова (с. 148). Думается, что создание условий должно включаться в совершение преступления, что вытекает из положений ст. 8 УК, в соответствии с которой основанием уголовной ответственности является совершение деяния, содержащего все признаки состава преступления. При выведении приготовительных действий за рамки преступления получается, что уголовная ответственность и наказание за приготовление не имеют правового основания, так как преступление еще не совершено. Следует здесь отметить и противоречивость взглядов Б. В. Волженкина, который на с. 533 учебника сам говорит о наличии в приготовлении состава преступления, пускай и неоконченного.
В. Д. Иванов (с. 113) и А. И. Ситникова (с. 120—121) придерживаются мнения, что подготовительные действия ставят объект преступления в опасность причинения ущерба, а С. В. Чернокозинская даже говорит, что при приготовлении к преступлению могут иметь место и вредные последствия (с. 10). Вместе с тем, последняя ниже отмечает, что приготовление к преступлению заключается в поставлении объекта в опасность причинения ущерба, в создании реальной угрозы общественным отношениям (с. 32). Таким образом, первоначальная мысль С. В. Чернокозинской своего развития не получила.
М. В. Гринь, напротив, говорит о том, что подготовительные действия не создают реальной угрозы для охраняемых уголовным законом объектов (с. 27). Такой же позиции придерживается и М. П. Редин (с. 99). Однако с этим мнением трудно согласиться, поскольку, как верно отмечает В. Д. Иванов, любое деяние, каковым является и приготовление, не может быть признано преступлением, если оно не посягает на правоохраняемый объект (с. 113). При этом степень общественной опасности приготовления зависит от близости возможного причинения того или иного ущерба объекту.
Достаточно подробно С. В. Чернокозинской рассмотрен вопрос о специфике состава приготовления к преступлению (с. 62—85). Говоря о соотношении предмета приготовления к преступлению и оконченного преступления, автор приходит к выводу об их совпадении. Такое суждение представляется не совсем верным, так как в некоторых случаях при подготовке к преступлению предмет посягательства, в отличие от объекта, может быть не определен точно. Скажем,
В. Д. Иванов ссылается на случаи, когда, готовясь совершить кражу из квартиры, лицо не знает, будут ли им похищены именно деньги или вещи либо другие ценности (с. 112). Весьма спорным является и суждение С. В. Чернокозинской о том, что дарение нельзя относить к приисканию, так как в данном случае отсутствует поиск со стороны субъекта преступления. Мы же полагаем, что нельзя исключать полностью такой способ приискания — ведь дарение способен инициировать сам преступник. В таком случае получение в дар орудия или средства преступления будет соответствовать рассматриваемой данным автором процедуре, когда сначала у лица формируется умысел, а затем он начинает вести розыск необходимого ему орудия и средства (с. 70).
-ф-
С. Ф. Милюков, Т. Н. Дронова
Особый интерес вызывает предложение С. В. Чернокозинской об исключении из законодательного определения такой формы объективной стороны приготовления к преступлению, как сговор на совершение преступления, поскольку таковой, по мнению автора, является т. н. «голым» умыслом, не подкрепленным действиями, и потому не наказуем (с. 76—77, 84). Представляется, что вопрос о правомерности уголовной ответственности за сговор нуждается в дальнейшем обсуждении, поскольку эта законодательная позиция не соответствует отечественной уголовно-правовой традиции и почерпнута из-за рубежа.
Пока же позиция С. В. Чернокозинской представляется нам спорной, так как сговор все же не равнозначен обнаружению умысла. Последний будет иметь место, когда лицо обнаруживает вовне (устно, письменно и т. д.) лишь не более чем намерение совершить преступление. Активное же поведение договаривающихся, направленное на достижение соглашения о совместном совершении преступления, свидетельствует уже о начале реализации их преступных намерений. К тому же сговор на совершение преступления редко ограничивается «простым» соглашением: как правило, при этом имеют место элементы планирования преступления и иное обсуждение деталей преступления. Тем самым совместная интеллектуальная деятельность по достижению соглашения о причинении вреда объективно является общественно опасной, что и обуславливает наказуемость сговора.
