CC BY
288
Л.Н.ШАНШИЕВА
НЕМЕЦКИЕ ИСТОРИКИ О КОНЦЕПЦИИ ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЕВРОПЫ
(Обзор)
В статьях немецких авторов, посвященных регионализации Европы, освещаются преимущественно исторические и политические аспекты этого процесса.
Р.Яворский — специалист по сравнительной истории из берлинского Свободного университета, рассматривает вопрос о примененимости понятия "Восточно-Центральная Европа" (ВЦЕ) в контексте исторической науки. Речь идет не о терминологических "перегородках" данного пространства, имеющего собственные закономерности развития, а в большей степени о смысловых разграничениях.
По его мнению, следует признать, что "до сих пор существует лишь весьма условный консенсус относительно понимания Восточно-Центральной Европы и ее границ" (1, с. 37). Эти трудности встречаются даже применительно к трем странам, составляющим ядро ВЦЕ, — Польше, Венгрии и Чехословакии. Как правило, вспоминается факт тесной связи Чехии с немецкой историей или то, что польско-литовское княжество при Ягеллонах стало признанной восточноевропейской державой. Новейшая история Венгрии дает повод говорить о ее переходе в регион Юго-Восточной Европы. Тем не менее, как правило, этот аргумент отклоняется. Анализ Яворского сосредоточен на названных странах, поскольку их становление со времени принятия христианства и средневекового формирования государств не только типично, но и стало структурообразующим для данного региона.
"Проблема дефиниций играет важную роль при характеристике ВЦЕ. Регион не имеет четких географических или этнических контуров, в экономическом и социально-историческом плане образует комплексную переходную зону пересекающихся западных и восточных моделей, политическая история региона не выглядит единой, а в культурно-морфологическом плане она отмечена различного рода внешними влияниями и субрегиональными особыми формами" (1, с. 38). Сами проблемы, связанные с определением этого региона, уже относятся к характеристике ВЦЕ.
В целом создается впечатление, что изменения, происходящие вне данного пространства, характеризуют его больше, чем внутренние взаимодействия. Положение осложняется тем, что в историческом развитии этого региона отсутствуют постоянные константы, а явления трактуются по-разному, в соответствии с конкретно избранным историческим периодом рассмотрения, Например, если анализируются культурно-исторические взаимосвязи, то вычленяются западно- и общеевропейские отношения, начиная со Средних веков. Анализ этого региона в новой истории демонстрирует ярко выраженные центральноевропейские черты.
Проблемы определения ВЦЕ сказались и на терминологии. Понятие "Восточно-Центральная Европа" является хотя и самым употребляемым, но ни в коем случае не единственным. В немецком языке оно стоит в одном ряду с обозначением "Восточная Центральная Европа" или конкурирует с более общим понятием "Центральная Европа". Последнее находит соответствие также в чешском (Stredni Evropa), венгерском (Kôzép-Europa) и французском (L'Europe Central) языках. В польском появляются уже два варианта: "Wschodnia Europa Srodkowa" и "Europa Srodkowo-wschodnia". Часто употребляемый в исторической и политической литературе английский термин "East Central Europe" стоит в одном ряду с более широким понятием "Eastern Europe", которое, как правило, распространяется на Восточную Европу без России и включает страны Юго-Восточной Европы. Встречается также обозначение "Срединная Европа" —"Zwischen-europa" или "The Lands Between".
В последнее десятилетие заметно вырос интерес к понятию "Центральная Европа". Как полагает профессор Института географии Университета им. Гумбольдта Х.-Д.Шульц (ссылаясь на гипотезу Жака Ле Риде), "тема Центральной Европы всплывает преимущественно тогда, когда немецкоязычная цивилизация переживает кризис или глубокие изменения своей геополитической идентичности" (4, с. 2). Поиски следов понятия "Центральная Европа" привели его к кризисным моментам новейшей европейской истории: к Французской революции, к революциям 1848 г., Прусско-австрийской войне 1866 г., объединению Германии в 1871 г., к Первой мировой войне и послевоенным мирным договорам, ко Второй мировой войне и, наконец, к "распаду советского империализма в 1989 г.".
Зарождение и формирование дефиниции "Центральная Европа" началось с понятия "Центр Европы", употреблявшегося еще в период Древнего мира. Постепенно контуры региона корректировались и к настоящему времени обозначились более определенно. Типичной является схема вычленения регионов Европы по линиям север-юг, запад-восток и по диагонали. Внутри этой схемы проводят дополнительные линии раздела, соответствующие умозрительным конструкциям разделения Европы на субрегионы. Такой подход содержится в классификационной схеме Х.-Д.Шульца. Соответственно этой схеме Центральная Европа представлена двумя вариантами: 1) как центр пересечения направлений запад-восток и север-юг; 2) как центр с периферией вокруг него.
