CC BY
38
А.Л.Шемякин (Москва)
Никола Пашич в Румынии (1885-1889)
Поражение в октябре 1883 г. Тимокского восстания нанесло сильнейший удар по сербской народной радикальной партии, которая со дня своего основания в январе 1881 г. вела бескомпромиссную борьбу против австрофильского курса и авторитарного правления сербского короля (до февраля 1882 г. — князя) Милана Обреновича. Подавив крестьянское движение в Восточной Сербии, монарх, казалось, получил долгожданную возможность рассчитаться с ненавистными радикалами за их активную трехлетнюю оппозицию его политике. Он поспешил ею воспользоваться, и — жернова королевской мести завертелись. Срочно был учрежден военно-полевой суд, через который прошли сотни радикальных активистов и рядовых инсургентов. Не миновала чаша сия и большинства членов Центрального комитета партии, арестованных в Белграде вечером 25 октября. Месть монарха была предельно жестокой, вполне адекватной степени его ненависти: двадцать одного обвиняемого расстреляли у подножия высоты Кралевица под Заечаром — центром Тимокского края; 516 человек было приговорено к каторжным работам; около сотни получило различные сроки тюремного заключения Ч.. Среди последних оказались и члены высшего партийного руководства: Пера Тодорович, Раша Милошевич, Коста Таушанович и Пайя Михайлович 2.
В этой компании закованных в железо радикальных лидеров явно не хватает центральной фигуры — председателя ЦК радикальной партии Николы Пашича. 25 октября в полдень он перебрался на венгерский берег Савы, в Земун, и кружным путем, через Венгрию, Румынию и Болгарию, поспешил в охваченный восстанием Заечарский округ. В Видин, городок вблизи болгаро-сербской границы, Пашич прибыл 29 октября. До родного Заечара * оставалось рукой подать, но перейти границу он так и не смог: повстанцы были уже разбиты королевскими войсками, в Заечаре заседал военно-полевой суд, на Кралевице звучали первые выстрелы, а в Видине появились беженцы, спасавшиеся от террора «победителей». «Подлинное несчастье нашего народа, — писал Пашич чуть позже, — помешало мне вовремя добраться до места и направить движение в более успешное русло»3. Дорога в Сербию была для него закрыта. Начинался долгий, шестилетний период эмиграции.
* В 1844 г. Н. Пашич родился в Заечаре; от этого же города в 1878 г. он был избран депутатом Народной скупщины (парламента) Сербии.
Исчезновение Пашича из Белграда было для него, по точной оценке А. Ивича, «единственной возможностью избежать неминуемой гибели, ибо, в отличие от других, он не мог надеяться на помилование» 4. И действительно, Милан Обренович слишком рано опознал в лидере радикалов своего самого опасного противника, чтобы позволить ему выйти живым из Тимокского переплета, окажись он в руках властей. Пашич прекрасно понимал это, и его бегство и скорое появление на болгаро-сербской границе стали горькой пилюлей для коронованного гонителя радикалов. Тем более что сразу по прибытии в Видин беглец, по словам русского консула Н.Павлова, заявил, что «последние события — это только начало восстания, которое кончится лишь с удалением короля Милана»5. Через два месяца он же подчеркнул в известном меморандуме «О восстании в Сербии»: «Главной ошибкой радикальной партии было то, что она всегда уверяла народ, будто рыба с головы не гниет... то, что она всегда была против насилия; теперь эту ошибку исправил сам король Милан» 6. Посланник России в Белграде А. И. Персиани не без оснований посчитал этот документ, растиражированный европейской печатью, «объявлением открытой войны эмигрантов сербскому престолу»7.
Здесь остановимся и поразмышляем о причинах столь жесткого антагонизма Н. Пашича и М. Обреновича.
* * *
Начало 1880-х гг. оказалось для новых независимых государств Балканского полуострова временем бурным. Элита освобожденных народов стояла перед выбором пути внутреннего развития: куда идти и с кем идти? Столкнулись, а кое-где буквально вошли в клинч два подхода — один на ускоренную модернизацию (или вестернизацию); другой на отстаивание традиционных ценностей в привычной системе аграрного мира. «Либеральная идея и традиция» — это сквозное противоречие определяло всю историю Балкан вплоть до Первой мировой войны.
Наиболее драматично оно проявилось в Сербии. После Берлинского конгресса, даровавшего ей независимость, Милан Обренович открыто перешел на австрофильские рельсы, связав судьбу страны и династии с Веной. Тем самым он четко обозначил свое намерение втянуть Сербию в Европу. Призванный в октябре 1880 г. к власти кабинет прогрессистов (напредняков) во главе с Миланом Пирочанцем — первым подлинным сербским западником — и попытался осуществить этот «прыжок из балканского мрака на европейский свет».
Понятно, что брошенный так явно вызов не мог остаться без ответа. Стремление властей «европеизировать» страну кавалерийским наскоком — т.е. буквально «насадить в ней европейскую культуру», или «сейчасже втиснуть естественный строй сербского государства в нормы чисто евро-
пейские», как фиксировали русские очевидцы8, причем без всякого учета ее адаптивных способностей, вызвало протест со стороны оппозиции, принадлежавшей к радикальной партии. Отрицая универсальный характер пути Европы и ее образцов, радикалы с Пашичем во главе провозгласили в качестве главной задачи защиту сербской самобытности, каковую они отождествляли с только что обретенной свободой. «Мы совсем не бережем того, что серба делает сербом, — подчеркивал Пашич, — но, следуя моде, стремимся к тому, чем так кичатся иностранцы» 9.
По своей внешнеполитической ориентации и цивилизационному настрою вождь и его соратники всегда оставались стойкими русофилами.
Острейший внутрисербский конфликт завершился лобовым столкновением — неудачным Тимокским восстанием. Пашич и несколько десятков радикалов бежали за границу. Но, как мы только что обнаружили, они и не собирались складывать оружия. Напротив, ожесточение против «внутренних изменников» только росло...
За годы вынужденного изгнания Никола Пашич предпринял по меньшей мере четыре попытки поднять в Сербии новое восстание и свергнуть Милана Обреновича с престола10. Две из них были напрямую связаны с Румынией, где он оказался в октябре 1885 г. И потому, всего лишь коснувшись болгарской фазы его эмиграции (1883-1885), мы тут
же последуем за ним из Рущука на румынский берег Дуная.
* * *
Итак, первые два года изгнания Никола Пашич провел в Болгарии (в основном в Софии, Рущуке и Видине). Не найдя союзников для реализации своих заговорщических планов как в лице официальной России, так и болгарского правительства, он обратился к представителям «революционных и патриотических организаций, которые могли бы предоставить ему известное количество оружия, что осталось после русской оккупации и в котором не нуждалась наша армия» ". В 1884-1885 гг. беглец установил контакты с деятелями македонского движения, как и многими будущими участниками болгарского Объединения. В круг его близких друзей входили председатель Македонского комитета в Софии капитан Коста Паница и его заместитель Димитрие Ризов; глава Болгарского Тайного Центрального Революционного Комитета Захарий Стоянов и его члены Иван Андонов и Иван Стоянович12. Они передали Пашичу пятьсот винтовок из собранного для подготовки восстания в Македонии оружия. Столько же стволов эмигранты купили в Румынии13.