В. Д. Иванов также отмечает, что приискание соучастников, сговор на совершение преступления и ведение для этой цели различных переговоров, обсуждение отдельных деталей планируемого преступления, даже если таковые и не привели к достижению соглашения, а также подстрекательство выходят за рамки простого замысла. Налицо приготовление к преступлению, так как замысел здесь находит свое внешнее проявление в активном поведении лица. Более того, в отдельных случаях сговор может образовывать не приготовление к преступлению, а состав самостоятельного оконченного преступления, например заговор с целью насильственного захвата власти или насильственного удержания власти (ст. 287 УК) либо вооруженный мятеж (ст. 279 УК) (с. 109—110, 138).
Если же обратиться к зарубежному законодательству, то можно отметить, что ответственность за сговор предусматривается во многих уголовных кодексах (среди них УК Испании, Голландии, Польши, Украины, Казахстана, Азербайджана и др.). Причем законодательство ряда зарубежных стран считает сговор оконченным преступлением (например, уголовное право Англии и США). Более подробно об этом пишет М. В. Гринь (с. 13—15).
Рассматривая положения о специфике состава приготовления, М. В. Гринь отмечает, что с объективной стороны оно характеризуется тем, что может быть совершено только путем действия (с. 28—29). Это, на его взгляд, вытекает из законодательного определения приготовления, так как уголовный закон якобы перечисляет лишь активные формы данной разновидности неоконченного преступления (ч. 1 ст. 30 УК). Мы не согласны с такой позицией, как, впрочем, и авторы других анализируемых работ, в том числе Б. В. Волженкин (с. 537), М. П. Редин (с. 97). Так, В. Д. Иванов отмечает, что среди изученных им 69 при-
-ф-
210
Обзоры и рецензии
-ф-
готовлений к хищениям имущества встретилось 13 случаев подготовительной деятельности, совершенной путем бездействия (с. 119). По мнению С. В. Черно-козинской, приготовление к преступлению в форме бездействия возможно, когда субъект не исполняет своих служебных обязанностей должным образом и тем самым создает условия для совершения преступления. Например, сторож намеренно не выполняет своих служебных обязанностей (включить сигнализацию, закрыть замок) и своим бездействием создает условия, облегчающие исполнение кражи (с. 68—69).
Затронем еще одну проблему, поднимаемую С. В. Чернокозинской, а именно, возможность совершения приготовления в состоянии аффекта (с. 110—111). Автор приходит к выводу, что это невозможно, так как приготовление характеризуется созданием определенных условий для исполнения преступления, а в состоянии аффекта у лица просто нет на это времени. Думается, что это не всегда так. Приготовление на практике нередко тесно примыкает к покушению. Так, поиск глубоко оскорбленным человеком палки или камня непосредственно на месте происшествия вполне может быть расценен как приготовление к убийству обидчика.
Значительное внимание вышеназванные авторы уделяют и проблеме покушения как вида неоконченного преступления, его отграничению от приготовления. Так, Б. В. Волженкин, основываясь на законодательном определении покушения, раскрывает понятие данного института, его объективные и субъективные признаки. Он пишет, что покушение — это посягательство на объект преступления, создающее опасность причинения ему вреда, поскольку при покушении начинает исполняться объективная сторона соответствующего преступления (с. 541). М. В. Гринь придерживается аналогичного мнения (с. 34).
Касаясь выражения «создающее опасность причинения вреда объекту посягательства», А. И. Ситникова отмечает, что это ненадежный критерий разграничения видов неоконченной преступной деятельности, так как приготовительные действия тоже создают реальную угрозу причинения вреда, ставят объект уголовно-правовой охраны в непосредственную опасность (с. 120—121). Полагаем, что и данная позиция не совсем верна, так как при покушении не только создается реальная угроза причинения вреда объекту преступления, но и зачастую причиняется реальный, в том числе существенный вред объекту (например, покушение на преступление, предусмотренное п. «а» ч. 2 ст. 105 УК, может выразиться в убийстве одного и причинении тяжкого вреда здоровью другого человека). Наряду с этим нельзя исключить, как уже отмечалось выше, что приготовление также способно причинить реальный вред объектам уголовно-правовой охраны. С уверенностью об этом можно говорить в случаях, когда приготовительные действия содержат состав иного оконченного преступления (незаконный оборот оружия, ядовитых веществ и т. п.). Правда, вред при приготовительных действиях будет причиняться не объекту данного преступления, а другим объектам уголовно-правовой охраны. При покушении же речь идет о причинении вреда уже объекту преступления. Учитывая вышесказанное, можно отметить, что по-
-ф-
С. Ф. Милюков, Т. Н. Дронова
кушение в отличие от приготовления к преступлению представляет собой посягательство на объект преступления, создающее опасность причинения вреда либо непосредственно причиняющее реальный вред объекту преступления.
