Несклоняемость местоимений в русских философских и поэтических текстах второй половины XX начала XXI в Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

Н.М. АЗАРОВА (Москва)

НЕСКЛОНЯЕМОСТЬ МЕСТОИМЕНИЙ В РУССКИХ ФИЛОСОФСКИХ И ПОЭТИЧЕСКИХ ТЕКСТАХ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XX - НАЧАЛА XXI в.

Показывается местоименная система в поэтических и философских текстах, обосновывается необходимость мышления синкретическими падежными значениями. Это относится, прежде всего, к совмещению в предложно-падежной форме несклоняемого местоимения онтологической семантики номинатива и семантики косвенного падежа.

Об особой роли местоимений в поэтическом тексте написано значительное количество работ (Г.О. Винокур, Ю.И. Левин, Я.И. Гин, Б.А. Успенский); местоимения чрезвычайно важны и для философского текста, их роль не менее важна, чем роль существительных, а по сравнению с языком художественной литературы вне ситуации прямого диалога частотность и семантическая нагруженность местоимений в философском тексте значительно выше.

Местоимения концептуализируются философским текстом, в том числе и потому, что это «слова с референциальной семантикой, поскольку в их значении заключена идея соотнесения речи с внешним миром» (Кронгауз 2005: 277); философский текст концептуализирует референциальную функцию местоимений и их семантику. Поэтическое «я» или вообще «я» как понятие уже не раз описаны в лингвистической литературе: «я может обозначать саму личность как определенный набор свойств в отрыве от его носителя ''потребность как-то утвердить свое я, свою личность (газ.)”» (Грамматика 1980: 532). Отметим лишь ряд особенностей «я», характерных именно для философского текста. Для «я» как понятия характерно третье лицо - «я приходит к ты», а не «я прихожу к ты»: «границы эмпирического я разрываются Богом, я приходит к ты через Бога. Но это известно было и до Гуссерля» (Друскин 2004: 318). Отношение к «ты» и «я» как к понятиям подчеркивает-

ся формой глагола и множественным числом: «В этой реализации и ты и я становятся личностями Если я вижу в ты боль его бытия» (Друскин 2004: 324).

Несклоняемое «я» как понятие или как совмещение понятия с реальным «я» говорящего может появляться в философском тексте и без кавычек: «предвзятые учения между я и миром» (Шпет 1994: 61). В тексте Шпета различное оформление «я» соотносится с различными авторскими философскими терминами. Это может быть «я» строчное и без кавычек («сознание, принадлежащее только я» (Там же: 85)); прописное без кавычек («так и об Я, как объекте, можно говорить не только в буквальном смысле» (Там же: 97)) или строчное в кавычках и прописное в кавычках («с фихтевским пустопорожним “Я”? И что важнее всего, тем самым “я ” Лос-ского» (Там же: 61)). Г.О. Винокур, рассматривая проблематику «я» и «ты» в поэтическом тексте (в лирике Баратынского), также трактует «я» и «ты» как понятия: «круг языковых средств, связанных с понятиями “я” и “ты”» (Винокур 1990: 244).

Отдельная тема, отличная от несклоняемости «я», - это несклоняемость «ты». Представляется важным рассмотреть особенности концептуализации «ты» в поэтическом и философском тексте, в частности в связи с проблемой несклоняемости. Несклоняемостью описываемые явления можно назвать достаточно условно, т. к. термин «несклоняемость» объединяет и явление нейтрализации падежа, безусловно связанного с субстантивацией, и явление падежного синкретизма. Отношения «я» и «ты» при концептуализации местоимений как понятий несимметричны. «Ты», в отличие от «я», никогда не становится до конца понятием, всегда сохраняет семантизированную прагматику живого отношения.

При семантизации «ты» как понятия не происходит полной утраты или даже может актуализироваться ситуация обращения. «Ты», в отличие от «я», всегда соотносится с коммуникацией, пусть и концептуализированной. «Момент обращенности речи - сам по себе формальный, внешний, почти технический - становится фак-

© Азарова Н.М., 2008

тором, определяющим смысл и даже ценность поэтического произведения» (Гин 1996: 95). Но и в ряде философских текстов концептуализация «ты» актуализирует ситуацию обращения. Можно найти даже рассуждения об обращенности религиозно-философского текста, содержащие местоименные несклоняемые формы: « Соборность достаточное, но не необходимое условие для того, чтобы писать для ты. Мне очень не хватает соборности, но мне кажется, что мои вещи написаны для ты» (Друскин 2004: 356).