Что касается понятия ВЦЕ, которое появилось в межвоенный период, то с его помощью описывается новый большой регион в дискурсе регионализации, не только отличающийся своими географическими характеристиками, но и несущий отпечаток прошлых политических отношений. В значительной степени это "ментальный регион", регион "воображений" и "желаний" (4, с. 12).
Как отмечает Шульц, особенность региональных структур состоит в том, что они не только объединяют, но и создают дистанции. Главная задача регионального структурирования — отнести "подобное к подобному" и при этом отделить его от чуждого. Именно этот принцип лежит в основе понятий "Центральная Европа" и "Центрально-Восточная Европа". Вместе с тем возникают вопросы о разграничительной линии между ВЦЕ и ЮВЕ. (Например, согласно классификации Тумана, которую приводит Шульц, к Восточно-Центральной Европе относятся Эстония, Латвия, Литва, Польша, Чехия, Словакия, восточные земли Германии, Восточная Австрия, Западная Украина. К Юго-Восточной Европе — Молдавия, Румыния, Болгария, Югославия, Босния и Герцеговина, Македония, Албания, Греция. Венгрия, Словения, Хорватия и Западная Румыния образуют как бы перекрестный субрегион, который причисляют то к ВЦЕ, то к ЮВЕ.)
Естественно возникает вопрос: какое из вышеперечисленных определений более всего подходит для интерпретации исторических процессов. Яворский считает, что предпочтение нужно отдать понятию "Восточно-Центральная Европа", несмотря на его исключительную нечеткость и невзирая на тот факт, что "речь идет об асимметричном понятии, логическое соответствие которому — "Западно-Центральная Европа" — во всяком случае, до сих пор не известно..." (1, с. 39).
Конечно, понятие ВЦЕ несет политическую нагрузку. Во времена "холодной войны" оно использовалось для того, чтобы оспаривать советские притязания в этом регионе. Но в сравнении с широко распространенным понятием "Центральная Европа", которое в последние годы переживает ренессанс, термин ВЦЕ отличается ограниченной степенью идеологизации и меньше отягощен мифами и эмоциями. Например, никто не говорит об общей "восточно-центральноевропейской памяти" как отражении коллективного сознания в этом регионе. Обозначение "Восточно-Центральная Европа" можно охарактеризовать, скорее, как "искусственное понятие", привнесенное сюда извне. С научной точки зрения это обстоятельство может быть оценено как преимущество, поскольку гарантирует известную дистанцию по отношению к предмету изучения.
Могут возразить, что понятие ВЦЕ появилось только в XX столетии и поэтому не может быть перенесено на более ранние эпохи. Тогда нужно найти подтверждения того, что исторический регион ВЦЕ начал формироваться задолго до того, как был зафиксирован в своем определении. Но это, по многим причинам, сделать не так просто.
Историю ВЦЕ легче понять и показать в сопоставлении. Не вызывает сомнения то, что именно утрата своего суверенитета Венгрией и Чехией в XVI и XVII вв., а также польско-литовским княжеством на исходе XVIII в. вызвала кардинальные изменения во всех сферах жизни, которые со временем закрепились в виде картографических знаков этого региона.
"Поэтому одна политическая география не может быть исчерпывающим критерием для определения границ ВЦЕ" (1, с. 40).
Нечто подобное можно утверждать применительно к культурным и правовым взаимосвязям в европейской истории. Здесь тоже нельзя выделить четких региональных образований.
В Новое время постоянно возникал вопрос о содержании понятия ВЦЕ, "поскольку в развитии городов, аристократии, конфессий, а позднее — буржуазного общества ВЦЕ шла своими путями, у которых зачастую было лишь общее название с соответствующими западными и центральноевропейскими моделями и параллельно текущими процессами" (1, с. 41).
Большое число мелких, функционально слабых аграрных городов ВЦЕ не принимали участия в активной жизни городских общин Западной и Центральной Европы. Ничего похожего на польское и венгерское мелкое дворянство в других европейских странах не было. Буржуазия стран ВЦЕ отставала в политическом развитии от западной буржуазии, пережившей несколько революций.