Вторжение в Сербию с целью свержения короля Милана Пашич планировал на начало сентября 1885 г. Но... все карты заговорщикам спутал Пловдивский переворот и болгарское Объединение, в результате которого разразился новый Балканский кризис. В условиях же резкого
обострения отношений с Белградом кабинет Петко Каравелова посчитал нежелательным дальнейшее пребывание на территории Княжества сербских беженцев — часто неподконтрольных и склонных к авантюрам 14.
Во исполнение решения правительства болгарские жандармы всех арестовали, собрали в Видине и погнали сначала на восток страны — в Тырново, а затем, изменив маршрут, к румынской границе — в Рущук. Многодневный путь их был усеян терниями: «В местах остановок заставляли их ночевать в тюрьмах, а где тюрем не было, — просто на голой земле, без огня и покрова. Пищу эмигранты выпрашивали как милостыню или снимали с себя платье и продавали, чтобы купить себе хлеба» 15. Из Рущука несчастные были депортированы в Румынию.
В отличие от них Николу Пашича не гоняли по всей Болгарии, но 3 октября его все же настиг арест в Рущуке16 — «за открытое выражение сочувствия России» 17. После краткого пребывания под стражей и он был вынужден перебраться в соседнюю страну, дав письменное обязательство о непересечении болгарской границы все время, пока там действует военное положение, введенное в связи с Пловдивским переворотом. 7 октября он прибыл в Бухарест. Здесь судьба столкнула его с Земфирием Арборе-Ралли, человеком с большим революционным прошлым, который еще в 1872 г. по поручению М.А.Бакунина являлся секретарем Славянской секции I Интернационала в Цюрихе; ее членом, как известно, некоторое время состоял и сам Пашич 18. Эта встреча с давним знакомым во многом облегчила ему эмигрантскую жизнь в Румынии... Все дело в том, что румынские власти под давлением Венского кабинета собирались (или делали вид, что собираются) выслать лидера сербских эмигрантов из страны. И тогда его выручили эмигранты русские. Ралли укрыл Пашича в Добрудже, в городишке Тулча, — у другого видного представителя русской революционной эмиграции в Румынии, бывшего члена петербургского «Кружка чайковцев» Василия Ивановского. Австро-венгерская миссия надолго потеряла его след.
Весь путь Пашича от гостиницы «Меркурий» в Бухаресте, буквально кишевшей агентами румынской полиции, до Добруджи был обставлен по законам классического детектива. Вместе с Ралли спасать эмигранта помогал старинный друг еще с цюрихских времен Владимир Летич. В этом «спасении» было все — тайный вывод Пашича из отеля с оставлением всех вещей на месте и ночная погоня по улице Виктории; счастливое для Летича и Пашича (т.е. не замеченное в темноте полицией) бегство на ходу из экипажа и изумленный вопрос комиссара Эпурхану на Северном вокзале: «Господин Арборе, а где же Пашич?» Затем — несколько дней нелегального пребывания в доме Летича на Strada Calarasilor, 95 и, наконец, путешествие по Дунаю до убежища в Тулче 19.
Здесь, в глухой и сонной провинции — «вдали от шума городского», Пашич мог наконец на досуге обдумать недавно случившиеся бурные
события и поразмыслить о перспективах дальнейшей борьбы с ненавистным сербским монархом.
Именно здесь, в румынской глуши, его и застала весть об объявлении 2 ноября 1885 г. Миланом Обреновичем войны Болгарии. Именно отсюда наблюдал он за последовавшими затем событиями — наступлением сербской армии на ставший почти родным Видин, решающим сражением под деревушкой Сливница 5-6 ноября, отходом потерпевших неудачу сербов на Пирот и дальше, занятием его болгарами... И именно сюда, в Тулчу, 19 ноября прибыл для встречи с ним его софийский приятель — Захарий Стоянов.
Поездка эта состоялась по инициативе Д. Ризова, который еще 10 ноября, сразу после сливницкой победы, телеграфировал находившемуся тогда в Рущуке соратнику: «Срочно отправляйся в Бухарест. Отыщи Па-шича и договорись с ним о немедленных действиях...» 20. Спустя три дня из Софии в Рущук уходит новая депеша — более точная и пространная: «Немедленно поезжай в Тулчу. Передай человеку (Пашичу. — А.Ш.), что сейчас самый благоприятный момент для решительных действий. Ежели он откажется, то скажи ему, что в этом случае вся ответственность за будущую вражду между обоими народами (сербским и болгарским. — А.Ш.) падет на него... Телеграфируй о результатах и срочно возвращайся. Наше военное положение блестяще» 21.
О каких таких решительных действиях идет речь и за отказ от чего грозит Ризов Пашичу «судом истории»? Да и вообще, о чем это в течение двух дней (19 и 20 ноября) совещался его посланец с залегшим «на дно» теперь уже дважды беглецом?
Болгарский историк Т. Ташев (биограф Захария Стоянова) мог о том только догадываться, располагая всего лишь полудесятком телеграмм Ризова и Стоянова друг другу. И хотя его предположение, высказанное в общей форме, в принципе верно — чем явственнее понимали в Софии неизбежность войны с Белградом, тем более популярной становилась там идея использовать сербских эмигрантов против сербского же режима; ну, а после Сливницы многим показалось, что «наступил самый удобный момент для нанесения окончательного удара по врагу» 22, — ничего более определенного прибавить к нему он не сумел... И это один-единственный автор, кто хоть как-то обозначил этот прелюбопытный поворот темы. Другие же (как болгарские, так и сербские) о «свидании в Тулче» вообще ничего никогда не упоминали *.
* Отсутствие упоминаний об этом сюжегге в сербской историографии связано, по-видимому, с тем обстоятельством, что австро-венгерские дипломатические и секретные агенты действительно на какое-то время потеряли Пашича из вида. Дело в том, что венский кабинет, желая оказать помощь режиму в Белграде, предписал своим представителям в Болгарии и Румынии следить и доносить
А между тем в архиве Сербской академии наук хранятся (весьма разрозненные, правда) записки ближайшего соратника Пашича и его единственного друга, испившего с ним горькую чашу изгнания до дна и выполнявшего обязанности как бы начальника штаба эмиграции, Ацы Станоевича, которые проливают свет на подлинные мотивы сей секретной миссии 23. Беглые и сумбурные, сделанные карандашом, — а потому за 120 лет уже полустершиеся, они являются источником поистине бесценным, ибо представляют собой свидетельство человека, который не только присутствовал, но и непосредственно участвовал в переговорах посланца Софии с Николой Пашичем о возможном будущем Болгарии и Сербии. Воспользуемся же ими.