Именно тема «ты» важна для поэтических и философских текстов, т. к. они тяготеют как к использованию специального варианта 2-го лица «Ты» («Ты» Бога): «Сейчас моей души открылось, опустошено, и там Ты» (Там же: 317), - так и к созданию особого металица «ты+Ты», «ты восходящее к Ты» или «Ты инкорпорирующее ты». В религиозно-философской словесности любые конструкции с «Ты» («Ты» Бога) осмысляются как некая коммуникативная ситуация с всегда присутствующим адресатом, что находит объяснение в мысли Франка: «Говорить о Боге в третьем лице собственно кощунство: ибо это предполагает, что Бог отсутствует, не слышит меня, не обращен на меня, а есть нечто предметно сущее» (Франк 1990: 468). Эти конструкции, несмотря на формальный падеж, должны содержать обращение к «Ты» и тяготеют к номинативности: «в вере и отношении к ты (деятельная любовь)» (Друскин 2004: 326).

В поэтической речи концептуализация «ты» может носить не столь явный характер: «если нет его там, то скажи ради Бога, зачем // мое имя, как ты, мелколесьем петляя, рисует случайный, // Небыстрый и мутный ручей» (Аронзон 2006: 64). На первый взгляд, «ты» - это именительный, подразумевающий конструкцию «ты рисуешь», что поддержано дальнейшим контекстом, где уже эксплицировано «ты высохшей веткой рисуешь», однако благодаря общему семантическому полю, в которое попадает это «ты» («из осеннего неба построен высокий и светлый собор» - эти строчки предшествуют процитированным), и благодаря трансформированному синтаксису конструкция «как ты» может восприниматься и как изолированная номинативная конструкция, и в таком

случае «ты» однозначно содержит семантику «Ты» и потенциально не склоняется.

Можно выделить целый ряд слов: «встреча», «откровение», «отношение», «любовь», семантика которых подчеркивает в несклоняемом «ты» обращенность, адресацию или предполагает в сочетании с несклоняемым «ты» присутствие «Ты» в «ты»: «Откровение “ты”» (Франк 1990: 347); «Встреча с “Ты”» (Мотрошилова 2006: 315). Обратим внимание на то, что, хотя в ряде случаев «ты» или «Ты» берется в кавычки и таким образом явно маркируется как философское понятие, тем не менее ситуация адресации имплицированно присутствует. Именительный падеж особенно выразительно звучит в сочетании с глаголами «быть» и «становиться»: «Он не стал для меня ты, был он» (Друскин 2004: 440); «бесконечно становиться снова Ты» (Бубер 1995: 23). Или в поэтическом тексте: «О ты, // моя душа, к которой обращенье // Когда, душа, я буду только ты, // Летая над высокой ночью, // Довольно будет пустоты? // Боюсь, не стала бы короче!» (Аронзон 2006: 152). «Когда, душа, я буду только ты» - это типичная философская конструкция по типу буберов-ской или друскинской, явный вариант с несклоняемым «ты», которую, однако, нельзя считать аномальной. Грамматически правильнее было бы сказать «моя душа я буду тобой», но в философском тексте конструкция «я буду только ты» - нормативна. Этот пример уже однозначно трактуется как несклоняемое «ты», возможно, содержащее «Ты» и актуализирующее в несклоняемой форме ситуацию обращения, что эксплицируется в первых строчках: «О ты, // моя душа, к которой обращенье».

Общепринятое употребление несклоняемого «ты», переосмысленное философски, дефразеологизируется, и в этом случае его также можно считать совмещающим семантику адресата и понятия: «ему не обойтись без обращения на “ты” и без признания “мы”» (Шпет 1994: 105).