М. П. Редин говорит о том, что законодательное определение покушения неполно, а потому не отражает диалектического единства стадий осуществления преступного намерения. В связи с этим он утверждает, что в рассматриваемое определение непременно должна быть включена первая стадия осуществления преступного намерения — стадия умышленного создания условий для исполнения преступления (с. 119, 128, 141). М. П. Рединым обращается внимание и на необходимость более широкого толкования понятия «умышленные действия (бездействие), непосредственно направленные на совершение преступления». Предлагается считать таковыми действия (бездействие), последовавшие после нападения на объект преступления. Указывается, что именно по такому пути идет судебноследственная практика (с. 126). Поэтому, скажем, предлагается считать направление лица к месту совершения преступления с целью его безотлагательного исполнения покушением, а не приготовлением (с. 182—183, 186).
Трудно согласиться с приведенным суждением, поскольку позиция М. П. Редина вытекает из неоправданно широкого толкования термина «нападение», о чем говорилось выше. В результате стадия умышленного создания условий для исполнения преступления поглощается стадией исполнения преступления. В свою очередь, как правильно заметила А. И. Ситникова, это не позволяет в должной мере отразить специфику видов неоконченных преступлений и не способствует единообразию и стабильности правоприменительной практики (с. 137—138). М. В. Гринь также относит перемещение преступника к месту совершения преступления к приготовлению, ссылаясь при этом на судебную практику (с. 26—27).
Говоря далее об отграничении приготовления к преступлению от покушения на него, М. В. Гринь отмечает, что в основе такового лежат объективные и субъективные признаки составов неоконченных преступлений (с. 35). Автор обращает внимание и на то, что необходимо отличать субъективную завершенность действий виновного от фактической незавершенности преступного деяния (отсутствует предусмотренный законом преступный результат) (с. 36—39). С. В. Чернокозин-ская же полагает, что разграничение должно проводиться только по объективной стороне посягательства (с. 107—111).
По вопросу отличия покушения от оконченного преступления А. И. Ситни-кова пишет, что разграничение следует проводить по смешанному критерию, который учитывает объективную и субъективную стороны состава преступления: во-первых, степень реализации преступного умысла; во-вторых, в преступлениях с материальным составом — ненаступление преступного результата, а в преступлениях с формальным составом — недоведение действий, предусмотренных диспозицией статьи Особенной части УК, до конца (с. 121—122). М. П. Редин придерживается такого же мнения (с. 140—141). Представляется, что указанная позиция заслуживает поддержки, поскольку отграничение покушения от окон-
-ф-
212
Обзоры и рецензии
-ф-
ченного преступления по одной лишь объективной или субъективной стороне будет неполным. Нельзя однозначно говорить о полном совпадении субъективной стороны покушения на преступление и оконченного преступления. Ведь чтобы судить о завершенности либо незавершенности деяния, следует иметь точное представление о преступном умысле.
Не оставлена без внимания в анализируемых источниках и проблема добровольного отказа от преступления. В теории уголовного права вопрос о правовой природе добровольного отказа решается неоднозначно, что прослеживается и в содержании анализируемых работ. Так, А. А. Клюев отмечает, что добровольный отказ является самостоятельным институтом уголовного права, который исключает уголовную ответственность лица за создание условий для совершения преступления или совершение действий (бездействия), непосредственно направленных на совершение преступления (с. 325, 339). Лица, добровольно отказавшиеся от доведения преступления до конца, пишет автор, не подлежат уголовной ответственности в связи с отсутствием в деянии признаков состава преступления. При добровольном отказе лицо еще не выполнило действий, охватываемых признаками состава преступления, предусмотренного Особенной частью УК (оконченное преступление), а также не возникли обстоятельства, которые заставили отказаться от доведения преступления до конца (неоконченное преступление) (с. 346). По мнению А. А. Клюева, добровольный отказ и неоконченное преступление — взаимоисключающие друг друга институты, однако имеющие определенное сходство (с. 402).