План Д. Ризова, изложенный в общих чертах 3. Стояновым Пашичу, сводился к следующему: в условиях военного разгрома, когда режим короля Милана Обреновича в Сербии зашатался, Болгария обязывалась оказать сербским эмигрантам помощь в деле подготовки срочного восстания в соседней стране с тем, дабы, свергнув монарха и взяв власть в свои руки, именно радикальная партия с Пашичем во главе смогла бы вести переговоры с Софией о мире и будущих сербо-болгарских отношениях. В таком случае, по мнению авторов проекта, Сербия и Болгария могли бы сами, т.е. без вмешательства великих держав, договорить-
в Вену о каждом шаге Пашича, чтобы раскрыть и по возможности нейтрализовать его антиправительственные замыслы. Отсюда и многочисленные демарши австро-венгерских дипломатов (часто — совместно с сербскими) в Софии и Бухаресте с требованием удалить эмигрантов с болгаро-сербской границы, в одном случае, и выслать Пашича из страны пребывания или выдать его сербскому правительству — в другом... С давних пор (если точнее, то с 1920-х гг.) сербские историки использовали и используют австрийские материалы для воссоздания заговорщической деятельности Пашича в эмиграции. Но если за период с конца 1883 г. и по октябрь 1885-го таких материалов в венских архивах сохранилось немало, то далее следует лакуна. Поток информации иссякает — Пашич пропал... В отличие от австрийских коллег, российские дипломаты Пашича из виду не теряли. И уже 22 ноября консул в Добрудже (с резиденцией в Тулче)
A. А. Челебидаки отправил в Петербург исчерпывающую телеграмму: «Третьего дня прибыл сюда из Бухареста инкогнито Захарий Стоянов, главный зачинщик Филиппопольского восстания (Пловдивского переворота. —А.Ш.), и возвратился вчера обратно с сербским революционером Пашичем, который скрывается здесь от полиции у русского социалиста Петровского (один из псевдонимов
B. Ивановского. —А.Ш.). Стоянову поручено собрать сербских эмигрантов, изгнанных из Болгарии до войны» (АВПРИ. Ф. СПб. Главный архив. Политотдел. 161/3. Оп. 233. Д. 1 (1885). Л. 107). В одном лишь допустил неточность усердный Аристарх Антонович — «переговоры» закончились не 21 ноября, а 20-го, и в тот же день их участники (3. Стоянов, Н. Пашич и А. Станоевич) отбыли из Тулчи в Бухарест.
ся обо всем. И далее в разговоре зазвучал мотив федерации. «Мы вряд ли будем в состоянии освободиться от влияния великих держав, — заметил 3. Стоянов, — если нам не хватит ума договориться о солидарной деятельности и противодействии всякому иностранному проникновению. И вас, и нас могла бы спасти федерация. Без нее мы сломаемся под натиском русских, а вас проглотит Австрия».
Пашич согласился с этими доводами и поддержал идею федерации. «Нынешнее соглашение, — констатировал он, — могло бы заложить основу федерации двух наших стран...» В ответ на просьбу собеседника он высказал мнение и по поводу возможного содержания такового. Приведем его полностью: «Сербские войска оставляют занятую ими болгарскую территорию, болгарская армия поступает так же. С целью дальнейшей совместной деятельности заключается наступательно-оборонительный договор. Сербия признает воссоединение Восточной Румелии с Болгарией. Для того, чтобы придать ему необратимый характер, она обязуется помочь Софии — соответственно, оба государства должны действовать синхронно и вместе, дабы Румелия была окончательно признана за Болгарией, а Сербия получила компенсацию в Старой Сербии. Македонская проблема должна пока оставаться открытой, а к ее решению следовало приступить, когда придет время». И наконец, «необходимо решить таможенный вопрос»: «Таможенная политика, — резюмировал Пашич, — должна проводиться в интересах обоих государств...» Вот из этого-то соглашения, как он полагал, и могла впоследствии вырасти болгаро-сербская федерация.
Однако, чтобы брошенное семя уродилось добрым плодом, требовалась немалая подготовительная работа, и оба собеседника прекрасно отдавали себе в этом отчет. «По завершении нынешних событий, — размышлял о будущем 3. Стоянов, — я предполагаю вместе с друзьями всерьез заняться пропагандой мысли о федерации... И первым делом я займусь организацией ^выпуска своей газеты, которая будет называться „Балканская федерация"». Пашич вполне одобрил замысел приятеля, заметив, что в сравнении с Болгарией «у нас в этом отношении дела обстоят лучше, поскольку мы, представители молодого поколения (читай — соратники Светозара Марковича. — А.Ш.), агитировали за федерацию особенно активно, и потому ее идея нашему народу известна и неплохо им принята...». Но это все рассуждения о дне грядущем. А что же с конкретными заботами дня нынешнего? Шел в Тулче разговор и об этом.
Когда гость из Софии затронул вопрос о предоставлении помощи обретавшимся в Румынии сербским эмигрантам, дабы, как он выразился, обращаясь к своему визави, «вы смогли бы так изменить положение в Сербии, что именно вам и никому другому довелось бы вести с нами переговоры о мире», последний развернул его в целый план действий,
состоявший из трех пунктов. Во-первых, «Болгария должна снабдить нас необходимым вооружением». Во-вторых, «было бы неплохо, если б нам передали тех попавших в плен сербов, которые выразили бы желание идти вместе с нами в Сербию». И наконец, «нам должно быть позволено переместиться ближе к сербским позициям, чтобы встретиться с некоторыми людьми (с „той" стороны. — А.Ш.) и договориться с ними». Разделяя предложенный план и полагая цель своей «загранкомандировки» в принципе достигнутой (Пашич ведь не отказался от «решительных действий», чего так боялся Ризов), Стоянов предложил ему отправиться вместе с ним к князю Александру Баттенбергу, поскольку не имел полномочий для заключения с руководством эмиграции конкретного договора: «Было бы самым лучшим, если бы мы, не мешкая, отправились в Софию и там все устроили как следует». Но... его собеседник отклонил предложение, рассудив, что время для «ответного визита» еще не пришло.
Среди причин, которыми Пашич аргументировал свой отказ, выделим две. Во-первых, это необходимость консультаций с товарищами по изгнанию и соратниками в Сербии. «До тех пор, — заявил он, — пока я не услышу, что они думают обо всем этом, я не смогу предпринять никаких конкретных шагов» *. И во-вторых, серьезные сомнения в постоянстве намерений болгарского руководства — ведь «вполне вероятно, что сейчас (после победы при Сливнице и взятия Пирота. — А.Ш.) ваши военные круги не особенно заинтересованы в сотрудничестве с нами». Несмотря на все попытки Стоянова уверить его в обратном, Пашич
* Несмотря на нежелание говорить о какой-то конкретике без согласования с «коллегами», Пашич не преминул предостеречь софийские власти (через их представителя) от чрезмерной эйфории по случаю одержанной только что победы. «С территориальными потерями, — заявил он, — сербский народ никогда не согласится, равно как и с требованием значительной контрибуции. Он надеется, что братья-болгары признают то обстоятельство, что в эту войну, против собственной воли, его втянули правители Сербии и что он сражался ровно столько, сколько должен был делать это. Поэтому сербы и потерпели фиаско. Но если народ сербский увидит, что братья-болгары ничего такого признавать не желают, если почувствует, что они хотят воспользоваться его нежеланием воевать в своих целях, то, видит Бог, скрепя сердце, он будет биться не на жизнь, а на смерть. И будет ли тогда вообще возможен скорый выход из этого сербо-болгарского конфликта, сказать очень сложно». Как видим, Пашич четко обозначил жесткие границы, в рамках которых лишь и возможен переговорный процесс и выходить за которые он не имеет права, давая ясно понять, что с болгарской «партией войны» он не хочет иметь никакого дела. В случае ее торжества его место — в рядах тех, кто «будет биться не на жизнь, а на смерть». Эти «условия переговоров» — как бы «предисловие» для его же проекта возможного болгаро-сербского соглашения, о чем речь уже шла.