В основном это было связано с тем, что отношения государства и общества в рассматриваемом регионе регулировались по-другому: "на основе традиций сословного государства и этической", т.е. неустойчивым образом. В связи с этим возникали условия для развития множества конфессий и религиозных сообществ, иногда в оригинальных формах, например в виде униатской церкви или чешских и моравских братств.
Начиная с Нового времени, вторым значимым полюсом притяжения для этого региона (наряду с западноевропейским) стал восточноевропейский. Культурные и цивилизационные образцы Западной Европы оспаривались менее динамичными, но более укорененными восточноевропейскими реалиями. Имеются в виду прежде всего сформировавшиеся на территории восточнее Эльбы аграрные конституции с их долгосрочными и масштабными последствиями для экономического, общественного и политического развития этой части Европы. Но и в этой жизненно важной сфере были свои отличия. Например, крестьяне Восточно-Центральной Европы, будучи несвободными, имели большие правовые гарантии, чем их восточные соседи. Многое, что в государствах этого региона считалось недостатком в сравнении с Западом, по отношению к русской истории приобретало характер некоторой модернизации.
По мнению Яворского, признание понятия ВЦЕ обусловлено также стратегией исследовательской работы и разделением труда в исторических науках. После открытия границ со странами ВЦЕ начался рост профессионального интереса к истории и языкам этих стран, и весь круг возникших проблем распространился на область всеобщей истории. Отсюда возникло стремление активно включать регион ВЦЕ в общеевропейские отношения, предавать гласности замалчиваемые или недостаточно изученные исторические связи, уделяя внимание особенностям и своеобразию региона.
В то же время изучаемая в университетах дисциплина "Восточноевропейская история", претендующая на целостное научное направление, давно уже стала фикцией (тем более в Германии). В прошлом такой курс чаще всего представлял собой русскую или советскую историю, будучи дополнен экскурсами в историю "предлежащих народов и государств". Лишь немногие университеты позволяли себе иметь преподавателей по специальности "Восточно-Центральная Европа".
"Между тем ВЦЕ перестала быть единой составной частью Восточной Европы в смысле советской гегемонии и, кажется, стала нам снова ближе не только политически, но исторически и географически", — полагает Яворский. А по определению американских политологов, "Восточная Европа — это новая Восточно-Центральная Европа" (1, с. 43).
Очевидно, в будущем страны ВЦЕ станут восприниматься в меньшей степени, чем раньше, как восточные, с учетом бывшего имперского центра на Востоке (что было распространено в западных исследованиях прошедших десятилетий и нашло отражение в понятийном соединении "Советы" или "Русские и восточноевропейские исследования"). Распад советского блока сделал вновь свободным взгляд на восточную периферию региона ВЦЕ. Тем более возрастают требования к историкам изучать все многообразие этого региона, имеющего историческое значение. Утверждения подобного рода не надо понимать как выступление в пользу учреждения новой самостоятельной дисциплины — по образцу исторических исследований Юго-Восточной Европы. Просто во всех случаях необходимо вновь усилить внимание к этому историческому региону, приобретающему все более четкие контуры.
Новое политическое положение в странах ВЦЕ обусловило появление двух тенденций в исторической науке, только кажущихся противоположными: 1) идеализацию собственного прошлого; 2) его "эксклюзивную привязку" к общеевропейскому развитию. Но, по сути, обе преследуют одну цель — "подчеркнуть европейский уровень той или иной национальной истории". По выражению Яворского, "после периода вынужденного коллективного самообмана" последних лет такое желание находит отклик не только в общественном мнении, но и у историков.
Итак, историки имеют достаточно оснований использовать и впредь понятие "Восточно-Центральная Европа". Правда, при этом возникают всевозможные ловушки, которых следует избегать, чтобы не впасть в "историко-региональный догматизм". Этот термин не должен стать жестким корсетом, в который насильственно заключены все исторические события этого региона, образуя сплошную смысловую взаимосвязь; нельзя подыгрывать идее взаимодействия и взаимовлияния Западной и Восточной Европы.
Как и Яворский, профессор Свободного университета (г. Берлин) Ю.Кокка считает, что глубокий перелом 1989—1991 гг. не только изменил драматическим образом историю, он меняет и историческую науку. Конечно, научные изыскания, проводимые историками в институциональных рамках, меняются не столь быстро. И все же то, что обусловлено переломом, т.е. внутренними изменениями, и развивается постепенно, является очень существенным. В подтверждение этого ученый приводит несколько примеров.