Вызывают интерес результаты опроса практических работников, проведенного А. А. Клюевым, относительно правовой природы добровольного отказа от преступления и основания исключения уголовной ответственности при добровольном отказе. В частности, 58,8% судей и следственных работников считают добровольный отказ обстоятельством, освобождающим от уголовной ответственности (с. 340). Основанием исключения уголовной ответственности 50,6% практических работников назвали отсутствие в фактически совершенных действиях состава преступления (с. 344). Тем самым итоги анкетирования по указанным вопросам выявили противоречие в позициях опрошенных, которое, вероятно, базируется на их недостаточной теоретической подготовке.
По мнению М. П. Редина, добровольный отказ от преступления является специальным видом исключения уголовной ответственности (с. 66). Б. В. Волженкин также обращает внимание на то, что в таком случае лицо не подлежит уголовной ответственности, поскольку в его действиях (бездействии) нет всех признаков состава приготовления или покушения (с. 549).
А. И. Ситникова же относит добровольно оставленное приготовление и добровольно оставленное покушение к видам неоконченного преступления. В то же время она считает, что по своей правовой природе добровольный отказ от доведения преступления до конца в соответствии с ч. 2 ст. 31 УК является обстоятельством, исключающим уголовную ответственность (с. 123). Таким образом, в рас-
-ф-
С. Ф. Милюков, Т. Н. Дронова
суждениях А. И. Ситниковой наблюдается то же противоречие, что и у опрошенных А. А. Клюевым судей и следователей.
Не соглашаясь с позицией А. И. Ситниковой, М. П. Редин отмечает, что основное отличие неоконченного преступления от добровольного отказа от него заключается в причинах, послуживших основанием для недоведения преступления до конца: при неоконченном преступлении — это обстоятельства, не зависящие от лица; при добровольном отказе от преступления — это собственная воля лица при осознании им возможности доведения преступления до конца (с. 66). Получается, что состав преступления все-таки имеет место, поскольку автор говорит о возможности доведения до конца именно преступления.
Б. В. Волженкин полагает, что широко распространенное мнение о том, будто добровольный отказ от преступления возможен на стадиях приготовления и покушения на преступление, представляется неверным. Это объясняется тем, что приготовление и покушение, согласно закону, являются видами преступления, неоконченного по обстоятельствам, не зависящим от виновного лица. Если имел место добровольный отказ, то не было ни приготовления, ни покушения. В то же время, по его мнению, добровольный отказ возможен на подготовительной стадии и на стадии исполнения преступления вплоть до момента его юридического окончания (с. 549). И здесь мы видим то же противоречие, так как речь идет о стадиях совершения преступления, хотя выше указанным автором говорилось об отсутствии в обрисованных ситуациях состава преступления. Кроме того, такие суждения не соответствуют и положениям ч. 1 ст. 31 УК.
А. А. Клюев предлагает собственный подход к рассматриваемому вопросу, отмечая, что добровольный отказ от преступления возможен в неоконченном посягательстве, которое не обладает ни признаками приготовления, ни признаками покушения. Под неоконченным посягательством он понимает совершение лицом действий, направленных на создание условий для совершения преступления, и действий (бездействия), непосредственно направленных на причинение вреда объекту уголовно-правовой охраны, сохраняющих возможность к продолжению (с. 402). Представляется, что такое высказывание не соответствует смыслу закона. Если посягательство не обладает признаками преступления, то при чем тут Уголовный кодекс?
Скорее всего, отмеченные противоречия — это отражение противоречивости позиции самого законодателя. Субъект начинает совершать именно преступление и его же (преступление) сам добровольно обрывает.
Нет единства взглядов и на понятие и признаки добровольного отказа от преступления. Так, по мнению М. П. Редина, законодательное определение добровольного отказа от преступления представляется неточным и неполным. Это он связывает с тем, что понятия «добровольный отказ от преступления» и «приготовление к преступлению» являются противоречащими друг другу, а потому одно через другое определять нельзя. Кроме того, по словам автора, в законодательном определении добровольного отказа от преступления не учтен такой признак, как добровольность. Поэтому М. П. Редин предлагает свое определе-
-ф-
214
Обзоры и рецензии
-ф-
ние понятия добровольного отказа: «Добровольным отказом от преступления признается окончательное и по собственной воле лица прекращение умышленного создания условий для исполнения преступления, либо прекращение исполнения преступления, если это лицо в указанных случаях осознавало возможность доведения преступления до конца» (с. 61, 65). Данное определение может служить основой для дальнейшего обсуждения проблемы, однако в нем следует отразить признак своевременности отказа от доведения преступления до конца.