остался непреклонен: «Будет лучше, если вы поедете один и все разузнаете сами... Я предполагаю отправиться завтра в Бухарест и на какое-то время там задержусь, а вы, между тем, сможете выяснить все, что нужно».
На том и порешили — Стоянов, полный радужных надежд, поспешил в Рущук; а Пашич, тайно остановившийся в столице, занялся своими делами (подготовкой к своей первой поездке в Россию). Верил ли он в успех миссии своего друга? До конца — вряд ли. Уже имевшийся опыт общения с болгарскими властями породил у него довольно стойкое недоверие к ним, что и проявилось во время встречи с Захарием. Может быть, он надеялся, что, вернувшись на родину, тот развеет его сомнения и скепсис. Весьма вероятно. Но когда 22 ноября Пашич и подоспевший из Журжи Станоевич получили из Рущука телеграмму: «До сих пор ответа из Софии нет», верный друг Аца зафиксировал в своих записках: «А мы серьезно на него и не рассчитывали...»
Тем временем по ту сторону Дуная события развивались стремительно. Прибыв в Рущук, З.Стоянов сообщил Д.Ризову о результатах бесед с Пашичем: «Они готовы действовать по предварительной договоренности с нами» 24. Получив телеграмму, Ризов помчался в Пирот, в ставку Баттенберга. Здесь-то и наступила развязка. В то время как князь и военный министр майор Константин Никифоров были согласны реа-лизовывать достигнутые с Пашичем договоренности, премьер Караве-лов пускаться в совместное с сербскими эмигрантами предприятие решительно отказался25. Он предпочел синицу в руках (военную победу над сербами) журавлю в небе (призрачной сербско-болгарской федерации), иными словами — именно то, от чего предостерегал Пашич.
Узнав из депеши Ризова о столь резком повороте, Стоянов, лично им весьма уязвленный, послал в ответ полную негодования телеграмму: «Поведение Петко — это скандал. Чего он лезет, если Иван (А. Баттен-берг. —А.Ш.) и Никифоров согласны. Зачем же я тогда побеспокоил несчастных. Ради всего святого, сделай все, что можешь»2б. Но негодование Стоянова и дополнительные усилия Ризова, увы, не помогли, и 29 ноября Пашич получил из Софии сообщение: «Дело закончилось неудачей, вследствие изменившейся обстановки. Действуйте по вашему усмотрению» 27. А в декабре Захарий в письме Пашичу констатировал и причину неудачи — «противодействие только одного человека, который ныне диктаторствует в Болгарии (П.Каравелова. — А.Ш.)». В том же духе высказался и Ризов 28.
Эти их письма Пашич получил уже после возвращения из России, где находился большую часть декабря уходящего года. Новый, 1886 год он встретил в Бухаресте: ему наконец разрешили проживать в румынской столице — в том же гостеприимном доме В. Летича... Кстати, а что было в России?
После провала болгарского плана и очередного отказа официального Петербурга оказать помощь сербским эмигрантам Никола Пашич напрямую обратился к русским славянофилам. И время для этого пришло — благодаря его выраженно антиавстрийской позиции, а равно и неустанной разъяснительной деятельности нашедшего политическое убежище в Киеве митрополита Михаила, образ вождя «страшных» радикалов (которых русские всегда сравнивали с нигилистами) постепенно терял в глазах славянофильских деятелей свою былую идеологическую непривлекательность. И когда в декабре 1885 г. он впервые побывал в России, посетив Петербург и Москву, его уже там принимали как соратника в борьбе за общеславянское дело *. Основой этого зародившегося взаимного доверия и начавшегося сотрудничества стало единое отношение к Милану Обреновичу, политике Австро-Венгрии на Балканах и Западу в целом.
В Северной столице Пашич близко сошелся с В.И.Аристовым, который надолго стал одним из ближайших его конфидентов в России. Тот, в свою очередь, представил сербского гостя председателю Санкт-Петербург-ского славянского благотворительного общества генералу П.П.Дурново, товарищам председателя генералу М. А. Домонтовичу и князю П. А. Ва-сильчикову, а также будущему (с 1888 г.) главе Общества — графу Н.П.Игнатьеву. Познакомился Пашич и с другими влиятельными его членами — генералом А. А. Киреевым, профессором П. А. Кулаковским (с ним он состоял в переписке); а кроме того, восстановил прежние контакты с профессорами В.И. Ламанским и А. Л. Петровым, с которыми впервые встретился летом 1884 г. в Софии.
И здесь следует указать на одну особенность, характерную для петербургских единомышленников Пашича. Подобно тому, как позже в Сербии членов радикального кабинета Лазы Докича (1893 г.) было принято называть «придворными радикалами», их самих, без опасения впасть в преувеличение, можно было бы окрестить «придворными славянофи-
* Это изменение в восприятии Пашича славянофилами может быть наглядно проиллюстрировано на примере отношения к нему В.И.Ламанского. Летом 1884 г., находясь в Белграде, Ламанский в беседе с Владимиром Иовановичем высказался, что сербские радикалы — это «почти то же самое, что и нигилисты в России» (7овановик В. Успомене / Приредио В. Крестий. Београд, 1988. С. 469). Через три года, в феврале 1887 г., когда Пашич находился в Петербурге, тот же Ламанский послал ему визитку с приглашением: «Что Вы, батюшка, ко мне не заглянете. Я не совсем здоров и четвертый день не выхожу. Очень бы хотел Вас видеть — не пожалуете ли ко мне завтра в четверг, 1 марта запросто пообедать, в 5-м часу. Ваш Вл.» (Архив Сройте. Заоставштина Н. ПашиЬа (несре1)ена гра!)а). Фасцикла 8).
лами». Дело в том, что Славянское общество в Петербурге являлось как бы неофициальным филиалом российского МИД и, как таковое, не имело права в своей благотворительной деятельности выходить за рамки Устава, утвержденного министром внутренних дел. Именно поэтому генерал Дурново так никогда и не решился открыто вмешаться в сербские дела на стороне эмигрантов, хотя возглавляемая им организация — по ходатайству митрополита Михаила — и высылала ежегодно Пашичу определенную сумму денег (по 500-600 рублей) в качестве гуманитарной помощи 29.
Не найдя поддержки в том объеме, в каком он ее ожидал — Славянское общество ограничилось выдачей ему 400 рублей, — Пашич спустя некоторое время оказался в Москве. Причем с письмом Аристова, который в вопросе помощи сербским эмигрантам был настроен куда более решительно, чем его непосредственный начальник. В письме, датированном 10 декабря, он рекомендовал Пашича вождю московских славянофилов И.С.Аксакову, призвав того благосклонно отнестись к нуждам своего протеже30.