Почти бесследно исчезла сильная историческая школа — марксистско-ленинская историография, которая доминировала в странах реального социализма и была влиятельной даже вне сферы своей институциализации. Существовала своего рода конкуренция между двумя противоборствующими идеологиями, стимулировавшая научную мысль. Особенно продуктивным и действенным механизм противоборства двух историографий был в Германии. Этот период закончился. Важным для понимания Восточно-Центральной Европы и ее истории является факт окончательного признания в 1990 г. ФРГ ее восточной границы.
Изменились временные координаты современной истории Европы. Получил распространение тезис о "коротком XX веке", который исчисляется периодом от Первой мировой войны до перелома 1989—1990 гг. Этот перелом сдвинул региональные координаты германской и европейской истории (во всяком случае, для ее центральноевропейской части) двойственным образом. Во-первых, произошло возвращение национальных государств. Во-вторых, упрочился общеевропейский взгляд на историю. В этих новых координатах ведется оживленная дискуссия об истории Восточно-Центральной Европы и ее месте во всеобщей истории.
В этой дискуссии обозначились три аспекта.
1. Все более четко выделяются и развиваются следующие направления: история Восточно-Центральной Европы, Юго-Восточной Европы, русская история и история восточных славян (и даже история Северо-Восточной Европы). Это ставит на повестку дня вопросы, представляющие интерес для всех. Например, что включают в себя такие дисциплины, как история Восточной Европы и ее составляющая — история Восточно-Центральной Европы? Отражают ли они характерные особенности изучаемого предмета, содержат ли специфические методы? Или же они меняются в связи с политической конъюнктурой, вследствие чего возникают такие конструкции, как "Восточная Европа" и "восточноевропейская история" или "Вос-точно-Центральная Европа" и "история Восточно-Центральной Европы".
2. Возникает следующий вопрос: каково соотношение истории Восточной Европы и всеобщей истории.
3. И, наконец, важно находить взаимопонимание в дискуссиях "между исследователями и исследуемыми", признавать право обеих сторон на свое собственное видение, частное мнение, что может послужить выработке общего стандарта и достижению обобщающих результатов.
Особое внимание Кокка уделяет картографии региона. Он подчеркивает: "Историческая наука извлекает свидетельства, которые содержат специфику времени и пространства. Это отличает ее от других наук" (2, с. 162). Поэтому историки не могут обойтись без временной и региональной классификации.
Исторический конструктивизм последних лет привел к осознанию того факта, что историческое пространство, в котором мы располагаем наши данные, не детерминируется однозначно ни природой, ни географией, ни прошедшей историей. Оно всегда является продуктом когнитивных действий, с помощью которых современники систематизируют свою
действительность, а историки упорядочивают и картографируют прошедшие события по регионам.
В последнее время развивается целое научное направление, которое исследует историю пространственных проектов в умах людей, возникающих у них образов и обусловленных этим практических действий. Речь идет о ментальной карте (mental maps), а лучше сказать о ментальной картографии (mental mapping).
"Восточная Европа — это не единственное, но особенно благодатное и популярное поле исследований для ментальной картографии, не потому, что там границы определены не по линиям образования бывших национальных государств, в силу чего долгое время оставались спорными, не потому, что там велась ожесточенная борьба за принадлежность или отделение на основе этнического многообразия и разногласий в сфере культуры, а совсем по другим причинам" (2, с. 164). Представление о Восточной Европе как таковой было изобретением и проекцией Запада в XIX в., а, возможно, и в XVIII в., как это показали Х.Лемберг и Л.Вольф. Понятие "Центральная Европа" возникло также в качестве целевого и желаемого понятия на исходе XIX в. И только после 1918 г. стали говорить о "Восточно-Центральной Европе" и "Срединной Европе".
"Вместе с тем история пространственной категории "Восточно-Центральная Европа" показывает, что ментальные карты это не только изобретение и конструкции, обусловленные культурно-политическими потребностями современности, они имеют соответствие в историческом прошлом и должны его иметь, чтобы заслуживать доверие и быть действительными в расчете на длительную перспективу. Многие историки пытались определить общее название и différencia specifica региона ВЦЕ" (2, с. 165). Например, профессор берлинского Свободного университета Клаус Цернак так определил ее общие структурные черты: латинскую христианизацию и собственную церковную организацию, начиная с периода позднего Средневековья, заимствование западного образа жизни и германского городского права, специфическую аграрную конституцию, сильное дворянство и относительно слабую буржуазию, затем утрату государственности с XVII—XVIII вв. и связанную с этим специфическую форму национального движения в XIX в. Но такая классификация, по мнению Кокки, не дает четких разграничений. Названные параметры ВЦЕ с ходом времени постепенно меняются.