А. А. Клюев также говорит о несовершенстве законодательного определения, содержащегося в ч. 1 ст. 31 УК, поскольку, по его мнению, оно не отражает всех признаков добровольного отказа, а ограничивается лишь своевременностью, прекращением преступной деятельности и отчасти добровольностью (осознанием лицом возможности доведения преступления до конца). Автор полагает, что понятие добровольного отказа необходимо давать через его основные признаки. Согласимся с тем, что это не только будет способствовать точному и недвусмысленному определению данного института, но и позволит избежать ошибок в его применении (с. 353).
Представляется весьма интересным исследование А. И. Ситниковой мотивов добровольного отказа. Здесь следует отметить, что с целью выявления таковых названным автором с помощью студентов юридических факультетов трех орловских вузов был проведен опрос лиц, которые в своем криминальном прошлом добровольно отказались от доведения преступления до конца. В ходе изучения материалов было установлено: мотивами добровольного отказа от преступления являются угрызения совести, стыд, боязнь разоблачения, страх перед наказанием и другими негативными последствиями, осознание безнравственности своего поведения, психологическая неготовность довести преступление до конца, жалость к себе, боязнь скомпрометировать близких родственников и оставить их без материальной поддержки в случае лишения свободы. В результате этого автором делается аргументированный вывод о том, что поведение лица при добровольном отказе от преступления носит полимотивированный характер, то есть в основе добровольного отказа от преступления лежит не один мотив, а несколько, которые группируются вокруг доминирующего мотива, в качестве которого выступает страх перед разоблачением (с. 128—130).
Затрагивая вопрос о добровольном отказе от преступления соучастников, А. И. Ситникова предлагает уравнять правовое положение организатора, подстрекателя и пособника, предусмотрев ненаказуемость перечисленных лиц в двух возможных ситуациях: в случае своевременного сообщения органам государственной власти о готовящемся преступлении и в случае предотвращения своими действиями достижения преступного результата исполнителем. Если же действия названных соучастников все же не привели к предотвращению совершения преступления, то при назначении наказания соучастникам суд вправе применить ч. 2 ст. 61 УК (с. 148—149, 153). Действительно, следует иметь в виду, что в некоторых случаях пособник может быть не второстепенной фигурой, а играть решающую роль — скажем, предоставлять высокоэффективные орудия и средст-
-ф-
С. Ф. Милюков, Т. Н. Дронова
ва. Поэтому его нынешнее привилегированное положение (ч. 4 ст. 31 УК) нельзя считать криминологически обоснованным.
Еще одним важным и достаточно сложным вопросом, исследуемым авторами в своих работах, является проблема квалификации неоконченных видов преступления и их наказуемость. Как верно отмечают ученые, квалификация неоконченных преступлений имеет существенные особенности и вызывает значительные затруднения в судебно-следственной практике. Однако видение причин сложившейся ситуации у каждого из них различно.
Так, М. П. Редин справедливо пишет, что анализ материалов судебной практики подтверждает, что современные нормативные определения приготовления и покушения недостаточно способствуют их правильной квалификации (с. 117, 183—186). Обращает на себя внимание выделение М. П. Рединым ряда недостатков, затруднений и спорных вопросов, возникающих при квалификации покушения: 1) квалификацию приготовления или покушения без указания конкретной части ст. 30 УК; 2) неточное установление вида умысла при квалификации покушения; 3) ошибки при отграничении покушения от смежных преступлений; 4) затруднения при определении момента окончания преступления; 5) противоречия, возникающие при квалификации единых преступлений при частичном наступлении вреда (с. 161—187).
Б. В. Волженкин достаточно подробно и продуктивно анализирует вопрос квалификации неоконченных преступлений, затрагивая и весьма дискуссионные положения о возможности привлечения лица к уголовной ответственности за покушение в случаях, когда оно действовало с прямым, но неконкретизированным умыслом. Автор полагает, что в таких случаях преступник должен нести ответственность за фактически содеянное. Если же преступный результат по каким-либо причинам, не зависящим от виновного лица, вообще не наступил, то правильным, по его мнению, будет привлечение к ответственности за покушение на достижение минимально возможного при данных обстоятельствах последствия (с. 544). М. П. Редин обоснованно отмечает, что частичное наступление вреда при совершении единых преступлений должно квалифицироваться как покушение в пределах умысла виновного (с. 172—176, 186). Такую же позицию занимает и Б. В. Волженкин (с. 544).