Особенно легко местоимения концептуализируются в заглавиях философских и поэтических текстов. Г. Сапгир явно был знаком если не с текстом Бубера, то хотя бы с названием «Я и Ты». Ряд стихотворений поэта называются конструкциями, содержащими несклоняемые личные местоимения: «1. НЕСВОБОДА Я»; «2. НЕСВОБОДА МЫ»; «3. НЕСВОБОДА

ТЫ» (Сапгир 1999: 99; 100; 102). Подобные примеры можно трактовать двояко: как дискретную номинативную конструкцию (аналогично вывеске, рекламе) и как нейтрализацию родительного падежа. Последняя трактовка кажется более оправданной, т. к. она поддержана философскими контекстами: «Философия Мы» (Мотроши-лова 2006: 314). Местоименный посессив выражается именительным падежом не только в заглавиях, но и в самих философских текстах: «Царство Ты», «надо мною простирается небо Ты», «Настоящее возникает только через длящееся присутствие Ты» (Бубер 1995: 17, 20, 22).

Для поэтических текстов Геннадия Айги характерны особые равноположенные построения из двух номинативов («ТЫ- ДЕНЬ» (Айги 1982: 299)), которые не вполне узуальны, т. к. «день» здесь не является приложением к «ты», а «ты» не является приложением к «день». Конструкции с равноположенными словами могут развивать и номинативно-генитивный синкретизм: «что назову я Пребыванье- Ты» (Айги 2006: 83) («Пребыванье» нельзя считать предикатом «Ты», тем более, что «Ты» здесь реализует семантику «ты+Ты»). Таким образом, в посессивах несклоняемых местоимений для философских и поэтических текстов правильнее усматривать некий номинативно-генитивный синкретизм. Номинативно -генитивные синкретические конструкции являются нормативными для философского текста: «Это и есть ноуменальная реализация ты, то есть преодоление солипсизма» (Друскин 2004: 324).

Несклоняемое «ты» легко включается и в конструкцию с синкретическим именительным и винительным: «Если я вижу в ты боль его бытия» (Там же). Эта конструкция чрезвычайно продуктивна в тех случаях, когда преследуется цель избежать превращения «ты» в прямой объект. Можно предположить, что такая конструкция развивает семантику взаимности: «Любовь есть ответственность Я за Ты» (Бубер 1995: 23). Значение одушевленности, а также семантика лица, личности не снимаются в местоимении «ты», даже если оно выступает в аккузативе как понятие.

Уже отмеченная конструкция с равноположенными словами у Айги, одно из которых - местоимение «ты», существует и в варианте нейтрализации именительного и винительного: «как будто ширюсь

тем же я-заглядывался: // все так же на стогу // работа рук мученья платья белого: // виденье-ты - как знамя! // горю-и-вижусь и тобой и сам // и чистотой рывков о всю-тебя-расширенность» (Айги 2006: 156).

«Виденье-ты» идеально совмещает семантику номинатива и аккузатива (а возможно, и частично развивает семантику генитива). Поэт стремится избежать объектного видения, любого вида объектно-сти в «ты». Семантика эксплицируется далее в тексте словами: «горю-и-вижусь и тобой и сам». Несклоняемое «Ты» в позиции объекта (принимать Ты) редуцирует значение переходности: «Мы можем давать и принимать Ты» (Бубер 1995: 18). На основании совпадения форм номинатива и аккузатива (или номинатива и других падежных форм в философских текстах), возможно, удобнее говорить не о несклоняемости, а о сохранении формы и некоторой семантики номинатива. Семантика номинатива сохраняется и в составе предложно-падежных конструкций: «оно открыто для Ты и ты, оно уже есть я -Ты - ты» (Друскин 2004: 317).

Разница семантики падежей особенно видна в падежных оппозициях: несклоняемое «ты» (редуцирующее значение объекта) противопоставлено склоняемому «к себе самому»: «Но в отношении к ты и в отношении к себе самому естественная установка поверхностная и несерьезная» (Там же: 325).

Философские и поэтические тексты реализуют некую потребность в языке в несклоняемости, противопоставленной склоняемости, что свидетельствует о том, что грамматическая склоняемость может мыслиться в философском и поэтическом тексте как подчеркнутая объектность и функциональность.