Вечно фрондирующий и всегда готовый к действию, обладающий значительно большей (чем «питерцы») независимостью и немалыми финансовыми возможностями, Аксаков горячо взялся за дело — в Москве и состоялось заседание штаба заговорщиков в составе его самого, Пашича, митрополита Михаила и генерала М.Г.Черняева. На нем был окончательно согласован очередной план вторжения в Сербию, который, судя по всему, начал разрабатываться еще в октябре. Для начала по просьбе Аристова Аксаков выдал Пашичу еще 400 рублей31. Не остался в стороне и переехавший к тому времени в Москву владыка. Располагая оперативным фондом, предоставленным ему Обществом, он снабдил своего земляка такой же суммой32.
С самого начала дело было поставлено на широкую ногу — Аксаков держал свое слово. Как писал Пашич, вернувшийся в конце декабря в Румынию, Аристову, -г- «товар получил...»33.
Однако удача и на сей раз отвернулась от заговорщиков. 1 января 1886 г. Милан Обренович объявил амнистию арестованным по делу о Тимокском восстании. Узнав об этом, многие эмигранты, особенно из крестьян, решили вернуться в Сербию, хотя на них Высочайшее прощение не распространялось. Пашичу с огромным трудом удалось отговорить их от такого шага. Но надолго ли? Тем более что и в отношении него начали распускаться «капитулянтские» слухи, которые докатились до Москвы. В связи с этим митрополит писал ему: «Господин, который дал обещание, спрашивает — правда ли, что вы послали письмо с выражением лояльности, как об этом сообщают газеты? Он сомневается... и желает, чтобы вы, или через меня, или каким-то иным способом ему поскорее ответили... Объясните же ему, что никаких колебаний с вашей стороны нет»34.
Пашич отреагировал мгновенно. «Считаю излишним напоминать, — ответствовал он владыке, — что из Белграда и Софии обо мне совершенно ложные слухи распускают с целью осрамить меня и моих друзей». И теперь уже он торопит своих московских подельников: «Прошу вас уверить Ивана Сергеевича и Михаила Григорьевича, что новейшие явления в Сербии нисколько не могут переменить ничего от того, о чем мы с ними говорили. Новые явления утверждают то, что нужно скорее действовать и приготовить все то, что может обеспечить успех нашего предприятия»35.
Аксаков мог быть доволен — ответ Пашича, переведенный владыкой на русский язык, он получил и даже успел прочесть. Но повороты судьбы часто непредсказуемы — через несколько дней Иван Сергеевич скончался. Удар был сокрушительным: человека, с которым, по словам Пашича, эмигранты связывали все свои надежды 36, не стало. Они потеряли самого верного, а главное — решительного союзника и покровителя. Это предопределило очередную неудачу. Однако складывать оружие никто не собирался. И митрополит пишет Пашичу из Москвы: «Друзья желают, чтобы вы их чаще извещали о ситуации»37.
А ситуация складывалась критическая. Смерть Аксакова, державшего все нити помощи сербским беженцам в своих руках, прервала налаженные связи, в результате чего Пашич так и не смог получить обещанные 3000 рублей. Оказавшись в суровых зимних условиях практически без средств, многие эмигранты снова заколебались (а не вернуться ли в Сербию — и пусть будет, что будет), ведь все обещания их прибывшего из России предводителя на поверку оказались блефом. Осознавая грозящую опасность, Пашич 19 февраля писал митрополиту: «Нам необходима немедленная помощь. Ежели дело затянется, то будет поздно, пусть даже тогда бы и дали во сто крат больше, чем могут послать сейчас. Момент решающий: или-или»38. Владыка принял меры, и уже 19 марта на имя российского консула в Рущуке Б.П.Шатохина ушла бумага за подписью Аристова: «Препровождая при сем письмо за Райча(один из псевдонимов Н. Пашича. —А. Ш.) с вложением пятисот рублей по поручению Совета Слав. Общества, имею честь покорнейше просить Вас передать его по назначению»39... Ситуация, таким образом, на время разрядилась, и неугомонные соратники стали тут же плести паутину нового заговора. Который на этот раз был связан с черногорским князем Николаем.
* * *
Здесь следует напомнить о весьма непростых отношениях между правителями Белграда и Цетинье, что было связано с их национальными амбициями. Князь Николай, как известно, и ранее претендовал на главенствующую роль в борьбе за объединение всех сербских земель под
эгидой династии Петровичей-Негошей. В новых же условиях, сложившихся на Балканах после Берлинского конгресса (который положил конец всем прежним надеждам на скорое «освобождение и объединение» сербства), претензии его лишь возросли, следствием чего стал всплеск соперничества сербской и черногорской династий и обострение отношений между двумя государствами. Этому способствовала и их различная внешнеполитическая ориентация.
Курс Милана Обреновича на союз с Веной был воспринят в Цетинье как отказ Белграда от активной деятельности на национальном поприще, что также подпитывало претензии князя Николая на роль единственного всесербского лидера. Как бы в противовес своему сербскому собрату он оставался последовательнейшим союзником России, считая, что только при содействии Петербурга маленькая Черногория сможет в будущем реализовать свои глобальные объединительные замыслы. При этом правитель страны, равной по территории и количеству жителей российскому уезду средней руки, отнюдь не собирался «слепо нам повиноваться»40, как доносили и в чем не сомневались русские дипломаты. Напротив, он имел свою особую концепцию развития отношений с Петербургом, которая далеко не всегда совпадала с балканской политикой России. Что и проявилось наглядно в деле поддержки им сербских заговорщиков...
Свой шанс Петрович-Негош увидел после Сливницы; он злорадно потирал руки, радуясь унижению Милана Обреновича. По его разумению, благоприятный момент для вмешательства в сербские дела, давно им ожидаемый, наступил.
Будучи прекрасно осведомлен о глубине тупика, в который загнал себя король, Николай Черногорский активизировал связи с сербскими эмигрантами, готовившими, теперь уже в Румынии, очередной заговор против ненавистного монарха. Казалось, что достаточно самого слабого толчка, чтобы полностью дискредитировавший себя режим Обренови-чей рухнул. Поэтому он и предложил «поборникам народной идеи», как писал посланник России в Белграде А.И.Персиани, «не только значительные суммы, но и две тысячи вооруженных людей, могущих в случае надобности прибыть в Сербию, чтобы принять участие в восстании» 41.
Русский дипломат знал, о чем говорил. В июне — первой половине июля 1886 г. в Черногории находился Пашич, в беседе с которым князь подтвердил свою готовность прийти на помощь. Причем, по его выражению, он желает при этом «помогать Сербии, а не себе» 42. 1 июля в стан заговорщиков в Румынии «на разведку» прибыл посланец князя Николая воевода Гавро Вукович. И наконец, 9 августа туда же с нарочным были доставлены 25 тыс. форинтов для закупки оружия 43. «Из государственной кассы», — уточняет в своих мемуарах Г. Вукович44. В октябре теперь уже белградские радикалы, многие из которых лишь недавно
вышли из тюремных камер по амнистии, направили в Черногорию своего представителя Иована Джайю, который «неоднократно имел случай беседовать с князем». По его собственным словам, «на последнем свидании, на котором присутствовал и Петр Карагеоргиевич, князь Николай объявил, что в случае восстания в Сербии он готов отправить инсургентам в помощь от трех до четырех тысяч человек под командой воеводы Марко Милянова» 45. Как видим, объемы обещанной помощи росли.