А. И. Ситникова полагает, что специфика неоконченных преступлений вызывает необходимость введения принципа дифференцированной квалификации деяний, в соответствии с которой содеянное может быть квалифицировано по частям: как оконченное преступление в той части, где субъект достиг преступной цели, и как покушение в той части, где субъекту не удалось достичь преступного результата. Эффективность данного принципа, по ее мнению, подтверждается современной следственной и судебной практикой по делам об убийствах. Так, в постановлении № 1 Пленума Верховного Суда РФ от 27 января 1999 г. «О судебной практике по делам об убийстве (ст. 105 УК РФ)» рекомендуется квалифицировать покушение на убийство двух или более лиц, повлекшее смерть лишь одного потерпевшего, «по ч. 1 или ч. 2 ст. 105 и по ч. 3 ст. 30 и п. „а“ ч. 2 ст. 105
-ф-
216
Обзоры и рецензии
-ф-
УК РФ».1 А. И. Ситникова уточняет, что посягательство на жизнь двух лиц, в результате которого совершено убийство одного лица и покушение на жизнь другого, может быть квалифицировано по ч. 1 или ч. 2 ст. 105 УК РФ как оконченное убийство (с отягчающими или без отягчающих признаков) и по ч. 3 ст. 30 и ч. 1 или ч. 2 ст. 105 УК РФ как покушение на жизнь другого лица без ссылки на п. «а» ч. 2 ст. 105 УК РФ (с. 135).
С обозначенными подходами согласиться мы не можем, так как они не соответствуют тексту и смыслу уголовного закона. Ранее нами уже обращалось внимание на небезупречность позиции Верховного Суда РФ и отмечались причины ее формирования. Упрощенное понимание законодателем покушения как действия (иногда бездействия), не повлекшего вообще никаких общественно опасных последствий, послужило серьезному ослаблению наказуемости покушения (ч. 3 ст. 66 УК). Между тем, как показывает практика, при покушении преступник способен причинить тяжкий или даже особо тяжкий вред охраняемому законом объекту. Однако Верховный Суд, подправляя закон (что он не вправе делать), впадает в другую крайность, необоснованно усиливая кару за неоконченное убийство.2
М. П. Редин также возражает относительно предложенного Верховным Судом РФ и одобренного А. И. Ситниковой варианта, поскольку содеянное является единым деянием, и полагает, что решение такой проблемы находится в плоскости дальнейшей дифференциации уголовной ответственности, а именно: 1) в определении действительной общественной опасности приготовления, неполного покушения, полного покушения по отношению к собственно оконченному убийству и 2) в конструировании на этой основе составов умышленных деяний, направленных на убийство двух или более лиц (в том числе за счет введения в ст. 105 УК новой ч. 3) (с. 177—187).
Поднимая проблему наказуемости неоконченных преступлений, А. И. Сит-никова отмечает, что дифференциация приготовительных действий на действия, наказуемые и ненаказуемые, противоречит принципу неотвратимости уголовной ответственности и создает возможность безнаказанного совершения приготовления к наиболее распространенным преступлениям. Только к преступлениям средней тяжести, что нами уже отмечалось в предшествующих данной статье публикациях,3 относятся такие распространенные деяния, как умышленное причинение средней тяжести вреда здоровью (ст. 112), истязание (ч. 1 ст. 117), незаконное производство аборта (ст. 123), незаконное лишение свободы (ч. 1 и 2 ст. 127), развратные действия (ст. 135), кража (ч. 2 ст. 158), мошенничество (ч. 2 ст. 159), присвоение или растрата (ч. 2 ст. 160), грабеж (ч. 1 ст. 161), вымогательство (ч. 1 ст. 163), угон (ч. 1 ст. 166), умышленное уничтожение или повреждение
-ф-
1 Подробнее см.: Милюков С. Ф. Российское уголовное законодательство: опыт критического анализа. СПб., 2000. С. 73—74.
2 Постановление Верховного Суда РФ. 1999. № 3. С. 3.
3 См.: Милюков С. Ф. Российское уголовное законодательство... С. 72—73.