Различные исследовательские институты вынуждены использовать разные концепции Восточно-Центральной Европы, что зачастую объясняется весьма прагматичными и прозаическими причинами. Но в целом речь идет о регионе между Германией, Россией и Балканами (с Польшей, Чехией и Венгрией в центре), иногда с включением старой Пруссии, Австрии и Балтийских стран. "Но не всегда живущие там люди видят это таким же образом. А то, что является центром или восточным центром, зависит от точки зрения и притязаний. Никто не хочет быть Востоком" (2, с. 166).
Кокка полагает, что главный вопрос состоит в следующем: как взаимосвязаны между собой спроектированные конструкции ВЦЕ как воображаемого и желаемого пространства, с одной стороны, и структурные дефиниции ВЦЕ как исторически сформировавшегося региона — с другой? Как они влияют друг на друга и взаимно пронизывают друг друга? То, что такая связь существует, не вызывает сомнения. Как она выглядит, желательно знать точнее. Это могло бы внести большую ясность в понятие ВЦЕ, а возможно, поставить новые проблемы.
Исследовать взаимосвязь конструкции и содержащихся в ней данных весьма заманчиво. Результат этой работы может иметь парадигматическое значение для понимания конструкции других исторических регионов Европы. Во всяком случае, ВЦЕ служит своего рода лабораторией для интересных в теоретическом отношении исследований по проблемам исторического конструктивизма и его реальных основ.
Современная историческая наука стала значимым фактором формирования наций. По сравнению с другими науками (физикой, экономикой, социологией) история имеет больше национальных отличий. Вместе с тем исторические исследования строятся и на транснациональном подходе, особенно в последние годы. Например, начиная с 1989—1990 гг., взгляд на Европу как на единое целое обозначил ряд общеевропейских проблем. Тот, кто занимается историей ВЦЕ, имеет, как правило, транснациональную исследовательскую программу. Речь идет о требовании показать совместными усилиями многие общества, многие национальные культуры, национальные государства в одном регионе (с учетом исторического влияния на них немцев и русских). Именно в этом, как считает Кокка, важность концепции Восточно-Центральной Европы.
Исторические сюжеты находят свое отражение в современных европейских реалиях. В связи с расширением ЕС на Восток в средствах массовой информации и на переговорах глав государств постоянно обсуждаются потенциальные страны-кандидаты, вызывающие негативную реакцию. Однако возможные финансовые затраты, связанные с расширением, не могут объяснить такую фобию, за этим кроется нечто другое, приходит к выводу историк Филипп Тер, преподаватель Свободного университета (г. Берлин). По его мнению, причина в том, что понятие "Восточная Европа" связывается в сознании западноевропейцев с серостью, нищетой и отсталостью. Если бы 200 лет тому назад в Париже, Берлине или Вене задали вопрос об их отношении к Восточной Европе, то это бы вызвало непонимание. Потому что до начала XIX в. было принято совершенно другое деление континента. Различия проводили между Севером и Югом. Польша и Россия относились к северным странам, а не к восточным, такая ментальная (или когнитивная) карта соответствовала античной традиции, возродившейся в эпоху Ренессанса. В то время в области культуры доминировала Италия, а глядя оттуда на Варшаву или Москву, действительно, видели их на Севере.
С исторической точки зрения понятие "Восточная Европа" появилось недавно и получило распространение в результате проигранной Наполеоном войны против России. В период с 1812 по 1815 г. войска в Европе двигались преимущественно в направлении с Запада на Восток. Постепенно понятие "Восток" перестало ассоциироваться с восточным побережьем Средиземного моря или с Китаем, стало складываться представление о воротах на Восток у границы Пруссии. Сама категория Восточной Европы недолго оставалась нейтральной. Политика Николая I по отношению к Польше и участие русских войск в подавлении революций 1848 г. закрепили за Россией образ деспотичной и отсталой империи. Россия и Восточная Европа стали тем полярно противоположным образом, отталкиваясь от которого европейцы и Запад формировали свою идентичность.
Тер ссылается на американского историка Л.Вольфа, показавшего в своей книге "Изобретая Восточную Европу", что негативная стилизация Польши, России и бывшей османской Юго-Восточной Европы началась уже в эпоху Просвещения. Для Вольтера и Дидро Восточная Европа была страной бедности и отсталости. Со времен Петра I в обществе поддерживалась идея о том, что при соответствующих реформах Россия может достичь такого же уровня развития, как и Запад.