Но самое интересное, однако, заключалось в другом — князь Николай прикрывал свои обещания именем России, пытаясь предстать в глазах сербских радикалов всего лишь исполнителем воли Петербурга. Разговор с И. Джайей он заключил напутствием: «...что касается денежных средств для поддержания восстания, то можно рассчитывать не только на него, но даже на Россию» 46.
И уже в ноябре А. И. Персиани телеграфировал в Министерство иностранных дел: «Князь Черногорский дал знать радикальной партии, что время наступило произвести в Сербии переворот, который угоден будет России. Князь обещает поддержать восстание людьми и деньгами и уверяет, что и Россия не откажет в денежных пособиях» 47.
По прочтении этой телеграммы чиновников МИД охватила легкая оторопь. Сам государь начертал на полях документа: «Странно!» Еще бы не странно. В то время как российское правительство в условиях ухудшения отношений с Болгарией было крайне заинтересовано в сохранении спокойствия в сопредельной стране и неоднократно высказывалось против каких бы то ни было заговорщических акций, направленных на свержение белградского режима, его черногорский союзник — от его же имени — давал понять сербским оппозиционерам, что Россия будто бы поддерживает их сомнительное «предприятие». Налицо была явная, мягко говоря, нестыковка.
К чести российской дипломатии, она довольно быстро просчитала интригу князя Николая. В представленной на Высочайшее имя всеподда-нейшей записке от 18 декабря 1886 г. министр иностранных дел России Н. К. Гире констатировал, что «князь Николай Черногорский, действуя в этом случае несогласно с не раз преподанными ему нами советами и скрывая от нас свои замыслы, рассчитывает, конечно, что неизбежные в случае восстания в Сербии смуты на Балканском полуострове вынудят Россию принять деятельное участие в событиях и выступить на защиту как Черногории, так и противников короля Милана» 48. Иными словами, черногорский монарх всерьез полагал, что поставленная перед фактом очередного, спровоцированного не без его участия хаоса в Сербии, Россия будет вынуждена прийти на помощь антиобреновичевским элементам, во главе которых он видел, естественно, себя. Ну, а там — в мутной воде дипломатических осложнений — как он надеялся, рукой подать и до сербской короны. А почему нет — хотел же он чуть ранее занять болгар-
ский престол, опустевший в августе 1886 г. после отставки Александра Баттенберга49, а после спал и видел себя князем всея Македонии50...
Чтобы не дать втянуть себя в очередную балканскую авантюру, российскому правительству следовало строго одернуть своего зарвавшегося союзника, что и было сделано в дипломатически совершенной форме через его представителя в Цетинье К. М.Аргиропуло. После беседы с монархом тот отправил в МИД телеграмму, составленную собственноручно Николаем Черногорским. «Князь заявил, — подчеркнул Аргиро-пуло, — что не оказывал поддержки ни радикалам, ни иной партии, относясь сдержанно к тому, что там происходит. Пользовался даже своим влиянием, дабы удержать своего зятя от направленных против короля Милана предприятий. Он не думает, чтобы сербы были способны произвести переворот в существующем строе. Просит вас быть уверенным, что он ничего не предпримет, чего государь император не одобрил бы»51.
В Петербурге могли вздохнуть с облегчением — чреватую непредвиденными последствиями авантюру путем экстренного вмешательства удалось предотвратить. Однако, несмотря на столь миролюбивые и даже смиренные заверения черногорского князя, подлинная его роль во всей этой небезопасной для России интриге ни для кого в стенах здания на Певческом мосту не было секретом. Князь Николай откровенно лгал, заявляя о своем якобы сдержанном отношении к тому, что происходило в Сербии и вокруг нее. Это подтвердили и его недавние союзники — сербские радикалы. В январе 1887 г. Персиани писал Гирсу о своей встрече с ними: «Я поспешил сообщить вожакам радикальной партии взгляд императорского министерства на предпринимаемую в Сербии агитацию против короля Милана и... разочаровал их относительно ожидаемого ими содействия со стороны князя Черногорского. Последним сообщением, — заключал дипломат, — радикалы были крайне удивлены, так как оно идет вразрез с заявлениями как эмигранта Пашича, так и профессора Джайи, которые имели случай лично видеться с князем Николаем, поощрявшим их приступить как можно скорее к действию»52.
Кстати, сами Пашич и Джайя уже в декабре 1886 г. четко знали позицию России. Вторжение в Сербию — как из Румынии, так и из Черногории — было жестко обусловлено «разязкой болгарского спора»53. То есть русские во время поездки Пашича в Москву и Петербург в ноябре советовали ему «подождать, пока ситуация полностью не определится, пока не станет ясным — начнется ли война, или Болгария сама выполнит то, что Россия от нее требует»54. А большой войны тогда ждали многие, причем весной 1887 г. На это время лидер радикалов и ориентировался. «Все живое ожидает весны, — писал он, — и уповает на громогласное слово православного славянского царя, которое возвестит новую жизнь славянскому миру»55.
Об этом Джайя информировал князя 11 декабря: «Действуя с осторожностью и посоветовавшись с известными личностями, я вынес убеждение, что России не желательно, чтобы в Сербии приступили бы к борьбе с иностранным влиянием и его органами, пока не будет решен болгарский вопрос». И далее — теперь уж не без тайного замысла уколоть монарха: «Мы убедились в том, что наше первоначальное намерение совершить переворот возможно скорее — намерение, на которое Вашему Высочеству угодно было изъявить мне не только свое согласие, но и выразить уверенность, что и Россия одобрит движение, не совпадает с полученными нами сведениями относительно согласия России на это. Согласившись не идти наперекор желаниям России, мы решились отложить принятие окончательных мер до того времени, когда убедимся, что Россия не будет противиться этому» 56.
Показателен комментарий императора на полях переведенного на русский язык послания: «Это письмо весьма дельное, и взгляд их совершенно правильный...»
Итак, князь Николай, уличенный русскими дипломатами в «подмене понятий», вынужден был дать «отбой» всем военным приготовлениям. Это привело к его ссоре с зятем — Петр Карагеоргиевич, активно участвовавший в заговорщическом движении57, почувствовал себя обманутым. Именно тогда у него зародились подозрения в том, что в запутанных сербских делах тесть играет свою игру, несмотря на все уверения, будто помогает Сербии, ему и т.д. Нужно заметить, что люди Петра Карагеоргиевича в своем желании спровоцировать восстание в Сербии шли даже дальше князя Николая. Особой непримиримостью отличался видный радикальный деятель, бежавший после Сливницы в Цети-нье, священник Милан Джурич. Уверенности в скорой победе ему добавляло, по всей вероятности, и то, что он был родом из Ужица — «пограничного» (за узкой полосой территории Санджака) с Черногорией края, куда инсургенты и планировали пробиться в первую очередь.