С. Ф. Милюков, Т. Н. Дронова
имущества (ст. 167), недопущение, ограничение или устранение конкуренции (ч. 2 ст. 178), контрабанда (ч. 1 ст. 188), хулиганство (ч. 1 ст. 213), хищение либо вымогательство ядерных материалов или радиоактивных веществ (ч. 1 ст. 221), незаконное изготовление оружия (ч. 1 ст. 223) и др. Учитывая вышесказанное,
A. И. Ситникова предлагает признать наказуемыми приготовительные действия независимо от категории преступления (с. 142—143). Разделяет эту позицию и
B. Д. Иванов (с. 160). В целом с данной рекомендацией соглашаемся и мы, считая, что ненаказуемость приготовления к совершению преступлений небольшой и средней тяжести не соответствует криминологической характеристике их общественной опасности. Их необоснованная декриминализация привела к увеличению латентности неоконченных преступлений, породила пассивность правоохранительных органов в пресечении приготовительных действий, а также создала возможность открытой подготовки ко многим распространенным преступлениям.
С. В. Чернокозинская также предлагает возродить ответственность за приготовление к преступлениям средней тяжести. Такое решение она приняла, опираясь на анализ статистических данных о возбуждении уголовных дел в соответствии с ч. 1 ст. 15 УК РСФСР и ч. 1 ст. 30 УК РФ на территории Тамбовской области. Оказалось, что более 65% совершаемых преступлений в области занимают как раз преступления средней тяжести, приготовление к которым ныне не наказуемо. Автором отмечается, что за период с 1989 по 2004 г. в Тамбовской области было совершено 285 тыс. преступлений. За эти годы было пресечено всего 269 приготовлений к преступлениям, что составляет около 0,094% от общего количества преступлений. При этом направлено в суд лишь 175 дел или около 0,06% от их общего количества. В 1989—1996 гг. статистика зафиксировала 198 фактов приготовления к преступлениям, в 1997—2004 гг. — 122 факта. Как видно, разница составила 76 фактов (-62,3%), то есть снижение отмечается более чем наполовину. По мнению С. В. Чернокозинской, это связано с декриминализацией приготовления к преступлениям средней тяжести (с. 58—60).
Указанный автор справедливо отмечает, что показатели статистики хорошо иллюстрируют низкую активность правоохранительных органов в деле выявления приготовительных действий. Зачастую уровень профессиональной подготовки сотрудников милиции недостаточно высок для того, чтобы привлечь виновного к ответственности за приготовительные действия. Многие преступления проходят эту стадию, и своевременное вмешательство позволило бы их пресечь. Проведенное С. В. Чернокозинской анкетирование среди преподавателей вузов, адвокатов, судей и начальствующего состава сотрудников органов внутренних дел Тамбовской области (опрошено 104 человека) показало, что все респонденты сошлись во мнении: милиция не нацелена на выявление фактов приготовления к преступлению (с. 60).
Стоит отметить, что М. В. Гринь, напротив, предлагает полностью отказаться от уголовной ответственности за приготовительные действия. Это решение, как считает автор, подтверждается не только отечественной правоприменитель-
-ф-
218
Обзоры и рецензии
-ф-
ной практикой и российским историческим опытом, но и современным зарубежным уголовным правом (с. 31—34). Среди аргументов М. В. Гринь выделяет такие: 1) приготовительные действия в большинстве случаев достаточно отдалены во времени от оконченного преступления; 2) отдаленность во времени приводит к тому, что приготовительные действия обладают малой общественной опасностью; 3) совершение лицом приготовления к преступлению трудно процессуально доказуемо, и др. (с. 32).
Мы не можем поддержать такую рекомендацию, что следует из вышесказанного. Не соглашается с высказываниями М. В. Гриня и В. Д. Иванов, отмечая, что М. В. Гринь в своих рассуждениях разрывает объективные и субъективные признаки приготовления к совершению преступления, делая свои доводы несостоятельными (с. 122, 162). Полученные В. Д. Ивановым данные по делам об убийствах и покушениях на них свидетельствуют о том, что в 72% случаев приготовительные действия не имели значительной продолжительности во времени при своем развитии, а также временного разрыва с началом непосредственного посягательства. Еще больше (93%) такого рода приготовлений при изнасилованиях (с. 123).