В основе употребляемого после 1989 г. понятия "трансфор-мация" лежит подобная идея — о догоняющем развитии, несмотря на то что западные страны тоже не стоят на месте.
"Между 1918 и 1989 гг. когнитивная карта Восточной Европы бросала вызов не столько России или даже Советскому Союзу, сколько, прежде всего, Польше, Чехии, Словакии и Балтийским странам. Так же как и сегодня, эти нации после 1918 г. не хотели быть составной частью "Восточной Европы". Вновь созданные государства определялись как Центральная Европа или Срединная Европа. "Изобретение" этого региона поддерживалось западными державами, поскольку они тоже хотели создать географический бастион против коммунистического Востока. Похожее развитие наблюдалось в 80-е годы, когда Милан Кундера и Дьёрдь Конрад резко отделили свою "Центральную Европу" от родины реального социализма" (3 , с. 1).
"Сегодня различные варианты понятия "Центральная Европа" служат тому, чтобы объединить обозримых кандидатов на вступление в ЕС и отделить их от стран СНГ" (там же). Запад все еще видит угрозу в бывшем Советском Союзе. Создаваемый западноевропейскими СМИ образ президента Путина показывает, как продолжают действовать стереотипы времен "холодной войны".
По выражению Тера, в одной восточноевропейской лодке вместе с русскими сидят украинцы, белорусы, румыны, а также многочисленные польские и венгерские меньшинства. Он подвергает критике тезис многих западных интеллектуалов о том, что русские, украинцы и белорусы за последние 300 лет совсем не были интегрированы в непрерывный процесс развития европейской культуры. Ведь общеизвестно, что значительная часть западных украинцев до 1918 г. относилась к Австрии, церковь подчинялась Риму, а архитектура Львова выглядит так же по-европейски, как Праги или Мюнхена.
Ментальную карту Восточной Европы можно было бы отнести к разряду игр европейских интеллектуалов, если бы это региональное единство не было связано на протяжении нескольких лет с чрезвычайно актуальным политическим содержанием.
Тер подчеркивает, что в последнее время в Брюсселе и других национальных столицах стран ЕС широко распространилась тенденция переносить собственные проблемы вовне и
приписывать их Востоку. Типичным примером он считает ситуацию с польскими крестьянами, которые оказались конкурентоспособными на европейском рынке, поскольку производят дешевую продукцию. "То, что они могут подорвать общий бюджет ЕС, не является их виной, скорее кроется в системе субсидирования ЕС, которая не выдерживает расширения" (3).
Автор приводит еще один характерный пример. Во время последней избирательной кампании в Австрии Хайдер резко поставил вопрос о праве свободного передвижения рабочей силы как о грозящей опасности, имея в виду конкуренцию со стороны дешевой рабочей силы из Чехии. Тер оценивает это как тенденциозный выпад в адрес восточноевропейцев, поскольку другие подобные факты замалчиваются (например, наем западноевропейскими застройщиками чешских субподрядчиков с целью повышения своей прибыли или занятость в самой Чехии сотен тысяч украинцев в качестве гастарбайтеров).
Таким образом, при желании всегда отыскивают "угрозу с Востока, независимо от того, о каком Востоке идет речь: ближнем, начинающемся за Чешским Лесом, или дальнем — за бельгийским занавесом" (3).
Эта тенденция продолжает сохраняться, несмотря на попытки польских интеллектуалов заменить термин "расширение на Восток" понятием "воссоединение Европы". Возможно, это заставит задуматься и Запад о восприятии Европы как единого целого.
Список литературы
1. Jaworski R. Ostmitteleuropa. Zur Tauglichkeit und Akzeptanz — eines historischen Hilfsbegrifs // Ostmitteleuropa/Westmitteleuropa. — München, 1992. — S. 37—45.
2. Kokka J. Das ostliche Mitteleuropa als Herausforderurtg fur eine vergleichende Geschichte Europas // Ztschr. Fur Ostforschung. — Marburg.— 2000. — H. 2. —S. 159—174.
3. Ther Ph. Niemand will im Osten sein // SZ am Wochenende. — München, 2000. — 2/3. Dezember. — S. 1.
4. Schuiz H.-D. Raume sind nicht, Raume werden gemacht // Ewopa regional. — Leipzig, 1997. — S. 2—14.