Поп Джурич — самый доверенный человек князя Петра в Черногории — состоял в переписке с сербскими эмигрантами в Румынии. Готовя переворот, они договорились о совместной акции. Но теперь Джурич не желал ждать, как к тому призывала Россия, а стремился как можно быстрее перейти границу и прорваться в Сербию, несмотря на риск оказаться в изоляции. По всей видимости, за идеей этого сепаратного выступления стоял обиженный и «отколовшийся» от тестя князь Петр58. В отряде Джурича состояло две сотни эмигрантов и других сербов — приверженцев династии Карагеоргиевичей.
Вернувшийся из России Пашич с тревогой наблюдал, как его старый соратник и коллега по ЦК радикальной партии, практически не скрываясь, готовил свою авантюру. Он забил во все колокола, сообщив о том в Петербург — в Славянское благотворительное общество и в Москву —
митрополиту Михаилу59. И наконец, послал весьма жесткое по содержанию письмо самому М. Джуричу, угрожая в случае отказа отложить «самовольное» вторжение, выйти из игры60... В конце концов воинственный священник вынужден был подчиниться воле Петербурга. «Россия, Россия, — стенал он горько, — ты нам мешаешь» 61. Перед своими же партийными товарищами в Сербии он оправдывался: «Братья! Действительно, осенью я был готов с двумя сотнями отличных сербов пробиться к вам, чтобы положить конец злу и наше милое отечество освободить от предателя. Однако сила разных обстоятельств помешала нам исполнить ваше и наше желание... Но уверяю вас, что дело наше лишь отложено, а потому готовьтесь далее — мудро и серьезно» 62.
А как же с «развязкой болгарского спора», что и была столь желанной отмашкой для эмигрантов? В феврале 1887 г. в Рущуке и Силистрии вспыхнул офицерский мятеж против режима Стефана Стамбулова, который готовился не без участия русских: по свидетельству хорошо информированного издателя А.С.Суворина, «на подготовление болгарского восстания дано по ходатайству Мих. Ник. (Каткова) болгарским офицерам 100.000 рублей» б3. Н. Пашич знавал этих офицеров-русофилов. И, думается, далеко не случайно, что их лидеры П. Груев и А. Бендерев оказались в конце 1886 г. в Петербурге практически одновременно с ним 64. Поэтому можно предположить, что и он каким-то образом участвовал в движении. Но мятеж был Стамбуловым подавлен, соответственно, и вторжение в Сербию провалилось.
В конце февраля вождь эмигрантов бежал в Россию, где оставался до середины июня...
* * *
Очередная неудача не сломила его. Находясь в России, он пытался в очередной (Бог знает, какой по счету) раз заинтересовать русских проектами свержения Милана Обреновича. 21 марта Пашич направил послание директору Азиатского департамента МИД И.А.Зиновьеву, где теперь уже от имени «Объединенной сербской оппозиции» просил предоставить финансовую помощь в размере 100 тыс. рублей для подготовки нового широкого заговора 65. 5 апреля отрывок из этого послания — в виде отдельного документа — он передал редактору «Русского Вестника» и «Московских Ведомостей» М.Н.Каткову66. Но — фиаско следует за фиаско. В июле того же года неожиданно умер Катков, а в МИД ему было заявлено, чтобы «он не обманывался в своих несбыточных надеждах» 67.
Вроде бы все предельно ясно. Но Пашич опять не унимается. 11 декабря 1887 г. он пишет из Бухареста своим друзьям в Петербург: «Мы просим, чтобы Россия помогла нам покончить с нынешним положением дел, которое угрожает нам гибелью и полным разрывом с нашей защит-
ницей. Мы просим ее поспешить, и тогда мы вернем Сербию сербскому и русскому народу»б8. Судя по всему, это была его последняя попытка найти союзников в деле свержения короля. К этому времени за границами Сербии он остался один — всех остальных эмигрантов амнистировали. Да и дома появились предвестники новых времен — летом 1887 г. напредняцкое правительство было отправлено в отставку, а к власти призван коалиционный либерально-радикальный кабинет во главе с Йованом Ристичем. Развязки и возвращения оставалось ждать совсем немного.
Никола Пашич наконец угомонился, проживая в основном в Бухаресте — в том самом доме на Strada Kalarasilor, 95 — и временами наезжая в Одессу и Петербург. Он консультировал Петербургское славянское благотворительное общество по балканским проблемам, а кроМе того, занимался самообразованием и переводил «Россию и Европу» своего любимого Н.Я.Данилевского на сербский язык, желая опубликовать его труд69. Но средств для издания найти не удалось, и следы перевода теряются в Румынии... Так и шло время. До тех пор, пока 22 февраля 1889 г. король Милан Обренович не отрекся от престола. Путь домой для изгнанника был открыт.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Тимочка Буна 1883. Гра^а/ Приредио М.Николий."Београд, 1955. Т. 2. С. 588-589.
2 МилошевиЬ Р. Тимочка буна. Успомене Р.МилошевиЬа, члана Главног од-бораНародне радикалне странке. Београд, 1923. С. 195.
3 Архив внешней политики Российской империи (далее — АВПРИ). Ф. «Личный фонд Р. Йовановича». Оп. 915. Д. 26. Л. 217 (Н. Паший — С. КокотовиЬу. Видин, 21 новембар 1883 г.).
4 #выЙЛ.Истори]арадикалнестранке//ВеликаСрби]а. Август 1997. Бр. 403. С. 41.
5 АВПРИ. Ф. Главный архив, V-A2,On. 181. Д. 305.Л. 39 (Н.Павлов—А. С. Иони-ну. Видин, 30 октября 1883 г.).
6 Архив Српске Академ^е Наука и Уметности (далее — АСАНУ). Бр. 7885/2. Документ опубликован в: Тимочка Буна 1883. 1 pat)a / Приредио Л.Попо-ви&. Београд, 1989. Т. 7. С. 43-61.
7 АВПРИ. Ф. Политархив. Д. 429 ( 1884 г.). Л. 11 об. (А. И. Персиани — А. Е. Влан-гали. Белград, 5 января 1884 г.).
8 Овсяный N. Р. Сербия и сербы. 2-е изд. СПб., 1898. С. 90; Куликовский П. А. Сербия в последние годы // Русский вестник. 1883. № 4. С. 762.
9 АСАНУ. ПашиЬеве xapraje. Бр. 14615-1-27.
10 Подробнее о них см.: Шелуакин А. Никола Паший у емиграци]и (1883-1889). Бугарска, PyMyiiHja, PycHja// Никола ПашиЬ. Живот и дело. Београд, 1997. С. 215-226.
11 Стоянович И. Из миналота. София, 1992. С. 42.
12 Там же. С. 41^12; Андонов И. Съединението. София, 1995. С. 40^12.
13 ЛазаревиИ Ъ. Сейан>а на Николу ПашиЬа // Политика. 12 децембар 1926 г. Бр. 6694.
Подробнее о болгарских планах Пашича см.: Шем^акин А. Никола ПашиЬ и Балканска криза 1885. године// Историйки гласник. Београд, 1996. Бр. 1-2. С. 77-110.
15 «Обзор деятельности сербской оппозиции». Записка Н. Пашича директору Азиатского департамента МИД России И. А. Зиновьеву. 1887 г. // Исторический архив. М., 1994. № 5. С. 118.