Нельзя не сказать и о суждениях М. П. Редина относительно наказуемости покушения. По его мнению, действующий закон не обеспечивает в этом случае реализацию принципов равенства и справедливости. Поэтому суды зачастую вынуждены прибегать к необоснованному применению ст. 64 УК. На с. 184—186 он приводит практические примеры, свидетельствующие о необоснованном назначении более жесткого наказания. Кроме того, М. П. Редин усматривает нарушение принципа равенства в снижении законодателем (ч. 3 ст. 66 УК) максимального срока или размера не всех видов наказания, а лишь наиболее строгого из предусмотренных санкцией статьи Особенной части (с. 86). Мы же, наоборот, придерживаемся мнения о серьезном ослаблении наказуемости покушения на преступление, выразившемся в закреплении названной нормы.1
Учитывая вышесказанное, будет уместным привести пример из современной судебной практики. Речь идет об уголовном деле в отношении А. Копцева, совершившего 11 января 2006 г. нападение с ножом на прихожан московской синагоги на Большой Бронной улице, в результате которого девять человек получили ранения. 27 марта 2006 г. Московский городской суд признал его виновным в совершении покушения на убийство двух или более лиц (ч. 3 ст. 30 и п. «а» ч. 2 ст. 105 УК РФ) и назначил наказание в виде лишения свободы на срок 13 лет с отбыванием наказания в колонии строгого режима. При этом осужденный был оправдан по ч. 2 ст. 282 («Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства»). Вынося приговор, суд учел смягчающие обстоятельства: положительную характеристику А. Копцева, наличие у него заболевания глаз, хронического заболевания психики (шизотипическое расстройство личности), смерть близкого родственника. Принято во внимание и то, что он со-
-Ф-
1 Милюков С. Ф. Российское уголовное законодательство... С. 73—75.
С. Ф. Милюков, Т. Н. Дронова
вершил преступление в первый раз. В качестве отягчающих обстоятельств суд учел особую тяжесть и общественную опасность совершенного преступления.
20 июня Верховный Суд РФ отменил приговор в отношении А. Копцева и направил дело на новое рассмотрение, но с другим составом суда. 15 сентября 2006 г. по делу вынесен повторный приговор. Мосгорсуд признал А. Копцева виновным в совершении покушения на убийство двух или более лиц и разжигание межнациональной розни (ч. 3 ст. 30 и п. «а» ч. 2 ст. 105 и ч. 2 ст. 282 УК РФ) и назначил по совокупности наказание в виде лишения свободы на срок 16 лет с отбыванием наказания в колонии строгого режима.1
Как видим, данный пример показывает, что назначенное наказание в отношении покушения на убийство двух или более лиц может быть достаточно строгим, что соответствует характеру и степени общественной опасности преступления, обстоятельствам его совершения и личности виновного.
Вместе с тем считаем заслуживающим дальнейшего обсуждения предложение М. П. Редина о необходимости установления за неоконченное преступление ре-дуцированного2 наказания в виде самостоятельных санкций (в долевом отношении к санкциям соответствующих оконченных преступлений) и внесения в рамках проектируемой им главы 6 УК РФ «Преступления по степени завершенности и их наказуемость» новой ст. 30.2 «Наказуемость неоконченного преступления» (с. 74—91).
Аналогичным достоинством обладает монография А. И. Ситниковой (с. 148— 153), в которой также предлагается собственный проект главы УК о неоконченном преступлении. Достаточно значительные законопроектные предложения содержатся и в других анализируемых нами работах, что нашло отражение в данном обзоре.
В заключение следует сказать, что высказанные замечания не претендуют на бесспорность и не умаляют многочисленных достоинств исследуемых трудов А. И. Ситниковой, М. П. Редина, С. В. Чернокозинской, М. В. Гриня, В. Д. Иванова, А. А. Клюева и Б. В. Волженкина. Данные публикации внесли существенный вклад в развитие теории уголовного права, а результаты изысканий являются научным потенциалом для дальнейшего совершенствования института неоконченного преступления. Многие из них вполне применимы на практике и в учебном процессе. Полагаем, что ознакомление с вышеназванными работами будет интересным и полезным как для научных работников, преподавателей, аспирантов и студентов юридических вузов, так и для представителей законотворческих органов, правоприменителей и широкого круга читателей, интересующихся проблемами уголовного права.
1 Российская газета. 2006. 23, 28 марта, 16 сент.
2 Редуцированный — подвергнутый редукции. Редукция — уменьшение, ослабление чего-нибудь (Ожегов С. И. Словарь русского языка. М., 2006. С. 663).