При всей важности нейтрализации или синкретизма значений конструкций с винительным или родительным падежом, конструкции с трансформацией дательного падежа получают дополнительную семантическую нагрузку в религиозно-философском и поэтическом тексте. Номинативом подчеркивается абсолютность отношения, а дательным - направленность, обращенность отношения: «никакого готового “я” вообще не существует до отношения к “ты”» (Франк 1990: 348). Идею «концептуального дательного» падежа в

философском тексте можно представить как развитие идеи Мандельштама в «Разговоре о Данте» (Мандельштам 1990: 214). Мандельштам говорит о некоем идеальном дательном падеже по отношению к поэзии: «Нас путает синтаксис. Все именительные падежи следует заменить указующими направление дательными» (Там же: 254). Нельзя трактовать высказывание Мандельштама буквально, но необходимо иметь в виду, что поэт говорит о Данте, т. е. об итальянском языке, в котором категория падежа по отношению к существительному (а Мандельштам говорит именно об имени) если и выделяется, то лишь семантически, а не формально и маркируется именно предлогом (и позицией в предложении), а не флексией. В нашей теме идеальным дательным падежом будет конструкция «к Ты», подчеркнутая несклоняемостью. Можно утверждать, что семантика дательного, инкорпорированная в синкретическую дательно-номинативную конструкцию с местоимением, еще более выразительно семантизирует ту обращенность, направленность, о которой говорит Мандельштам. Если попытаться проинтерпретировать его высказывание, то можно утверждать, что в поэтических и философских текстах конструкция типа «к ты» или «к Ты» потенциально наделена исключительной выразительностью в двух основных грамматических планах: во-первых, благодаря неутрачиваемой семантике падежа концептуализируется обращенность; во-вторых, номинатив вместо дательного подчеркивает онтологическую сущность имени. Возникает обращенное отношение, но это отношение не релятивное, а сущностное. Говоря о значении конструкции типа «к ты» и о синкретизме дательного и именительного, возможно, удобно использовать термин «семантическая роль» по отношению к дательному падежу.

Поскольку имя Бога священно, то невозможна речь о Боге, это всегда речь к Богу и в сочетании с «Ты» дательный предпочтительнее: «Лишь безмолвие, обращенное к Ты оставляет Ты свободным» (Бубер 1995: 37).

Семантика дательного падежа в конструкциях с несклоняемым «я» в философском тексте может передаваться лексически словом «принадлежность» или «принадлежащее» и не реализовывать тех

потенций, которые заложены в конструкциях с несклоняемым «ты»: «его принадлежности только я», «сознание, принадлежащее только я» (Шпет 1994: 81; 85).

Каков же грамматический статус несклоняемости «Ты»? Здесь возможны три интерпретации: 1) несклоняемое «Ты» нарушает норму и является окказиональным употреблением, связанным с эстетической функцией (это не так. Во-первых, потому, что несклоняемое «Ты» достаточно регулярно появляется у разных авторов, при этом не цитируется от автора к автору и, что самое главное, не является контекстуально обусловленным, т.е. высказывание «я обращаюсь к Ты» на определенном уровне понятно вне зависимости от контекста); 2) несклоняемое «ты» и «Ты» - полные аналоги многократно описанного несклоняемого Я (Грамматика 1980) (Это не так, потому что, как было показано, «Ты» и даже «ты» никогда полностью не превращаются в понятие); 3) несклоняемое «ты» и «Ты» связаны с особой семантической ролью именительного падежа (местоимение «Ты», в отличие от «ты», обладает конкретным дейксисом, указывая на Бога, но, как уже говорилось, не превращает Бога в объект высказывания, так же как и местоимение «ты» не трансформирует адресата в объект, а абсолютизирует семантику личности, сохраняя при этом свою апеллятивную функцию, т. е. ситуацию обращения, и всегда является актуальным или потенциальным участником диалога). «Ты» не теряет полностью местоименных свойств (в частности, свойств дейксиса), указывая на адресата. Местоименная система в поэтических и философских текстах подводит к необходимости мышления синкретическими падежными значениями. Это относится, прежде всего, к совмещению в предложно-падежной форме несклоняемого местоимения онтологической семантики номинатива и семантики косвенного падежа.

Литература

Айги, Г. Отмеченная зима / Г. Айги. Париж, 1982.

Айги, Г. Поля-двойники / Г. Айги. М., 2006.