16 АВПРИ. Ф. Вице-консульство в Софии. Оп. 782/2. Д. 48. Л. 403.
17 Там же. Л. 150.
18 См.: Шемякин А Л. Никола Пашич и русские социалисты в Цюрихе (1868— 1872) // Токови HCTopHje. Београд, 1997. Бр. 1-2. С. 5-32.
19 ГАРФ. Ф. 7026. On. 1. Д. 3 (Воспоминания 3. К. Арборе-Ралли). Л. 25-27; Л>отиНЛ>. Мемоари. Минхен, 1973. С. 181-184.
20 Народна Библиотека «Кирил и Методий» — Български Исторически Архив (далее — НБКМ-БИА). Ф. 100 (З.Стоянов). Арх. ед. П.А.9717; Ташев Т. Жи-вотьт на Летописец. Захарий. Пловдив, 1989. Ч. 3. С. 23.
21 НБКМ-БИА. Ф. 100. Арх. ед. Н.А.9714; Ташев Т. Животът на Летописец. Захарий. С. 24.
22 Ташев Т. Животът на Летописец. Захарий. С. 22-23.
23 АСАНУ. Бр. 11721 (ПашиЬеве бележнице).
24 НБКМ-БИА. Ф. 100. Арх. ед. I1.A.9722.
25 НБКМ-БИА. Ф. 100. Арх. ед. II.A.9720; Ташев Т. Животът на Летописец. Захарий. С. 24.
26 НБКМ-БИА. Ф. 100. .Арх. ед. II.A.9725; Ташев Т. Животът на Летописец. Захарий. С. 24.
27 АСАНУ. Бр. 11721 (ПашиЬеве бележнице).
28 Там же.
29 Центральный Государственный Исторический архив Санкт-Петербурга (далее — ЦГИА СПб). Ф. 400. On. 1. Д. 410. Л. 1; Д. 576. Л. 98; Д. 587. Л. 36, 42; Д. 632. Л. 1; С'.щепчевик Ъ. Миха^о, архиепископ београдски и митрополит Cp6nje. Минхен, 1980. С. 324.
30 Отдел рукописей Российской Национальной библиотеки (далее — ОР РНБ). Ф. 14. Д. 55. Л. 3-3 об.
31 Отдел рукописей Института Русской Литературы РАН — Пушкинского Дома. Ф. 3. Оп. 5. Д. 38. Л. 12.
32 ОР РНБ. Ф. 14. Д. 55. Л. 3-3 об.; Кратки поглед на борбу, стан>е и тежн>е народа српског у Кралевини Срби|и од Берлинског конгреса на до данашн>ег дана // Никола П. Пашик. Писма, чланци и говори / Приред. Л. ПеровиЬ и A. LLIeMjaKHH. Београд, 1995. С. 246.
33 АСАНУ. Заоставштина Николе ПашиЬа. Бр. 11762. Л. 1.
34 Там же. «Pasic Collection». Бр. 14924/160 (митрополит Михаил — Николи ПашиЬу. Москва, 12. jaHyapa 1886.).
35 ОР РНБ. Ф. 14. Д. 219. Л. 11 об. (Никола Пашич — митрополиту Михаилу. Б/м., 19 января 1886 г. Рус. яз.).
36 Писмо Николе ПашиЬа Митрополиту Михаилу. Б/м. 19. фебруара 1886// Никола П. ПашиЬ. Писма, чланци и говори... С. 211.
37 АСАНУ. «Pasic Collection». Бр. 14924/139 (митрополит Михаил — Николи ПашиЬу. Б/м (Москва), 22. jaHyapa 1886).
Писмо Николе ПашиЙа митрополиту Михаилу. Б/м, 19. фебруара 1886// Никола П. ПашиЬ. Писма, чланци и говори... С. 212.
39 ЦГИА СПб. Ф. 400. On. 1. Д. 587. Л. 42.
40 АВПРИ. Ф. Политархив. Д. 1530 (1884 г.). Л. 6.
41 Там же. Д. 434 (1886 г.). Л. 205.
42 АСАНУ. Бр. 11721 (Пашийеве бележнице).
43 ВуковиИ Г. Мемоари. Кн.. 2. С. 179; Митрополит Михаило и Никола ПашиЬ. Емигрантска преписка / Приред. A. LIJeMjaKHH. Београд, 2004. С. 224; АСАНУ. Бр. 11721 (ПашиЛеве белешке).
44 ВуковиЬ Г. Мемоари... С. 179.
45 АВПРИ. Ф. Политархив. Д. 434 (1886 г.). Л. 265-265 об.
46 Там же. Л. 265 об.
47 Там же. Д. 22 (1886 г.). Л. 99.
48 Там же. Л. 111 об.-П2.
49 Там же. Д. 1535 (1886 г.). Л. 3.
50 Потапов Н. М. Руски eojHH агент у UpHoj Гори. Т. II. Дневник. 1906-1907, 1912, 1914-1915/Приред. Р. РаспоповиЬ. М.; Подгорица, 2003. С. 153.
51 АВПРИ. Ф. Политархив. Д. 1534 (1886 г.). Л. 100-101.
52 Там же. Д. 437 (1887 г.). Л. 2-2 об.
53 Митрополит Михаило и Никола Паший. Емигрантска преписка. С. 216.
54 АСАНУ. «Pasic collection». Бр. 14924/85.
55 Митрополит Михаило и Никола ПашиЬ. Емигрантска преписка. С. 216.
56 АВПРИ. Ф. Политархив. Д. 434 (1886 г.). Л. 273-273 ¿6.
57 Подробнее об этом см.: РажнатовиЬ Н. О раду радикалске опозици]е, кнеза Петра KapaljopheBKha и юьаза Николе против режима кралл Милана у Србщн 1883-1889. године// Историйки записи. Титоград, 1966. Св. 1. С. 58-109; Живо)иновиН Д. Крал. Петар I Кара^ор^евий. Београд, 1988. Кн.. 1. С. 270-316.
58 Митрополит Михаило и Никола Паший. Емигрантска преписка. С. 225.
59 Там же. С. 148-150,221.
60 Там же. С. 223-227.
61 АСАНУ. Ф. 1ована Ристийа. Инв.бр. XXXII/19. Сигн. 32/637.
62 Цит. по: Metbuh С. Народни трибун прота Милан Ъурий. Ужице, 1992. С. 82.
63 Дневник Алексея Сергеевича Суворина. М., 1999. С. 306.
64 См.: История внешней политики России. Вторая половина XIX века. М., 1997. С. 255.
65 «Обзор деятельности сербской оппозиции». Записка Н.Пашича И.А.Зиновьеву... С. 108-135.
66 АСАНУ. Бр. 11847.
67 Раденип А. Радикална странка и Тимочка буна. 3aje4ap, 1988. Т. 2. С. 969 (прилози).
68 АВПРИ. Ф. «Коллекция документальных материалов чиновников МИД» (Н. Г. Гартвиг). Оп. 584. Д. 29. Л. 52.
69 Писмо Николе Пашийа В.И.Аристову. Букурешт, 12 Maja 1888. године// Никола П. Tlauiuh. Писма, чланци и говори... С. 274.