Аронзон, Л. Собрание произведений / Л. Аронзон. СПб., 2006. Т.1.

Бубер, М. Два образа веры / М. Бубер. М., 1995.

Винокур, Г.О. Я и ты в лирике Баратынского (из этюдов о русском поэтическом языке) / Г.О. Винокур // Филологические исследования: лингвистика и поэтика. М., 1990.

Гин, Я.И. Проблемы поэтики грамматических категорий / Я.И. Гин. СПб., 1996.

Русская грамматика. М., 1980. Т.1.

Друскин, Я. Лестница Иакова / Я. Друс-кин. СПб., 2004.

Кронгауз, М.А. Семантика / М.А. Крон-гауз. М., 2005.

Мандельштам, О.Э. Сочинения: в 2 т. / О.Э. Мандельштам. М., 1990. Т.2.

Мотрошилова, Н.В. Мыслители России и философия Запада (В.Соловьев, Н.Бердяев, С.Франк, Л.Шестов) / Н.В. Мотрошилова. М., 2006.

Сапгир, Г. Стихи и поэмы: в 4 т. / Г. Сап-гир. М., 1999. Т.2.

Франк, С.Л. Сочинения / С.Л. Франк. М., 1990.

Шлет, Г.Г. Философские этюды / Г.Г. Шлет. М., 1994.

А.В. ЛЫКОВ (Таганрог)

ТРАНСФОРМАЦИИ УЗУАЛЬНЫХ ФРАЗЕОЛОГИЗМОВ С ЧИСЛОВЫМИ КОМПОНЕНТАМИ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ А.П. ЧЕХОВА

Рассматривается наличие у фразеологического окказионализма двух производящих фонов -свободного словосочетания (опосредованного) и узуального фразеологизма (непосредственного), что позволяет актуализировать определенные семы в семантике новой единицы. В плане выражения стилистический эффект достигается за счет деформации прецедентного текста.

В составе фразеологических единиц названия чисел, как и все другие компоненты, не обладают отдельной номинативной функцией и, теряя свойства самостоятельной лексемы, включаются во фразеологизмы как числовые лексические компоненты.

Ф. де Соссюр выделял признак воспроизводимости «выражений, относящихся, безусловно, к языку» как определяющий, называя их «вполне готовыми речениями,

в которых обычай воспрещает что-либо менять» и которые «не могут быть импровизированы; они передаются готовыми, по традиции» (Соссюр 1977: 157). Нерас-члененность значения таких оборотов предопределяется отсутствием структурной закрепленности той или иной части идеального содержания фразеологизма за определенными его компонентами. В фразеологическом комплексе минимальной самостоятельно значимой языковой единицей, соответствующей простому понятию, следует признать весь оборот в целом.

Возникновение фразеологизмов в языке, как правило, обусловлено разрушением смысловых отношений между компонентами свободного словосочетания, в котором каждая словоформа выражает отдельный сегмент мысли. В результате такой структурной десемантизации происходят синтаксическое опрощение (снятие синтаксических отношений между словоформами в составе синтагмы), лексикализа-ция (и закрепление в лексической системе) словосочетания, которое начинает выражать другое идеальное содержание -слитное, недискретно представленное. Таким образом, фразеологизмы, обладая субстанцией синтаксической единицы, выражают нерасчлененные мысли, которые в идеальном содержании высказывания составляют один самостоятельный «мыслительный сегмент» (Чесноков 1992: 11 - 45). А.М. Мелерович, говоря о целостности содержания фразеологизмов, отмечает: «Данное положение не противоречит возможности выделения в составе фразеологизмов смысловых центров и установления степени их участия в образовании общего смысла. При этом необходимо учитывать, что тот или иной смысловой оттенок фразеологизма, вносимый лексическим значением определенного словесного компонента, принадлежит всему фразеологизму в целом» (Мелерович 1973: 62). Фразеологизм, как правило, характеризуется, отсутствием четкой закрепленности того или иного признака в его содержании за определенными формально дискретными вербальными компонентами, которые «растворяют» свое содержание в целостном значении оборота.

Лексикализация синтаксических сочетаний - закрепление в системе языка фра-

© Лыков А.В., 2008